Текст книги "Ведьмино отродье"

Глава десятая
НЕ ПУТАЙ!

Вдруг вверху заскрипело железо. Рыжий сразу поднял голову и увидел, что это Лягаш открывает решетку! Значит, нужно было вскакивать и бросаться к нему и обнимать его, визжать от радости, кричать!..

Но Рыжий даже не шелохнулся, а просто смотрел на Лягаша и чувствовал, как будто кто-то невидимый душит его все сильней и сильней. И скоро совсем задушит! Но Рыжий об этом, конечно, молчал. А Лягаш этого, конечно, не понял. Поэтому:

– А! – весело сказал он сверху. – Я вижу, ты совсем зазнался. Ну что ж, и такое бывает.

И спрыгнул в яму, сел напротив Рыжего и подмигнул ему. Но Рыжий по-прежнему сидел, как неживой. Лягаш, немного подождав, спросил:

– Ты что, не рад?

– Нет, рад, – тихо ответил Рыжий. – Просто не знаю, что тебе сказать.

– Ну так скажи, что думаешь.

– А я не думаю.

– Ар-р! Ар-р! – засмеялся Лягаш. – Да это вообще прекрасно! Кто думает, тот не живет. Жить некогда, он же все время думает! – Но тут же помрачнел, спросил: – Ну а если серьезно, то как тебе здесь?

И Рыжий медленно, словно с трудом подбирая слова, ответил:

– Да как будто в Лесу. Снег. Логово.

Лягаш еще сильней помрачнел и настороженно спросил:

– И часто вспоминаешь Лес?

– Не очень, – просто сказал Рыжий. – Да и зачем это теперь?

И хмыкнул, замолчал, долго смотрел на Лягаша… и вдруг сказал:

– Расскажи мне о бабушке Гры.

– А! Всё понятно! – воскликнул Лягаш. – Тебе, небось, сказали, что ты ведьмино отродье. Так ты им не верь!

– Почему?

– Потому что вранье это, вот что! – гневно сказал Лягаш. – А кто вранью верит!? Хотя, – и тут Лягаш насупился, – даже самое наглое вранье тоже неспроста выдумывается. Вот, например, если кому-нибудь завидуют, тогда чего только о нем не наплетут! Так и с твоей бабкой было. Ведь это же все признавали, что она умела делать многое такое, о чем другие и мечтать не смели. Вот только зла она не делала, это тебе все скажут. А ведьма – это прежде всего зло. Поэтому какая она ведьма? Она лечила от болезней, от всяческих ран, она разгадывала сны, она снимала сглаз – то есть если какая-нибудь другая, настоящая ведьма, наводила на кого-то порчу, то есть лихую болезнь, то твоя бабушка, Старая Гры, эту болезнь снимала. А еще она умела вот что: к ней приводили сосунков, она давала им выпить какого-то секретного отвара, потом заглядывала им в глаза и говорила, что, скажем, вот этот вырастет воином, а этот купцом, а этот вообще ни на что путное не годен, так что лучше сразу отдайте его в свинари и не мучайте понапрасну бедное дитя. И никогда, скажу тебе, она не ошибалась, вот так-то!

– И это все?

– Ну да! – уверенно сказал Лягаш. Потом, глянув на Рыжего, смутился и сказал: – Почти всё.

– А что тогда еще?

– Ну, что… – Лягаш опять было замялся, а после все-таки сказал: – Ну, и еще такое: вот мы, лучшие, бывало, собираемся в поход, так она тогда придет к казарме и скажет: «Лягаш, мне нужно это и это. Это сорвешь в ночь полнолуния, положишь себе под ремень, так потом и носи. А это нужно взять возле реки, и чтобы оно росло в тени. А это…» Ну, и так дальше! И все, как она мне скажет, так я потом в Лесу и сделаю, наберу всего с запасом, потом вернусь, ей отдам. И после она из этого разных отваров наварит, снадобий наделает. Она же в этом всём разбиралась ого как! Чтобы лечить, конечно, а не для какой-нибудь порчи. И ее за это очень уважали. И это все, что я могу тебе о ней сказать. Да теперь тебе, надеюсь, и так совершенно понятно, что никакой ведьмой она не была, все это пустая болтовня!

– Возможно, – мрачно сказал Рыжий. – Но почему это именно о ней, а ни о ком другом, так говорят? Отчего это так?

– От зависти, я же сказал! – с жаром ответил Лягаш. Потом вздохнул, добавил: – Ну, и она, конечно, тоже была кое в чем виновата. Вот, хотя бы зря она, конечно, говорила, что она будто понимает язык диких зверей и птиц.

– Как? – поразился Рыжий. – Да разве звери могут разговаривать?

– О! – закивал Лягаш. – Вот в том-то все и дело, что звери и птицы – это твари бессловесные, безмозглые, и это каждому известно. А вот твоя бабка, она говорила, что нет, что, мол, это не так, что они, все эти звери и птицы, они такие же, как мы, ничуть не хуже нас и ничуть не глупее. И вот тут ей уже никто не верил! Но только ей это было все равно. Поэтому часто бывало, к примеру, вот так: прилетит какая-нибудь птица, сядет на крышу и начинает чирикать. А твоя бабка послушает ее, послушает, а после говорит: «Вы слышите, о чем она кричит? Она кричит: завтра будет гроза». И точно, завтра получай грозу! Или еще поймают рыбу, принесут, ну а рыба, сам понимаешь, вообще всегда молчит, но Гры, та все равно посмотрит на нее очень внимательно, а после даже ухо навострит, как будто слушает, а после скажет… Ну, к примеру, так скажет: через три дня там-то и там-то ждите пожара. При чем эта рыба к этому пожару? А пожар обязательно будет. Не знаю, как это ей удавалось. Наверно, она просто хорошо знала всякие старинные приметы, а звери были тут совсем не при чем.

– А если при чем?

– Э! – тут Лягаш даже привстал. – Опомнись! Нам и только одним нам на всем этом свете дарован разум!

– Кем дарован? – быстро спросил Рыжий.

– Ну, ты это брось! – рассердился Лягаш. – Не путай!

– И все же, – не сдавался Рыжий, – кем?

Лягаш задумался, потом сказал:

– Ну, скажем, Солнцем.

– А Солнце кем даровано?

– Ар-р! – засмеялся Лягаш. – Как ты ловко! С тобой, я вижу, не соскучишься. – Но тут же стал очень серьезным и сказал: – И все-таки, прошу тебя, не путай меня. Да ты сам подумай: ну кто мы такие? Так, мелкие, тщедушные существа. Что нам дано, то и дано. И то не всем! Вот даже взять тот же разум. Вот, говорят они: «Мы все разумные!» А ведь не все, ох, даже далеко не все!

И Лягаш, покачав головой, замолчал. Потом даже закрыл глаза, будто он крепко задумался, а то и совсем спит. Но он, конечно, не спал, а просто не хотел продолжать такую, прямо сказать, не совсем обычную беседу, думал Рыжий. Ведь если, он думал, беседовать дальше, то скоро нужно будет говорить о том, что и в казарме разумом даже не пахнет. Х-ха, тоже нашлись лучшие! И Рыжий зло оскалился. Да насмотрелся он на этих лучших! В три горла жрать и пьянствовать, и когти рвать, и… Нет, тут же подумал Рыжий, не то это, совсем не то, пусть они себе пьют, сколько в них влезет, пусть себе когти рвут, зачем они ему?! А вот…

И Рыжий посмотрел на Лягаша. Лягаш по-прежнему сидел, закрыв глаза. Лягаш, опять подумал Рыжий, старинный друг отца. И вообще, умнее, рассудительнее и прозорливее Лягаша Рыжий еще никого не встречал. Поэтому уж если кто и сможет его понять и поддержать, так это только Лягаш! А если даже и он не сможет, тогда всё равно надоело молчать! Сил больше нет терпеть! И Рыжий наконец решился – и сказал:

– Я долго думал. Может, я не прав… О Солнце и Луне. И это очень важно!

Лягаш сразу открыл глаза и внимательно посмотрел на Рыжего. Наверное, подумал Рыжий, не нужно было ему так резко начинать. Или вообще не нужно было заводить это здесь, прямо в яме. Хотя что теперь! И Рыжий, упрямо мотнув головой, продолжал:

– Так вот, о них. Я думаю, что тут мы все не правы – и южаки, и рыки, потому что ни Солнце и ни Луна не есть верховные создания, – и замолчал.

Лягаш тоже молчал, смотрел на Рыжего и медленно моргал. Тогда Рыжий опять заговорил:

– Когда я жил в Лесу, я верил, что Луна сильней Солнца. Нам объясняли это так: Солнце не может показаться ночью, потому что оно имеет силу только днем, а вот Луна может светить не только ночью, но и днем. Мало того, говорили у нас, днем – правда, очень редко, и это называется затмением – Луна сжирает Солнце. Но Солнце, к сожалению, каждый раз вырывается. Хотя, там говорят, все равно когда-нибудь случится такое, что Солнце не сумеет вырваться, и вот тогда…

Но тут Рыжий запнулся и насупился.

– Что «и тогда»?! – строго спросил Лягаш.

– А ничего, – тихо ответил Рыжий. – Я же не о том хотел сказать, а совсем о другом: я хочу знать, откуда взялись Солнце и Луна. А откуда Земля? А сами мы откуда? Кто создал все это? То есть тебя и меня, и вообще всех южаков и всех рыков, птиц, зверей, рыб, комаров, Лес и Равнину, реки, всю Землю, Солнце, звезды, Луну, небо? Ведь кто-то же все это создал, правда? Ведь не само же собой все это появилось? Сама по себе только смерть появляется. Нет, даже и смерть не сама по себе – смерть рождается из жизни. Но я опять не о том! Я же о Солнце и Луне, о небе. И вот, я думаю…

Но тут Лягаш насмешливо присвистнул – и Рыжий сразу замолчал. А Лягаш как ни в чем ни бывало сказал:

– Ну, продолжай.

– Зачем? – с обидой спросил Рыжий. – Ты же смеешься.

– Я? И не думаю! – сказал Лягаш. – Я не смеюсь, а я просто удивляюсь тому, как удивительно находчив и как изворотлив наш разум. Чем меньше мы можем разобраться в том, что творится у нас под самым носом, тем больше нас тянет в заоблачные выси!

– Ты это обо мне?

– Да! – с жаром подтвердил Лягаш. – Конечно! Потому что прежде чем браться рассуждать о чем-то непонятном и далеком, нужно сначала решить дела простые, насущные. Вот, например, скажи: за что ты чуть было не убил того стражника? Да-да, того самого, который толкнул тебя на базаре.

– Но он обозвал меня дикарем!

– И вот за это ты решил его прикончить. Иначе говоря, убить. За то, что он, вполне возможно, сделал совершенно случайно – толкнул. Так что, разве «толкнуть» и «убить» – это равноценные поступки? И тогда разве это не дикость?

– А что я, по-твоему, должен был делать?!

– Я тоже спрашиваю: что?

Рыжий молчал. Тогда Лягаш продолжил:

– А вот еще вопрос: а может, этот злополучный стражник был здесь совсем не при чем, а просто подвернулся тебе под горячую лапу? Может, ты просто срывал на нем накопившееся в тебе зло? А вот такой поступок как раз и есть самая настоящая дикость, и, значит, стражник был совершенно прав, называя тебя дикарем. Ведь, насколько я могу судить о случившемся, а я, признаюсь, давно уже очень внимательно слежу за тобой и знаю кое-что такое…

– Р-ра! – перебил его Рыжий. – Не будем об этом!

– Не будем, – закивал Лягаш, – согласен. Потому что истинная причина всей этой истории тоже не очень-то желает огласки.

– Не будем!

– Не будем, – вновь кивнул Лягаш. – Но тогда мы заодно не будем вспоминать и Солнце с Луной, потому что они уж слишком от нас далеко, точнее, высоко, нам их все равно не достать. Так что лучше спустимся на землю, к делам простым и доступным. Поэтому я опять повторяю: ну, как тебе здесь?

– Но я же говорил уже… – сердито начал Рыжий.

– Я не о яме, – перебил его Лягаш. – Я вообще. Как тебе в Дымске?

Рыжий молчал. Тогда Лягаш, немного подождав, сказал:

– Ну, если ты сам не хочешь об этом говорить, тогда скажу я. Так вот: ничего страшного не произошло, просто тебе уже тесно в казарме, ты перерос ее. А если так, тогда тебе пора поскорей из нее выбираться. Но сперва нам надо выбраться из этой ямы. Вставай, пойдем!

– Куда?

– На Верх, ко мне. Ты ведь еще ни разу не был у меня на Верху, так что пора уже и посмотреть, как я там живу, как устроился. Между прочим, очень даже неплохо. Да и наша беседа, я надеюсь, еще далеко не закончена, но мне не хотелось бы продолжать ее здесь, в этой яме, потому что то, о чем я собираюсь тебе сказать, весьма серьезно. Вставай же, ну!

Но Рыжий не вставал. Лягаш стоял над ним и ждал. Тогда Рыжий сказал:

– Нет, я не пойду. Я ведь наказан. И мне еще три дня нужно сидеть.

– А! – усмехнулся Лягаш. – Все понятно. Опять, значит, как в Выселках. Я звал тебя, ты отказался. А после было что? Ведь же пошел!

– Нет, не пошел! – зло выкрикнул Рыжий. – А ты меня увез. Украл!

– Украл? И что, ты об этом жалеешь?

– Да!

– Вот даже как!

– Да, даже так!

– И не пойдешь со мной?

– И не подумаю! Довольно! Тогда ушел с тобой – и что я здесь нашел? «Вверх, вверх!» – ты говоришь. Да нет здесь никакого верха! Есть только низ и грязь! И ложь! И Солнца нет, и…

Рыжий опомнился и замолчал, крепко сжал челюсти. Зато Лягаш вскочил и закричал:

– Ну и сиди здесь, если тебе нравится! Вот уж, действительно, ведьм…

– Что?!

– Ничего! – сказал, как оторвал, Лягаш и полез наверх.

Вылез, брякнул решеткой, пошел…

Нет, не пошел – вернулся. Стоял над ямой и смотрел на Рыжего. И Рыжий смотрел на него. Потом сказал:

– Да, это так. Я – ведьмино отродье. И в другой раз прошу тебя всё договаривать!

Лягаш сверкнул глазами… Но смолчал. Зло сплюнул в сторону, резко развернулся и ушел.

Опять стало тихо. Рыжий лежал, смотрел на падающий снег и думал, что снег – это, конечно, красиво, но много снега – это уже плохо, потому что по рыхлому снегу бежать тяжело. И если бы один бежал, подумал он дальше, то ни за что бы не загнал, а так они время от времени менялись: то Косматый ведет, то Заика, то Рыжий, потом опять Косматый и так далее. По совести. А последним вперед всегда выбегал Вожак, он тогда первым и бросался, а все уже за ним… А тут, у этих чужаков, уже совсем без всякой злости думал Рыжий, всегда бежишь один. Мало того: бежишь, бежишь – а потом обязательно в яму! И в эту яму падаешь и падаешь, летишь и летишь, кувыркаешься, а эти стоят там, наверху, и улюлюкают тебе вслед, свистят, да и еще кричат: «Отродье! Ведьмино отродье!»

А снег шел все гуще и гуще. Это, наверное, подумал Рыжий, наступает оттепель. А вот если бы после оттепели все это сразу прихватил настоящий, хороший мороз – вот было бы тогда хорошо! Потому что тогда все сугробы покрылись бы настом, а по крепкому насту бежится легко, по насту он бы и один легко управился с добычей. Но тут пока еще та оттепель, пока тот мороз! Подумав так, Рыжий гневно зевнул и оскалился. Снег падал и падал. Кругом было тихо. Смеркалось…

А вот уже стало совсем темно, Рыжий опять всю ночь сидел, смотрел на небо и думал, что не надо путать, мир – это не ямы, мир – это ночь и пустота и темнота, глаза должны привыкнуть к темноте, и это, собственно, все, чему нам нужно научиться в этой жизни.

Глава одиннадцатая
ГЛАЗАСТЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Через три дня его сидение закончилось – утром пришел конвой. Рыжий их издалека учуял, еще даже их шагов слышно не было, а он уже знал, что это идут Брудастый, Овчар, Храп, Рвач и Бобка. А вот они остановились, слышал Рыжий. А вот Брудастый махнул лапой, и от них отделился Овчар, подошел к самой яме, опять только для виду повозился с замком, а потом резко поднял решетку. Но Рыжий по-прежнему лежал, не поднимая головы.

– Эй! – окликнул Овчар. – Ты чего? Вылезай!

Рыжий полез из ямы. А когда вылез, то сразу остановился на краю и отряхнулся. А к ним не пошел! Они с недоумением смотрели на него. Ну еще бы им не недоумевать, насмешливо подумал Рыжий, они же совсем на другое рассчитывали! Ведь что такое «вылезалка»? Это всегда шумный, веселый праздник. Сначала вылезший братается с друзьями, потом друзья его хватают и, раскачав, подбрасывают вверх, а он кричит, ругается, и все они тоже кричат. Потом они опять его подбрасывают. И опять. Ну, и так далее. А тут Рыжий стоял и молчал. И все они тоже молчали. Потом Брудастый с удивлением спросил:

– Ты что, не рад, что ли?

Рыжий в ответ только дернул ушами. Брудастый, поморгав, сказал:

– Ну, ничего, это с морозу так. Потом оттаешь. Да! – спохватился он. – И еще как! – И продолжал уже совсем весело, с жаром: – Завтра же у нас травля! На Быстром Лугу! Порс?

– Порс, – вяло ответил Рыжий и посмотрел на Овчара. Овчар молчал. И остальные тоже. Да и о чем им теперь говорить, когда вылезалки не будет, опять насмешливо подумал Рыжий. И верно! Рвач вдруг рассерженно спросил:

– Ну что, тогда на пар?

Все закивали – да, на пар. И не спеша, молчком, след в след, они обогнули дровяной сарай, а там, наискосок через двор, и еще раз за угол, вышли к главному крыльцу, расселись на его нижних ступеньках и молча, как и всё до этого, принялись ждать остальных. Вскоре из казармы вышли остальные, тоже расселись и тоже молча заскучали. А время шло и шло. После наконец пришел парильшик – тощий, сильно плешивый старик, – и сказал, что дело сделано, дышать там уже нечем. Все сразу оживились, побежали. Баня была недалеко, в полусотне шагов, рядом с прудом. Баня была хорошая, пар в ней всегда получался сухой и стоячий, и парились они в тот день, как и всегда, нещадно, и то и дело бегали на пруд, и кидались там в прорубь. Рыжий не бегал – не хотел. Да его и не звали. Им и без него было хорошо и весело, шумно и лихо. И так же лихо они парились, и так же лихо потом побежали обратно в казарму, там лихо чистили ремни, точили когти. Обеда в тот день не было, потому что перед охотой обед не положен. И так же и в город их тогда тоже не отпустили. Они шатались по казарме, маялись от скуки, зубоскалили. Играли в кубик, в волосок. В волосок – это когда тебя из-за спины щиплют за ухо, а ты, не оглядываясь, должен угадать, кто это сделал. Как угадал – тогда ты клыка ему за это, а нет, тогда они все тебя клычут…

Вот такие тогда были развлечения! Рыжий в них уже, конечно, не участвовал, а лежал на своем тюфяке и молчал. Его не трогали, не звали, к нему даже не подходили – сторонились. И это хорошо, думал он и улыбался. Так прошел день. А потом, когда уже начало темнеть, из города вернулся Клыкан и принес им всем вина. Они сразу закрылись и начали пить, и пели шепотом, и так же шепотом смеялись. Потом они боролись, кто кого придушит, и лучшим в борьбе был Овчар, самый трезвый из них. Рыжий лежал в своем углу, смотрел на них и морщился. Но они его уже совсем не замечали, у них гульба была уже в самом разгаре. А тут еще пришел Рябой и тоже притащил с собой вина – полный бурдюк. И вот этот бурдюк очень скоро их добил, и все они полегли, заснули, пьяно захрапели. Вот так-то, вот, такие они, эти лучшие, сердито думал Рыжий, осматриваясь по сторонам, вот какова она, эта казарма – храп, смрад и духота. И теснота неимоверная. Скучно ему здесь, постыло, противно! Так, может, прав был Лягаш, когда звал на Верх?..

Но тут же мотнул головой и оскалился, потому что сразу же подумал: а что Лягаш, чем он лучше других, чем он разумнее? «Заоблачные выси!» – говорит, «Не думай!» – говорит. Тьфу, яма это всё, и грязь, а грязь, она что на Верху, что здесь, внизу, что в Выселках, она везде примерно одинаковая грязь, очень сердито думал Рыжий, и стоит ли тогда куда-то рваться, куда-то бежать, когда и здесь можно так же набегаться?! Вот как завтра – у них будет травля, и бегай! Вот только разве это будет настоящая травля?! Подумав так, Рыжий поморщился, закрыл глаза, лег набок, поджал лапы и подумал: прошлой зимой на Клюквенном Болоте, в самый лютый, трескучий мороз, вот там была действительно травля так травля! Три раза он тогда ходил в засаду, а еще пять в догон. В последний раз взял восьмерых косых, девятого спугнул на Лысого. Домой они тогда чуть приплелись, лап под собой не чуяли. Но все равно был тогда и Обряд, и был славный пир. И, главное, радость была! Настоящая! А про то, какие здесь бывает травли, он наслышан! Не травля, а одна насмешка! И Рыжий сердито рыкнул, уже заранее чувствуя свое завтрашнее разочарование.

И, к сожалению, он не ошибся. Назавтра оно было вот как: утром они долго просыпались, а после так же долго строились, а после пока шли (а не бежали, как всегда) по городу, а после пока пришли, цепляя всех встречных подряд, на этот Быстрый Луг, так к тому времени уже даже князь, и тот давно уже был там и ждал их. То есть сидел возле шатра, пил из миски черную плясуху, поглядывал на них и усмехался. И там же была его дочь – эта, как всегда, при няньках, сидела, вытянув лапы к костру и делала вид, что греется, ни на кого не обращая внимания. А Лягаша там вообще не было, он, наверное, опять был где-нибудь в бегах, подумал Рыжий…

Но вот ударил барабан, и лучшие построились. Потом один из несунов вышел вперед, открыл корзину и оглянулся на князя. Князь кивнул. Несун резко встряхнул корзину – и из нее выпал заяц. Завыли трубы, заяц испугался, метнулся вправо, влево, а после замер и заверещал! Князь крикнул:

– Пилль!

И началось! Все сразу скопом кинулись на зайца! Крик, давка, толкотня. Мах! Мах! Мах-мах-мах! Вой! Снег столбом! Потом из этого столба, из этой толкотни, вдруг выскочил Бесхвостый с зайцем и кинулся обратно к князю. За ним бежали остальные, пытались вырвать зайца… Но не получалось, Бесхвостый все же добежал и отдал зайца князю. Князь похвалил Бесхвостого за резвость. После чего опять вышел несун, князь дал команду – и опять толкотня, снег столбом, визг, свара – и опять тот, который схватил зайца первым, а теперь этот был Овчар, убегал от других, чтобы отдать зайца князю. Теперь князь хвалил Овчара. Потом еще раз хвалил, но теперь уже Храпа, а после несун, уже с двумя корзинами, вышел вперед… Ну, и так далее. И так продолжалось до самого вечера. Потом был пир – прямо там же, на том же Лугу, и прямо из тех же зайцев. А чтобы было еще веселей, Овчар и Левый пели на два голоса «Сказ про догонщика». Потом Бобка плясал, орал частухи, все смеялись. Частухи были наисвежие, он сочинял их прямо там сразу, с голоса, и все они были про охоту. Пирующие шумно одобряли Бобку, а порой даже и подпевали ему.

Один только Рыжий молчал. Да он почти что и не пил. А зайцев вообще не ел. Княжна порой исподтишка поглядывала на него. Княжна сидела далеко от Рыжего, рядом с отцом. А то, что она то и дело смотрела на Рыжего, то это, думал он, понятно – это она так хотела его подкусить. А что! Было, за что! Он, первый казарменный клык и всегда и во всем заводила, вдруг здесь, на Быстром Лугу, так ни разу и не оказался первым! Зайцев хватали все, кому не лень – Бесхвостый, Рвач, Овчар, Храп и Рябой, даже Брудастый. А Рыжий? Ну, бегал, конечно, и даже кричал. Но это было так, больше для вида. А вот теперь ему уже и пир не в радость, и даже вино. А княжна и подавно! И вообще, вот именно, гневно подумал Рыжий, он на охоту больше не пойдет! Он лучше скажется больным, останется в казарме…

Но почему? Он разве уже не охотник? Да что он – свин, который кормится только одной травой, а если повезет, то еще желудями? Или, может, это он так расквасился из-за тех дурацких слухов? Нет-нет, тут же подумал Рыжий, Лягаш наврал про бабушку, не понимала бабушка язык птиц и зверей, потому что это просто невозможно, зверь он есть зверь, зверь – это бессловесное создание, зверь – это просто дичь, а заяц дичь вдвойне…

И еще много чего другого можно было тогда придумать себе в оправдание, но все это было не то, чуял Рыжий, а то было вот что: что он уже не тот, каким он был прежде, тот, прежний Рыжий, умер, сгинул в яме, а тот, который из нее вылез – это уже совсем другой Рыжий… или даже не Рыжий, а называйте его как хотите, но когти рвать и вообще жить так, как жил прежний Рыжий, он никогда не будет! Устал он от всего этого. И надоело ему это, ох, как надоело! И не нужно! Вот о чем всю ночь после охоты думал Рыжий, когда лежал, смотрел на черный, закопченный потолок и все сильней и сильней стискивал челюсти, чтобы ненароком не завыть по-рычьи, и раз за разом сам у себя спрашивал, что это с ним такое случилось, почему он вдруг стал таким? Да только что тут спрашивать, тут же гневно перебивал он сам себя, да что это за блажь такая? Он сыт и он в тепле, и всеми уважаем, чего ему еще желать? Как будто ничего. Но и этой сытости, и этого тепла ему совсем не нужно, думал он. А чего, думал он дальше, ему тогда нужно? И так он, все более и более запутываясь в собственных вопросах, уже до такой боли стиснул челюсти, что они начали трещать!..

А после вдруг:

– Двор-р! Двор-р!

И снова был подъем, бег на Гору, потом на обед. А сразу после обеда у них была выдача, Брудастый выдавал служебные. То есть сидел в углу и ловко отсчитывал монеты – медь, реже серебро. В последний раз, еще до ямы, Рыжий, как и все, в день выдачи был оживлен и разговорчив, стакнулся с Бобкой и Рвачом, и они сразу мотанули в город, взяли шипучего, посидели в костярне, согрелись, а как только вошли в кураж, так сразу выбежали к пристани…

Ну, и так далее. Но так было тогда, а теперь все это умерло. Поэтому на этот раз Рыжий молча взял деньги, неспешно вышел на крыльцо и стал смотреть по сторонам. Потом смотрел на Солнце, думал… Но если совсем честно, то ни о чем он не думал, потому что не думалось. А когда вышли остальные и Бобка окликнул его, он, даже не поворачивая головы, равнодушно отмахнулся. Они убежали. А Рыжий по-прежнему стоял на месте. Вдруг сверху послышалось:

– Племяш!

Он поднял голову и в окне второго этажа увидел Лягаша. Это его окно, подумал Рыжий, он там живет, а рядом, через стену, живет князь. У Лягаша там, говорят, просторно, чисто, и потолок побеленный, циновка на полу, а сам он спит на сундуке, а в сундуке, как говорят, много чего запрятано, подумал Рыжий.

– Племяш! – опять позвал Лягаш и даже призывно махнул лапой.

Вот оно что, подумал Рыжий, это его зовут на Верх. Никого из лучших никогда туда не допускают, и только очень-очень редко, раз в несколько лет, бывает, говорят, такое. Р-ра, тут же весело подумал дальше Рыжий, вот потеха, опять он, что ли, избранный? Опять, что ли, ему сулят Убежище?! Нет, хватит, это уже было! И, ничего Лягашу не ответив, Рыжий упрямо опустил голову, сошел с крыльца и пошел дальше, к воротам. Он шел медленно, ссутулившись, он очень боялся, что опять раздастся тот же голос, а у него уже не хватит сил и он вместо того, чтобы уйти, возьмет да и откликнется, и вернется, и поднимется на Верх…

Но Лягаш его больше не окликал, Рыжий вышел со двора и пошел дальше по улице. Был солнечный, морозный день, дул ветер с севера, мела поземка. А небо было синее, снег ослепительно сверкал и приятно хрустел под стопами. То есть и здесь порой бывает почти как в Лесу, думал Рыжий. Вот только что эти вонючие дымы кругом все портят. Да еще вяленым разит. И, что еще хуже, прокисшим. И еще много чем другим, гневно подумал Рыжий. А вот только выбеги в поле, так там чистый дух! И на реке тоже чистый. А здесь хоть задохнись! Подумав так, Рыжий зафыркал и остановился. А после сел, зажмурился. И долго так сидел! А после вдруг, словно почуяв след, встал и пошел. А после даже побежал. Куда, он сам еще не знал, стопы несли его, несли…

И принесли. Он пошел по базару. Шел между рядами, смотрел на товары. И думал: не то. И это тоже не то. И это. Только у крайнего лотка Рыжий остановился, долго рассматривал товар, после взял его в лапы, вертел и так, и сяк, и пробовал его на крепость. Смотрел на небо, снова на товар, и хмурился. Купец сказал:

– Я дешево отдам.

Но Рыжий и не думал торговаться, а сразу отсыпал сколько было сказано, схватил коньки – а это и был тот желанный товар – и побежал с ними на реку.

Коньки! Вот выдумал! Зачем они ему? Это же детская забава, его в казарме засмеют! Но он же идет не в казарму, и это не их забота, а его, он же и в их дела не лезет, и вот пусть они к нему тоже не лезут! Рассуждая примерно таким образом, Рыжий неспешно шел вдоль берега и жадно дышал морозным, чистым воздухом. Внизу, на льду, на замерзшей реке, резвилась детвора, оттуда то и дело раздавался смех. Вон как им, думал Рыжий, весело! А увидят его на коньках, так вообще вот будет шуму! Поэтому, чтобы лишний раз их не дразнить, Рыжий прошел дальше, за бугор, сел там в сугроб, старательно надел коньки, встал, осторожно сделал шаг, второй – и у него получилось неплохо. Тогда он, осмелев, уже уверенно шагнул к откосу, оттолкнулся – и быстро покатился вниз, к реке!

Но там, на скользком льду, сразу упал. Больно упал, но быстро встал и опять оттолкнулся, опять покатился… И опять упал. И опять ему было больно, но в то же время почему-то хорошо. А лед под ним был холодный, гладкий и прозрачный. И, главное, он был совсем без запаха. Он – это просто лед, замерзшая вода. А под водой, там что, подумал Рыжий, вот интересно, рыбы его сейчас видят? А если видят, то, наверное, смеются над ним, он же все время падает да падает…

И пусть! Он снова встал. Сразу упал. Но также сразу встал и сразу, резко оттолкнувшись, покатился… О, хорошо, гордо подумал Рыжий, это уже намного лучше! А так – еще! А так – еще! И наконец приноровился, разогнался – и сразу укатил к другому берегу. Вернулся, постоял и отдышался, а после еще раз укатил – теперь уже быстрей. А вот еще быстрей! А вот еще! Лед певуче хрустел под железным коньком. Р-ра, Рыжий ликовал! Солнце! Мороз! И никого вокруг! И он катался до изнеможения. Только уже совсем поздно, ночью, в кромешной тьме Рыжий пришел в казарму, свалился на тюфяк и тотчас же заснул…

Но и во сне – всю ночь – он продолжал кататься по реке. А назавтра, сразу от стола, схватил коньки и поспешил на берег. Так было и на третий день. Так и на пятый. На десятый. То есть теперь всегда, после обеда и до полной темноты, он бегал на коньках. Там, на реке, он был один, совсем один – и не скучал. Ему там было хорошо. А почему? Да разве это важно?! И пусть, сердито думал он, приятели хихикают, и пусть косится князь, и пусть даже Лягаш его намеренно не замечает, что с того? Ну, выгонят его из лучших, так и выгонят, сердито думал Рыжий. Да он и сам от них уйдет, если захочет. Да вон его дед, муж Старой Гры, был кузнецом – и жил себе, не голодал, не попрошайничал, ни перед кем не унижался, и не пропал. И так же и он не пропадет. С ремнем ли, без ремня, он – это он. Сам по себе! Утром подъем, потом на Гору, на обед – и когти рвут. А он бежит на реку. Там тихо, никого, только коньки – вжик, вжик. А интересно, рыбы его слышат? И как им там, на дне, сейчас, в самый мороз, не холодно? Спросить, что ли? Но кто ему ответит? Ведь рыбы – бессловесные и неразумные. И вообще, на всей земле только они, бывший Лесной народ, рыки и южаки, наделены сознанием и связной, осознанной речью, а все остальные – это просто звери. Они, конечно же, всё чувствуют, но ничего не понимают. Хотя как знать! Вдруг бабушка не зря…

Нет, это глупости! Рыжий, запыхавшись, остановился, немного постоял и отдышался, посмотрел по сторонам – на реке по-прежнему никого не было видно, – потом случайно глянул вниз, под самые коньки…

И чуть было не закричал от неожиданности. Ну, еще бы! Ведь там он совершенно ясно увидел, как кто-то неизвестный, очень странный с виду, смотрит на него из-подо льда! Точней, приник ко льду с той, нижней стороны, и широко раскрыл свои и без того очень большие глаза. А вот уже и его рот теперь тоже раскрыт… А больше ничего там, подо льдом, видно не было. Рыжий застыл, насторожился. Прикинул – нет, это не рыба. Но это и не зверь. А кто же тогда? Или, может, это просто такое видение, то есть обман – как и тогда, в Лесу? Поэтому, чтобы как можно скорей от него избавиться, Рыжий топнул коньком…