Текст книги "Там, вдали, за… Повесть и рассказы"

* * *

С утра в университетских коридорах маялись абитуриенты. На проходивших мимо преподавателей вчерашние школьники смотрели с плохо скрываемым испугом: в каждом невзрачном аспиранте им мерещился страшный профессор Рябцев. Всем было известно: если твоя работа попала к заведующему кафедрой Отечественной истории – можно смело забирать документы. «Резал» профессор на экзаменах безбожно, и в первую очередь тех, кому злосчастная абитуриентская судьба посылала черную метку в виде вопроса, связанного с обороной Города.

Битва за Город была признанной темой научных исследований Рябцева, его верным коньком, хотя и, откровенно говоря, изрядно заезженным. Номера частей и дивизий, имена военачальников и их заместителей, названия балок и высот – все держал Рябцев в своей профессорской голове, все хранил в своей изумительной памяти. И горе тому, кто ошибался в датах и названиях: страшен был Рябцев в гневе!

– А если я на все вопросы отвечу? Неужели хотя бы четыре балла не поставит? – пытал в коридоре своего приятеля какой-то абитуриент, невзрачный и долговязый.

– Да у него на экзамене и трояка не выпросишь, – отвечал приятель-очкарик, который и сам отчаянно трусил, а потому то и дело заглядывал в учебник, судорожно пытаясь освежить в памяти все триста семьдесят пять страниц убористого текста. – Мне знакомый студент рассказывал: в прошлом году профессор человек двадцать завалил. На пустяках! Да он и медалисту пару влепит – не поморщится.

Долговязый растерянно потер ладонью висок, достал из кармана шоколадку и принялся ее жевать, справедливо полагая, что глюкоза перед экзаменами не помешает. Очкарик же на пустяки отвлекаться не стал – уткнулся носом в учебник.

– Это я знаю… Это я расскажу… – торопливо шелестел он страницами. – Сначала они здесь захватили, затем туда войска перебросили, а потом…

А потом старомодные электрические часы, висевшие над входом в аудиторию, показали, что время пришло, и абитуриенты шагнули навстречу своей судьбе. Дерзай, абитура! И доцент Савушкин (шкиперская бородка и галстук мелким узлом) уже прохаживался по аудитории и просвечивал экзаменующихся рентгеновским своим взглядом, дабы вовремя углядеть, кто и где спрятал шпаргалку, а то и на какой коленке ее написал.

Рябцев откровенно скучал, рассеянно поглядывал на аудиторию. Все сидят, все пишут. Ну что же, очень хорошо. А вон тот, долговязый, в четвертом ряду, все время поворачивается к соседу слева – тому, что в очках. Интересно, это он просит, чтобы ему помогли, или же сам соседу подсказывает?

– Молодой человек! Да, вы, конечно… и рядом – тоже. Потрудитесь на экзамене сидеть спокойно, иначе придется вас удалить.

Кажется, проняло. Долговязый смущенно опустил голову, сосед и вовсе замер и не дышит. Тем не менее, Рябцев жестом подозвал к себе Савушкина, сказал, понизив голос:

– Вон тот, в четвертом ряду… Присмотрите за ним, Максим Юрьевич. Заметите, что списывает – не церемоньтесь: сразу же за дверь. Было бы что другое, а то – Отечественная история! Грех ее не знать.

– Хорошо, Михаил Иванович, я понял, – Савушкин разом подобрался, готовясь к возможным репрессиям. Оно и правильно, нечего свою историю у соседей списывать. Самому ее, Отечественную, надо помнить!..

Посидев для приличия минут двадцать, Рябцев отправился в свой кабинет, где долго пил кофе и просматривал полученный накануне «Исторический вестник». Еще раз прочитал свою статью, нашел ошибку в слове «окруженный» (потерялась одна «н»), в сердцах чертыхнулся и позвонил в редакцию журнала. На том конце провода извинились и пообещали виновного наказать.

– Гонорар за статью мы завтра же вам вышлем, – присовокупил к извинению редактор журнала. – А к Годовщине ждем от вас еще что-нибудь, в том же ключе. Пришлете? Обещаете?

– Я подумаю, – сказал Рябцев и положил трубку. С «Вестником» он решил пока не связываться.

Пообедав в университетской столовой, Рябцев заглянул к проректору по хозяйственной части – поговорить о новой мебели для кафедры. Проректор пообещал, и Рябцев довольный вернулся в аудиторию. На столе перед Савушкиным уже лежала тощая стопка сданных работ. Давешний абитуриент в четвертом ряду все еще морщил лоб, склонившись над откидной доской. Впрочем, к соседу он уже не поворачивался.

Сменив Савушкина (тот отправился обедать), Рябцев взял наугад из стопки чью-то работу. Прочитал пару абзацев и вернул на место: найдется кому глубину знаний абитуриента? 138 оценить! Сейчас профессора почему-то интересовало, как справится с заданием тот, с четвертого ряда. Вдруг показалось: это он, Миша Рябцев, только лет на сорок моложе, сидит сейчас в аудитории и готовит ответ на вопрос… Профессор даже глаза на секунду закрыл, а когда их открыл, увидел перед собой долговязого.

– Закончили? Давайте сюда. Оценки будут дня через два… Всего доброго.

Парень вздохнул и направился к выходу. Шел он медленно, как-то даже неуверенно. Может, сомневается в полноте ответа? Или какие-то даты перепутал? Экзамен же… все может быть.

Рябцев проводил абитуриента взглядом, подумал: «Нет, не похож!» И воспоминания сорокалетней давности улетучились из профессорской головы, словно бы их там и не было.

Между тем, в аудитории становилось все свободней: абитуриенты один за другим покидали свои места. Отобедав и нагулявшись по коридорам, вернулся Савушкин. Поторопил тех, кто еще оставался в аудитории, присел к столу. Шепнул Рябцеву:

– Сейчас встретил в коридоре Маргариту Алексеевну. Обещала послезавтра выдать зарплату. За апрель. Представляете? За апрель – в июле. Смешно!

Сказал, но не рассмеялся. Взял чью-то экзаменационную работу, раскрыл ее, враз поскучнел лицом. Достал ручку и Рябцев, положил перед собой несколько исписанных страниц, только что сданных ему долговязым. «Ну-с, господин абитуриент, что вы тут насочиняли?»

Культуру Киевской Руси X – XI веков абитуриент выписал на удивление складно. «Небось, все лето из читального зала не вылезал», – рассеянно думал профессор, скользя взглядом по аккуратным фиолетовым строчкам. Нет, правда, вполне приличный ответ. Прямо зацепиться не за что. Можно и «четыре» поставить.

Так, какой там следующий вопрос? «Историческое значение битвы за Город». Вот это другое дело! Рябцев даже улыбнулся от столь приятной неожиданности. Однако, покосившись на соседний стол, тут же придал лицу выражение академической задумчивости. И совершенно напрасно: доценту было не до профессора Рябцева. Судя по тому, как резво плясал по чужим работам доцентов карандаш, Савушкина ничего, кроме количества проверенных работ, в данный момент не интересовало.

«Об историческом значении Битвы написаны тысячи книг и сняты сотни кинофильмов, – бегло читал Рябцев фиолетовые строчки. – Вот уже семьдесят лет нас убеждают, что подвиг защитников Города останется в веках. И ветеранов войны все еще называют поколением победителей. А вот мой дедушка-фронтовик считает, что его обманули. Уже нет на карте мира государства, за которое воевали и погибли миллионы людей, а поле битвы давно принадлежит мародерам…»

На этом месте Рябцев взялся за дужки и принялся медленно стягивать очки с ушей, что всегда означало у него крайнюю степень задумчивости.

«Вкатить ему „неуд“ – и дело с концом!» – прорезалась в голове у Рябцева вполне законная мысль, но облегчения не принесла, а даже напротив, заставила профессора густо покраснеть, невольно выдавая в нем потомственного интеллигента.

Поправив очки, Рябцев снова взялся за экзаменационную работу.

«Каждый год у нас отмечают годовщину обороны Города, каждый год говорят об одном и том же одними и теми же словами, – читал Рябцев дальше. – Когда я учился в школе, к нам часто приходили ветераны, они много рассказывали о войне. Причем говорили об этом событии так, словно бы ничего более значительного в истории Города не было. Конечно, нельзя быть Иваном, родства не помнящим, но ведь сейчас совсем другое время и другая жизнь. А нас продолжают воспитывать на символах, которые общество само же и обесценило. Когда же мы, наконец, поймем, что любое, даже самое героическое, прошлое всегда менее важно, чем настоящее? А память о мертвых не должна быть значительней, чем забота о живых?..»

Здесь Рябцев поперхнулся и буквально оттолкнул от себя экзаменационную работу. Сердито засопел и потянул ее к себе. И снова оттолкнул, теперь уже нерешительно. «Зачем он так пишет?» – тоскливо подумал Рябцев. И неожиданно поймал себя на мысли… нет, просто вспомнил, сколько раз ему самому приходилось говорить и писать о том, что уже давно оставляло его совершенно равнодушным.

– Что-то не так, Михаил Иванович? – спросил Савушкин, уже с минуту украдкой наблюдавший за профессором.

– Нет, все в порядке, – Рябцев вернул очки на свое законное место, достал ручку и стал неторопливо свинчивать колпачок. – Вот, работу одну проверяю. Интересно юноша рассуждает. Я бы сказал: весьма! Хотя, на мой взгляд, и не всегда верно.

Здесь дверь отворилась, и в аудиторию заглянул декан Гусев.

– Так вот вы где! А мы уж с ног сбились, – сказал он. – Сегодня же ученый совет, в два часа. Забыли? Все давно в сборе, только вас и ждем.

– Да-да, конечно. Иду.

Рябцев торопливо кинул работу в общую стопку, поднялся и вышел из аудитории. Лишь поднимаясь по лестнице на третий этаж, в конференц-зал, он вдруг почувствовал… Так, ерунда. Во всяком случае, никаких угрызений совести Рябцев при этом не испытывал.

* * *

Совесть напомнила о себе недели через полторы, когда в кабинет к Рябцеву косяком пошли посетители: крупногабаритные мужчины в дорогих костюмах и эффектного вида женщины в не менее дорогих платьях. А также некоторые знакомые Рябцева, как то: известный в городе дантист Шпицгольд, не менее известный чиновник Колобанов, предприниматель божьей милостью Задрыгин… Много, много достойных людей не отказали себе в удовольствии прийти к заведующему кафедрой Отечественной истории, дабы поздравить с завершением вступительных экзаменов! Иной раз в приемной набивалось до десяти посетителей кряду, так что в конце дня в кабинете у профессора негде было ступить среди букетов, коробок конфет и прочих знаков внимания. Цветы и конфеты Рябцев отдавал своему ассистенту Елене Павловне, а на знаки и вовсе не обращал никакого внимания. Впрочем, чудесным образом они исчезали со стола раньше, чем в кабинет успевал войти кто-нибудь из посторонних.

– Ну что вы, право!.. Это совершенно ни к чему, – смущенно говорил Рябцев всякий раз, принимая очередную пару посетителей. – Ваш мальчик и так прекрасно знает историю, я в этом уверен.

– Да уж Суворова с Кутузовым не спутает, – солидно замечал костюм.

– И на Холм в прошлом году вместе с дедушкой приезжал, – радостно добавляло платье.

– Я думаю, мальчик обязательно поступит, не волнуйтесь, – смущенно обнадеживал Рябцев. – О результатах мы вам сообщим, – добавлял он, провожая обладателей модной одежды до двери.

И тотчас же в кабинет входила следующая пара.

Так было в понедельник и вторник. А в среду то ли Елена Павловна куда-то на минутку выскочила, то ли пиджаки с платьями опростоволосились и чужака пропустили, но только на любезное: «Входите!» – открылась дверь, и в кабинет вошел какой-то старик в немодном пиджаке. Никаких знаков внимания в руках у посетителя не было.

– Евсеев я, Валентин Федосеевич, – представился вошедший. – Извиняюсь, что побеспокоил, – и нерешительно затоптался в дверях.

– Да вы садитесь, Валентин Федосеевич, – с привычной любезностью отвечал Рябцев, в то же время пытаясь вспомнить, где он мог раньше видеть это лицо. – Извините, вы не из Совета ветеранов?

– Евсеев я, – повторил посетитель, нескладно опускаясь на стул. – Воевал, было дело. Не спорю. А в Совет я уже лет двадцать не хожу. Что там делать? Кому мы сейчас нужны? – и сердито взглянул на профессора.

Тот заметно смутился. Тем не менее, годами выработанная вежливость его не оставила.

– Я вас слушаю, Валентин Федосеевич, – Рябцев поощрительно улыбнулся.

– Колька к вам поступал, то есть внук мой. На исторический.

– Ну и как успехи? Сколько баллов набрал?

– В том и дело, что не набрал, – был ответ.

– Что ж, бывает, – посочувствовал Рябцев. – История – наука серьезная…

Но продолжить не успел – Евсеев его перебил:

– Да что там серьезного? В книжке же все написано! Выучи да ответь, только и всего. А Колька не такой. В меня, что ли, дурака, пошел? Он как думал, так все и написал. А теперь мне же боком его писанина выходит.

– Вы-то здесь при чем? – удивился Рябцев.

– Как – при чем? Это же я ему про войну рассказывал! Как думал, так и говорил. А он все это потом на экзамене выложил.

– Я вас понимаю, Валентин Федосеевич, прекрасно понимаю, – мягко заговорил Рябцев, невольно косясь на дверь. – Но ведь на то они и экзамены, чтобы отбирать наиболее подготовленных. Многие не поступают, но не расстраиваются, упорно готовятся и снова к нам приходят. И не надо так переживать. Вот увидите, на следующий год ваш внук обязательно поступит.

– Может, и поступит. А мне все равно его жалко, – продолжал упрямиться старик. – Он ведь все от души: что думал – то и написал. А теперь что? Зря, выходит, я ему про войну правду рассказывал?

Здесь Евсеев поднялся и вышел, не прощаясь. Отрывисто стукнула дверь. И тотчас же снова открылась, пропустив в кабинет очередной костюм с аккуратным букетом гладиолусов.

– К вам можно?

– Да, конечно…

А за костюмом уже протискивалось платье, держа перед собой коробку конфет «Незабываемое».

Так закончилась среда. Утром в четверг Рябцеву позвонили из мэрии. Сказали, что включили в рабочую комиссию по подготовке к празднованию очередной годовщины со дня освобождения Города, просили приехать к четырем. Пришлось согласиться. Ну, куда от такой просьбы денешься?

А ближе к обеду в телефоне объявился и Гулькин.

– Привет, Миша! А у меня все готово: выправил, вычистил… Не роман, а огурчик! – радостно дребезжала мембрана. – Жду обещанного предисловия. Когда заеду? Да не буду я к тебе заезжать, прямо сегодня рукопись и отдам. Меня ведь тоже в мэрию пригласили.

* * *

Городским мэром Аркадий Филиппович Турин стал почти случайно. Еще год назад он служил у прежнего главы первым замом, курировал вопросы внешнеэкономических связей и большую часть времени проводил в разъездах: бывал в Индии, в Турцию ездил, да и от Штатов никогда не отказывался. Но грянули выборы, за Турина голоснули со всех сторон, и тому поневоле пришлось пересесть в еще теплое кресло.

Признаться, Аркадия Филипповича мало интересовало, каким образом его выбирали и кто конкретно за него голосовал: за десять лет трудового чиновничьего стажа он повидал и не такое. Выбрали? Значит, так было надо! Турин быстро разобрался в текущих делах, и вскоре они пошли не хуже, чем при старом мэре.

Если что и тревожило сейчас Турина, так это маячившая на горизонте дата – очередная годовщина со дня освобождения Города. И та ответственность за организацию и проведение праздничных мероприятий, которая целиком ложилась на него, ныне действующего мэра.

Турин взялся за дело серьезно. Во все концы Города полетели телефонограммы, созывая известных, уважаемых и просто нужных людей на совещание к мэру. Тотчас же и была создана комиссия по подготовке к Годовщине, мало того, она немедленно приступила к работе! Правда, тут же выяснилось, что кое-кого в спешке пропустили. В частности, творческую интеллигенцию забыли в комиссию включить, опять же, главный городской финансист в тот момент находился в командировке. Пришлось срочно выправлять ситуацию: снова звонить, приглашать, тревожить.

И вот теперь вышеозначенная комиссия, на этот раз уже в полном составе, сидела в малом зале для заседаний и готовилась слушать Турина.

– Зачем мы здесь собрались, думаю, никому объяснять не надо? – мэр взглянул поверх очков в полный зал. – На всякий случай повторяю для вновь приглашенных: как вы знаете, началась подготовка к празднованию юбилейной Годовщины со дня победы в битве за Город. Событие важное, я бы даже сказал – историческое, поэтому отнестись к нему мы должны со всей ответственностью, – в голосе мэра гулко зазвенела медь. – Кстати, буквально вчера мне звонили из администрации президента. Спрашивали, как идет подготовка к Годовщине и много ли уже сделано. Надеюсь, все понимают, что это значит?

Судя по тому, как разом отвердели и подобрались члены комиссии, было ясно: все понимают!

– Тогда начнем, – мэр задумчиво пошелестел бумагами и повернулся к своему первому заму. – Давай, Евгений Петрович, докладывай: что там и как?.. Мы тебя слушаем.

И поднялся Евгений Петрович, кашлянул для приличия, и пошел, пошел докладывать – гладко, будто всю ночь к выступлению готовился:

– В плане подготовки к знаменательной дате нами составлен график мероприятий, за выполнение которых установлена персональная ответственность в лице глав районов. Мероприятия следующие. Во-первых, к каждому ветерану прикреплены ответственные лица из числа работников районных администраций. Именно им поручена организация строго индивидуальной работы со своими подопечными…

– Какой, говоришь, работы? – живо переспросил Турин.

– Индивидуальной. В смысле, творческой, – с готовностью объяснил первый зам. – Иначе говоря, к предстоящей Годовщине во дворах домов, где проживают участники войны, будут установлены специальные щиты, примерно три на четыре метра. На них мы разместим информацию о каждом конкретном ветеране: когда родился, где крестился, на ком женился… Народ должен знать своих героев!

В зале сдержанно рассмеялись, и это не ускользнуло от выступающего, который тотчас же заговорил в два раза бойчее:

– Кроме того, городской департамент ЖКХ предложил проложить для ветеранов мраморные дорожки от подъездов к троллейбусным остановкам. А что? Красиво, модно, современно. Да и ветеранам удобно: дошел до остановки, сел в троллейбус – и поехал, куда тебе надо. Хочешь, в департамент государственных пособий – за справкой, а хочешь – просто по городу кататься. Ветеранам свежий воздух ох как нужен!..

Первый зам еще долго говорил о всякого рода мероприятиях, а Турин слушал, изредка кивая головой. Но вот заместитель умолк, и мэр привычно встрепенулся:

– Ну, хорошо, Евгений Петрович, присядь, – и повел взглядом по рядам, отыскивая подходящего человека. – Пожалуй, теперь ты, Виктор Викторович. Можно с места. Расскажи: чем думаешь гостей встречать?

– Ясно чем, – отвечал Виктор Викторович Семин, директор муниципальной гостиницы. – Тем же, чем и всегда, Аркадий Филиппович: комфортабельными номерами, высоким качеством обслуживания… Низкими ценами, наконец. В общем, встретим гостей, как положено.

– Мне говорили, вы там капитальным ремонтом занимаетесь? Ну и как успехи? – поинтересовался мэр.

– Занимаемся. Именно что капитальным. Нормальные у нас успехи. Половину номеров уже подготовили: обои сменили, приличную мебель завезли. Новые люстры повесили.

– Люстры это хорошо, – поощрительно улыбнулся мэр. – А вот что там у вас с номерами для VIP-персон, Виктор Викторович? Я слышал, вы их еще в прошлом году пытались ремонтировать, да не получилось.

– Пытались. Не получилось, – не стал отпираться директор. – И нынче вряд ли получится.

– Почему же, интересно?

– Так ведь денег нет, Аркадий Филиппович, – сурово пожаловался Семин. – Знаете, во что нам ремонт гостиничной кровли обошелся? А сколько денег на вестибюль ушло? До сих пор кредиты погасить не можем!

– Это понятно. Нынче ни у кого денег нет, – успокоил Турин, как мог. – Ты лучше вот что скажи: приедут к нам гости… тот же президент, например… и где же ты его, интересно, устраивать собираешься? Раскладушку в коридоре поставишь?

– Зачем же так сразу – раскладушку? – обиделся гостиничный. – Если надо, мы и кровать найдем, и коврик на пол постелем. Чистое полотенце в номер дадим. С этим у нас, Аркадий Филиппович, строго.

– Да я не о полотенцах речь веду, – усмехнулся мэр. – Ты мне лучше скажи: во что вам ремонт обойдется?

Директор мечтательно воздел глаза к потолку:

– Все от качества ремонта зависит. Можно и за миллион в номерах порядок навести, а можно и за пять. Я так думаю, миллионов двенадцать нам вполне на ремонт хватит.

– Ну, ты загнул, Виктор Викторович! – не выдержал мэр. – За такие деньги я и сам президенту коврик постелю! Ты мне реальные суммы называй.

Директор нахмурился.

– Меньше двенадцати никак нельзя. Да вы сами посудите: шутка ли, главу государства в наших провинциальных хоромах принять? Тут переклейкой обоев не обойдешься, европейский ремонт придется делать. По полной программе! Все как положено: перепланировка, сантехника, мебель… Еще балкон с видом на Реку. А с полами сколько хлопот? Паркет придется класть, чешский. Двери новые навешивать, плинтусы менять… Финские выключатели ставить!

Здесь Семин, и сам пораженный масштабами предстоящего ремонта, перевел дух и продолжил дальше:

– Спутниковую антенну в номер надо? Надо. А кондиционер? А правительственная связь?

– Ну, это ты слишком… Увлекся, Семин! – мэр усмехнулся. – Президент, может быть, и ночевать-то у нас не будет – приедет, поздравит, да опять к себе улетит.

– Без связи никак нельзя, – гнул свое гостиничный. – А вдруг кто-нибудь захочет ему позвонить? Теща, например. Или какой-нибудь знакомый из Берлина… Я вот тут уточнил: миллионов в пятнадцать нам этот ремонт обойдется. Как минимум! А может, и в двадцать, – приврал директор напоследок и завершил горестный свой рассказ тяжелым вздохом.

Члены комиссии деликатно помолчали.

– Не волнуйся, Виктор Викторович, денег мы тебе дадим, – сказал Турин. – Скажем, миллионов десять. Для начала, – и повернулся к главному городскому финансисту Биберману: – Леонид Иванович, ты там распорядись, чтобы на гостиницу деньги в первую очередь выделили.

– Да откуда их взять-то, Аркадий Филиппович? Мы преподавателям до сих пор отпускные не можем выплатить, – брыкнулся было городской финансист, но тут же был укрощен твердой рукой мэра.

– Как это откуда? Из бюджета, конечно. И, пожалуйста, не затягивай с этим делом, времени мало осталось, можем не успеть… – Турин снова заглянул в свои бумаги. – Так, с размещением гостей мы определились, насчет питания позже поговорим, ближе к дате… Кстати, а чем наша творческая интеллигенция собирается Годовщину встречать? – он поискал глазами Гулькина, нашел, поощрительно улыбнулся. – Мне в комитете по печати говорили, что вы, Борис Семенович, вроде бы новый роман собираетесь издавать?

– Ну, почему это – «вроде бы»? Именно что собираюсь, – заметно обиделся Гулькин. – Трилогию замыслил издать, «Круговерть» называется. В трех романах: «Отступление», «Окружение»… и «Осмысление», конечно. Последний роман я на той неделе дописал. Комитет по печати мне уже и твердое обещательство дал – аккурат к Годовщине трилогию издать. Если не опоздают, конечно.

– Я думаю, мы вполне успеем, – тотчас же вставил слово, приподнимаясь, председатель комитета Щукс. – Единственное, что меня волнует, Аркадий Филиппович, это то, что с деньгами у нас в издательстве негусто. Им ведь не только художественные произведения надо к Годовщине издавать, но и плакаты, буклеты… Путеводитель по Городу, наконец. А у них, извините, даже обычной газетной бумаги не хватает.

Турин снова посмотрел на Бибермана:

– Как думаешь, Леонид Иванович, средства на художественную литературу в бюджете найдутся?

На этот раз финансист даже брыкаться не стал, просто кивнул в ответ.

– Ну, запиши там тысяч семьсот… Или, лучше, девятьсот. Выпустим книгу подарочным изданием, большим тиражом. Будет что гостям Города в качестве презента поднести!.. Так, кто у нас дальше? Слушаем…

Понятно, что Биберман снова кивнул, когда встал чиновник Колобанов, курирующий вопросы ЖКХ, и стал громко жаловаться на городское хозяйство.

– У нас полгорода ремонтом перекопано, черт ногу сломит, – чуть не рыдал Колобанов. – А мусора сколько вывозить! Перед гостями стыдно будет…

На ремонт с мусором дали сорок миллионов и пообещали еще столько же, но попозже. Чиновник сел, недовольный.

А потом Биберман кивал уже всем подряд: начальнику милиции Скарабееву, руководителю ГорОНО Ерофееву, главврачу «скорой помощи» Агееву.

– У нас половина машин не на ходу и бензина ни капли. А вдруг кому-нибудь из гостей плохо станет? Прикажете на носилках его с Холма нести?..

И так далее, в том же роде.

(На следующий день, прикидывая предстоящие расходы на подготовку к Годовщине, финансовый маэстро Биберман подсчитал, что накивал почти на сто миллионов рублей. «Эк тебя разнесло!» – в сердцах подумал маэстро о Турине. Однако указание выполнил: отдал распоряжение, чтобы деньги перечислили всем, пусть и не в полном объеме).

– Пожалуй, у меня все, – заметно осевшим голосом возвестил мэр, завершая совещание. И здесь, что-то вспомнив, взглянул на сидевшего в первом ряду Рябцева. – Кстати, для вас, профессор, тоже найдется работа. Я бы сказал, весьма ответственная! Вы ведь в университете отечественной историей занимаетесь. Есть предложение включить вас в комиссию по подготовке к празднованию Годовщины – в качестве консультанта при городском департаменте культуры, – веско сказал мэр. – Как вы на это смотрите?

Рябцев смутился – не часто от мэров поступают такие предложения – однако взял себя в руки и кивнул:

– В принципе, можно.

– Вот и отлично. Фуфлачев!

Тотчас же в задних рядах произошло легкое движение, сидевшие рядом слегка раздвинулись, и встал руководитель департамента культуры городской администрации.

– Ну вот, Игорь Георгиевич, и консультант у тебя появился. А то все «как» да «откуда»… Вы не переживайте, дело несложное, – мэр ободряюще посмотрел на Рябцева. – Просто у нашего департамента культуры появилась замечательная идея: организовать на Холме что-то вроде театрализованного представления по мотивам героических событий, связанных с обороной Города. Так, Фуфлачев?

– Именно так, Аркадий Филиппович, – отозвались из задних рядов.

– Средства мы выделим, людей и костюмы дадим, – продолжал мэр. – Это все мелочи. Главное, чтобы в представление не вкралась какая-нибудь досадная историческая ошибка. Значит, согласны городской культуре помочь?

– Да, конечно, – отвечал Рябцев твердо.

– Вот и отлично! – Турин просиял лицом. Улыбка зайчиком поскакала по рядам и отразилась от лица Фуфлачева. – Все свободны.

Совещание закончилось, члены комиссии облегченно высыпали в коридор, где к Рябцеву тотчас же подкатил главный специалист по городской культуре.

– Я думаю, с поездкой на Холм надо поспешить, – сказал Фуфлачев, бережно попридержав Рябцева за локоть. – Одно дело – сценарий, и совсем другое – натура. Здесь важно все на местности посмотреть.

– Посмотреть, конечно, надо. Вот только где время взять? Может, на той неделе созвонимся?

– А зачем откладывать? Мы на машине, туда и обратно… Часа за полтора управимся. Может быть, прямо завтра на Холм и поедем? С утра, часиков в десять?

И так это просительно прозвучало, что Рябцев не выдержал и сдался. На утро и уговорились.

Счастливый Фуфлачев покатился по коридору, а к Рябцеву тут же пристал озабоченный Гулькин.

– Что на совещание-то опоздал? – спросил он, торопливо здороваясь. – Я уж думал: не придешь.

– Да наша машина сломалась, пришлось на троллейбус пересаживаться.

– Жаль, что сломалась. Мне как раз к Дому творчества надо, на юбилей опаздываю. На тебя, Миша, рассчитывал. Ладно, как-нибудь сам доберусь. Вот, держи, только не потеряй, – сказал Гулькин, вручая Рябцеву папку с «Осмыслением». – Думаю, странички три на предисловие хватит…