Текст книги "Дай умереть другим"

5

В колпаке, превращенном в маску, Костечкин чувствовал себя дурак-дураком. Не догадавшись продырявить материю на уровне рта и носа, он теперь мучился без свободного доступа кислорода, тем более что от волнения его дыхание сделалось учащенным. Присев за грудой проржавевшего металлолома, Костечкин поглядывал то на пылающие ящики, то на дверь спорткомплекса. Она могла отвориться в любую секунду, и тогда придется стрелять в живых людей, чего ранее Костечкину делать не доводилось. Еще сильнее тревожило его то обстоятельство, что и сам он еще ни разу не бывал под пулями.

Громов же, застывший на одном колене чуть ближе к зданию, выглядел совершенно невозмутимым и неподвижным, как темное изваяние. Вместо того чтобы заранее взять пистолет на изготовку, он держал его в расслабленной руке дулом вниз, заставляя Костечкина нервничать. Чтобы не выдать себя шумом, лейтенант был вынужден прекратить шмыгать носом, и теперь его импровизированная маска уже начала промокать спереди. Короче, это были очень неприятные минуты, которые не хотелось бы переживать снова и снова.

Когда распахнулась дверь и на пороге возникли две мужские фигуры, почти черные на фоне светлого прямоугольника, Костечкин, готовившийся к этому моменту, остолбенел. Бандиты оказались гораздо ближе, чем это представлялось во время томительного ожидания. И оба держали в руках оружие.

– А ну выходи! – рявкнул один из них. – Куда вы попрятались, твари?

– Уроем вас всех! – пообещал второй. – На своем же костре спалитесь, бомжары вонючие!

Костечкин с трудом проглотил слюну и, кое-как прицелившись, нажал на спусковой крючок. Выстрел прозвучал почему-то поодаль, и, лишь увидев сгусток пламени, вырвавшийся из пистолета Громова, лейтенант понял, что собственный «ПСМ» дал осечку.

– А! – крикнул бандит, вышедший на крыльцо первым. И снова: – А!.. А!..

Удар тупоконечной латунной пули со стальным сердечником заставил его крутнуться волчком. И все же он исхитрился выпустить автоматную очередь. Специалист сразу определил бы по гулким, отрывистым звукам выстрелов, что огонь ведется из укороченного «АКСУ», но Костечкин не являлся таковым специалистом. В него еще никогда не палили из автомата. Ему показалось, что кто-то с невероятной скоростью колотит молотком по листу железа: бу-бу-бу-бу-бум! Неровное желтое мерцание плясало вокруг пламегасителя автомата. От этого зрелища хотелось упасть на землю и закрыть глаза.

Потом раненый ударился об стену и начал сползать по ней вниз, а на смену молотку пришел стократно усиленный стрекот швейной машинки.

Ррра-та-та-таххх!.. Ра-та-та-та-та-та!..

Это затараторил «АКСМ» в руках второго бандита.

Над левым плечом Костечкина промчался упругий поток воздуха. Чувствуя, как вставшие дыбом волосы приподнимают шапочку на его голове, он все давил и давил на застопорившийся спусковой крючок, а стрелял вместо него по-прежнему Громов.

Хлоп – и бойкого автоматчика с крылечка как ветром сдуло. Хлоп – и его напарник оставил попытки устоять на ногах, цепляясь за фундамент.

Как только стрельба стихла и к Костечкину вернулась способность соображать, он осознал сразу две вещи. Во-первых, что все это время его «ПСМ» стоял на предохранителе. Во-вторых, что левый рукав его куртки промок насквозь, а рука онемела. Боли, правда, не было. И страх тоже куда-то подевался.

Торжествующе крича, Костечкин бросился вслед за Громовым к распахнутой двери, но в этот момент из-за нее выглянул третий бандит.

6

Как и предполагал Громов, расправиться с противниками, слепо высунувшимися из света в темноту, не составило особого труда. Парни были то ли пьяными, то ли обкуренными. Автоматы в их руках заносило стволами вверх, на прицельную стрельбу они были не способны.

Одному Громов прострелил грудь и бедренную артерию, второму вогнал пулю в глотку вместе с передними зубами.

Но на этом атака захлебнулась. Проникнуть в бандитское логово не удалось. Самый осторожный из братков, притаившийся за дверью, успел захлопнуть ее перед самым носом набегавшего Громова.

– Ч-черт!

Он с разбегу ударился в металлический щит плечом, хотя уже понимал, что это бесполезно. Дверь даже не дрогнула, зато отбросила Громова назад, прямо на подоспевшего Костечкина.

Заметив, что рубоповец собирается что-то сказать, Громов предостерегающе прижал к губам палец и, вскинув «универсал», разнес выстрелом уставившуюся на них видеокамеру.

– Мы самые обыкновенные бандиты, – прошептал он бледному Костечкину.

– Угу, – кивнул тот.

– Открывайте, суки! – заорал Громов, пиная бронированную дверь. – Отдайте нам Катка и живите. Нет – всех на ремни порежем, бычьё поганое!

Никто на его призыв не откликнулся, а вышибить дверь, запирающуюся на хитроумные штыри-распорки, было нереально. Но Громов продолжал буйствовать, оглашая тишину свирепыми возгласами, а потом к нему подключился и Костечкин, который выдавил из себя пару-тройку витиеватых блатных выражений. Оба старались вовсю. Ведь стоило бандитам заподозрить, что они явились за Анечкой, и ей бы не поздоровилось. А вот нападение враждебной группировки никак не могло отразиться на судьбе девочки. Дело для Лехи Катка обычное, учитывая его образ жизни.

Где-то вдали взвыла милицейская сирена, потом еще одна. Ощутивший невероятную слабость Костечкин заволновался, подергал спутника за рукав и показал жестом: пора уходить.

Громов кивнул, но, прежде чем начать отступление, приблизился к распростертому на асфальте бандиту и недрогнувшей рукой всадил ему пулю в голову. Когда он проделал то же самое со вторым, Костечкин отвернулся и побрел на подгибающихся ногах в темноту. Пришлось догонять его и подталкивать к ограде, придерживая за плечо. Оно оказалось у рубоповца горячим и мокрым. Бросив взгляд на свою пятерню, Громов увидел, что она окрасилась в красный цвет.

– Только не падай, парень, – попросил он. – Не время.

– Я держусь, – заверил его Костечкин заплетающимся языком. Вести его было все равно что в стельку пьяного, а сирены заливались все ближе и ближе.

Подсаживая лейтенанта на ограду, Громов в последний раз оглянулся на поле боя. Никто не спешил отомстить за погибших товарищей. Так и будут валяться, пока из них не вытечет литров десять крови, которая к утру превратится в спекшиеся бурые коржи.

7

– Зачем ты их… так? – спросил Костечкин, когда обнаружил, что он сидит на переднем сиденье «семерки», а его левое плечо туго перетянуто собственным брючным ремнем.

– О чем ты, лейтенант? – Громов выжал сцепление и повел машину вдоль ограды, спеша достичь ближайших многоэтажек, среди которых можно было затеряться.

– Эти бандиты, – напомнил слабым голосом Костечкин. – Они ведь и без того были мертвые.

– Контрольные выстрелы. Специфика работы у бандитов такая, соображаешь? – Прибавив газу, Громов бросил взгляд на обмякшего спутника и велел: – Ты умирающего лебедя из себя не строй, пуля навылет прошла, тебе только мякоть плеча задело. Лучше возьми-ка вот это, – он сунул раненому шуршащий полиэтиленовый мешок, – и обмотай себе руку.

– Не понял? – Поморщившись, Костечкин постарался сесть как можно более прямо.

– А что тут понимать? – удивился Громов. – Чехлы в машине новые, ни к чему их кровью марать.

– Чехлы, значит, – протянул Костечкин. Ему вдруг сделалось обидно. В кино к раненым относились совсем иначе. Их всячески подбадривали, говорили им хорошие слова, утешали. Никто не попрекал их сиденьями, перепачканными кровью.

– Да не обижайся ты, чудак-человек, – усмехнулся Громов, заметив, с каким выражением лица лейтенант выполняет распоряжение. – Мне не этих паршивых чехлов жалко. Но лишние улики нам с тобой ни к чему.

– А! – в восклицании Костечкина прозвучало облегчение.

«Семерка» тем временем петляла по дворам, высвечивая фарами то мокрые кусты, то стайки подростков на скамейках, то флуоресцентные кошачьи глаза. Машину подбрасывало на колдобинах, ее днище обдавали потоки грязной жижи. Зато протяжные сирены смолкли, и это было хорошо. Слушать их, все равно что терпеть зубную боль.

– Добрались до места происшествия, надо полагать, – прокомментировал Костечкин.

– Кто? – поинтересовался Громов, явно занятый собственными мыслями.

– Менты, кто же еще? Мусора.

– Мусора? Ты сказал это так, словно подал в отставку.

– Наверное, так оно и есть, – буркнул Костечкин. Фраза вырвалась у него сама по себе, раньше, чем он успел ее обдумать, но захотелось повторить с неизвестно откуда взявшейся убежденностью: – Так оно и есть.

Громов бросил на спутника испытующий взгляд:

– Да ты не дрейфь, лейтенант. Все обойдется. Трупы спишут на криминальные разборки, ты тут не при делах. – Помолчав, он продолжал уже другим, озабоченным тоном: – Лишь бы Леха впопыхах с насиженного места не снялся. Это единственное, чего я опасаюсь.

– Да на Катка уже раз десять покушались, и все без толку, – сказал Костечкин. – Менты понаедут? Пусть наезжают. Убитых гражданин Бреславцев, разумеется, в глаза никогда не видел, и вообще он мирно спал, пока возле его офиса какие-то нехорошие люди между собой отношения выясняли. – Костечкин покачал головой. – Нет, пока Леха бандитствует, деньги у него всегда водятся, а пока есть деньги, все вопросы с нашей конторой порешать можно. Вот и выходит, что он в своем офисе, как тот Бен Ладен в катакомбах. Хрен выкуришь.

– Молодец, что напомнил.

– Про Бен Ладена?

– Про то, что самое время перекурить.

Громов сунул в зубы сигарету, окунул ее в пламя зажигалки и с наслаждением затянулся. Стекло с его стороны было опущено, поэтому сигарету курил в основном встречный ветер. Крошечные искры улетали во тьму. Каждый новый рой этих рубиновых светлячков рождался лишь для того, чтобы тут же сгинуть без следа. Костечкин вдруг вспомнил, что примерно треть его жизни уже прожита, остальные две трети пройдут неизвестно как, и шмыгнул носом.

– Слушай, Олег, – сказал он, пошуршав рукой, укутанной в полиэтилен. – У тебя можно до утра перекантоваться? Мне в нашу общагу нельзя – моментально заложат.

– Я один живу, так что без проблем, – просто ответил Громов. – Завтра позвонишь на работу и скажешься больным. А рану тебе моя дочка обработает, она медучилище когда-то закончила. К ней-то мы и путь держим, кстати говоря. Уже почти приехали.

Громов резко крутанул руль вправо, и машина вылетела из подворотни на магистраль. Он спешил к Ленке, чтобы не пропустить телефонные переговоры с вымогателями, и забыл об осторожности. Подрезав троллейбус, «семерка» помчалась дальше, но за ней, возмущенно завывая сиреной, тут же устремился желтый «уазик» с фиолетовой мигалкой на крыше. Наверняка в городе объявили перехват, и нарушивший правила движения автомобиль привлек внимание милиционеров.

– О влипли! – тоскливо воскликнул Костечкин. – Приехали, называется! Приплыли!..

Громов скрипнул зубами, кляня себя последними словами. Машина без номеров, в салоне кровь, оружие со свежим пороховым нагаром. Если их сейчас задержат, то Анечку уже никто не спасет. Даже если милиционеры поверят Громову и предпримут штурм Лехиного офиса, то бандиты используют девочку как заложницу в качестве живого щита. После этого жить ей останется до первого выстрела с одной или с другой стороны. Когда в одном месте собирается слишком много вооруженных мужчин, они не очень-то разбираются, в кого палят и зачем. Это как цепная реакция. Над случайными жертвами вздыхают уже потом, когда пустеют обоймы.

– Мы с тобой должны выкрутиться, лейтенант, – пробормотал Громов. – Обязательно.

– А кто против? – отозвался Костечкин. – Только от нас теперь мало что зависит. – Он длинно выругался.

Канареечный «уазик» не отставал, мчался следом, как на невидимом буксире. Догадавшись, что сирена лишь расчищает дорогу преследуемой «семерке», милиционеры отключили ее, и маневрировать сразу стало сложнее. Обгоняя автомобили, Громов постоянно перестраивался из ряда в ряд, но расстояние между ним и «уазиком» сокращалось. Слишком опытный водитель попался. От такого просто так не отвяжешься.

Огни за окнами сливались в сплошные линии, негодующе квакали клаксоны, визжали покрышки притормаживающих автомобилей. А Громов давил исключительно на газ и выражением лица напоминал пикирующего камикадзе.

– Нам сейчас по главной улице с оркестром никак нельзя, – тревожно сказал Костечкин. – Уже все посты, наверное, оповещены по рации.

– Знаю.

Бросив автомобиль влево, Громов едва удержал его на всех четырех колесах. Микроавтобус, повторивший маневр, опасно накренился, но тоже устоял, запрыгав на рессорах, как желтый мячик.

Впереди начинался лабиринт проходных дворов, на который была единственная надежда Громова. Жильцы дома, в котором нынче обитала Ленкина семья, установили на подъездной дороге бетонные надолбы. Это было сделано для того, чтобы преградить путь продуктовым фургонам, которые ни свет ни заря подкатывали к подпольному водочному складу, устроенному в подвале шумными армянами. Вскоре после этого складские помещения опустели, погрузочно-разгрузочные работы по утрам прекратились, зато плиты остались на прежних местах. Скромные легковушки местных жителей между ними кое-как протискивались, а «Мерседесы» и джипы во двор не заезжали, нечего им было делать в этих хрущобах.

– Держись, лейтенант! – крикнул Громов, наращивая скорость.

– Держусь, – заверил его Костечкин, озираясь на слепящее зарево милицейских фар.

Вау! – вновь затянул свою шарманку «уазик». Вау-вау-вау!

– Зря стараешься, – пробормотал Громов.

Едва вписавшись в очередной поворот, «семерка» выскочила на последнюю прямую – стометровый отрезок дороги, протянувшейся вдоль серых пятиэтажек. Мелькали двери подъездов, освещенные окна, остолбенелые фигуры редких прохожих. Взметая брызги, автомобиль несся по двору со скоростью, уместной разве что для загородной трассы.

Когда до бетонных плит осталось всего ничего, Громов погасил фары. В темноте было гораздо трудней вписаться в узкую расщелину, но зато водитель «уазика» не мог видеть, какое препятствие поджидает его впереди.

– Э! Э! – завопил Костечкин, обнаружив, что «Жигули» мчатся прямо на шершавые плиты, вынырнувшие из темноты перед капотом.

Подскочив на ухабе, автомобиль буквально пролетел между прямоугольными глыбами, не зацепив ни одну из них. Трюк, неосуществимый для более широкого «уазика». Вклинившись в узкий проезд, он ударился о бетон сразу обоими бортами, произведя при этом такой оглушительный грохот, словно его остановил артиллерийский снаряд.

Оба милиционера, сидевшие на передних сиденьях, синхронно нырнули вперед, но к тому моменту, когда они пробили лобовое стекло и кубарем покатились по асфальту, их уже невозможно было разглядеть в зеркало заднего обзора.

– Ну ты дал! – восхищенно произнес Костечкин после пяти минут ошеломленного молчания. Голос у него звенел от пережитого напряжения.

На протяжении остального времени, пока Громов искал укромное местечко для «семерки» и цеплял на нее номера, Костечкин все крякал и качал головой. Лишь когда они зашагали через смежные дворы обратно, настороженно вглядываясь в темноту, Костечкин вновь подал голос.

– Я думал, нам кранты, – признался он. – Даже молитву про себя читать начал.

– А я нет, – откликнулся Громов. – В таких ситуациях лучше не отвлекаться на всякую ерунду.

– Какая же это ерунда, если молитва?

– Слова, они всегда остаются только словами. Бывают очень правильные, очень красивые слова, но когда наступает время действовать, толку от них никакого.

Так и не придумав, что на это возразить, Костечкин остервенело шмыгнул носом.

Глава 6
В семье не без урода

1

В телевизоре, как всегда, воевали. Маленькие мужские фигурки бежали куда-то, постреливая из автоматов. Озвучивавший события диктор вставлял в каждую вторую фразу выражение «международный терроризм». Набившее оскомину, оно звучало абсолютно обыденно, привычно. Словно «правильное пиво». Или «чудо-йогурт». Воюющие человечки воспринимались как персонажи мультфильма.

– Чечня? – полюбопытствовал Алан, вернувшийся из кухни с подносом.

– Кажется, Афган, – безразлично отозвалась Ленка. Съежившись, она сидела на диване, обхватив поднятые колени обеими руками.

– Ты что, замерзла? – удивился Алан. – Топят же вовсю.

Он взял с подноса бутерброд с сыром, повертел его так и сяк, примерился и отхватил зубами сразу треть. Ленка взглянула на него, на часы, а потом вновь уставилась в телевизор. Ей не хотелось объяснять, что никакие батареи парового отопления не способны согреть ее, пока Анечка не вернется домой, целая и невредимая.

– Фефе не нафоело фмотреть эту фюфь? – спросил Алан, устроившийся с подносом прямо перед экраном, на ковре.

– Ты не отвлекайся, а жуй, – попросила его Ленка. – Нет никакой необходимости разговаривать с набитым ртом.

– Так чушь же, – раздраженно сказал Алан, кивнув на телевизор. – Маразм какой-то. Каждый день одно и то же. – Он отправил пережеванное в пищевод, но голос его все еще звучал сдавленно.

Ленка пожала плечами:

– Переключи на другой канал. Мне без разницы, что смотреть.

– Это-то и плохо. Нужно выбирать только по-настоящему интересные программы, а на остальные не тратить времени.

Вооружившись дистанционным пультом, Алан помигал экраном и остановился на ток-шоу для домохозяек. Ведущая шастала между зрителями и совала им под нос микрофон, чтобы отдернуть его на середине предложения и предложить высказаться кому-нибудь другому. Стремясь выглядеть заинтересованной, она поминутно округляла глаза и приоткрывала ярко накрашенные губы.

Не сводя с нее взгляда, Алан занялся вторым бутербродом, на этот раз с паштетом.

– А все-таки не следовало слепо полагаться на твоего отца, – произнес он, не оборачиваясь.

Затылок у него был тщательно подбрит. Настолько тщательно, что Ленку так и подмывало врезать по нему чем-нибудь увесистым. Например, одной из деревянных поделок, которыми супруг увешал все стены в квартире. Ее глаза машинально наткнулись на самый корявый экземпляр коллекции – суковатого оленя.

– На кого же нам следовало полагаться? – спросила она. – Уж не на тебя ли?

Алан обернулся, чтобы смерить ее долгим взглядом, и фыркнул, выпустив изо рта несколько мелких крошек.

– Каждый должен заниматься тем, что он умеет делать. К примеру, я не создан для танцев, а потому не стремлюсь в балетную труппу. Понимаешь, что я имею в виду?

– Балет и спасение дочери, – сказала Ленка, – абсолютно разные вещи. Ты, милый, сравнил кол с пальцем.

– Очень остроумно. – Алан снова отвернулся. – Вот только когда твой отец придет и начнет беспомощно разводить руками, тебе будет не до смеха. – Помолчав, он добавил: – Милая.

– Мой отец никогда не разводит руками.

– Да? – Расправившись с бутербродами, Алан забросил в рот брикетик розовой пастилы и отхлебнул чай из огромной фаянсовой кружки.

– Да! – крикнула Ленка, которой стало невмоготу сидеть на диване. Обхватив себя руками за плечи, она забегала по комнате.

Дверной звонок застиг ее врасплох, как внезапный выстрел. Пошатнувшись, она застыла, не в силах сделать ни одного шага по направлению к прихожей. Какое известие ее ожидало? Узнать правду было еще страшнее, чем находиться в неведении.

Открывать пошел Алан. Когда в квартиру вошел отец, сопровождаемый невероятно бледным молодым человеком, Ленка попыталась заговорить, но сумела спросить одними лишь глазами:

Что? Ради бога, не молчи, папа!

2

– Обрадовать пока ничем не могу, – сказал Громов, – но и огорчить тоже.

Ленка рухнула на диван как подкошенная. Алан сложил руки на груди. Костечкин сделал шаг вперед и, держась к собравшимся вполоборота, чтобы не выставлять напоказ раненое плечо, поздоровался:

– Добрый вечер. Меня зовут Андрей.

– Что с Анечкой? – спросила Ленка, не замечая ни гостя, ни его руки, обмотанной полиэтиленом.

– Займись Андрюшиной раной, – сказал Громов, – а я расскажу последние новости по ходу дела. – Он устремил взгляд на зятя: – Алан, отнеси в ванную комнату аптечку, спирт и все остальное, что может понадобиться для операции. – Взгляд переместился на Костечкина. – Лейтенант, шуруй в ванную и раздевайся.

Все одновременно задвигались, в квартире сделалось тесно и шумно, даже включенный свет засиял ярче, чем прежде. Ленка и сама не заметила, как встала, закатала рукава и занялась гостем, умудрившимся перепачкаться кровью с ног до головы. Ранение у него было сквозным, а грудь – узкая, как у подростка. Сидя в ванне в одних трусах, он мучился больше от смущения, чем от боли.

– Андрюша Костечкин здорово мне помог, – сообщил Громов из прихожей. – На пару с таким бравым парнем мы горы свернем.

– Да будет вам, – пробормотал лейтенант. – С-с-с!.. – Это спица, обмотанная пропитанной спиртом ватой проникла в пулевое отверстие. Было заметно, что раненому очень хочется выругаться. Розоватая вода, скопившаяся под ним на дне ванны, сделалась ярко-красной.

Ленкины руки не забыли прежних навыков, но она не могла заставить себя обращаться с Костечкиным так бережно, как умела при обычных обстоятельствах. Ей не было жаль ни саму себя, ни других. Только дочурку. Все остальное не имело сейчас никакого значения.

Неодобрительно наблюдая за тем, как Ленка бинтует плечо Костечкина, заставляя того шипеть и морщиться, Громов вкратце рассказал о своих недавних похождениях. Когда он закончил, Алан, пристроившийся за его спиной, задумчиво протянул:

– Да-а, дела-а… Выходит, напрасно вы весь этот сыр-бор затевали?

– Почему же напрасно? – возразил Громов, не удосужившись обернуться. – Теперь мы знаем, кто похитил Анечку и, предположительно, место, где ее содержат.

– Самое время звонить в милицию, – заявил Алан. – Там разберутся.

– Да, папа. – Ленка распрямилась и отбросила с лица волосы. – Может быть, и в самом деле так будет лучше?

– Милиция уже здесь, – криво улыбнулся всеми забытый Костечкин. Ему было неловко сидеть на корточках в ванне, но и распрямляться в промокших насквозь трусах не очень хотелось. То, что обычно именовалось мужским достоинством, оставалось у Костечкина совсем еще мальчишеским.

– Начальство нашего героя, – Громов кивнул на лейтенанта, – прекрасно осведомлено о местонахождении Лехи Катка и роде его занятий. Андрюша ведь не абы кто, а сотрудник РУБОПа, прошу любить и жаловать.

– Региональное управление по борьбе с организованной преступностью, значит. – Алан никогда не упускал случая показать свою осведомленность.

– Казалось бы, – продолжал Громов, – рубоповцам сам бог велел ликвидировать группировку Катка. Но почему-то никто не спешит арестовать бандитов и упрятать их за решетку. Дело ведь не на улице Разбитых Фонарей происходит – в реальности.

– Есть много различных ведомств, – напомнил Алан. – Не все милиционеры продажные.

Громов хмыкнул:

– Даже если принять на веру последнее утверждение, то до очередного звонка вымогателей, – он взглянул на часы, – осталось самое большее сорок пять минут.

– А если потянуть время? – предположила Ленка. – Перенести переговоры на завтра, а самим обратиться куда следует?

Пользуясь тем, что о нем все забыли, Костечкин распрямился и проворно схватил с вешалки полотенце, которым тут же прикрылся.

– Подбери лейтенанту какую-нибудь чистую одежду, – велел дочери Громов.

– Ты не ответил, папа! – напомнила она.

– Ты когда-нибудь видела штурм здания, в котором засели вооруженные преступники?

– Я видел, – вмешался Алан. – Правда, по телевизору, но все равно, там было на что посмотреть. Каких-нибудь три-четыре минуты – и готово, сопротивление подавлено. Остается лишь пересчитать трупы бандитов. – Он торжествующе хохотнул.

– Сначала их надо убить, – возразил Громов. – А один из них во время перестрелки непременно будет прикрываться Анечкой. Он будет кричать, чтобы к нему не подходили, чтобы ему дали чемодан денег и обеспечили самолетом. А потом, что бы там ему ни обещали, настанет черед снайпера… Но снайперы бывают разные. Возможно, у этого окажется неважное зрение, или он будет переживать скандал с тещей, или он просто не слишком дорожит жизнью незнакомых девочек. – После недолгой паузы Громов заключил: – В общем, если уж придется стрелять в бандита, который будет держать на руках Анечку, то пусть это буду я.

Не сказав больше ни слова, Ленка отправилась за одеждой для Костечкина. Алан, что-то бурча себе под нос, удалился тоже. А Громов остался стоять на месте, устремив остановившийся взгляд на кафель, усеянный кровавыми брызгами.

Он лучше всех присутствующих понимал, что прольется еще немало крови, прежде чем на этой истории можно будет поставить точку. И финал у нее может оказаться совсем не таким, как ему хотелось бы.