Текст книги "Ведьмино отродье"

И снова в самый раз! Дверь широко раскрылась, Рвач и Клыкан внесли бурдюк. Шипучее! Из лавки выкрали – так об этом скупо, но и не без гордости, сказал Рвач. А Клыкан тут же добавил, что не без драки это было, и пригласил подставлять. Все сразу полезли к нему с мисками. И это было хоть и с шумом, но и без лишней толкотни. И, так же шумно перечокавшись, все выпили – за Рвача и Клыкана, конечно. Потом, сразу за этим, выпили сперва отдельно за Клыкана, потом, тоже сразу, отдельно за Рвача. Потом опять за них двоих и за их сегодняшнюю удачу. А после за их удачу в будущем… И уже только после этого как-то сам по себе получился небольшой перерыв – заговорили каждый о своем, и все громче и громче. А Рыжий, тот пока помалкивал, ибо, как он понимал, ему это не срок. Да и зачем ему было встревать самому, думал он, когда Храп уже начал рассказывать о нем – с показом! Вот, говорил он, это Рыжий, – все смотрите! – за миску, р-раз! А хозяин тогда на него! И Рыжий тогда его… Ар-р, ар-р! Визг, гогот, лучшие хохочут! Кричат:

– Налить ему! Еще налить!

И Рыжий взял налитое, пошел по тюфякам и начал чокаться с ними – с каждым отдельно, и с каждым лично пил, потом еще брал, наливал и пил, и еще брал, конечно. И кровь кипела, в голове звонило, и еще смех почему-то душил! Но стопы не держали, Рыжий сел…

А тут Клыкан вскочил, потребовал:

– Частухи!

Бобка манерно выбежал на середину, пошел вприсядку – медленно, а после все быстрей, быстрей – и наконец запел! Все подхватили и затопали, а те, кто похмельней, тоже пустились в пляс. Крик, гогот, пыль столбом! И Рыжий бы тоже выскочил, но стопы его уже совсем не слушались. А жаль, думал он, очень жаль, вон веселятся как! Огонь, и тот пустился в пляс!

И вдруг все смолкло! Плясуны застыли! В пороге стоял князь – насупленный, всклокоченный.

– Так! – мрачно сказал он. – Опять! А я предупреждал! Поэтому… Рвача на цепь! Клыкана в яму. А тебя… – и тут князь указал на Бобку и задумался, нахмурился еще сильней…

Но Бобка, он на то и Бобка! Скуля и весь дрожа, Бобка подполз к князю на брюхе и заглянул ему в глаза, услужливо чихнул. Все захихикали. Князь тяжело вздохнул, переступил через лежащего, прошел к огню и сел. Ему налили миску, подали. Он взял ее не глядя и так же не глядя выпил. Ему еще налили, и он взял еще, еще выпил, тяжко вздохнул… и разрешил:

– Валяй.

И вновь все разом ожило! Бобка пошел вприсядку, заорал! А следом – Пестрый. И Овчар. Борзой. Друган. Хоп! Хоп! Гуляй, пляши! Что наша жизнь, пели они, ремень! Пройдет зима – и опять на Границу! В бой! В кровь! Ар-р! Ар-р! Князь, не грусти! Ар-р! Тряхни стариной! Й-эх, пузо мое! Косопузо-йо! Пузо, пузо! Косопузо! Косо! Пу! Зо! Йо! Топ! Топ! Перетоп! Все плывет! Все летит! В тарарам! Рам! Тарам!..

И – сон. Под топот, свист, под гиканье. Р-ра! Хорошо-то как! Вольготно! Смело! Во сне опять пришел Вожак, рычал, стращал. А Рыжий крикнул ему: «Порс! Проваливай!» Вот так! Он – лучший, друг огня, он сыт и пьян, ар-ра-ра-ра!

Глава восьмая
СОЛНЦЕВОРОТ

Шли дни, недели, незаметно кончилась осень и вот уже выпал первый снег. В Лесу сейчас, думал Рыжий, промозгло и мрачно. По вечерам его сородичи сходятся под общинным дубом, рассаживаются там в должном порядке и ждут, когда взойдет Луна, чтобы пропеть ей гимн и попросить ее о помощи. Нет, даже тоскливо провыть…

А здесь, в престольном Дымске, было по-прежнему весело и сытно, и Рыжий здесь давно уже не новичок. Теперь он не бежит – идет по улице, важно жует тянучку, и все его узнают. Ну, еще бы! Он же теперь первый среди лучших, он же у них заводила. И это совершенно справедливо и заслуженно. Ведь что они, до него, раньше знали? Ну, бегали по дворам, били окна. Ну, или дверь кому-нибудь подопрут, а после стучат в нее и кричат, чтобы скорей открывали. Ну, или напугают кого-нибудь из-за угла. А вот уже что-нибудь повеселей, позанозистей, например, чтобы разобрать крышу, просунуть через потолок голову и вдруг громко спросить, все ли дома, кто это придумал? Вот то-то и оно! А чтобы через дымовую трубу залезть к кому-нибудь в печь и воровать горшки прямо, как говорится, с пылу, с жару, а головни швырять в хозяев?! Опять же вот то-то! Или поймать трех стражников, связать их хвост к хвосту – кто раньше такое делал? А закричать «Пожар!», да так, чтобы весь базар в это поверил?! И ведь же поверили! Вот где был тогда переполох! Вот где была давка, паника! Вот где уже была действительно потеха! Даже сам князь, когда ему доложили об этом, не удержался и смеялся до упаду! Потом, правда, опомнился, разгневался и приказал – и Рыжий сел на цепь, на задний двор, на целых восемь дней. Бобка тайком носил ему еду и брагу. А по ночам к нему туда сходились и другие лучшие. И были у них там тогда гулянки – крик, топот, песни до утра. Терем дрожал! Брудастый злился, но помалкивал. И даже сам князь делал вид, что ничего не слышит. А сам, небось, смеялся Бобка, им завидовал – все восемь дней, особенно ночей, терпел и маялся!

А на девятый день жизнь покатилась, как и прежде. Нет, даже куда веселей! Ведь же началась зима, то есть пришла пора невест. А их, этих невест, в Дымске всегда было полно, и лучших стали зазывать во все дома, и всюду были угощения, почет и пир горой. Ведь породниться с лучшими – это ого! Женившись, лучший сразу покидал казарму и вместе с женой отправлялся на новое место службы – на так называемый «чин», а к чину придавался дом, обычно двухэтажный, а к дому придавалась власть. Правда, сам этот дом каждый раз оказывался где-нибудь в несусветной глуши. Но власть везде есть власть, то есть кормление, сытая жизнь…

Правда, так думали только родители невест, а сами лучшие смотрели на все это значительно проще. Примерно вот так: женюсь я или нет, это еще будет видно, а вот призывный пиршественный стол виден уже сейчас и за него уже можно садиться, так что гуляй, пока гуляется! И каждый день они шумной гурьбой спешили на смотрины, там ели, пили, словно не в себя, и пели, гулеванили, дрались – от лихости и счастья – как правило, между собой. А иногда и с теми, кто их зазывал. Но это опять же делалось не со зла, а всё от той же лихости и от того же счастья. То есть, что тут и говорить, зима – это прекрасная, наивеселая пора! Утром чуть свет продрал глаза, смотался на Обрыв, вернулся, хватанул для легкости, и – когти рвать, смотреть, бузить, дерзить, орать, визжать взахлеб – что это, если не счастье?! Вот как об этом думал Рыжий, а с ним все остальные лучшие. Только один Скрипач, наверное, думал иначе, потому что он не бегал в общей стае, а все ходил куда-то на Большой Посад, а возвратившись оттуда, молчал, ничего не рассказывал, а только вздыхал, ворочался, скулил. Так, в скулеже, и засыпал. И Рыжий как-то раз не выдержал, сказал:

– Ну какой ты жених? Ты по ночам зубами так скрипишь, что не заснуть. Невесту напугаешь!

На что Скрипач сразу ответил:

– Ну и что? Моя невеста скрипа не боится. Я же не ты, не на Юю женюсь!

Все засмеялись. Рыжий промолчал, только очень сердито подумал: и этот туда же! И еще: да что им так далась эта Юю! Не знает он ее и никогда не видел, и вообще, ему нет до нее никакого дела! А уж ей до него и подавно! Юю – это княжна, единственная княжеская дочь, все говорили, что она красавица, князь, говорили, прячет ее в тереме за городом, боится, чтобы ее тут не сглазили, он же собрался выдать ее замуж за какого-нибудь иноземного короля. А эти зубоскалят, олухи, еще сердитее подумал Рыжий, ты же, говорят, у нас такой разборчивый! Тебе же и та не нравится, и та, так ты, что ли, Юю сватать будешь?! И что им на это ответить? Рвать уши? Так вроде бы неудобно, свои. Оправдываться? Слишком много чести! Поэтому Рыжий обычно помалкивал и только иногда для острастки порыкивал. А так все было как и прежде – утром служил, потом вместе со всеми бегал на смотрины (всегда на чужие, своих никогда не устраивал) и там гулял, как все, кутил, как все, дерзил, как все – нет, даже больше всех! А поздно ночью, вернувшись в казарму, камнем валился на тюфяк… А сон не шел! Сна не было – и все! Лежал и думал о Юю! Утром вставал, бежал на службу – и опять у него в голове была только она одна! И на обеде она! На смотринах она! На… Что перечислять – везде только она, только о ней и думал! И это были даже не мысли, а так, как назойливый шум в голове: Юю, Юю, Юю… А почему это, а отчего это, он сам этого не знал. Не понимал он себя! И удивлялся, а потом уже и гневался – сам на себя и на всех! И эта неизвестная Юю стала его все больше и больше раздражать, выводить из себя! Поэтому когда опять, на этот раз уже Клыкан, съязвил по поводу княжны, Рыжий злобно оскалился и закричал:

– Брехня все это! Вздор! Я вообще семью не заведу, а буду как Лягаш!

– Лягаш! Ха-ха! – загрохотал Клыкан. – Так он же воевода! Первый! Ты, что ли, тоже пойдешь в первые?!

– А что? Вот и пойду!

– Иди, иди. Кто тебя держит! Правильно? – вскричал Клыкан и осмотрел собравшихся.

И все, кто тогда был еще при памяти (а дело было на пиру, за бурдюком, у них возле печи), сразу согласно закивали, потому что в первые никто из них не собирался. Потому что быть первым – это, конечно, почетно, чего тут и говорить, но слишком хлопотно. Уж лучше я, думал каждый из них, отскочу куда-нибудь на самую окраину и сяду сотником, а хоть даже и простым десятником, но зато буду сам по себе, и тогда сам везде, хоть на одном голом песке, а прокормлюсь, и еще как! А в Дымске что? Конечно, это будет еще хорошо, то есть терпимо, если тебя посадят на базар, там есть, что взять. И на пристани есть, и на подсобных свинарниках тоже. Все это сочные места, завидные. Но если вдруг вздернут на Верх, что тогда?! Мотаться, как теперь мотается Лягаш, у Тымха на посылках, и не знать днем и ночью покоя? Нет, ни за что! И поэтому когда Клыкан насмешливо сказал, что никто Рыжего не держит, а Рыжий в ответ гневно рыкнул, то разговор сразу иссяк. И так они и просидели бы тогда без всякого толку, промаялись да проскучали бы. Но тут, на счастье, подвернулся Левый – пришел из города, принес с собой вина. Все сразу оживились, пересели. Левый был щедр, лил до краев, а Бобка все рассказывал, рассказывал побасенки, и все смеялись – но, правда, все тише и тише. Последним замолчал сам Бобка и, как сидел, так и упал, лежал очень неловко, и похрапывал. Рыжий поднялся, подошел к нему и уложил его, как надо, и укрыл. И заходил между нарами, и заходил, три раза брал из бочки яблоки, надкусывал, бросал, садился у печи, совал в огонь дрова, а после вышел на крыльцо, проверил сторожей, вернулся, лег, накрылся с головой…

А ведь они правы, подумалось с досадой, Лягаш опять в бегах, Тымх-Перетымх послал его на этот раз в Столбов, ибо в Столбове вдруг открылся недочет, проворовались они там, вот Лягаш туда и побежал. Побежал, вот именно, а не поехал, гневно подумал Рыжий, он волокушу не берет, а всегда добирается сам, своим ходом. Опять, наверное, в старом потрепанном ремне, нечесаный, как и тогда, в Лесу, и опять без охраны. Бродяга он, он не в себе – так говорят о нем. Р-ра, говорят, гневно подумал Рыжий, а что говорят о нем самом, он слышал?! И Рыжий заворочался, сжал зубы, заскрипел… Тьфу, вот напасть, тут же подумал он, теперь он уже сам скрипит, а к Скрипачу лезет с укорами! И Рыжий сел, зажмурился и долго так сидел, мотая головой и призывая сон – долго мотал и все без всякой пользы. Но после все же, видимо, заснул, потому что когда Брудастый заорал свое извечное «Двор-р! Двор-р!», он подскочил, продрал глаза…

Все побежали, и он побежал, сгоняли на Обрыв, вернулись, сели, подкрепились – и снова когти рвать. Куда? А хоть куда – невест кругом полно, любых, ты только не зевай. И он и не зевал, и бегал в общей своре, ел, пил, бузил еще неделю, две, а про Юю уже почти не вспоминал. И правильно! Юю ему не пара, он просто лучший, а она княжна, она живет за городом, князь думает отдать ее за короля или за принца – любого, лишь бы иноземного, и как можно скорей, хоть сейчас! Так что почти наверняка Рыжий ее так никогда и не увидит, так он, по крайней мере, думал…

И вдруг князь за обедом сказал:

– Ну, вот и дождались. Что у нас завтра? – и осмотрел собравшихся. Но все пока молчали. Тогда князь подмигнул…

Бобка вскочил и выкрикнул:

– Солнцеворот! Ар-р! Ар-р! – и отвалился от стола, и покатился кубарем, и завизжал, стал делать вид, будто его заели блохи! Все повскакали вслед за ним, визг, толкотня! И тут же крик Брудастого:

– Пар-р! Строиться!

Шум понемногу стих, они построились, и также строем, точнее, гурьбой, но довольно приличной, отправились в баню. И там они нещадно парились, скоблили зубы щелоком, расчесывали шерсть, точили когти, драили ремни, налапники, висюльки. Потом, вернувшись, разлеглись на нарах. Брудастый выдал всем по чарке крепкого и строго наказал, чтобы больше ничего не добавляли. Они пообещали, выпили то, что он дал, и тихо, скромно, даже без бесед, заснули. Один только Рыжий лежал и не спал. Да он и не собирался спать, а он так – лежал, закинув лапы за голову, смотрел себе в окно, на восходящую Луну, и улыбался. Ну вот и вправду, думал он, наконец дождались – зима перевалила середину, значит, теперь день с каждым разом будет прибывать и прибывать. А до этого день каждый раз убывал. День как бы умирал и умирал и умирал, и вот только теперь, когда все ненужное в нем умерло, а осталось только нужное, день снова начинает расти. Умерло старое и ненужное, осталось только нужное, теперь это нужное будет прибывать и прибывать. Прибыль нужного – это всегда всех радует. Поэтому Солнцеворот – это действительно великий нужный праздник, и на него сойдутся все – князь, лучшие, купцы, рыбаки, костярщики и воеводы, их жены, дети, домочадцы, приживальцы, бездомцы и даже – но это, правда, только до вечера – из ям выходят должники, обманщики, губильщики и всякие прочие злодеи. Их тоже приводят на праздник. То есть завтра там будут все до единого. Даже…

Ну, вот опять, гневно подумал Рыжий, опять она не дает ему покоя! Но почему, что между ними общего? Она – это княжна, ее хотят отдать за короля, а он… Ну, конечно, он первый клык в казарме, это верно. И кто отобрал у Брудастого ключи от хмельного чулана?! Кто вызывает повара и рвет его, когда свин не дожарен?! И даже князь, когда он сюда входит, кому он первому кивает? Вот о чем вдруг подумал Рыжий и гордо скрипнул зубами. И дальше подумал уже вот что: мать говорила: «Сын, терпи и жди, я верю, ты дождешься!» И он дождется! Мать, небось, знала, чего говорила. Как говорила, так оно после всегда и бывало. И так же будет опять! И, успокоившись, Рыжий прижался боком к печке, зевнул…

И сразу, то есть уже утром:

– Двор-р! – заорал Брудастый.

И снова, как всегда, дико хрипели тягуны, и волокуша мчалась по сугробам. За ней, на этот раз молчком, бежали лучшие. Нет никого на улицах. В окнах темно. Порс! Порс! И вот она, Священная Гора. Вокруг стоит огромная толпа, все разнаряжены, молчат. Весь город здесь, все затаились, ждут, и только тягуны, а вслед за ними лучшие, бегут вверх, вверх! Порс! Порс! Взбежали! Замерли! И уже только там, на самой вершине, Рыжий смог как следует рассмотреть огромный, с терем, снежный ком, а на нем почти такое же огромное, но уже ледяное, изваяние Одного-Из-Нас, украшенного гирляндами, лоскутьями и рычьими хвостами.

– Ар-р! – крикнул князь.

Все подтянулись. Князь спрыгнул в снег, прошел к обрыву, встал и замер. Ну, ну, скорей, подумал Рыжий. Потом подумал еще раз. И еще…

И, наконец, взошло Светило! О, что тут началось! «Ар-р!» – снова крикнул князь. «Ар-р!» – подхватили лучшие. «Ар-р!» – завизжали горожане. – «Ар-ар-ар-ар! Ар-ар-ар-ар!» И разом – там и сям и этам, то есть везде и в один миг вдруг ярко вспыхнули костры, и загорелись плошки, факелы, гирлянды. Толпа, до этого молча стоявшая внизу, у подножья горы, теперь, громко крича и хохоча, полезла вверх по склону. Бой барабанов! Визг рожков! Топ! Шлеп! И вот они уже здесь, на вершине горы, и вот уже повели хоровод! Тр-рам! Тара-рам! Пляши – вприсядку, на хвосте. А здесь надоело – тогда давай вниз! Там, вдоль по склонам – карусели, балаганы, ледяные горки, лотки, корзины, кузовки со всякой снедью. Смех! Свист, пересвист! Гик-перегик! Всем хорошо, всем весело и лихо – молодым и старым, богатым и бедным, знатным и не очень. Рыжий стоял немного в стороне, поглядывал на эту кутерьму и снисходительно усмехался.

И вдруг его взгляд замер! Точнее, вдруг вцепился в проходящую мимо него незнакомку! Ар-р, как легко она ступает, думал Рыжий, а как ясно смотрит! А как улыбается! А какая она из себя! На ней короткая, вся в золотых блестках, попонка. А золото – это как солнце, как жизнь! Рыжий застыл, забыл про миску с брагой. Дух заняло! С трудом сглотнул слюну…

– Что, хороша? – спросил Овчар, стоявший рядом с Рыжим.

Но вместо связного ответа Рыжий только как-то странно вздохнул, неопределенно мотнул головой – и опять отвернулся, опять посмотрел на нее, на эту необычную красавицу…

– Ар-р! – рассмеялся Бобка. – Ар-р! Да это же Юю! Та самая. А рядом видишь двух старух? Так это ее няньки. Они для присмотра.

Рыжий молчал, смотрел во все глаза и думал: вот, значит, на кого он смотрит – на Юю. Вот, значит, какая она из себя. Вот, значит…

– Айда! – сказал Овчар. – Балаган открывают. Пропустим! А это брось, не по зубам это. Айда!

– Да-да, сейчас, – ответил Рыжий…

И, сам того не замечая, шагнул – за ней, конечно же! Потом еще шагнул, еще… И побежал за ней, и следом заскочил на карусель, всех растолкал, сел рядом с ней, весь подобрался. Карусель заскрипела, поехала. Он, весь дрожа, тихо сказал:

– Простите, если что. Я, если что, могу и спрыгнуть.

Но она его как будто не заметила, молчала, грызла леденец. А карусель кружилась все быстрей! День, солнце, облака, толпа, смех, пляс кругом! А совсем рядом – она! Рыжий громко дышал…

Но карусель вдруг остановилась. Юю легко сошла на снег. Рыжий – за ней. Она на горку – он тоже на горку. Скатились рядом, хорошо. С горки она метнулась на качели – и он сразу туда, и вскочил на лету! А она соскочила. И он соскочил. Тогда она стремглав – и он стремглав – опять на горку. Съехали. И вновь на карусель… И так оно пошло, поехало, и закрутило, закружило – и все быстрей, быстрей, быстрей. Он подавал ей леденцы, она их грызла… и молчала. Вокруг шумел, кричал, пел и плясал весь Дымск – но Рыжий никого не замечал. Он – рядом с ней, и этого довольно! Она молчит… Но ведь не прогоняет! И даже иногда вскользь смотрит на него и улыбается. Вот как сейчас. А вот еще раз…

И вдруг сзади послышалось:

– Юю!

Он оглянулся и увидел волокушу, всю в разноцветных лентах и висюльках. И две старухи стоят на запятках. Жуют губами, морщатся.

– Юю! – вновь позвала одна из них.

Княжна капризно свела брови, хотела что-то им ответить – конечно, сердито… Но, к сожалению, промолчала, едва заметно усмехнулась, пошла к ним и взошла на волокушу, села… И вдруг, когда он этого уже и не чаял, она оглянулась! И даже кивнула ему! Потом вздохнула и сказала:

– Порс! – и волокуша рванула в галоп.

… Юю давно уже уехала, а Рыжий все стоял, смотрел ей вслед и ни о чем не думал – голова была пустая…

– Да! – зло сказал Овчар, стоявший рядом. – Что наша жизнь? Ремень!

– Ремень! Ремень! – мрачно поддакнул Бобка.

И Рыжий подумал: вот это настоящие друзья! Они не скалились, они же понимали, что это непросто. Нет, даже обидно. Даже еще хуже. Даже…

– Нет! – рявкнул Рыжий. – Нет! Пилль! След! – и побежал!

И они побежали за ним. А что! Друзья они и есть друзья! И так они бежали, бежали, бежали, держали след, а кое-где даже, Овчар подсказывал, срезали по оврагам, сокращали…

И вот добежали. Дворец княжны стоял довольно далеко от города, на правом берегу Пчелиного Ручья. Вокруг дворца плотной стеной росли какие-то кусты – такие густые, что даже и сейчас, зимой, без листьев, они очень сильно мешали обзору.

– Сирень, – сказал Овчар. – Ну, это такие цветы. Так, блажь!

Рыжий, не слушая его, полез в кусты. Друзья полезли следом. В кустах, чтоб не шуметь, они ползли на брюхе. Долго ползли, вжимались в снег как на охоте. Когда кусты закончились, они укрылись за большим сугробом, Овчар осторожно поднял голову и осмотрелся, а после сердито прошептал:

– Слишком всё просто. Мне это не нравится. Где стража?

Бобка смолчал. И Рыжий тоже не ответил, а поднял голову и осмотрелся. С боков были кусты, дальше деревья, а еще дальше, прямо впереди, стоял тот дворец. Дворец был двухэтажный, синий с красной крышей. Крыльцо высокое, дверь нараспашку. В двери никого. И в окнах тоже никого.

И вдруг в окне второго этажа появилась она! Рыжий привстал. Она его заметила – и сразу улыбнулась! А вот она ему даже кивнула! И указала лапой на крыльцо! Ох-р-ра! Рыжий вскочил и бросился вперед. Мах, мах через сугроб – и вот он уже на ступеньках! И сразу цепные сторожа со всех сторон метнулись на него! Вцепились! Ар-р! И – в клочья его! В кровь! Р-ра! Вот где зверье! Вот где поганое! Но если бы Рыжий хотел, он разметал бы их, словно щенков! Только зачем это, свирепо думал Рыжий, пусть себе тешатся – и отбивался от них, отбивался! И дальше думал: и она тоже пусть тешится! И она тешилась – заливисто, громко, бесстыже смеялась и все кричала сторожам:

– Так ему! Так ему! Рвите! Давите! Ха-ха-ха!

…Обратно убегали молча, без оглядки. И только уже возле самой казармы, когда они остановились отдышаться, Овчар зло сплюнул и сказал:

– Р-ремень!

– Ремень! Ремень! – поддакнул Бобка.

А Рыжий вообще промолчал, потому что, и действительно, ну что тут еще скажешь, а?!