Текст книги "Ведьмино отродье"

Глава шестая
СТРАХ

Пройдя через сени, Рыжий свернул налево, то есть туда, куда Лягаш еще совсем недавно его не пустил. Теперь же, никем не останавливаемый, Рыжий уверенно переступил через заветный порог, прошел еще пару шагов, остановился и осмотрелся. Там было довольно темновато, но Рыжий сразу рассмотрел два ряда низких нар вдоль стен, на нарах тюфяки, и в самом дальнем углу печь, в ней едва теплился огонь. А рядом с печью стояла кадушка, в ней, как рассказывал Лягаш, лежали моченые яблоки, много. То есть бери их, сколько хочешь, и ешь, когда захочется. Да, и еще: там, куда он вошел, было тепло и просторно. Вот какова она, казарма лучших, быстро подумал Рыжий, гордо оскалился и оглянулся.

Южаки, теснившиеся у порога, настороженно молчали. Брудастый важно выступил вперед и приказал:

– Ремень!

Один из южаков подал ему новенький шейный ремень – широкий, крепкий, весь в шипах, висюльках. Какая красота, подумал Рыжий.

– Голову! – строго велел Брудастый.

Рыжий послушно склонил голову. Брудастый быстро и ловко надел на Рыжего ремень и также быстро затянул его. Ух, тесновато как, подумал Рыжий, зато каково! Ведь кто бы это мог еще совсем недавно предположить, что ему, лесному дикарю, вдруг выпадет такая честь!? Подумав так, Рыжий восторженно закашлялся. Брудастый отступил на шаг, спросил:

– Что, жмет?

– Нет-нет! – быстро ответил Рыжий. – В самый раз!

– Тогда… – Брудастый криво подмигнул. – У печки! Хоп!

Рыжий одним прыжком вскочил на нары, а там сделал скок-перескок и сел на крайний, у печи, тюфяк.

– Вот так! – сказал Брудастый. – И служи! А вы, – и обернувшись к лучшим, вдруг дико заорал: – Порс! Когти рвать!

Лучшие с радостным гиканьем бросились вон из казармы. Брудастый, даже не глянув на Рыжего, не спеша последовал за ними.

Оставшись в казарме один, Рыжий некоторое время сидел, не шевелясь, а потом осторожно повел головой, и висюльки на ремне чуть слышно брякнули. Ну, вот и все, значит, все это было наяву, подумал Рыжий, улыбаясь, и медленно лег на тюфяк. На тюфяке было тепло и мягко. А если пододвинуться к печи, то будет еще лучше. Так он и сделал – прижался к печи и подумал: эх, видел бы его Лягаш! Но Лягашу, он понимал, сейчас не до него, Лягаш и князь уже взошли на Верх и держат там совет, и сейчас никому туда нельзя. Но и Лягашу оттуда тоже пока никуда не сойти. Да это ему и не нужно, тут же с уважением подумал Рыжий, там, на Верху, небось еще сытней и вольготней. Да и здесь, он спохватился, разве плохо? Здесь что?! Раз в месяц отдежурил по казарме, потом еще, тоже раз в месяц, посторожил на крыльце, и это всё. Ну и еще каждое утро, и это уже все вместе, сгонял на Горку, прибежал – и теперь точно всё, то есть гуляй и когти рви, как это у них называется. А пока надо лежать и служить.

Да-да, вот именно, служить, ему же было велено! Рыжий поспешно спрыгнул на пол, выбрал в охапке дров полешко подлиннее и, щурясь от волнения, ткнул его в печь. Огонь схватил полешко, облизал и начал жадно его грызть. Тогда Рыжий сунул туда еще одно полешко. А вот еще одно! В пасть ему, в пасть, с восторгом думал Рыжий, пусть себе жрет, не жалко, он и огонь теперь друзья, теперь здесь его дом, здесь всё его и он отца не посрамил! Рыжий степенно подошел к кадушке, взял оттуда яблоко побольше, порумянее, попробовал – оно ему понравилось. Он съел его всё, без остатка, и сразу взял второе.

После шестого яблока Рыжий вернулся на тюфяк, сел, прислушался и ничего не услышал. А что, подумал он, это же ему не Выселки, а Дымск, город, столица, княжий терем, злесь всё под охраной, поэтому тихо. Князь отдыхает на Верху, Лягаш ушел к себе. А может, и совсем уже ушел, даже из терема. Лягаш всегда в трудах. А Брудастый, тоже как всегда, уже сопит под лестницей. Он, так Лягаш рассказывал, все время спит: встанет, поест и снова нырь под лестницу – и в сап. И это хорошо, потому что назначь вместо него кого-нибудь побойчей, так сразу всех загоняет, загрызет. А с этим хорошо: спит – и спокойно в тереме. А лучших все нет и нет. И их еще долго не будет. Никто из них раньше полуночи не явится. Гуляют лучшие! И Рыжий, только отдежурит… Да, с радостью подумал Рыжий, здесь вам не логово, здесь не Глухие Выселки, после мечтательно вздохнул, зажмурился…

И тотчас же крепко заснул. Во сне был ясный теплый день, и Рыжий, сытый и довольный, рысцой бежал по улице. Да, именно рысцой, на четырех, то есть почти совсем как в Выселках, разве что только его верхние теперь были в налапниках – это чтобы не сбивать пальцы об землю. И то, что он бежал на четырех, дымцев ничуть не коробило, потому что не только он один, бывший дикарь, был на здешних улицах такой четверостопый, а все они чуть что, чуть заспешат, так сразу встают на все четыре и бегут. То есть вот какое у них здесь прямохождение – форс, да и только. Ну да и ладно, что ему до этого. И Рыжий наддавал и наддавал. По сторонам мелькали бани, лавки, будки, терема, костярни, мастерские. Прохожие с почтением смотрели ему вслед, и кое-кто из них порой даже выкрикивал:

– Это Рыжий! Ну вылитый Зоркий! Эй, Рыжий, постой!

Он им не отвечал, а бежал дальше. Во сне бежать очень легко, прыжки всегда высокие, дыханье ровное. Вперед! Направо. В подворотню, за угол…

И тут Рыжий замер. Еще бы! Прямо перед ним стоял Вожак. Да-да, тот самый – из Лесу, из Выселок, смотрел из-под насупленных бровей и очень недобро щерился. Вначале Рыжий крепко оробел, даже перепугался. Ух, сразу же подумал он, вот и вернулось все – и Выселки, и дуб, и приговор…

Но тут же подумал: да что это он, какой еще в Дымске Вожак? Это сон! И Рыжий, чтобы скорее проснуться, мотнул головой. Но сон не исчезал! Наоборот:

– Р-ра! – хищно выдохнул Вожак. – А как ты покруглел за этот год! – и подступил к нему на шаг, оскалился.

А Рыжий на шаг отступил. Нет, понял он, это не сон, а явь, да еще какая! Год его не было в Лесу, год он не видел Вожака, не голодал, не мерз, не прятался. Но ох как быстро пролетел этот счастливый год!

– А ты, брат, покруглел, – опять сказал Вожак. – Даже заматерел. На зависть! – и снова подступил.

А Рыжий снова отступил, оскалился. Стоял на четырех, не поднимался, на четырех, быстро подумал он, устойчивей. И еще, и уже очень злобно, подумал, что как это Вожак нашел его, как он сюда пробрался! И заскрипел зубами.

А Вожак сказал:

– Лоснишься! – и опять шагнул.

А Рыжий опять отступил… и ткнулся задом в стену. И гневно подумал: мерзкие налапники, они будут только мешать, они закроют когти! А Вожак криво ощерился, сказал:

– Ну, вот и все. А то бежал! Куда бежал? Зачем?

Но Рыжий не ответил. Да и не нужно было отвечать! А нужно…

Нет, тут же подумал он, вот этого как раз совсем не нужно. Кричать, звать городскую стражу, убегать, а после издали подсматривать, как стража будет загонять его, а после рвать на клочья – нет, это вообще никуда не годится. Не их это, не дымских дело! И Рыжий еще раз, теперь уже просто от гнева, мотнул головой и спросил:

– Зачем ты здесь?

– Да все за тем же самым, – сказал Вожак, недобро усмехнулся… и резко, гневно продолжил: – Я от Луны пришел! А также от сородичей, от твоих и моих, наших общих. От Леса! Вот, зачем я пришел – править лесной закон! Ну что, нерык, теперь не побежишь?

– Нет!

– Почему?

– А не хочу! – Рыжий сглотнул слюну. – Отбегался!

– И правильно, – кивнул Вожак. – А то мне в прошлый раз было за тебя очень неловко.

– Прости, – гневно ответил Рыжий и так же гневно усмехнулся.

– Уже простил, – сказал Вожак и тоже усмехнулся. – Готов?

– Нет.

– Что еще!?

– Спросить хочу. Где мой отец?

Вожак задумался. Сжал челюсти, прищурился… Потом отрывисто сказал:

– Убит. А что?

– Тобой убит?

– Нет, не совсем. Мы тогда все его убили.

Вожак замолчал. Молчал и Рыжий. Да что это, гневно подумал он, почему он опять не бросается? Как и тогда, когда Лягаш пришел, а надо бы! Но он так только подумал, но не бросился. А Вожак опять заговорил:

– Да, это мы его убили. Ибо таков Главный Закон – убивать чужаков! А то, что он нам говорил, что будто бросил узколобых, что будет жить среди нас и будет жить, как мы, это же невозможно! Враг он всегда только враг, а свой он всегда только свой. Вот даже взять тебя. Ведь так?

– Так, – подумав, сказал Рыжий.

– Так, да не так! – сказал Вожак и засмеялся. – Не так! Твой отец был для нас чужаком, это верно. А ты нам не чужой, ты свой. А почему? Потому что где ты открыл глаза? В Лесу. А кто вскормил тебя? Луна. Она бела, как молоко, и свет ее и есть то небесное молоко, которое вскормило не только тебя, но и всех нас, весь наш народ. Вот почему мы, рыки, все один другому братья. А ты взял и всех нас, своих братьев, предал! Ты, значит, нерык. Так?

Рыжий промолчал. Смерть, он подумал, значит, смерть, таков Закон. Л-луна, владычица, прими меня, Л-луна!..

– Р-ра! Р-ра! – крикнул Вожак. – Не бойся! – и вскинулся, метнулся на него! И сразу тьма! Вой! Визг! Рыжий вскочил и закричал:

– Вожак! Вожак! Ты где?

Но ничего не увидел! Было совсем темно. И также совсем тихо. Рыжий закрыл глаза, немного подождал, потом опять открыл, присмотрелся…

И увидел, что он лежит в казарме, в углу возле печи, на своем тюфяке. И было очень темно. Вот уже год он здесь… Год, спохватился Рыжий, откуда? Да он пришел сюда только сегодня, полдня только служил, потом поел, лег и заснул… И сразу же такой ужасный сон! От духоты это, наверное. Да-да, от духоты. Здесь, в Дымске, дышится не так, в Лесу воздух намного чище, объедков нет, и тесноты, там все ему знакомо и привычно… Нет, тотчас же подумал Рыжий, хва, пора забыть об этом, он в Дымске, он в казарме, вокруг, на нарах, лежат вповалку лучшие, и все они крепко спят. Вот только кто-то из них дернулся и заскулил… и снова тишина. В окне ни зги, значит, Луна уже зашла, ночь скоро кончится, и страх пройдет… Страх, спохватился Рыжий, почему, кого это он испугался!? Он не боится Вожака! Вожак – это глупый, дремучий дикарь. Да и все рыки таковы, все они дикари. То здесь, то там они выходят на Равнину, грабят поселки свинарей, а то и подступают к самым городам, но наши храбрые дружины гонят врагов обратно в Лес и сжигают их разбойничьи притоны. Лягаш, первый равнинский воевода, говорил и, если будет надо, повторит: «Лес и Луна не для тебя, твоя судьба – быть лучшим среди лучших». И Рыжий лег, прижался боком к печке. Ночь – и тепло, подумал он, как это хорошо! А что хорошего в Луне? Она всегда холодная, значит, она совсем не молоко, потому что молоко холодным не бывает, он помнит! Оно было и теплое, и сладкое, и жирное, он жадно пил его, причмокивал, повизгивал, и как он тогда был счастлив! А мать, прижав его к себе, шептала: «Пей, сынок, пей, расти скорей и знай: они здесь все такие, а твой отец был не таким, за это он и был ими убит. И ты не забывай, сынок, чья на них кровь, но и не мсти, не надо им за это мстить, месть ни к чему не приведет. Молчи, сынок, терпи и жди, я верю, ты дождешься!» И он это помнил, рос и терпел, и ждал, и никому не говорил о тех словах, которые в него впитались вместе с материнским молоком, и кровь разнесла их по жилам. А кровь на то и кровь, она еще теплее молока, нет – горячее, кровь – как огонь, кровь обжигает и пьянит, и ты теряешь голову и поступаешь так – и только так – как тебе велит кровь. Пять лет он жил в Лесу и никогда не видел южаков, но только стоило явиться Лягашу, как его кровь сразу проснулась – и он ушел из Леса. И это, правильно, сказал Лягаш, кровь нами правит. А теперь, Рыжий, спи, всё позади, Луна – не молоко, но Солнце – это кровь, огонь, вот до чего оно горячее. И печь горячая, прижмись к ней посильней, согреешься, и дрожь пройдет, веки нальются тяжестью и мысли потекут всё медленней и медленней, пока совсем…

И сон сковал его, Рыжий опять заснул – на этот раз уже без сновидений.

Глава седьмая
КОГТИ РВАТЬ

Утром Рыжий проснулся от зычного крика:

– Двор-р! Двор-р!

Он подскочил.

– Двор-р! Двор-р! – кричал Брудастый, стоя на пороге. Мимо него стремглав бежали лучшие – на четырех, конечно же, сон, значит, в лапу, весело подумал Рыжий, вскочил и тоже побежал – как все, на четырех – в дверь, через сени, по крыльцу, и вниз во двор.

Во дворе еще было довольно темно, заря еще только-только занималась. Толкаясь и урча, грызясь – не по злобе, а от избытка удали, – лучшие мало-помалу построились в двойную шеренгу и встали на нижние лапы – на стопы. Так они простояли достаточно долго. Но вот, наконец, надсадно заскрипели ворота, и из тягарни медленно выехала волокуша, запряженная тройкой очень рослых и очень крепких в плечах южаков. Эти сразу шли на четырех, яро мотали головами, щерились. Это были княжьи тягуны, тоже такая служба, и тоже почетная, им, как и лучшим, тоже полагались ремни и усиленная, то есть двойная, кормежка. Но все же против лучших тягуны были никто, им в терем ходу не было. Вот о чем тогда успел подумать Рыжий, как вдруг Брудастый рявкнул:

– Стр-рой!

Все сразу замерли, задрали головы. Князь не спеша сошел с крыльца, важно сел в волокушу, глянул на строй, потом на тягунов и зычно скомандовал:

– Порс!

Тягуны сразу взяли в галоп, а лучшие, толкаясь и лягаясь, тотчас погнались вслед за ними – на четырех, ведь так вдвое быстрей – и закричали, заорали, завизжали! Вот так, визжа и топоча, княжий поезд стремительно мчался по заспанным улицам Дымска, а попадавшиеся ему навстречу редкие в такую рань прохожие испуганно жались к заборам.

– Порс! На Гору! – кричали лучшие. – Порс! Порс!

Бег опьянял. Азарт – как на охоте! И Рыжий наддавал и наддавал. Ар-р! Р-ра! Скорей! Он тоже, думал Рыжий, лучший, его, как и их всех, теперь все боятся! Ар-р! Ар-р! Скорей! Налево! Прямо! Порс! Крик, топот, визг, пыль в горле, сушь. Еще! Еще, еще, еще, не отставай! Вверх-вверх-вверх-вверх!..

И вот они, наконец, добежали. На вершине Священной Горы волокуша резко остановилась. Остановились и лучшие, сгрудились, задние налетали на передних, те и другие падали на землю, шутливо перекусывались между собой… А после как-то очень быстро присмирели и построились, встали на нижние и замерли. А тягуны легли и положили головы на лапы. Стало тихо. Князь тяжело, нарочито кряхтя, спрыгнул на землю, подошел к обрыву, сел там и нахмурился. Лучшие, стоявшие поодаль, почтительно молчали. А далеко впереди, за рекой, небо быстро светлело. Рыжий вывалил пересохший язык и, с трудом сдерживая шумное дыхание, покосился налево, а после направо. Вот этот, справа от него, подумал он, это Овчар, Лягаш о нем рассказывал, этот надежен. А слева Бобка, этот так себе, и трусоват, и вороват, но зато языкаст! А дальше вроде бы Клыкан. А за ним, и это сразу понятно, Бесхвостый. А дальше Рыжий уже никого узнать не смог. Ну да ничего, подумал он, дня через три всех будет помнить.

А небо за рекой тем временем становилось все светлей и светлей. Еще совсем немного, и там из-за горизонта покажется Солнце. Правда, здесь, на Священной Горе, вспомнил Рыжий, его называют Светило. Это у них такой обычай – князь каждый день его здесь, на этом самом высоком в городе месте, встречает. Вот и сейчас он, а с ним лучшие и тягуны, сидит и ждет восхода. Но никакого страха, как в Лесу в Час Бдения, тут не бывает. И это правильно, дальше подумал Рыжий, Лягаш это так объяснял, что чего им страшиться, ведь Солнце – это свет и тепло, значит, жизнь, а жизнь – это радость. Вот почему, всегда заканчивал Лягаш, он каждый раз с неодолимым трепетом спешит сюда… А вот и не всегда, тут же подумал Рыжий, сегодня он остался к тереме – стоял в окне второго этажа и наблюдал за тем, как остальные строились, и даже махнул ему лапой, когда Рыжий увидел его. А после Рыжий побежал сюда один. Нет, не один, конечно, а в строю, и теперь смотрит за реку, а небо там все сильней и сильней розовеет, все ждут, никто даже не дышит…

А вот и первый луч!

– Ар-р! – сразу крикнул князь.

– Ар-р! – подхватили лучшие. – Ар-р! Ар-р!

И вот он, долгожданный день! Засверкала роса на траве, запиликал кузнечик. Взлетела бабочка, за ней вторая – и закружились в танце все выше и выше. А и действительно, какая красота, восторженно подумал Рыжий. И также, впрочем, и в Лесу, тут же подумал он, когда затаишься и ждешь, пока подгонят дичь, и вот тогда лежишь себе, раскинувшись, дремота тебя одолела, а прямо перед носом, по травинке, ползет букашка…

– Ар-р!

Рыжий вздрогнул, вскинулся. Бобка ехидно захихикал, что-то шепнул Бесхвостому… Но тут же замолчал, ибо князь уже встал, потянулся, посмотрел на лучших, сурово зевнул, а после не спеша вернулся к волокуше, лег поудобнее, лениво приказал:

– Гони.

Тягуны подскочили, рванули, и с места понесли в галоп. Хрип, вой! А следом – лучшие! Р-ра, Рыжий, р-ра! Вниз-вниз-вниз-вниз! Тебя толкают – ты толкай, бей, рви, вперед, еще вперед, всех обойди, всех, всех! Вот так! Еще! Еще! Р-ра! Вдоль по улицам! Через толпу! Костярни, бани, лавки, нищие, базар, налево, за угол, вверх, вверх, в ворота, р-ра, к крыльцу…

А вот возле крыльца Рыжий резко осадил, и даже отскочил назад и посторонился. И это правильно, это по чину, потому что первым на крыльцо всегда всходит князь – и только один, без провожатых. Мало того, пока князь не взойдет на самую верхнюю ступеньку, никто к крыльцу не приближается, все ждут. Но даже и потом взбегать наверх еще нельзя, а можно только подойти к крыльцу, точнее, молча к нему протолкаться, и, наступив стопой на нижнюю ступеньку, задрать голову вверх и снова терпеливо ждать. А князь тем временем проходит через сени, заходит в трапезную, шумно нюхает воздух и морщится, он, кстати, всегда морщится, а повар, он тоже всегда – с испуганным видом суетится перед ним, юлит и утверждает, что кормёжка ему нынче удалась на славу. Но князь его не слушает, проходит дальше и садится во главе стола. Повар несет ему попробовать, князь пробует и снова морщится, гневно зовет Брудастого. Брудастый уже тут, он жадно пробует и хвалит, тогда князь снова пробует и еще пуще морщится, а после говорит всегда одно и то же:

– Ладно. Пусть сами разбираются. Зови.

И вот только тогда Брудастый появляется на верхней ступеньке крыльца, зовет – и все, толкаясь и визжа, скопом бегут наверх. Так они и тогда побежали. И вместе с ними побежал и Рыжий. А что? Так здесь заведено, такой у них обычай, Лягаш, когда рассказывал, смеялся…

Но все бежали – и Рыжий бежал тоже. Его оттирали – и он оттирал. И одному под дых! А этого плечом! И этого тоже! И этого! Так и взбежали они скопом на крыльцо и так же скопом пробежали через сени, через дверь, через порог, через кого-то, и, уже в трапезной, рассыпались – и с двух сторон кинулись к столу. Там Рыжий протиснулся между Клыканом и Левым, схватил из общей мисы кус побольше и сразу стал рвать его, рвать, рвать! Так и соседи похватали, повпивались!…

– Ар-р! – выкрикнул Лягаш.

За столом сразу стало значительно тише. Лягаш сидел при князе, справа. Лягаш вел трапезу, потому что не княжье это дело смотреть за порядком. Князь вообще никуда не смотрел, но только в свою мису, молчал и ел, посапывал. И все молчали, чавкали, вгрызались. И было ведь во что вгрызаться! Свин был порублен щедрыми кусками, поджарен с корочкой. Р-ра, сытно, сочно как, с восторгом думал Рыжий, но все равно старался не спешить, чинно жевал, порой поглядывал на Лягаша. А Лягаш его как будто бы не замечал! Он только один раз кивнул ему, даже едва заметно подмигнул – и сразу отвернулся. Вот и все!

Но, тут же подумал Рыжий, Лягаш еще в пути предупреждал, что в Дымске он ему помогать уже не будет, а будет так: что сам возьмешь, урвешь, то и твое. И Рыжий брал, хватал. Да и другие тоже не зевали. Все, кроме Лягаша. Он вообще был не такой, как все. Он даже на себя на прежнего не походил, на нем был другой ремень, совсем новый и скрипучий, и шерсть на нем так и блестела – сразу видно, что только из бани. А как он гордо держал голову и как строго посматривал! А как важно ел! И так оно теперь и должно быть, с почтением подумал Рыжий, он же теперь не в Выселках, а на Верху, он воевода, при князе, а все остальные, вместе с Рыжим, просто свора, пусть даже и лучшая… Р-ра, тут же подумал Рыжий, еще принесли! И он опять хватал и рвал, еще хватал, рвал, запивал…

И с непривычки захмелел. А что! В Лесу хмельного не было, они там такого не знали, а здесь браги хватил, еще хватил – и что теперь тебе Лягаш! Ну, воевода он, ну, и при князе, ну и поднимутся они на Верх, начнут судить про подати, дрова, про воровство, пожар… Ар-р, скукота какая, думал Рыжий, кому это надо, лучшим надо только лучшее…

И только он так подумал, как в трапезную вошел Брудастый (а он как водится, давно уже поел, небось, уже переварил), рыкнул, зевнул и зло сказал:

– Хва, засиделись. Порс! Когти рвать!

И Рыжий, как и все, сразу вскочил из-за стола и кинулся в дверь, а дальше через сени, кубарем по лестнице, и – через площадь, в подворотню, и вдоль по улице, вдоль, вдоль! Ар-р! Р-ра! Кружилась голова, кипела кровь, вокруг кричали, он кричал, бежали, он бежал – скорей, скорей, скорей!..

На перекрестке они вдруг остановились, встали на нижние и, тяжело дыша, смотрели друг на друга и молчали. Только глаза у всех лихо блестели. Р-ра, хорошо-то как, подумал Рыжий и оскалился. И тут Клыкан сказал:

– Туда!

Левый:

– И я туда!

Скрипач:

– А мы?

Бобка:

– За мной! – и опять побежал! Скрипач – сразу за ним! И Рыжий тоже! Р-ра, пыль и грязь, прохожие, столбы, заборы, р-ра, р-ра-ра-ра! Рыжий спешил, не отставал, но и не обгонял, потому что, думал, ему еще рано, и он пока бежал вторым. А всего их тогда бежало четверо: Бобка, Скрипач, Храп и Рыжий. Храп – тощий, остроухий, злой, Скрипач – сосед по тюфяку, а Бобка – пьяница, плясун, наглец, каких не сыщешь. Он и сейчас бежал, покрикивал:

– За мной! Не отставай!

Не отставали. И как бежали, так и добежали, грудью на дверь – бабах! – и дверь сразу настежь. И они скопом ввалились в костярню. А там, как и положено в костярне, дым, чад и смрад и толкотня, Рыжий вначале ничего не понял. Но он же вскочил не один, а он же был с лучшими – и они вместе, сворой, пробились через толкотню и кинулись к столу, расселись, посшибав там ранее сидевших, и Храп сразу дико заорал:

– Хозяин!

Подскочил хозяин. Бобка велел ему:

– По миске ежевичной – раз! По охапке ершей, и чтобы сухие были – два! И костей для забавы. Шустри!

Хозяин пошустрил, то есть принес всё это очень быстро, и так же быстро и ловко расставил. Рыжий принюхался к ершам, а еще пуще к ежевичной и даже прищурился от удовольствия. А Бобка толкнул его в бок и сказал:

– Давай, давай! И не забудь, что это – твоя первая костярная.

А и действительно, подумал Рыжий, ведь же примета есть, Лягаш предупреждал: какой будет почин, так после будет всегда! Так что же он тогда, что, духу не хватает, что ли?! И Рыжий шумно пригубил настойку и причмокнул, какая же она, подумал, сладкая! И одним махом её выпил! И резко встал! А его повело! С непривычки! Хозяин глумливо хихикнул! Рыжий тогда ему:

– Р-ра! – крикнул. – Что ты подсунул?! Кислятину! На, сам попробуй! Пей! – и швырнул миской в хозяина! И миска угодила ему в лоб! И разлетелась вдребезги! Хозяин, зашатавшись, устоял. Весь мокрый, онемев от такой дерзости, он поднял лапы вверх и уже открыл пасть, чтобы крикнуть…

Но Рыжий, не теряя времени, сгреб горсть ершей и снова заорал:

– А кто будет закусывать? Не дело не закусывать! На, жри! – и запустил в хозяина ершами! И опять: – Еще бери! Еще! Не жалко! – и снова горсть ершей в хозяина, и снова!

– Ар-р! – заревел хозяин. – Ар-р! Убью!

И – к кочерге! Схватил ее – и к Рыжему! Эх, радостно подумал Рыжий… Но спохватился, что он не в Лесу, и рвать хозяина, в клочья не стал, а просто резво кинулся под стол, метнулся между лавками к стене и ловко вскарабкался по ней под потолок! А хозяин полез вслед за ним! Рыжий лягнул его стопой, хозяин удержался, тогда Рыжий еще лягнул – и они вместе полетели на пол! Сцепились! Р-ра! Хозяин кровожадно заорал… Но Рыжий тотчас вырвался и бросился в толпу! Визг, вой в костярне, радость, улюлюканье! Ар-ра-ра-ра-р! Скорей! На стол! Под стол! На печь! Под печь! К дровам! К котлам! Окорокам! По головам-по-мискам-лапам-спинам-по-столам! Бац-бряк-бух-шмяк-бабах! На стену! По стене! Под потолок, по потолку! Визжат они, им весело, а он уже запыхался, куда теперь, зачем? И Рыжий растерялся, замер. Тогда Бобка крикнул:

– В печь! Рыжий, в печь! За мной! – и в самом деле прыгнул прямо в печь, в огонь! И тогда Рыжий тоже в огонь! А дальше через огонь! Ар-р! Р-ра! Котлы гремят, дымят, в них мясо, кипяток, вперед, не отставай! Тьма в дымоходе, гарь и теснота, не продыхнуть! А снизу подпирают и кричат:

– Ар-р! Не зевай! Рыжий, скорей, сгорим!

Кто это еще там? Р-ра! Храп и Скрипач! Значит, и они тоже кинулись! Р-ра, весело подумал Рыжий, вот что такое лучшие: в печь – значит, в печь! А снизу кричали:

– Ар-р! Не замай! Скорей! Скорей!

Да только куда еще скорей!? Рыжий и так как мог спешил, полз, щемился, царапался вверх, вверх по дымоходу, вверх…

И выбрался! Р-ра! Ф-фу! Остановился, глубоко вздохнул и отплевался, отряхнулся. Теперь, подумал он, передохнуть бы…

Но Бобка опять заорал:

– Порс! Зашибут! – и кинулся на брюхо, распластался, и так, распластанный, метнулся по коньку, и с этой крыши – на соседнюю! И Храп, Скрипач – за ним! И тогда Рыжий – мах за ними! Мах-мах-мах – и побежали крышами, заборами, и снова крышами, заборами, плетнями, снова крышами! А снизу за ними бежала толпа, швыряла в них камнями, палками, горшками – то есть всем, чем могли, и еще хищно кричали: «Бей лучших! Бей!»

Да только лапы у них были коротки, зубы кривы – не попадали они в них! И не догнали, не взяли, и лучшие, конечно же, ушли, погоню одурачили! И уже можно было не бежать, но все равно бежали – и в скок, и в перетоп, по крышам, ба-ба-бах, ба-бах, под свист и смех… И только в Хлюпкой Слободе они соскочили к кому-то во двор и там через плетень и огород сбежали на пустырь и возле старой полусгнившей лодки попадали в пожухлую траву…

И замерли. Лежали, тяжело дышали. День тогда был холодный, пасмурный, и небо было серое, и дух на пустыре стоял репейный, едкий… Но все равно, счастливо думал Рыжий, как здесь легко, свежо и как свободно, лихо! И это потому, думал он дальше, что он здесь не один, а с лучшими, и он им больше не чужой, вон как они уже смотрели на него – по-свойски. Ведь же какой лихой он учинил почин – миской об голову! Да о такой гульбе еще неделю будут вспоминать, не меньше, думал Рыжий, но не сейчас об этом говорить, сейчас надо лежать и усмирять дыхание и собираться с силами, потому что солнце еще вон где, то есть еще много дня в запасе, до вечера еще немало чего можно сделать…

– Ар-р! – вдруг сказал Бобка.

Рыжий сразу поднял голову. Бобка уже стоял на стопах и весело щерился. Тогда встал Храп и следом встал Скрипач. И Рыжий тоже встал, встряхнулся, и они пошли. Сперва шагали чинно, на стопах, а после опять пали на все четыре. Потом прибавили трусцой, потом рысцой, а там еще наддали и уже мчались вскачь. Никто из них не спрашивал, куда они бегут, потому что и так знали, что Бобка зря не потревожит, то есть если он уже позвал, то, значит, дело есть!

А тогда дело было вот какое: какие они были в саже и в копоти после костярни, такие и явились на базар и там пошли толкаться по рядам. Базар, ого, чего там только не было! Подстилки, ухваты, гребенки, горшки, зубочистки, попоны, капканы, сети, удочки. Р-ра, думал Рыжий, сколько же здесь нужно глаз, чтобы все это сразу увидеть! А сколько нужно лап, чтобы все это ощупать, и сколько зубов, чтобы отведать! И Рыжий зашатался, опьянел, и потерял своих из виду… Нет, просто забыв о них, Рыжий поплыл в толпе! Толпа его швыряла и кружила, то прибивала и валила на лотки, то вдруг водоворотила, толкала в балаган, но тут же оттирала и несла – сперва к рыбным рядам, потом к мясным, тряпичным, ленточным, целебным, срамным, леденцовым… И только уже в самом углу, возле забора, вцепившись в столб, он задержался, посмотрел на ближайший лоток – и увидел там лежащие рядком разноцветные ледышки. Это, конечно, были не ледышки, а леденцы, Рыжий о них слыхал, Лягаш рассказывал, что это такое лакомство, когда мед и смола вместе на огне заварены, ну, в общем, блажь щенячья… Но Рыжий все равно не удержался и сунул лапу к леденцам, после чего спросил, как можно вежливей, почем они. Лоточник посмотрел на Рыжего и молча насторожился. Он, наверное, прикидывал, в чем здесь подвох, ведь это был совсем не тот товар, который спрашивают лучшие…

И тут вдруг на весь базар раздался чей-то крик:

– Держи! Держи!

Крик тут же подхватили:

– Держи! Лови! Дави!

Рыжий поспешно оглянулся и увидел: Храп с куропаткой в зубах бежал между рядами, всех расталкивал! А за ним вприпрыжку мчались Бобка и Скрипач, а уже за ними стражники.

– Держи! – кричали все. – Дави! – и жались, кто куда, а стража догоняла Храпа, настигала! И тогда Рыжий, даже не успев подумать, что он делает, лихо кинулся наперерез! И сбил с ног стражника. Второго! Третьего! И – вслед за Скрипачом помчался дальше! Бегом! Бегом! Р-ра! Р-ра!..

Бежали долго. Выбились из сил. Залезли под поваленный забор, разделили добычу и съели. Бобка делил. Начал он с Рыжего, сказал:

– За мысли – это тебе голову. За резвость – лапу. На!

Рыжий взял и съел в один проглот. Ведь что такое куропатка? Один смех! Но не в куропатке было дело, а в его дерзости. Вот мы дерзим, думал Рыжий, лениво облизываясь, и как нам хорошо! И пусть они кричат, визжат и проклинают нас, а мы их не слушаем, потому что они худшие, и их всегда будут бить и обманывать, и обирать. А лучшие будут лежать под забором, переваривать съеденное и отдыхать – всегда! И их здесь никто не найдет, думал Рыжий, укрываясь лапой, а если и найдет, то тронуть не посмеет. Вот так тогда Рыжий лежал и так думал. А потом вдруг взял и задремал. А может, и совсем заснул. А потом Храп вдруг громко рыкнул – на самое ухо, и Рыжий вскочил. Ему было легко и весело, еще бы, ведь он был свой и при своих!

– Айда! – сказал Скрипач.

И они, опять все четверо, бегом отправились к реке. Там они тоже не скучали – бросали в воду палку и с криком плавали за ней, прямо в воде дрались из-за нее, а после плыли к берегу, опять дрались, кто первый ее вынесет, тот выиграл. Два раза первым был Скрипач, три Храп, а остальные Рыжий. Потом, когда это наскучило, они подкрались к рыбакам и обкусили им сеть, перевернули лодку и сбежали. Потом, когда опомнились, было уже совсем темно. Тогда они голодные и мокрые, продрогшие до самых костей, бегом, и как можно быстрей, вернулись в терем…

И, оказалось, что успели в самый раз. Все были уже в сборе, волновались, сидели по углам и сдержанно переговаривались. И Рыжий со своими тоже сел и, потому что в первый раз, помалкивал. Все ждали, и он с ними ждал. Но вот пришел дежурный и сказал, что князь уже лег спать, а Лягаша нет совсем, он, говорят, ушел в Хвостов, к Урвану. Все сразу оживились, повставали и пересели к камельку. Раздали миски. Глянули на дверь…