Текст книги "Яма. Грустные истории"

Яма
Грустные истории
Сергей Бушов

© Сергей Бушов, 2020

ISBN 978-5-0051-4978-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Яма
Грустные истории

Предисловие

Перед вами сборник рассказов и повестей. В каждой из этих историй присутствует в разной степени грусть. Где-то совсем мало, а где-то так много, что даже слегка чересчур. Казалось бы, зачем грустные вещи писать, а тем более издавать? Я уверен, что это нужно. Именно через грусть человек может очистить душу, пережить заранее то, что он, возможно, встретит в жизни. И – кто знает? – может быть, опыт, полученный таким виртуальным способом, поможет ему сделать выводы и пойти другим путём?

Петушок

Пётр вздохнул, закрыл книгу и сунул её в пакет с изображением Деда Мороза, который катил на своих причудливых сказочных санях по зимнему лесу. Картинка нисколько не соответствовала теперешней погоде. Стоял июль, поэтому солнце висело на небе ещё высоко, а небо ослепляло синевой. Ветерок перебирал невидимыми пальцами густую некошеную траву, над которой носились толпы бестолковых мошек.

Пётр тяжело поднялся со скамейки и не спеша, вразвалочку побрёл по тропинке в сторону дома. Он любил эту дорогу с работы, хотя она и была чуть длиннее. Она пролегала по улочкам старой части города, которая, по сути, всё ещё оставалась деревней, и там можно было легко встретить домашнюю птицу и коз. Затем дорога превращалась в тропинку, вилась между двумя холмиками, усыпанными где мать-и-мачехой, где одуванчиками, и выводила на пустырь, за которым виднелась группка пятиэтажек. В одной из них Пётр и жил.

Несмотря на неторопливый шаг, скоро Пётр почувствовал одышку. Идти было трудно. Ляжки ног тёрлись друг о друга, и это причиняло неудобство, поскольку кожа в паху сопрела от пота. Впрочем, оставалось недалеко.

Пётр вошёл в подъезд, из которого дохнуло приятной влажной прохладой, поднялся на один пролёт, достал из кармана ключ и, вставив в замок, провернул. Замок громко лязгнул, дверь открылась.

Пётр ещё не успел скинуть с ног свои растоптанные ботинки и сменить их на тапочки, как мама появилась в коридоре и направилась к нему, на ходу надевая очки. Её тяжёлая палка грохала по полу, приближаясь, и у Петра пересохло в горле. Он сразу почувствовал, что мама не в духе.

Она подошла почти вплотную, подняла на него взгляд, придерживая очки рукой, пошевелила мясистым морщинистым носом и спросила низким, слегка сиплым голосом:

– Ты что так долго? Обычно полшестого приходишь. А сейчас почти шесть.

– Я, мама…. Добрый вечер, – оторопело залепетал Пётр. – Я на скамейке посидел немножко. Погода хорошая. Книжку вот почитал…

– Что за книжка? – стёкла очков увеличивали мамины глаза, и потому те казались выпученными.

Пётр сунул руку в пакет, чтобы нашарить книжку, но мама рывком отняла у него пакет и достала сама.

– Александр… Грин, – прочитала она, напрягая глаза. – «Алые паруса». Это ничего… Это одобренная… Мог бы и дома читать, нечего шляться не пойми где.

Она отдала пакет, развернулась и заковыляла на кухню, бросив на ходу:

– Иди, переодевайся пока. Ужин разогрею, а то остыло.

– Я это, мама… – заговорил Пётр. – Я зарплату принёс. Вот.

Он извлёк из внутреннего кармана бумажный свёрток, приблизился, протянул. Мама отставила палку в сторону, развернула бумагу и принялась молча считать купюры, иногда слюнявя пальцы языком.

– Надавали мелкими опять, – буркнула она. – А что так мало? Ещё тысяча должна быть.

– А я сдал, – выдал Пётр подготовленный ответ. – У нас теперь касса взаимопомощи. На похороны всякие, дни рождения или если срочно надо кому…

– Ишь ты, – удивилась мама, убирая пачку в карман халата. – Ну, я с начальником твоим поговорю. Нам в первую очередь надо. Вон, хоть носки тебе купить, а то уже замучилась зашивать.

На этом разговор был окончен. Пётр с облегчением прошёл в свою комнату и прикрыл дверь. Он снял с себя огромный пиджак из серой ткани, похожий скорее на туристическую палатку, и стащил штаны. Костюм этот сшила мама, поскольку в магазинах такой размер найти было затруднительно. Пётр надел растянутые на коленках треники, повесил одежду в обшарпанный гардероб и покосился на дверь. Затем вынул из трусов несколько купюр, сунул в тайник за шкафом – подвешенную на ниточках папку для бумаг – и двинулся на кухню.

– Садись, – сказала мама, разливая по тарелкам густой суп, состоящий преимущественно из крупных кусков картошки. – Ты не смотри, что я ворчу сегодня. Давление просто. Голова болит.

– Может, врача вызвать? – робко предложил Пётр, пытаясь разместить огромные ягодицы на крохотной табуреточке.

– Да что с него взять? – возразила мама. – Пропишет каких-нибудь таблеток. А я эту отраву пить не буду. Кушай.

– Мам, может, поменьше? – с сомнением спросил Пётр, глядя в огромную тарелку.

– Ешь! – твёрдо сказала мама. – Ты мужик. Солидно выглядеть должен. И на работе чтобы сил хватало. А то, смотрю, еле ходишь уже.

Пётр вздохнул и начал есть. За супом последовала котлета с картошкой. Мама сидела напротив, глядя на него сквозь очки.

– А ты что не ешь, мам? – спросил Пётр.

– Да я, пока тебя ждала, уж уплела котлетку. Много ли мне надо-то? Эх… Смотрю я на тебя, Петушок, и думаю – ну как я тебя такого родила? Всем на загляденье. Я сама-то что? От горшка два вершка. А ты богатырь…

– Мам, – Пётр почувствовал, как у него краснеют щёки. – Ну, я же большой уже. Какой я Петушок?

– Я же тебя помню, каким ты маленький был, – ответила мама. – Лежишь, тянешься ручками ко мне… Скажешь тебе: «Петя-Петушок, золотой гребешок», ты сразу заулыбаешься. Ты и сейчас такой же. За это и люблю.

– И я тебя люблю, мама, – сказал Пётр.

Картошка была крепко пересолёной, но он знал, что надо доесть. Лучше уж немного потерпеть невкусную еду, чем огорчать маму, у которой плохое настроение, да и давление ещё.

– И компотику, – сказала мама, забирая пустую тарелку.

Пётр быстро выпил стакан приторного компота, встал и поблагодарил маму за ужин.

– Да за что уж там, Петушок? – сказал мама, подошла к нему и обняла, насколько хватало её маленьких узловатых ручек.

Придя к себе, Пётр включил телевизор.

– России нужна твёрдая рука, – вещал грозный мужчина в костюме и галстуке – возможно, депутат. – Мы должны задавать нравственные ориентиры. Нельзя пускать воспитание народа на самотёк, иначе…

Пётр пощёлкал каналы при помощи пассатижей, но ничего интересного не нашёл. Подумал, не выйти ли в Интернет, но знал, что мама не одобрит. Поэтому достал из пакета книгу, включил лампу в изголовье и, разместив тело на кровати, продолжил чтение.

Собственно, ради Интернета в основном Пётр и пытался понемногу откладывать деньги. Надо было покупать иногда карточки оплаты. Ещё и компьютер дышал на ладан. Блок питания включался через раз, винчестер издавал подозрительные звуки, да и сбойных участков на нём хватало. Пётр, конечно, мог попросить у мамы денег на замену устаревших частей, поскольку компьютер нужен был и для работы, но знал, что она из своей прижимистости даст намного меньше, чем нужно. Она не признавала ни за какими железяками права стоить дороже, чем мешок картошки.

Скоро Пётр перестал понимать, что читает, и решил, что пора спать. Он сходил в туалет, почистил зубы и, вернувшись в комнату, разобрал постель. Накрывшись одеялом, он лёг на бок и скоро заснул.

Сон его был беспокойным. Он то и дело переворачивался, бормотал и сучил ногами, словно от кого-то убегал. Под утро, правда, ему стало сниться нечто приятное, и он, перевалившись на спину, сладко засопел, пока его не разбудило бьющее в окно Солнце.

Сегодня была суббота. Он лежал под одеялом, всё ещё наполовину во сне, и тело просило неясного, от чего всё существо Петра наполнилось сладкой истомой. За горой жира, в которой он с грустью узнавал свой живот, что-то слабо шевельнулось. Он знал, как бы мог удовлетворить своё желание, но не решался. Много лет назад мама застукала его за рукоблудием, и он, единственный раз за жизнь, почувствовал на себе её палку. Синяки давно зажили, челюсть сама же мама вправила на место, поскольку по партийной линии в молодости посещала курсы Красного Креста, но с тех пор Пётр боялся повторять содеянное даже за закрытой дверью.

Он сел на кровати, совершенно не представляя, на что потратить день. Ему было даже жаль, что не нужно идти на работу. В конце концов, работа ему нравилась. Бывший оборонный завод, правда, практически развалился, но Пётр всё ещё работал на космос в одной из образовавшихся на его месте шарашек. Тестировал секретное оборудование, паял, писал программы. И делал это вроде бы даже хорошо.

Хотя, на самом деле, он давно уже задумал одно дело, которое старательно откладывал на потом. И сейчас было самое подходящее время им заняться – по выходным мама вставала обычно поздно.

Пётр натянул треники, сел за компьютер, отчего дряхлый стул заскрипел жалобно и тревожно, и включил системный блок. Компьютер грузился долго, мигая светодиодами и шурша. Пётр снял с монитора клавиатуру и положил перед собой. Потом, когда на мониторе уже нарисовались все нужные значки, запустил браузер и выбрал из закладок адрес сайта знакомств. Запищал модем, набирая номер, затем произошло соединение, и сайт медленно, но верно начал открываться.

Пётр рассеянно смотрел несколько секунд на открывшиеся фотографии улыбающихся девушек и парней, но, поскольку заходил сюда не в первый раз, понимал, что ни с кем пообщаться не сможет, пока не зарегистрируется. Так что он решительно ткнул мышкой в кнопку «Создать анкету» и приступил к заполнению, нажимая клавиши толстыми, неуклюжими пальцами. Указав имя Петя, возраст тридцать один год и рост сто восемьдесят сантиметров, он остановился на пункте «Обо мне» и крепко задумался.

Некоторое время спустя он всё же набрал слово «Одинокий», но тут же стёр и написал «Неглупый, в меру симпатичный». Однако и это его не устроило, поэтому Пётр снова удалил текст и продолжал сидеть, глядя в пустое поле ввода. Наконец он напечатал «Уверенный в себе» и стал размышлять над следующим словом.

Из оцепенения его вывел противный, словно завывания гиены, дверной звонок. Пётр, сообразив, что звук может разбудить маму, тут же свернул окно браузера и как мог быстро понёсся к двери, опрокинув по пути тумбочку в коридоре.

На пороге стоял Олег Макаров, его коллега по работе, программист. Примерно того же роста, что и Пётр, он был широкоплеч и мускулист, и его одежда – ярко-белая футболка с изображением девушки в тёмных очках и узкие чёрные джинсы – фигуру только подчёркивали. Лицо Олега украшала щетина, сильно заметная то ли от того, что он был брюнетом, то ли просто потому, что с утра он не брился.

– Здорово, – сказал Олег. – Мне шеф звонил. Меня в понедельник с утра в командировку посылают. Ты не скинешь мне свои тесты? А то мои хрен знает, заработают или нет. Твои-то проверенные.

– Здравствуй, Олег, – сказал Пётр. – Конечно. Проходи. Тапки вон надевай.

Они проследовали в комнату. Пётр тщательно прикрыл дверь и уселся за стол, жестом указав на свободный стул рядом. Олег достал из кармана флэшку, протягивая Петру. Тот воззрился на неё растерянным взглядом.

– Так у меня это… – сказал он. – И воткнуть-то её некуда.

– Чего? – Олег нахмурился, сел и уставился на системный блок под столом. – Это что же у тебя за старое барахло, что ю-эс-би порта нет?

– Четвёрка, – смущённо ответил Пётр. – Четыреста восемьдесят шестая, то есть. Да ты не переживай, сейчас я на дискетку запишу. Тест маленький, влезет. Вон, семьсот шестьдесят один килобайт.

– Блин, это пипец, – покачал головой Олег. – Это даже не продать никому. Давно бы хоть мамку поменял.

Олег имел в виду, конечно, материнскую плату компьютера.

– Поменяю как-нибудь, – согласился Пётр, вставляя дискету в дисковод.

– Это кто там у нас?! – послышался из спальни голос мамы, заставив Петра похолодеть.

– Это с работы, мам, – крикнул Пётр дрогнувшим голосом.

Раздалось долгое тяжёлое кряхтение, затем приближающийся стук палки.

Дверь приоткрылась, и вошла мама, недобро взирая на Олега сквозь криво надетые очки.

– Тебя кто звал? – спросила она с ходу.

– Простите? – не понял Олег, привставая со стула.

– А то я не знаю, чего вы все ходите! – Мама повысила голос. – У вас одно на уме! То пьянка, то всякая порнографь. Мой Петушок не такой. Нечего его портить!

Пётр и правда притих за компьютером, вжавшись в стул, и глядел, как со скрипом переписываются на дискету файлы.

– Мамаша! – Олег прокашлялся. – Не волнуйтесь вы. Я по делу пришёл.

– Какое такое дело? – не унималась мама. – Может, наркоту притащил? А ну, карманы выворачивай!

Она потянулась рукой к джинсам Олега. Олег отбил её руку:

– Да как вы смеете?! Сына своего сами уродуете, а я виноват…

– Ах, ты драться! – мама завизжала и занесла над головой палку.

Олег перехватил палку в воздухе и уверенно, но мягко отобрал, а потом отбросил в сторону и хмуро уставился маме в глаза. На секунду воцарилась тишина, наполненная зависшей в воздухе злобой. Мама моргнула, и у неё лихорадочно затрясся подбородок.

– Да пошли вы все, – тихо буркнул Олег, вырвал у Петра из рук уже записанную дискету и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь.

Мама привалилась к стене, тяжело дыша и пытаясь нашарить что-то рукой. Пётр засуетился, поднял палку, подал. Мама заковыляла к себе, причитая:

– И кого ты впустил?! Я-то ведь всё для тебя…

Пётр семенил рядом, пытаясь поддержать:

– Прости, мама. Я же не знал. Он по работе…

– И на что я тебя только рожала, неблагодарного?! – Мама скрылась в своей комнате, громко закрывшись на шпингалет, и через минуту из-за двери донеслись её глухие, неровные рыдания, перемежаемые невнятными причитаниями.

Пётр потоптался немного в коридоре, потом пару раз вздохнул тяжело и поплёлся к себе. Сел за стол и развернул окно браузера. На него уставилась недописанная строка «Уверенный в себе».

Пётр сидел ещё долго и глядел на экран, не мигая. Потом резко закрыл окно программы и выключил компьютер кнопкой на корпусе. Из его глаз впервые за много лет вдруг хлынули настоящие, обильные слёзы. Они лились и лились, но он не издавал ни звука. Не хотелось маму расстраивать.

Март 2014, Мытищи

Сантехник

Мы собираемся на улицу. Мне уже жарко. Я стою перед мамой в валенках, толстых колготках, штанах с начёсом и тёплой кофте. Мама застёгивает моё пальто на огромные пуговицы с четырьмя дырочками. Сверху повязывает два платка – сначала тонкий, белый, потом толстый, мохнатый и колючий.

– Мам, а зачем ещё платок? – спрашиваю я. – Он мне не нравится.

– На улице очень холодно, – говорит мама. – Ты поправилась только недавно.

Она надевает мне огромные, неудобные рукавицы, отпирает дверь.

– А куда мы идём? – спрашиваю я и понимаю, что сплю.

Сон развеивается, словно его и не было, но я всё ещё чувствую, как колет подбородок тот толстый серый платок. Просыпаться совсем не хочется. Сколько сейчас времени? Окно занавешено. Часов нигде не видно. А висели же на стене огромные ходики с шишечками. Куда делись? А ещё на окне у меня был не то цветок, не то горшок. Цветок в горшке.

Почему-то я лежу на кровати в тапках. Забыла снять, должно быть. Или собралась куда-нибудь. Куда? Не помню. Смотрю на свои руки. Раз, два, три, четыре, пять. Раз, два, три, четыре, пять. На каждой руке по пять пальцев. Надо считать так всё время, подолгу. Это же несложно, а польза большая. Иначе мозг закиснет и откажет. Но я-то, между прочим, ещё ничего, вполне себе хорошо соображаю. И помню всё отлично. Помню, как Верочка Сковородкина подняла на уроке руку и говорит: «Елена Владимировна, а Коробков бумажками кидается». Востроносенькая такая, косички тоненькие и уши торчат. А вот Коробкова что-то уже не помню. Девочки – они надолго, а мальчики приходят и уходят. Дети любили меня. А я предмет свой любила. Жалко, что пришлось уволиться. Когда глохнешь, уже не так-то просто учителем работать.

Надо вставать. Спускаю с дивана ноги на пол. Надо же, я в халате спала. В кармане что-то мешается. Очки. С очками в кармане спать завалилась, дурында. И как не раздавила-то… А это что? Вроде бы прокладка. И что она у меня в кармане делает? А на ней коричневое пятно и воняет. Фу! Руку испачкала. Где платок? Нету. Куда я его засунула? Точно здесь был, в кармане. Наверно, украли. Тут много всякого народу ходит. То один, то другой. И Агриппина, старая карга. Она, небось, платок утащила. А прокладку эту грязную подбросила. Шутница, тоже мне, доморощенная. Надо руку помыть.

Ох, что-то подняться тяжело. Встала. Голова кружится. Надо бы отдышаться. Раз, два, три, четыре, пять. Всё помню, да. Только вот зачем встала, не помню. Ну ладно, вспомню уж по дороге. Наверно, ночь сейчас, а я вскочила. Так вот, бывало, мы с Галиной Николаевной допоздна засиживались. Она мне что-нибудь рассказывает, а я ей. Всё смеёмся, а потом посмотрим на часы – и спохватимся. Давно уж домой пора. Домой, домой… К чему я это вспомнила? А, ладно.

Ноги не идут. Что это со мной? Заболела, что ли? Коридор во все стороны. Одна дверь, другая. Наверно, я в туалет шла. Зачем я ещё могла встать? Есть не хочу. Точно. Значит, в туалет. Вот и он. Только свет не горит. Нашла выключатель. Щёлкаю, свет не включается. А эту кнопку если? И тут не включается. И третья тоже не работает. Всё перегорело. Надо соседям сказать, чтобы поменять помогли. Что за безобразие – в туалете свет не горит. Ладно, как-нибудь так. Оставлю щёлочку. А, нет, загорелись все три. Что за лампочки такие заторможенные?

Ну вот, села, а вроде и не хочется ничего. Ладно. Потом ещё схожу. Надо назад возвращаться. Только вот куда назад? Эта дверь? А может быть, эта. Прикрыта. Толкаю вперёд, захожу. Большая комната. Не узнаю её что-то. Ой… Кто это? Мужик сидит в кресле. Страшный, жирный, в очках. Пячусь задом, чуть тапок не потеряла.

Что-то у меня со сна голова плохо соображает. Где это я? Это же не моя квартира. Откуда столько комнат? Больница, что ли? А мужик этот кто? Голова кружится, сейчас упаду. Сяду на табуреточку тут, в коридоре, отдышусь.

Раз, два, три, четыре, пять. С пальцами всё в порядке. Это хорошо. Так. У меня дочка была. Валя. Это помню. А где она? Что вчера такое было, что у меня из головы выпало? Мужик в той комнате сидит, будто так и надо. Не похоже, что вор. А, понятно. У нас же с трубами беда. То ли засор, то ли протечка. Мы же сантехника вызывали. Ясно. Бояться нечего.

Встаю, снова иду. Мужик сидит в кресле. В экран какой-то смотрит. Кнопки нажимает. Как у себя дома.

– Здравствуйте, – говорю.

Он поворачивается ко мне, вздрагивает, что-то отвечает. Не слышу. Я же аппарат забыла вставить.

– Вы сантехник? – кричу. – Трубы проложили уже?

Он опять шевелит губами, головой мотает. Что, не сантехник, что ли? Не пойму. Сидит в штанах спортивных. Ноги поджал. Что-то здесь нечисто. Странное место. На окне горшка нет. Полки, шкафы кругом. На больницу не похоже. Зачем я здесь?

Иду назад. Соображаю. Это точно не мой дом. Может, мне вчера плохо стало, да меня по ошибке сюда привезли? Помню красную машинку. Цифры помню какие-то. Семь, шесть, один. Кажется, так. А что за цифры, к чему, не помню. Где мама моя? И дочка где? Или это я дочка и есть?

Сяду, ещё посижу. Раз, два, три, четыре, пять. Почему так ходить трудно? Накачали меня, что ли, каким-нибудь этим… Слово забыла. Похитили. У мамы, небось, выкуп будут просить. Может, милицию вызвать? А где телефон? Вот, рядом стоит, под рукой. Как тут набирать-то? Кнопки разные, не поймёшь ничего. Если бы мой телефон был, с диском, сообразила бы. Ничего, я их сейчас перехитрю.

Встаю, осматриваю вешалку. Куртки висят. Пальтишко моё где? Должны быть пуговицы с четырьмя дырочками. И платок мохнатый. Ладно, возьму эту куртку. Вроде налезла. И шапка в кармане. Страшная какая-то. Да ничего, авось не замёрзну. Главное, чтобы от обочины подальше. Подхожу к двери, дёргаю. Заперто.

Вот же сволочи какие. Заперли, как зверка в клетке. Отхожу на шаг, наваливаюсь на дверь. Ой. Больно в плече. Ироды, за что же вы так-то? Что я вам сделала? Колочу в дверь кулаками.

– Откройте дверь, откройте дверь! – кричу я. – Милиция!

Мужик этот подскочил. Говорит что-то, ругается. Лицо сердитое. За руку берёт, оттаскивает. Чуть не падаю.

– Что творите?! – кричу. – Мне туда надо! За мной приедут сейчас.

Он опять говорит, машет руками.

– Если тебе, сволочь, сказали трубы чинить, ты и чини! – говорю я, разворачиваюсь и иду прочь.

Вроде отстал. Иду по коридору. Ещё комната. Балконная дверь. Не удержите вы меня тут. Люди помогут. Открываю дверь, выхожу на балкон. Высоко. Точно не мой дом. У меня всего пять этажей, а тут вон какая высотища. Внизу ходят люди. Вон же, вон она! Красная машинка.

– Валя! – кричу я. – Я здесь! Забери меня отсюда!

Кто-то подходит ко мне сзади, хватает за рукав. Оборачиваюсь. Женщина. Симпатичная, но недовольная. Кого-то мне напоминает. Она тащит меня в комнату, закрывает балкон. Стаскивает шапку и куртку. Ведёт, сажает на диван. Уходит. Что всё это значит? Не понимаю. На полу валяется белая прокладка. Сквозь шторы пробивается свет. Женщина возвращается, садится рядом. Что-то вставляет мне в ухо. А, аппарат мой.

– У меня дочка на вас немного похожа, – говорю я. – Валей зовут.

Она садится рядом. Глаза грустные.

– Я – твоя дочь, – говорит она. – Я Валя. Мама, ты что тут устроила? Зачем Пашину куртку надела? Куда собралась?

– Домой, – говорю я.

– Здесь твой дом теперь, – она вздыхает сердито. – Я замуж вышла. А ты одна жить не можешь. Забываешь всё. Не ешь по нескольку дней. И сейчас не ела. Что, не видела тарелки на столе? Нам пришлось тебя к себе забрать, понимаешь? Я только на минутку вышла в магазин, а ты раскричалась, Пашу напугала. И почему от тебя пахнет? Да у тебя же рука в говне! Дай хоть салфеткой вытру.

Она трёт мне руку мокрой белой тряпкой.

– Ну, приходи в себя, – говорит она. – Помнишь меня? Я – Валя, дочка твоя. Помнишь?

– Помню, – говорю я. – Конечно, помню.

На всякий случай улыбаюсь.

– Ну, хорошо, – она устало вздыхает. – Я пойду, полежу. Ты нам всю ночь спать не давала. Песни всё пела про могилку свою. Поешь. Кажется, тёплое ещё.

Она уходит. Вроде поверила, что я её помню. Но она не моя дочь. Не Валя. Этой тётке лет сорок. А Валя молодая совсем. Зачем они меня сюда привезли? Что им за корысть? Где мой дом? Где моя мама?

Я замечаю перед собой, на столе, справа от тарелок с едой, небольшое зеркало. Там отражается старуха с седыми волосами. Щёки ввалились, во рту совсем мало зубов. В ухе слуховой аппарат. Это что же – я?

Я сижу молча, пытаясь сосчитать годы. Если, скажем, восемьдесят, то, получается… Я чувствую, что сейчас заплачу. Уже плачу. Подбородок трясётся, из глаза бежит слеза.

– Мама! – шепчу я. – Ты жива?

Мытищи,

март 2016