Текст книги "Там, вдали, за… Повесть и рассказы"

* * *

– Ты представляешь, Миша, какое паразитство у нас в издательстве засело? Не хотят мою трилогию печатать, – говорил в воскресенье вечером Борис Гулькин, залетевший на дачный огонек к профессору Рябцеву. – Бумаги, говорят, на вашу трилогию нет! Как ты думаешь, может, этот вопрос на комиссию вынести? Пусть комитету по печати стыдно будет.

– Не получится, – отвечал Рябцев, прихлебывая чай с грушевым вареньем. – Мне вчера из мэрии звонили, сказали, очередное заседание откладывается. На неопределенное время.

– Это почему же?

– Да кто ж его знает? – пожал Рябцев плечами. – По мне, так лучше вообще ее не собирать. И без того работы накопилось, не успеваю сахар покупать.

И правда, все видимое пространство на веранде было заставлено ведрами и тазиками с щедрыми осенними дарами. А также всевозможными стеклянными емкостями с уже готовым продуктом. Посидев для приличия с полчаса, Гулькин ушел, унося в руках баночку сливового компота. Стыдно признаться, но на писательском участке ничего, кроме вишни, не росло, да и ту прозаик давно уже использовал по назначению.

Осень уже заваливалась на октябрь, однако ночи были еще теплыми. Ворочаясь на потертом диване в своей дощатой «землянке», Гулькин с грустью вспоминал времена, когда тиражи были еще большими. Но вот уже лет пятнадцать, как они становились все меньше и меньше. А уж о премиях и говорить не приходится: раз в год дадут, и то где-нибудь в феврале, а то и до мая отложат.

Редактор ясно сказал: «Борис Семенович, никакой вам трилогии, разве что „Осмысление“ напечатаем, да и то – хоть режь его по частям – больше десяти листов не получится. В бумаге ограничен! Понанесли мемуаров – не продохнуть, а денег из комитета по печати, один черт, не дают. Но вам-то, по старой дружбе… тем более что профессор Рябцев рекомендует…»

Стыдно признаться, но Гулькин расстроился. Сгоряча пообещал на издательство управу найти, а где ее, спрашивается, искать? Так что, хорошенько поразмыслив, Гулькин понял, что резать все-таки придется.

Всю следующую неделю руки у Гулькина были по локоть в крови. Начал он, понятно, с «СС» и «Вервольфа» – вырезал их из рукописи целыми страницами. «Люфтваффе» тоже досталось – из полнокровной главы один абзац всего уцелел. А уж сколько подробностей, связанных с танковым наступлением, выброшенными оказалось – и не перечесть! Два раза пришлось из корзинки подробности вытряхивать. Увлекшись, писатель полоснул по главе, где Фрол Угрюмов перед тем, как отправиться за «языком», играет на баяне. И хорошо же полоснул! Пришлось Фролу ползти по степи не доигравшим. А вот над эпизодом с допросом в блиндаже Гулькину пришлось подумать. И в самом деле: резать – жалко, а не резать – глупо, можно вообще без книги остаться. В конце концов, писатель догадался оглушить немецкого полковника и на Фроловой спине перетащить через линию фронта. А там уже и до конца романа недалеко.

– Ровно десять листов, как договаривались, – сказал Гулькин в издательстве.

Тем не менее, заметно отощавшую рукопись редактор принял с таким выражением на лице, будто только что получил заявленную в ведомости зарплату.

– Уж и не знаю, успеем ли к Годовщине, Борис Семенович, – вздохнул редактор. – Больно заказов много, и всем срочно – давай, печатай! А мощности у нас, сами знаете, какие, да и бумага…

– Небось Льву Толстому бумагу сразу бы нашли, – оскорбился Гулькин.

– Так то Толстой! – вякнул было редактор, но писателя уже понесло.

– Понимаю: Безухов, Наташа Ростова… Ну, как же, князья, – сказал он с горечью. – Мороженой конины даже издалека не видели!.. И это, по-вашему, роман? Эпопея народной жизни? Компот это сливовый, а не роман!

Короче, высказал о Толстом все, что думал, редактора даже зазнобило. Он пообещал поискать резервы… И – чудо! Резервы и в самом деле нашлись. При этом редактор честно признался, что издать больше тысячи экземпляров вряд ли получится, да и то исключительно по старой дружбе. Зато пообещал на обложку золотое тиснение, чем Гулькина к себе и расположил.

Старую дружбу писатель в тот же вечер подкрепил бутылочкой хорошего вина – «Портвейн-777». Дело того стоило.

* * *

А вот мэр Турин – тот даже в комсомольцах «Три семерки» не пробовал. В тот вечер он сидел у себя на кухне (24 кв. м.), пил коньяк «Три звезды» и беседовал с очень приятным человеком. Не важно, где и кем этот приятный работал, а важно – что именно он умел. Умел же приятный многое, в том числе и бесплатно давать ценные советы.

– Сюда бы Костю Навродина! – мечтательно вздыхал приятный над лимоном, щедро посыпанным сахаром. – Вот бы кто вам помог. Гений, а не человек! Я давненько к нему присматриваюсь.

– Кто этот Костя? – быстро спросил мэр и столь же быстро ответил: – Не знаю я никакого Кости!

– Что? Вы Костю Навродина не знаете? Ну, Аркадий Филиппович, это уж слишком, – сидевший за столом рассмеялся, но негромко, в пределах приличия. – Вот как вас, оказывается, Монумент наш расстроил.

В любом деле найдется свой гений, в каждом городе отыщется свой Наполеон. Гражданин Навродин Константин Иванович (можно просто Костя) был одновременно и тем, и этим. Так его за глаза в Городе и называли: «Наш гениальный Наполеон».

Признаться, ничего особенного в Константине Ивановиче не было. Про таких говорят: «серединка-на-половинку». Роста – маленького, образования – средненького… Словом, плюнуть и растереть. Если что и восхищало в Навродине, так это его непомерные амбиции, многократно усиленные дьявольской изобретательностью и отчаянным везением карточного игрока.

Была такая компания, «Супер-инвест» называлась, предлагавшая куда-то что-то вложить, да побыстрей, пока другие не вложили. До сих пор помнят в Городе рекламные плакаты, на которых изображен был некий довольный гражданин с денежной пачкой неописуемых размеров. Броская надпись гласила: «Чтоб ты жил на такую зарплату!» И тут же адрес, куда надлежало за этой зарплатой приходить.

Было, было… И длиннющие очереди у дверей «Супер-инвеста», и зарплаты, которые там якобы выдавали. Журналист Вертопрахов, тогда еще отнюдь не Серебряный, и тот умудрился здесь свое получить. Били его недолго, но сильно – свернутыми газетами, где журналист накануне пропечатал большое интервью с Навродиным под лихим заголовком: «Эх, озолочу!»

«Супер-инвест» как-то вдруг захирел, скукожился и закрылся, а Навродин мгновенно исчез, причем далеко и надолго. Ходили слухи, что якобы видели Костю в Пермской области, в колонии строгого режима, кажется, в 7-м отряде, и что вроде бы он там весь в законе, да и вообще… Но это уже сплошные выдумки. Ни в какую Пермь Навродин не ездил, да он и места такого на карте не знает, а отдыхал Костя в Баден-Бадене, где между рыбалкой и прогулкой написал поучительную книгу «Как я однажды целый Город пятью хлебами накормил». Но что хорошего рядовой гений может написать?..

– Нет, Навродин это Навродин! – мечтательно вздохнул приятный. – Правда, сейчас он в Германии. В Гамбурге живет. Года три как туда улетел. Еще чемодан у него был желтый, на «молниях». Ну, совсем стопроцентным арийцем стал. Без «прозит» и рюмку не поднимет. А из тех, кто остался… право не знаю, кого вам и посоветовать. Есть такой Александр Максимович, но его лучше не беспокоить, у него и без того в Аппарате позиции слабые, да и с женой нелады… Виктор Степанович? Ну, что вы! Теперь он к Аппарату даже близко не подходит, да и глуп он, между нами говоря… Я так думаю, лучше всего к Шелудёву обратиться. Надежный мужик, хотя и он не без греха. В общем, звоните Васе Шелудёву, что-нибудь он придумает. А там, глядишь, и Костя из Гамбурга отзовется.

Делать нечего, мэр позвонил. Шелудёв долго ахал в мембране и обещал непременно помочь.

И точно, уже в понедельник подали весть из Москвы. Сказали, чтобы мэр не расстраивался, помощь близка, нужно только до Годовщины продержаться.

– Наши специалисты к вам уже выехали, – бодро присовокупила трубка.

В ожидании специалистов Турин срочно командировал Фуфлачева в Киев, разузнать насчет памятников старины. Они ведь там уже тысячу лет стоят, и хоть бы хны! А ученых людей там и вовсе пруд пруди. Так почему бы им своим опытом с соседями не поделиться?

А здесь как раз и долгожданные специалисты из столицы подъехали. Мэру они понравились. Один внешний вид у столичных чего стоил! Понятно, знакомство началось с «чашки кофе», так что дверь в кабинет у мэра в течение двух часов была для посторонних закрыта. А после обеда рванули от мэрии в сторону Холма две легковых машины. В одной сидели специалисты плюс умный директор Павел Иванович из НИИ, а в другой, естественно, мэр с помощником.

* * *

Первым с Холма дезертировал прораб Козлов, уставший слушать по телефону разносы, которые Турин регулярно учинял ему два раза в день – утром и вечером.

– Вот я у мэра спрашиваю: пробивать нам штробы или не пробивать? – рассказывал дезертир, окопавшись за столиком в «Старом доте». – А мэр мне, представь, и говорит: кончай ерундой заниматься, никаких тебе штробов, начинай скважину бурить. Монумент мне, того и гляди, на голову свалится, а ему скважину подавай. Нет, ты прикинь?

– Главнокомандующие!.. – сурово вздыхал старшина и уходил за очередной бутылкой «Трофейной».

А что, Монументу и в самом деле было плохо? Увы! Монумент оседал прямо на глазах, заставляя рабочих дружно писать заявления об уходе по собственному желанию. Правда, оставалась надежда, что еще можно что-то исправить: откопать основание, провести планировку местности… Черт возьми, да хоть гранитными плитами верхушку Холма обложить, лишь бы только Монумент на поверхности удержался! Между тем, стометровая скважина, в авральном порядке пробуренная буквально за три дня, показала: под основанием Монумента находятся обширные карстовые пустоты, оставшиеся от подземного озера. А это дело серьезное: чихнуть не успеешь, как грунт под ногами поползет.

– Пока озеро было полным, свод держался, а как воды в озере не стало, так сразу же и осадка грунта началась, – объяснял умный Павел Иванович мэру в первых числах октября. – Вот только я одного не могу понять: куда вода подевалась? Она же еще в прошлом году там была!

– Ушла вода, вот и нет ее, – буркнул приезжий специалист по фамилии Круглов.

А специалист номер 2 (его ФИО, к сожалению, утрачено) снисходительно хмыкнул:

– Да что там вода? Вот нам коллега звонил, из Кельна… между прочим, профессор и доктор. Колоссальнейший авторитет! Так вот, по его мнению, образование карстовых пустот абсолютно не противоречит современной теории тектонических процессов, происходящих в астеносфере. А вы: вода, вода…

И пошел говорить что-то такое научное и малоприятное, что даже умный Павел Иванович и тот поморщился, мэр и вовсе лицо потерял.

– Но надо же что-то делать! – воскликнул он. – Вы же специалисты! Павел Иванович, может быть, нам бетоном эти пустоты залить?

– Можно и бетоном, – отвечал Павел Иванович, подумав. – Да боюсь, мощностей у нашего ЖБИ не хватит. Опять же, с финансированием в науке, сами знаете, тяжело, даже на аппаратуру не хватает, а про зарплату и не говорю… В конце концов, мы можем просто не успеть. Элементарно.

– Прямо хоть Годовщину досрочно отмечай! – невольно вырвалось у Турина.

– А вот это уже не в нашей компетенции, – заметил тот, что с утраченной фамилией.

– Да и командировка у нас кончается, – в свою очередь буркнул Круглов.

Пришлось отпустить обоих с миром. Все, что могли, они сделали. Однако досада как легла на сердце, так и лежала там весь следующий день.

«Смотри ты, какие грамотные! Вода их не интересует, пустоты им подавай! – мысли у Турина были раздерганными, бессвязными, бестолковыми. – Из Кельна, видишь ли, им позвонили… авторитет колоссальнейший… А здесь хоть бы телеграмму кто-нибудь прислал!»

И словно накликал мэр – назавтра же пришла в мэрию срочная телеграмма:

«Отстал поезда зпт высылайте пять тысяч гривен срочно Харьков билет главпочтамт до востребования тчк Фуфлачев».

А может быть, телеграмма была вовсе не из Харькова, а из Киева, и не Фуфлачев ее прислал, а кто-то другой, тот же Виктор Степанович, например? Сейчас точно сказать невозможно, а на почте могли что-нибудь и напутать. Они вечно что-нибудь путают, а то и письма теряют. У них все может быть!

А впрочем, телеграмму почтальоны все-таки доставили, даже две телеграммы принесли, причем одна из них была на бланке «Международная».

Одна телеграмма обнадеживала: «Держитесь зпт помощь близка зпт желаю успехов тчк Шелудёв».

А вторая – извещала: «Срочно прерываю вынужденный отпуск зпт вылетаю любимый Город зпт встречайте седьмого октября тчк Навродин».

* * *

Между тем, ситуация начинала выходить из-под контроля.

Вдруг прибыл из столицы один важный чин и долго гудел министерским голосом у мэра в кабинете, после чего Аркадий Филиппович срочно отбыл в Москву.

Вдруг депутаты призвали контрольно-счетную палату проверить, как Город к славной Годовщине готовится, в частности, сколько лампочек на Монумент уже повесили, да и вешают ли их вообще?

А тут как раз и появилась в газете статья непримиримого Ал. Серебряного (Вертопрахова), где читалось буквально следующее: «Доколе местные власти будут прятать от глаз общественности все то, что скрывается за забором? Этот вопрос давно интересует независимую прессу. Недавно нашему корреспонденту с большим трудом удалось бросить взгляд на тщательно охраняемую территорию, и вот что он там увидел…» И вслед за этим шли триста пронзительных строк с рассказом обо всем увиденном. Всыпал Серебряный властям так, что только держись. Одно лишь описание сапог у охранника чего стоит!..

Щель в заборе, понятно, срочно заделали, начальника охраны лишили премии и перевели служить в детский сад, а вот правду о том, что творится на Холме, утаить так и не удалось. Она успела завладеть умами горожан и стала надежным достоянием гласности.

Сначала робко, по одиночке, а потом шумными группами и целыми толпами двинулись на Холм ходоки – лично проверить, не врет ли этот Серебряный, а при возможности и сфотографироваться на фоне пресловутого забора. Однако срочно переброшенные на Холм дополнительные силы заняли круговую оборону и ближе, чем на сто метров, к Монументу не подпускали, ссылаясь на предписания Гостехнадзора.

– На все божья воля! – крестились истинно верующие. – На человеческих косточках Монумент был воздвигнут. Пока крепкими были – стоял; а как от времени рассыпаться начали – так он сразу опоры лишился.

– Не иначе как угол внутреннего трения во всем виноват: видать, неправильно его рассчитали, – утверждали потомственные атеисты. – На той неделе ноги по щиколотку были видны, а нынче забор уже коленки закрывает.

– В Европейском банке развития надо причину искать, – говорили атеисты не атеисты, верующие не верующие, а в общем-то, люди вполне искушенные в происках международной закулисы. – А лучше всего – сразу в Страсбург жалобу накатать. Пусть разбираются!

Вот в такую тревожную обстановку и угодил гений Костя Навродин аккурат седьмого октября, в день приезда на историческую родину. Дымный осенний ветер гулял над Холмом, и твердело лицо у гения, когда он смотрел на Монумент, и рождались у Кости в голове дерзкие планы по спасению былой славы любимого Города.

* * *

Утопающий хватается за соломинку, мэр Турин уцепился за Навродина.

– Так и быть, тряхну стариной. Послужу родному фатерланду! – заявил гений, выслушав сбивчивый рассказ о Монументе, карстовых пустотах и прорабе Козлове. – Прямо завтра же за это дело возьмусь, вот только отдышусь с дороги.

– С чего думаете начать, Константин Иванович? – юлил мэр, наливая гению кофе.

– С общественного мнения, естесс! – расслабленно отвечал тот. А вот как именно он это дело начнет, распространяться не торопился. Да мэр особо и не расспрашивал. В Москве ему ясно сказали: в Костины дела не лезь! Навродин – в Городе, вместе с вами? Вот он все за вас и решит. А вам и думать ни о чем не надо.

И действительно, отдышавшись как следует, Костя начал решать – жестко, умно, энергично.

– Значит, так. Мне – машину, пару-тройку помощников попроворней, помещение под офис, это само собой, – говорил он, как диктовал, Турину. – Вот, пожалуй, и все. Для начала. А дальше будем смотреть по обстоятельствам.

На первый взгляд, обстоятельства складывались вполне удачно: Монумент пока стоял на месте. Правда, осадка у него составляла уже более пяти метров. А вот забор был крепок, как никогда, и охрану здесь по-прежнему не снимали.

– Ничего, метров сорок в запасе у нас еще есть, – говорил умный Павел Иванович из НИИ, все еще регулярно появлявшийся на Холме, хотя бетонных работ там больше не вели и никаких скважин не бурили. – А если еще и угол внутреннего трения не подведет, так Монумент очень даже легко и до Годовщины дотянет!

Ходоки еще толпились на Холме, рассуждая про мировую закулису, а Навродин уже успел выступить по телевидению и доходчиво объяснить населению текущий момент. При этом в выражениях он не стеснялся.

– Город в опасности! – вещал Навродин с телеэкрана. – За Рекой для нас денег нет! Все на борьбу за спасение Монумента!

Идея была проста и понятна даже ребенку: Монумент для Города – это хорошо, Город без Монумента – это плохо. Тотчас же и появился Фонд по спасению памятника (ФСП). Возглавил его лично Костя Навродин. В правление Фонда вошли: известный в городе дантист Шпицгольд, не менее известный чиновник Колобанов, предприниматель божьей милостью Задрыгин, ну и еще человек пять.

А вот профессор Рябцев войти в правление отказался. В последнее время он вообще вел себя плохо, опаздывал на лекции, а если и приходил вовремя, так начинал такое студентам рассказывать, что у доцента Савушкина волосы вставали дыбом. Например, профессор утверждал, что Город можно было удержать с гораздо меньшими потерями, если бы не примешивался здесь политический момент. И что эвакуацию мирных жителей начали слишком поздно, оттого и погибло их не десятки тысяч, а сотни. И что посылать безоружных и плохо обученных в бой с одной винтовкой на четверых – это не доблесть военачальников, а безрассудство и страх попасть в немилость к Главнокомандующему… Много, много чего говорил на лекциях профессор Рябцев, всего и не упомнишь. Впрочем, это можно и в монографиях прочитать.

Короче, Рябцев от Фонда отказался наотрез. Да, собственно, его и не уговаривали, сказали только, что в ФСП и без профессоров найдется кому зарплату получать. Люди все уважаемые, не без царя в голове, а уж идей у каждого столько, что на три Фонда хватит.

С идей и начали. Смело повел себя чиновник Колобанов – предложил увеличить арендную плату, взимаемую с кафе «Старый дот», а дополнительные средства направить на благоустройство Холма. Чиновнику бурно поаплодировали. Предприниматель Задрыгин, тот больше на патриотизм нажимал: предложил организовать сбор средств во вновь образованный Фонд, сам же первый и сделал взнос – пожертвовал сто рублей мелкими купюрами. Задрыгину тоже похлопали, но не сильно: как видно, решили оставить свой патриотизм на черный день.

Неловкость вышла с дантистом Шпицгольдом. Это когда Абрам Моисеевич предложил открыть на Холме стоматологический кабинет, дабы попутно привлечь широкую общественность и к проблемам Монумента. Членов комитета смущала перспектива слышать вопли пациентов вблизи исторического памятника.

– Да я исключительно под наркозом буду лечить! – горячо убеждал Шпицгольд. Тем не менее, после бурного обсуждения дантистово предложение было решено рассмотреть на ближайшем заседании.

Себе Навродин взял самый трудный участок работы. Как же, видели в Городе взмыленную Костину машину, с невообразимой скоростью перемещавшуюся от администрации к казначейству, от казначейства – к банку, а от банка – в Фонд. Веселые были денечки! И журналист Ал. Серебряный (Вертопрахов), человек весьма плодовитый, после теплой беседы с Костей уже печатал в газете стихи, выдавая их за истинно народное творчество:

 
Бессильны все перед землею —
И бог, и царь, и президент.
Своей мозолистой рукою
Поддержим славный Монумент!
 

– Душевно написано! – похвалил Костя сочинителя и тут же о нем забыл, переключившись на группу иностранных журналистов, только что приехавших из Москвы специальным поездом. – Не волнуйтесь, господа, автобусов у нас много, всем места хватит. Шпрехен зи дойч?

– О, я!.. я!.. – послышались вежливые голоса. А о чем там дальше с гостями Навродин говорил, знает один только переводчик. Да и тот почему-то молчит. Может, специальную подписку на этот счет давал? А скорее всего, просто далеко от Кости стоял, вот ничего и не услышал.

Зато хорошо известно, что было на Холме: позируя на фоне Монумента, мэр целую речь завернул. Всех Турин вспомнил, всех перечислил – от пенсионера Евсеева до генерала фон Дайхена. Кстати, про Колосса Родосского тоже не забыл, сказал: мол, хорошая была статуя, крепкая. Шестьдесят лет простояла, а потом все равно развалилась. Между прочим, от землетрясения. Вот что значит – в сейсмологически опасной зоне колоссов возводить! А насчет Монумента выразился кратко: сами с этим справимся. Людей подключим, дополнительные резервы найдем. В первый раз, что ли, на правое дело всем миром рукава засучиваем?

– Может быть, вам нужен хороший специалист? – спросил один из приезжих. – У меня как раз есть знакомый профессор из Кё…

– Спасибо, не надо, – решительно прервал его мэр. – У нас самих таких специалистов хоть отбавляй. Верите, нет? С утра в приемной очередь занимают. Прямо хоть в мэрию не приходи, честное слово. Я уж и так с ними, и этак, а они все лезут и лезут… совершенно работать не дают!

Поговорили еще немного о проблемах интеграции Города в мировое сообщество и отправились продолжать дружеский разговор в «Старом доте».

Вскоре после этого и появились в Городе огромные плакаты с изображением весьма расстроенного гражданина, державшего в руках шапку невообразимых размеров, с броской надписью на ней: «А ты – помог Монументу?» Здесь же, под шапкой, был и адрес, куда гражданам следовало обращаться с этой помощью, а также банковский счет, на который следовало перечислять свою посильную лепту.

И что же, перечисляли? Ну, это у Колобанова надо спросить, он в Фонде казначей, ему и квитанции в руки. Но вот что не вызывает сомнения, так это неоспоримый факт: с созданием ФСП общественная жизнь в Городе заметно оживилась. Вдруг заговорили в газетах о преимуществах бельгийского стального прутка перед отечественной арматурой, вдруг выступил по телевизору предприниматель Задрыгин и заявил, что готов сей же час привезти из Швеции какой-то сверхпрочный цемент, которым не то что Монумент – весь Город осчастливить можно, если только оплатит казна путевые издержки. Деньги предпринимателю, кажется, дали. Ну, и по истории вопроса тоже много шума было. Ходили по улицам граждане с плакатами в руках и с огнем во взоре, призывали вернуть Городу прежнее имя, якобы однажды украденное самым бессовестным образом… Впрочем, дело это политическое, и ввязываться в него не будем.

А вот мэр Турин совершенно потерялся в вихре событий. С тех пор, как он речь насчет Колосса Родосского на Холме произнес, так больше на публике и не показывался. То есть какие-то бумаги Турин подписывал, но какие именно – рядовым членам ФСП было невдомек. Кое-какие распоряжения Аркадий Филиппович отдавал, но касательно чего он распоряжался – даже искушенному Задрыгину не было известно.

В приемную еще названивали члены комиссии по подготовке к Годовщине, но им отвечали, что у мэра совещание и раньше чем через неделю он не освободится. Так что лучше всего позвонить в начале следующего месяца… или в конце.

Тем временем, не дождавшись дополнительных средств, гостиничный директор Семин плюнул на зимний сад и на скорую руку соорудил вместо него небольшой, но уютный кегельбан, где по вечерам и пропадал, гоняя шары на пару с казначеем Колобановым. Впрочем, один VIP-номер Семин все же отремонтировал, но до того скверно, что и не расскажешь. Зато доподлинно известна история с одной поп-дивой, как на беду заехавшей в Город – себя показать, Монумент посмотреть, а заодно уж и гастрольных денег подработать. Такой скандал дива в номере закатила, что только держись! Рассказывали поутру горничные, как швырялась дива цветочными вазами и кричала на всю гостиницу, какой он, директор Семин, мерзавец и подлец. Много звона было в гостинице в тот жуткий вечер!

Кстати, из-за Монумента остались совершенно без средств к существованию многие достойные граждане Города, как-то: начальник милиции Скарабеев, руководитель ГорОНО Ерофеев, главврач «скорой помощи» Агеев и еще много всяких должностных лиц, которым так опрометчиво накивал в свое время городской финансист Биберман. Считай, все, что обещано было, на бурение скважин ушло. Да, а финансиста пообещали на пенсию отправить. И поделом: будет знать, как кивать всем без разбору!

На фоне всеобщего уныния, охватившего Город, так и не осуществленная на Холме театральная постановка кажется совершеннейшим пустяком. Тем более что Фуфлачев, отправленный в поездку по древним памятникам и святым местам, в Город так и не вернулся. Как получил на харьковском главпочтамте пять тысяч гривен, якобы на билет, так с валютой и сгинул. А потом промелькнула в одном епархиальном журнале коротенькая заметка, что в Киево-Печерской лавре появился один монах не монах, а в общем-то вполне благостный послушник. И что будто бы водит он сейчас любопытствующих мирян подземными ходами и рассказывает всякие интересные вещи о святых мощах. Да как еще рассказывает! Заслушаться можно. Правда, иногда прорываются в речи послушника отчетливые канцелярские обороты, да порою не к месту цитирует он распоряжения министра культуры, однако тамошний настоятель о. Гермоген убежден, что со временем послушник Кирилл от этого избавится.