Текст книги "Дай умереть другим"

3

Костечкина напичкали таблетками, напоили чаем с малиной и, несмотря на его протесты, уложили в детской. «Утром ты будешь нужен мне бодрым и здоровым, – предупредил его Громов, прежде чем погасить свет. – Если, конечно, у тебя не намечены какие-то другие планы».

Планы? С того мгновения, когда Костечкин увидел Ленку, все связные мысли вылетели из его головы, а из остальных получилась такая мешанина, что и сказать стыдно. Вот Костечкин и вылавливал их по одной, пытаясь разобраться в своих чувствах. Одно он знал наверняка: дочь Громова ему ужасно нравится. Костечкин не относился бы с бóльшим благоговением даже к Елене Прекрасной.

Цветом глаз Ленка пошла не в отца, зрачки у нее то янтарем отсвечивали, то зеленью, в зависимости от освещения. Прямой нос, высокие скулы, крепкий подбородок. Почему-то Костечкину казалось, что ей пойдет коса до пояса, хотя, конечно, глупо было требовать от молодой современной женщины, чтобы она ходила с косой. Вместе с тем спортивный костюм, в котором Ленка встретила гостей, смотрелся на ней в тысячу раз лучше всяких халатов. Скрадывая ее фигуру, он придавал ей притягательную таинственность, от которой у Костечкина пересыхало во рту даже тогда, когда его потчевали чаем. И теперь, хотя Ленка находилась в другой комнате, за дверью, он отчетливо видел ее всю – от пшеничных волос до вязаных носков, которые она носила вместо тапочек. Это делало ее походку совершенно кошачьей, беззвучной. Такой походкой удобно подкрадываться к любимому со спины и неожиданно обнимать его, прижавшись к нему всем телом…

Костечкин прерывисто вздохнул. Он не принадлежал к числу тех мужчин, на которых вешаются женщины вроде Ленки. Его подружки передвигались шумно, выглядели в спортивных костюмах нелепо, и зрачки у них были самые обыкновенные – карие или серо-голубые. В самый раз для ничем не примечательного Андрея Костечкина двадцати пяти лет от роду. Но стоило лишь представить себе, что одна из них станет его женой, на душе становилось так тоскливо, будто тебя собрались сослать на необитаемый остров. Навсегда. До скончания дней.

Из темноты на закручинившегося Костечкина смотрел своими пуговичными глазами плюшевый медведь, и от этого легко было представить себя ребенком, уложенным спать пораньше, чтобы взрослые могли без помех обсудить свои проблемы.

Громов, его дочь и ее муж (черт бы его побрал!) приглушенно переговаривались за дверью. Иногда их фигуры мелькали за матовым стеклом, а Костечкин, всеми забытый, послушно лежал на тахте и нюхал краешек одеяла, которым укрыла его Ленка. Запах казался ему совершенно необыкновенным. Ее голос тоже.

– Думаешь, лучше, если с бандитами будешь разговаривать ты, папа? – спросила она.

– Да, – ответил Громов. – Я знаю эту публику, как никто из вас.

– Кроме того, – подключился Алан, – есть еще одно немаловажное обстоятельство, Лена. Анечка ведь твоя дочь, а не Олега Николаевича. Таким образом, эмоциональный фактор будет сведен к минимуму.

Наступила длительная пауза, а потом Громов крякнул: «Н-да», и его тень покинула соседнюю комнату.

«Курить пошел, – догадался Костечкин. – Лучше бы просто заехал своему зятьку в ухо, и всех делов. С некоторыми только так и надо».

Оставшиеся вдвоем, Алан и Ленка еще некоторое время выдерживали молчание, которое было нарушено невнятным: «Бу-бу-бу?..»

Это Алан задал какой-то очередной вопрос. В ответ прозвучало:

– По-твоему, нужно было выставить его за порог?

– Если мы станем давать приют каждому… бу-бу-бу, то скоро в квартире станет негде… бу-бу-бу.

– Он не «каждый». Он жизнью рисковал из-за Анечки, забыл?

– Ну, – пренебрежительно возразил Алан, – расписать свои подвиги дело нехитрое. Важен результат, а результат нулевой. Я правильно бу-бу-бу?

«Обо мне говорят», – догадался Костечкин, и ему сделалось настолько жарко, что пришлось отбросить одеяло до пояса. Он вспомнил вдруг, как целился в противников из поставленного на предохранитель пистолета, каких трудов стоило Громову перетащить его через ограду и даже тот обескураживающий факт, что его мокрые трусы в настоящий момент сохнут на лоджии. Это означало, что Костечкин не имеет возможности встать и удалиться с гордо поднятой головой даже в том случае, если хозяин дома начнет обзывать его последними словами.

До этого, правда, дело не дошло. Возвратившийся в гостиную Громов объявил, что уже полночь, а следовательно, переговоры, по всей видимости, будут перенесены на неопределенный срок.

– Возможно, господа бандиты сейчас с господами милиционерами объясняются, так что им не до нас, – заключил Громов. – Или водку хлещут, верных соратников поминая. Короче, советую вам вздремнуть, пока есть время. Если получится.

Несмотря на то что он пытался разговаривать бодрым, решительным тоном, в его голосе ощущалась невероятная усталость, словно не один этот день он провел на ногах, а целый год.

Костечкин же по-прежнему не мог сомкнуть глаз. Он ждал, что в детскую вот-вот войдет Ленка, чтобы проверить, не пора ли заменить ему повязку, или приложить свою холодную руку к его пылающему челу. А он бы благодарно поцеловал ее в ладонь – туда, где сходятся линии жизни и сердца. Найти эту точку нетрудно, даже имея самые поверхностные познания о хиромантии.

Ленка отнимет ладонь и скажет… Нет, она не отдернет руку, она промолчит. Она будет готова к разговору не раньше, чем Громов с Костечкиным возвратят ей дочь. И вот тогда…

За матовым стеклом двери возник силуэт. Сердце Костечкина забилось так сильно, что он перестал слышать тиканье настенных часов. Он зажмурил глаза и услышал… нет, почувствовал каждой клеточкой тела, как дверь тихонько отворилась. А еще он ощутил на себе изучающий взгляд – долгий, пристальный. На здоровое плечо Костечкина легла рука и слегка встряхнула его.

– Подвинься к стенке, – прозвучал недовольный голос Алана. – Ишь, разлегся.

Уткнувшийся носом в обои, Костечкин испытал такую боль, такое ошеломляющее разочарование, что ему не оставалось ничего иного, как поскорее заснуть.

4

Уединившийся в кухне Громов цедил кофе без сахара и не морщился, потому что вовсе не эта горечь была сейчас самой сильной.

В пепельнице рядком лежали три докуренные до половины сигареты – четвертая тлела в его пальцах. Дым втягивался в открытую форточку, а на смену ему проникал свежий сырой воздух. Где-то далеко горланили пьяные песни. Изредка шипели лужи под автомобильными шинами. Когда за окном проглядывала белая луна, то казалось, что ветер гонит по небу ее, а не клочья туч.

На расстоянии вытянутой руки от Громова лежала телефонная трубка. Она упорно молчала. Трудно было удержаться от того, чтобы не проверять поминутно, не отключилась ли связь по какой-нибудь нелепой случайности. Но за минувший час Громов включил трубку лишь дважды и, убеждаясь в наличии долгого ноющего гудка, осторожно клал ее на место.

Ленка легла на диване в гостиной, а ему постелила на полу. Обычно она спала с Аланом в той комнате, которая служила здесь одновременно детской и спальней. Но Ленке было слишком трудно находиться в комнате, где прежде раздавалось безмятежное посапывание Анечки. Громов понимал свою дочь. Он и сам ни разу не переступил порог детской. Смотреть на осиротевшие Анечкины игрушки было невыносимо. Все равно что смириться с отсутствием внучки. Признать, что ее больше нет.

Тьфу ты!

Кофе уже остыл, но Громов отнял чашку от губ с таким видом, словно обжегся. Нельзя допускать даже мимолетной мысли об этом! Отчаяние накатывает одновременно с бессилием. Стоит опустить руки хотя бы мысленно, и все – ты уже заведомо проиграл. Не сделав ни одного ответного хода, не нанеся ни одного удара. Многому научился Громов в этой жизни, вот только сдаваться без боя не умел, даже если сопротивление грозило гибелью. Выживает тот, кто готов умереть, таков парадокс.

– Угостишь сигаретой?

Неслышно вошедшая Ленка стояла за его спиной, машинально наматывая на палец то одну прядь волос, то другую. Под глазами у нее лежали синеватые тени. Лицо осунулось, как после долгой болезни.

– Не спится? – спросил Громов, мучаясь от того, что на ум не идут слова сочувствия.

– Спать-то мне ужас как хочется, – призналась Ленка, беря протянутую пачку. – Да только уснуть страшно. Вдруг проснусь и услышу: все кончено… Нет! – Она помотала головой. – Лучше уж бодрствовать и ждать.

Она делала быстрые, частые затяжки, держа сигарету в кулаке, как прячущийся от родителей подросток. В ней вообще было много мальчишеского, вернее, мужского. Манера смотреть, двигаться, разговаривать. Настоящая папина дочка. Ничего общего с матерью, женщиной вздорной и капризной. Но чисто внешнего сходства с Громовым тоже ни на грош. Иногда ему приходило на ум, что в роддоме произошла какая-то ошибка и новорожденную случайно подменили. Подозрения рассеивались, когда он и Ленка толковали по душам, хотя в последнее время это случалось не часто.

– Кофе будешь? – спросил Громов.

– Нет. Мне в последнее время ничего в горло не лезет.

– Кроме дыма?

– Вот именно.

Помолчали, сосредоточившись на тлеющих сигаретах. Потом Громов раздавил свою в пепельнице и поинтересовался:

– Этот Зинчук, о котором ты мне рассказывала, он действительно очень состоятельный человек?

– Не то слово, – ответила Ленка.

Громов кивнул. Именно это он и хотел услышать. В конце концов, не будь Зинчука, не было бы и сложившейся ситуации. Это он подтолкнул Ленку к пропасти, предложив ей конвертировать полтора миллиона долларов нелегальным способом. Это благодаря ему и ему подобным люди начали верить в то, что для получения прибыли любые средства хороши. Вот оно, скромное обаяние буржуазии. Никто не мечтает о том, чтобы стать умным, добрым, честным. Все хотят быть богатыми. Но свободного места на вершине благоденствия слишком мало. Неудачников поджидает пропасть, каждого своя.

Он положил свою руку на Ленкину, ободряюще сжал ее и попросил:

– Расскажи мне про Зинчука поподробнее.

Она недоуменно вскинула глаза:

– Что именно тебя интересует, папа?

– Все, – сказал Громов. – Любые подробности, самые мелкие детали.

– Тебе что-то даст, если ты узнаешь, что Зинчук употребляет в пищу только черный хлеб? Или что он панически боится летать самолетами?

Внимательный взгляд, брошенный на дочь, подсказал Громову, что она знакома с местным олигархом значительно ближе, чем о том известно ее супругу. Дело даже не в том, что Ленка со знанием дела заговорила о пристрастиях Зинчука. Ее выражение лица – вот где крылась разгадка. Смесь блудливости и запоздалого раскаяния. При всех мужских чертах своего характера майорская дочь оставалась женщиной до мозга костей.

Громов едва заметно усмехнулся:

– Сдается мне, что ты все же приняла приглашение этого Зинчука.

– Какое приглашение? – Фальшивая интонация в Ленкином голосе резанула слух.

– То самое, о котором утром обмолвился твой благоверный, – спокойно уточнил Громов. – Он сказал, что Зинчук хотел закрепить ваши деловые отношения в ночном клубе.

– Не была я с ним в ночном клубе!

Вот это прозвучало совершенно искренне. Но тоже не исключало возможности того, что Ленка и Зинчук могли провести время где-нибудь еще. В гостинице или в какой-нибудь шикарной квартире с водяным матрацем и зеркальным потолком.

– Послушай, – поморщился Громов, – никто не лезет в твою личную жизнь. Меня интересует исключительно Зинчук, а не твои с ним отношения. Как его, кстати, зовут?

– Володя… Владимир Михайлович, – поспешно поправилась Ленка.

– Что он за человек? Образно говоря: с чем его едят?

– Да уж не с тем дерьмом вперемешку, в котором копошатся рядовые граждане.

– Многие, очень многие нищенствуют как раз по милости Зинчука, – холодно заметил Громов. – Такова особенность современных Мидасов. Половина того, к чему они прикасаются, превращается в золото. Остальное оказывается на поверку самым обычным дерьмом. Его расхлебывают те самые простые люди, которых ты так презираешь.

Ленка, похоже, пропустила эту тираду мимо ушей. Ее немигающие глаза остекленели. Вытянув сигарету из пачки, она тихо спросила, не глядя на отца:

– Что ты задумал, папа?

– Думаю, ты уже догадываешься, – сказал Громов. Он тоже не смотрел на дочь.

– Неужели ты собираешься?..

– Я собираюсь вернуть Анечку любой ценой. О моральной стороне вопроса можешь мне не напоминать, бесполезно. – Громов покрутил сигаретную пачку в руках, но закуривать не стал, швырнул ее обратно на стол. – Я, как ты помнишь, не в пажеском корпусе обучался. КГБ, потом ФСБ – вот мои университеты.

– Ты не сумел отбить Анечку с помощью оружия и решил раздобыть деньги у Зинчука! – провозгласила Ленка обличающим тоном. – Чтобы заплатить выкуп его деньгами, да?

– Это всего лишь один из возможных вариантов.

– Самый паршивый из всех возможных!

Громов прищурился:

– А не хвастался ли тебе господин Зинчук, откуда у него взялись четыреста пятьдесят миллионов рублей? Кого он обмишулил, облапошил, «развел», как принято выражаться в определенных кругах?

– Ну… – На Ленкином лице появилось выражение крайней растерянности. – У нас в стране невозможно зарабатывать честным путем. – Предупредив возражение отца, она уточнила: – Хорошо зарабатывать, я имею в виду.

– Разве существуют плохие способы для хороших заработков? – Громов невесело усмехнулся. – Улавливаешь противоречие? Впрочем, это демагогия. Давай перейдем к Зинчуку. Итак?..

Продолжая изучать поверхность стола перед собой, Ленка заговорила:

– Насколько мне известно, Владимир Михайлович получил доступ к правительственному целевому кредиту, выданному для агропромышленного комплекса Курганской области. Он сказал, что изначально это была огромная сумма, но чиновники растащили ее на части, многократно трансфертировали и осадили на своих счетах.

– А Зинчук тут сбоку припека, м-м?

– Нет, конечно. Но многие сельскохозяйственные предприятия годами ходили у него в должниках. Он просто взял свое, папа.

Громов ощутил нарастающее раздражение:

– Да он только и умеет, что обдирать своих партнеров, как липку, твой Зинчук! Думаешь, колхозы не поставляли ему товар в счет своих задолженностей? Полагаешь, он не наживался на этом? Что касается четырехсот пятидесяти миллионов рублей, то Владимир Михайлович их попросту присвоил. Украл. И ты ему помогла в этом. Вот так. – Громов прихлопнул ладонью по крышке стола.

Ленка криво улыбнулась:

– И теперь ты предлагаешь мне сдать подельника?

– Да. С потрохами.

– Хочешь сделать меня Иудой женского рода?

– Хочу напомнить тебе, что Анечка ждет и надеется на нас. Ей сейчас хуже всех. Вот что должно беспокоить тебя в первую очередь.

Взгляд Ленки сделался тусклым, словно где-то в глубине ее зрачков погасили внутренний свет. Руки упали на колени, спина ссутулилась. Когда она заговорила, ее голос звучал, как записанная на диктофон исповедь смертельно усталого человека – монотонно, механически, безразлично…

Пока продолжался рассказ дочери, Громов выпил еще одну чашку кофе и выкурил очередную сигарету. Он весь обратился в слух, а его мозг фиксировал и запоминал каждую мелочь, которая могла пригодиться в дальнейшем.

Оказывается, Ленка знала, где проживает Зинчук, бывала у него в офисе и помнила наизусть три телефонных номера, по которым с ним можно было связаться. Зинчук, как она лицемерно выразилась, ухаживал за ней, но не слишком долго, поскольку недавно к нему прибыла из столицы его долгожданная невеста, восемнадцатилетняя манекенщица Светлана Кораблева, у которой истек срок контракта с ее модельным агентством.

В тот злополучный день, когда на Ленкин счет поступила оговоренная сумма, пара обвенчалась в церкви. Зинчук в молодой жене души не чаял, выполнял любые ее капризы, окружил свою Светлану не только роскошью, но и охранниками. Насколько было известно Ленке, манекенщица как две капли воды походила на единственную дочь Зинчука, погибшую в авиакатастрофе полтора года назад. Его увлечение молоденькой шлюшкой походило на умопомешательство.

Ленке было трудно говорить на эту тему, однако Громов хранил полное молчание, не расщедрившись ни на один понимающий кивок. А дослушав историю до конца, саркастически заметил:

– Держу пари, что теперь, если ты вздумаешь обратиться к Зинчуку за помощью, он тебя даже не узнает. Ты для него просто отработанный материал.

– Он для меня тоже! – запальчиво выкрикнула Ленка.

– Вот и отлично, – заключил Громов. – Значит, эмоции побоку? – Не дождавшись ответных реплик, он предложил: – Шла бы ты все-таки спать. До утра ничего уже не произойдет.

– Произойдет. Они вот-вот позвонят.

– С чего ты взяла?

– Чувствую. – Ленка смотрела на телефонную трубку, как кролик на удава. – Кто-то уже набирает наш номер. Вот в эту самую мину…

Ей помешало договорить мелодичное курлыканье ожившей трубки. Громов невольно вздрогнул, словно этот прилетевший издалека электрический разряд пропустили через его нервную систему.

5

– Ты овца, бля! – гундосил далекий голос. – Ботва бессловесная!.. И ты, урод, собираешься нам условия ставить? Нет, ну ты оборзел, в натуре!

– Кончай истерику, парень, – жестко сказал Громов в трубку. – Или говори по делу, или позвони попозже, когда поостынешь.

Ленкины глаза наполнились ужасом. Пришлось показать ей повелительным жестом: «Молчи и не вмешивайся, я знаю, что делаю».

– Да кто ты такой, чтобы тут мне бесогонить, а? – телефонная трубка завибрировала от негодования.

– Я отец той женщины, у которой вы похитили дочь, парень, – представился Громов. Он догадывался, что общается напрямую с Лехой Катком, но придерживал свою осведомленность при себе. Бандиты не должны были знать, что он их вычислил и даже успел провести разведку боем. Этот козырь следовало придержать при себе. Других пока все равно не имелось.

– Выходит, ты дед этой пацанки, которая у нас гостит? – удивился невидимый собеседник.

– Правильно мыслишь.

– И чего ты хочешь, дед? Зачем лезешь туда, куда тебя не просят? Кто ты ваще по жизни?

– Моя фамилия Громов, парень. Вопросы, связанные с освобождением девочки, будете решать со мной. Напрямую.

– У тебя что, полтора лимона в погребе маринуются, дед? Может, ты пенсионный фонд грабанул?

– Я не грабитель. У меня нет полутора миллионов долларов. И у моей дочери их нет.

– Так какого хрена ты мне мозги компостируешь? – возмущенно рявкнула трубка. – Хочешь послушать, как станет верещать ваша пацанка, когда мы ее на кусочки резать начнем?

У Громова потемнело в глазах, но тон его оставался прежним – ровным, холодным, начисто лишенным всяческих эмоций.

– В этом нет никакой необходимости, парень, – сказал он. – Все маленькие девочки, которых мучают подонки, плачут одинаково. Но, – Громов сжал телефонную трубку, как гранату с вырванной чекой, – но если я услышу что-нибудь в этом роде, то никаких переговоров больше не будет. Скорее всего, я больше не увижу свою внучку живой, однако и вашей кодле придет конец, это я вам гарантирую. Вам нужна война? Или все-таки деньги?

В кухне появился заспанный Алан. Его правая щека от длительного соприкосновения с подушкой покрылась розовыми бороздками, напоминающими пролежни. Скрестив руки на широкой груди, он часто моргал, глядя то на жену, то на тестя.

– Что-то я не врубаюсь, – заговорила трубка после растерянного молчания. – Ты собираешься платить? Или нет?

– Собираюсь, – ответил Громов. – Я достану деньги.

Ленка закрыла глаза и застонала. Ей было невыносимо слушать этот торг. Алан перестал мигать, его глаза наполнились неподдельным любопытством.

– Где? – продолжал допрос незнакомый голос.

– Не твое дело. – Громов вытащил изо рта неприкуренную сигарету, смял ее в кулаке и высыпал табачное крошево в пепельницу. – Это мои проблемы. Но для их решения мне потребуется пять суток.

– До хрена хочешь! – заметил собеседник.

– Ты тоже.

В кухню попытался протиснуться взъерошенный Костечкин, замотанный в одеяло. Заметив его, Алан переместился таким образом, чтобы заградить ему путь. Пришлось Костечкину топтаться в коридорчике, где все его участие заключалось лишь в частом пошмыгивании носом.

– Самое большее, что я могу тебе дать, дед, это три дня, – прозвучало в трубке.

Громов покачал головой:

– Суток, парень. Речь идет о сутках, состоящих из двадцати четырех часов. Всего получается семьдесят два.

– Годится, математик хренов. Лишь бы ты баксы не хуже подсчитывал, чем время. Оно, кстати, пошло. Тик-так, тик-так. – На другом конце провода засмеялись, злорадно, многообещающе.

Громов бросил взгляд на часы:

– Сегодня у нас вторник, пять часов утра. Будете выходить со мной на связь ежедневно – возможно, я раздобуду деньги раньше срока. Номер моего мобильника 8-050-323-68-70. Повторить?

– Нет необходимости, – засмеялся собеседник. – У меня запоминалка на слова и цифры надрочена.

– Тогда разговор закончен, – сказал Громов и нажал кнопку отбоя.

– Ты с ума сошел! – закричала Ленка, вскочившая с табурета. – А если бандитам не понравится, как ты с ними обращаешься?

– Для них главное заполучить бабки.

Громов тоже поднялся, обведя присутствующих взглядом. Его глаза предостерегали от лишних вопросов. Алан, открывший было, рот, захлопнул его вновь. Собиравшийся что-то сказать Костечкин натужно закашлялся. Ленка, правда, униматься не собиралась, но ей помешало приглушенное мурлыканье телефона: мр-р-р… мр-р-р…

Ее первым побуждением было схватить трубку, положенную Громовым, но он покачал головой:

– Это мобильник. Лейтенант, не в службу, а в дружбу… Принеси, пожалуйста, мою куртку.

– Сейчас. – Костечкин, едва не потеряв по пути одеяло, смотался в прихожую и протянул Громову его кожанку, заливающуюся мелодичным перезвоном.

В трубке прозвучал уже знакомый голос:

– Проверка связи, дед.

– Все? – буркнул Громов.

– Да нет, не все. Мы тут перекалякали между собой и решили: мало тебе веры. Пусть кто-нибудь из пацанкиных родителей подпряжется. В смысле, поживет у нас, пока дела вариться будут.

– Это исключено.

– Хорош права качать, дед. – Голос приобрел металлическую окраску. – Я сказал, ты слышал. Через полчаса перезвоню, а вы там у себя пока порешайте, кто к нам в гости конкретно намылится. Молодой папа или молодая мама, это нам без разницы, хотя, конечно, мам мы уважаем больше. – Смех. – Время и место встречи назначим позже. Ни то ни другое, как ты сам понимаешь, изменить нельзя, ха-ха… Все, будь здоров дед, не кашляй.

Зазвучали короткие гудки отбоя. Громов поднял глаза на жену и зятя, застывших в немом ожидании. Ленкины глаза лихорадочно блестели. Алан был бледнее обычного. Им надо было что-то сказать. Но что? Как? На ум приходило слишком мало подходящих слов. А те, которые приходили, упорно не желали произноситься вслух.

На помощь пришел верный Костечкин, держащийся на заднем плане в своем шерстяном коконе. Заметив борьбу чувств на лице Громова, он предположил:

– Что, эти гады какие-то новые условия выдвинули?

– Да, папа? – быстро спросила Ленка.

Алан тоже открыл рот, но пока ограничился тем, что судорожно зевнул.

Когда промолчавший Громов направился в гостиную, все дружно посторонились, пропуская его вперед, а затем гурьбой последовали за ним. При этом Алан обогнал Костечкина и оттеснил его в хвост процессии. Если бы этих двоих оставили наедине друг с другом на достаточно долгое время, одному из них пришлось бы несладко. Громов даже знал, кому именно. Ему пока не довелось видеть Костечкина в драке, но вряд ли молоденький милиционер орудовал кулаками сноровистее, чем своим мелкокалиберным пистолетом.