Текст книги "Правдивые байки воинов ПВО"

Друг Стёпа

Мы учились с ним еще в школе. Только об этом можно было бы написать целую книгу…

Стёпин отец был по национальности якутом. Он умер, когда Стёпа был совсем маленьким. От него Стёпа унаследовал характерные монголоидные черты лица. А от многолетних занятий плаваньем – рост 193 см, атлетическую фигуру и выполненный норматив кандидата в мастера в 9-м классе, после чего плаванье Стёпа забросил.

Наша 91-я ленинградская школа имела торговый уклон. Это значит, что в 9 и 10-ом классе у нас был теоретический курс «Правила советской торговли» и практика в продовольственных магазинах Петроградского райпищеторга. По ее завершении нам давали свидетельство о получении квалификации «младший продавец» и право работать в торговле.

Как мы этого стеснялись, особенно мальчики!!! Профессия продавца в то время в нашей среде была совсем не престижной. Почти никто не применил в жизни навыки, полученные в школе.

Помню, как в конце 10-го класса к нам в класс пришел кадровик из Ленинградского института советской торговли, и битый час уговаривал приходить к ним «поступать», обещая принять мальчиков вне конкурса (в институте тогда, по его словам училось 90% девочек). НИКТО не пошел из всего класса!!!

Кто бы мог подумать, что 10 лет спустя этот самый институт (который даже не имел военной кафедры!) закончит скромный продавец секции мебельного магазина А. Сердюков. А еще 20 лет спустя – он станет министром обороны нашей страны!!! Вот где была кузница полководцев, оказывается…

В училище мы поступили вместе со Стёпой. Благодаря комдивкиной незатейливой методике распределения по батареям, оказались в разных – он в 1-й, а я во 2-й.

Ходили мы даже к Изюминке с просьбой воссоединить нас в любой из них, но тот прочел нам дурацкую лекцию о необходимости стойко преодолевать трудности воинской службы и ничего не сделал. Может, и к лучшему. Вместе мы могли бы и не доучиться, по нашей юношеской дури.

Стёпа, как КМС по плаванью, был сразу взят на учет начальником физподготовки майором Бадюлей и включен в сборную училища.

«Сборники» – были «белые» люди. Члены сборной по 2—3 раза в неделю ездили в Ленинград на тренировки и вели довольно привилегированную жизнь.

Это быстро испортило Стёпу.

Перед новогодними праздниками на 1-м курсе нас поразило известие, что Стёпа сидит на «губе» за пьянку.

По освобождении он рассказал мне об этом ЧП.

«Вместо тренировки поехал я в „Пушкарь“, пивка попить», – излагал Стёпа. (Он славился на весь наш Петроградский район умением влить в себя пол-литровую кружку пива за 2 секунды). Даже делал это порой «на спор», когда было плохо с деньгами.

А с деньгами у Стёпы было плохо всегда.

Другим ярким талантом Стёпы была способность «на спор» же выкурить до бумаги «беломорину» за две затяжки, а длинную сигарету до фильтра – за три! Легкие для этого нужны очень сильные. (Курильщики могут попробовать повторить и оценят такой дар по достоинству).

«Хорошо так посидели, водочки тоже попили, и поехал я на Балтийский вокзал. Там у меня чего-то ноги и отказали. Стоять – могу, голова – работает, а идти – не получается. Стою „прислонютый“ к расписанию электричек, с силами собираюсь. Тут патруль морской меня к себе подзывает. А я и говорю начальнику, мол, ноги отказали, не могу идти! Меня в кутузку комендантскую, и в училище позвонили. Хорошо хоть на Садовую не отвезли».

За Стёпой Комдивка отправил ВРИО их комбата лейтенанта Прокофьева.

Прокофьев так описывал процедуру изъятия Стёпы из привокзальной комендатуры: «Приезжаю – вижу: сидит Степенов, нога на ногу и хамит начальнику патруля капитану 3-го ранга. Тот стоит, Стёпа перед ним сидит и через слово обещает навесить мореману «трендюлей»!

Взял я такси, ходить-то Степанов не может, везу его в училище прямиком на гауптвахту. А таксист и говорит мне: «Что – то уж больно богато живут ваши курсанты. Второй раз везу этого китайца в Горелово и оба раза – пьяного!!!».

После «залета» Стёпу на полгода исключили из сборной, о чем он очень жалел.

Самая знаменитая пьянка у нас случилась осенью на 4-м курсе.

Перед самым увольнением к нам в казарму пришел Стёпа и предложил «выпить».

Надо сказать, что отношения с деньгами у Стёпы были сложные.

Как уже говорилось, его матушка растила сына и Степину старшую сестру одна, работая фельдшером на «Ленфильме», так что жили они небогато, мягко выражаясь.

Когда у Стёпы появлялись деньги, он тратил их легко, быстро и бесшабашно. Но это случалось редко. Обычно у него в кармане была мелочь от 5 до 30 копеек, остальное приходилось финансировать его друзьям.

«У меня всё есть, кроме денег и совести!» – это была одна из любимых поговорок друга Стёпы.

Я подумал, что и в этом случае Стёпа рассчитывает на мои финансы, и сообщил Стёпе о том, что денег у меня нет.

«Ты меня всю жизнь поил, теперь я хочу тебя угостить!» – торжественно сообщил мне приятель и продемонстрировал купюру достоинством 100 рублей. По тем временам это были умопомрачительные деньги. Мы получали в месяц на четвёртом курсе 15 рублей 80 копеек.

«Мать дала!» — гордо сказал Стёпа. Это был второй (и последний, насколько мне известно) случай, когда Стёпина мать давала ему сторублевку. Видимо, ей выписывали на работе премию и она, движимая материнской любовью, вручала её Стёпе. Первый раз она его так профинансировала в честь поступления в училище, и мы неслабо тогда отметили это событие.

«Я всегда был твой должник. Сегодня я угощаю. Бери с собой кого хочешь, и поехали в кабак!», – Стёпа сиял от счастья, и отказаться было невозможно.

Мы позвали с собой Рому, маявшегося от безделья, и уже на гореловской платформе уговорили БАМа составить нам компанию.

БАМ ехал в увольнение в Выборг, где жили его жена и маленькая дочка. Поэтому он согласился заехать с нами в кабак «на часочек».

Вчетвером мы прибыли в шашлычную у Сытного рынка.

Заняли столик, и Стёпа сделал заказ: «4 шашлыка, бутылку лучшего коньяка и 5 бутылок „Агдама“!».

Я понял, что шансы БАМа увидеть в этот вечер семью равны нулю.

Мы отлично отдыхали. Шашлычная считалась безопасной в том смысле, что патрули в неё обычно не заходили. За соседними столиками сидело несколько компаний курсантов из ЗРКУ, у которых был какой-то юбилей училища. Мы с ними весело общались на общие темы.

И тут в шашлычную принесло морской патруль! Соседи позорно бежали через кухню. Сбежали бы, наверное, и мы, но во-первых, мы уже были четверокурсниками, и это было несолидно, а во-вторых, выпито уже было немало, и это добавляло смелости.

Тем более что начальник патруля не проявлял к нам никакой агрессии, а просто усадил всех патрульных перекусить.

«Если мореманы дернутся, я вырубаю начальника патруля, а вы его патрульных!» — довольно громко распределил роли Стёпа на случай форс-мажора и рассмеялся своим «бодрящим смехом».

К общей радости патруль поужинал и спокойно удалился, не обостряя обстановки.

Вернувшиеся «из бегов» зрку-шники были в восторге от нашей храбрости, и мы стали «героями праздника». Вино лилось рекой, и тосты следовали один за другим.

Посредине вечера Рома заблажил, что он пьян и один в училище не доедет. Мне было до дома рукой подать, можно было спокойно переночевать, но черт меня дернул сказать Роме: «Не ной. Я тебя довезу до казармы».

Рома повеселел, а я пожалел о сказанном, да слово – не воробей.

Астрономические объемы выпитого вина привели к тому, что окончание вечера память сохранила выборочно, запомнилось прощание с БАМом на трамвайной остановке (он пытался уехать к Финляндскому вокзалу, чтобы убыть в Выборг к семье), мы чуть ли не рыдали, расставаясь с ним.

Герои вечеринки провели остаток вечера и ночь так:

БАМ: проснулся в электричке в тупике железнодорожного депо в Выборге оттого, что его растолкали менты. Время было 5 утра, как раз пора было ехать обратно в училище, что он и сделал.

Стёпа пришел в себя на кухне совершенно незнакомой квартиры. «Сижу я рядом с какой-то бабой, пью чай, беседую», – вспоминал Стёпа. «Рядом нервно ходит какой-то незнакомый мужик в рваных тренировочных штанах (муж её, как выяснилось) и волком смотрит на меня, хотя я веду себя совершенно корректно. На часах – 3 ночи. Пришлось пить чай до утра и ехать в училище на первой электричке».

Самый тяжкий путь выпал нам с Ромой.

После прощания с БАМом мы отправились в метро. На свежем воздухе Рома ещё как-то держался. А в теплом метро начал стремительно сдавать. В вагоне он принялся громко икать и «уходить в себя» взглядом.

Опасаясь, что он чего доброго «кинет харч», я решил его отвлечь и принялся рассказывать Роме анекдоты посмешнее.

Роме это мало помогло, он продолжал икать, но пока обходилось без серьезных эксцессов. А вот анекдоты я, наверное, рассказывал слишком громко.

Перед станцией «Балтийская», куда мы и стремились, в вагоне меня слегка толкнул благообразного вида капитан третьего ранга и строго потребовал «прекратить ругаться». Он был с дамой, и я тут же искренне извинился перед ним, сообщив, что отвлекаю товарища от вредных мыслей таким способом. Инцидент был вроде бы исчерпан, но тут ожил Рома, уставившийся на кап-три ненавидящим взглядом.

Когда мы вышли из вагона и пошли к эскалатору, Рома, которого я всю дорогу вел «под руку», вырвался и подскочил к мореману, шедшему впереди. Недолго думая, Рома нанес по его спине такой могучий удар, что у моремана фуражка съехала назад.

«Вы что себе позволяете?!» – взбеленился на нас кап-три. Я пытался что-то пролопотать в виде извинения, но Рома был страшен в гневе:

«Чтоооо? Да пошел ты на херрр!!» – заорал он громовым голосом на всю станцию.

Дальнейшие переговоры потеряли смысл, я подхватил Рому под руку и понесся к эскалатору. На наше счастье, кап-три не стал нас почему-то преследовать. Рома, которого я тащил за руку, через плечо продолжал проклинать своего врага.

Когда я уже на следующий день спрашивал Рому о причинах его агрессивного поведения, он сообщил, что принял доблестного моремана за лесника. «Будет еще мне какой-то лесник замечания делать!» – спесиво высказался Рома.

Последний всплеск агрессии в этот вечер у Ромы случился в электричке. Увидев наших младшекурсников, мирно беседующих с каким-то мужиком, Рома бросился на него, голося: «Что вы на него смотрите, в морду ему!!».

Потом он, наконец, успокоился и всю дорогу мирно простоял в тамбуре, периодически «кидая харч» в форточку…

При виде нас с Ромой стоявший на тумбочке Роберт чуть не упал.

Рому положили на кровать, и он проспал всю ночь в шинели, ремне и ботинках.

Утром – «случилось страшное». Нашу батарею отправляли на сбор брюквы в подшефный совхоз. Само по себе малоприятное занятие осложнялось тяжелейшим бодуном.

Рому поднять долго не могли, и к жизни его возвратили только вопли Хиля, прибывшего на подъем.

На брюквенном поле Хиль лично разбил батарею на рабочие бригады. Меня назначил одним из бригадиров (в первый и последний раз за все годы учебы), а Рому, стоявшего в строю с видом великомученика, включил в мою бригаду.

Работник из Ромы был никакой, и он весь день провалялся в канаве с отсутствующим видом. Хиль ходил между бригадами по полю и, подходя к нашей, всегда злобно-сочувственно советовал Роме «пить мочу, раз он не умеет пить вино». Это, правда, никак не сказывалось на Роминой работоспособности.

Я обнаружил, что потерял свои часы, о чем очень сожалел, так как они были мне подарены роднёй на 18-летие, да и вообще в армии без часов, как без рук. Неделю спустя пришел Стёпа и торжественно вручил мне пропавшие часы. «Шинель свою одевал, они откуда-то и выпали», – объяснил он. Мы решили, что я как-то умудрился с ними расстаться во время процедуры прощания на вечеринке, которую никто из нас не помнил.

Интересные события, в которых косвенно участвовал Стёпа, случились весной уже перед выпуском.

Прибыв с последней стажировки, мы обнаружили среди корреспонденции письмо, адресованное «веселому курсанту», отправленное из Усть-Каменогорска.

Довольно долго оно валялось на подоконнике не открытым, пока однажды на самоподготовке мы с Папаном его не распечатали.

Неизвестные девушки написали письмо с жуткими орфографическими ошибками, предлагая дружбу по переписке и намекая на возможное дальнейшее более тесное знакомство. Просили фото от «веселого курсанта». Рассудив, что веселее нас никого не найти, мы решили вступить с ними в переписку, составляя письма в дурацких стихах без рифмы и размера и пародируя грамматические ошибки девушек. Проблему с фото решил Стёпа, дав свое, где он был запечатлен в компании двух симпатичных курсантов – блондинов с его батареи.

Мы их подписали как Герасима Порфирьевича Ржевского и Ваню Крузенштерна, а самого Стёпу нарекли Ибрагимом-Шалы Маслыевым.

И переписка закипела, внося живую струю в нашу жизнь.

Ударным моментом первого письма, кроме фото и стиха, был конверт, который откуда-то припёр Папан. На нём был нарисован юный Пушкин рядом с Натали, и цитата из его письма князю Вяземскому «Судьба моя решена, я женюсь…».

Это так потрясло наших казахстанских заочных подруг, что письма Герасиму Ржевскому и Ване Крузенштерну стали приходить чуть ли не каждый день, переполненные признаниями в любви и верности, стихами и готовностью немедленно прилететь в Ленинград для очной встречи. Мы не успевали строчить ответные письма и стихи. В каждом своем письме мы все более настоятельно просили найти подругу и для одинокого Ибрагима-Шалы Маслыева, который очень скучает.

Не помогало. Видимо, Стёпина восточная внешность не находила отклика в сердцах казахстанок.

Пришлось усилить интригу и сообщить, что у Ибрагима-Шалы есть братья – близнецы Ибрагим-Оглы и Ибрагим-Берды Маслыевы. Они тоже мечтают познакомиться с прекрасными усть – каменогорскими дамами. Для подкрепления аргументов мы выслали еще 2 фото Стёпы в других ракурсах, в качестве фото его братьев Оглы и Берды.

После довольно долгой паузы в письмах Герасиму и Ване девушки стали передавать сухие приветы для друга Ибрагима.

Дело шло к нашему выпуску. Времени для переписки оставалось все меньше. Фотографии девушек (а их был уже не один десяток) особого впечатления ни на кого из нашей батареи не произвели.

Последним аккордом переписки было получение нами группового фото на котором были запечатлены штук восемь тёток в ватниках, сидевших за дощатым столом где-то в бескрайней степи. У доброй половины из них были видны золотые (или стальные) зубы и наколки на натруженных руках.

Игривая подпись гласила «Мы с девоньками играем в шамайку».

После этого фото все их последующие письма Герасиму с Ваней остались безответными.

Степа, сначала посмеивавшийся над нашей перепиской, потом очень обиделся, что ему (точнее Ибрагиму Шалы-Маслыеву) казахстанки не пишут.

Дело в том, что в реальной жизни девушки Стёпу любили, несмотря на несколько необычную его внешность.

Он никогда не дарил девушкам никаких цветов, да и вообще не баловал их подарками и иными изысканными знаками внимания. На слишком настойчивые намёки и вопросы к нему насчет того «Что же ты мне подаришь?» Стёпа всегда стереотипно отвечал: «Я подарю тебе свою улыбку!». А улыбка у Стёпы была знатная! Кто хоть раз видел, как Стёпина круглая физиономия «щерится» в фирменной улыбке, не забудет этой картины до конца своих дней. Однако это скорее привлекало, чем отпугивало от него самых симпатичных девиц.

Он и женился на очень красивой девушке – отличнице, умнице и без 5 минут аспирантке ЛГУ. У неё был только один недостаток. Она, воспитанная в ленинградской профессорской семье, понятия не имела, что такое быть женой офицера. Поехав к Стёпе в крупный областной центр, она не прожила там и месяца, укатив домой к родителям и в аспирантуру.

Эта любовь и сломала Стёпину жизнь. Он начал увольняться из армии, чтобы быть ближе к жене. Это было тогда не так просто сделать, и процесс увольнения занял у него почти год. Комиссованный по плохой статье, Стёпа прибыл домой, «на гражданку» и поехал мириться с любимой. Они уже успели поссориться, живя врозь. Впрочем, разлука не шла на пользу ни одной семье.

Для процедуры «восстановления дипломатических отношений» Стёпа надел парадную лейтенантскую форму, хотя и был уволен «без права ношения». Но в форме-то он смотрелся «орлом»!

На весы примирения Стёпа также бросил роскошный букет цветов (жене), торт (теще с тестем) и свою самую очаровательную улыбку для всех.

Сначала всё шло хорошо. Стёпу встретили и усадили за праздничный стол. Выпив с тестем, который имел имя Аэронир, по моде 30-х годов, Стёпа перешел к переговорам. Тут начались проблемы. Выяснилось, что намечавшийся ребенок, который был основным аргументом в принятии им решения об увольнении «из рядов» пока был только в письмах и словах…

Стёпу это сильно напрягло, и переговоры перешли в острую фазу.

Он стал эмоционально убеждать жену, что так с любящим мужем поступать не принято.

«И тут влезла эта дура – теща, которая всегда меня не любила», — рассказывал Стёпа впоследствии.

«А я ей и говорю: закрой рот, ребёнка простудишь!!! И вообще молчи, старая сука!» – по этой его реплике можно было догадаться, что Стёпа «впал в тоску». «А я в тоске – опасный!!!» – он любил цитировать эту строчку Высоцкого.

Тесть Аэронир не знал зятя как следует, и вместо того, чтобы свести диспут к шутке, «полез в бутылку».

«Вы в моём доме, давайте вести себя прилично, молодой человек!!!» – воззвал он к Стёпе с интонациями дореволюционного профессора.

«Если каждому давать – то сломается кровать!!!» – порадовал Стёпа тестя старой снетухиной поговоркой.

«И тут этот козёл – Аэронир на меня „прыгать“ начал» – вспоминал Стёпа. «Ну, я его уже „послал“ как полагается. А он, гад, мне погон чуть не оторвал!!!»

Это действие и стало роковой ошибкой Аэронира. Стёпа нешуточно осерчал на него за поруганную честь мундира и начал бить тестя всерьёз.

«В сортире от меня хотел спрятаться! Так я вынес дверку вместе с косяком и загасил гада на „очке“!!!» — Стёпа всегда вспоминал этот акт сатисфакции с гордостью.

Пока он «гасил» тестя, тёща по телефону вызывала милицию, пожарных и скорую одновременно. Жена, как выяснилось чуть позже, тоже времени не теряла…

Разобравшись с тестем, Стёпа гордо покинул «поле брани»:

«Хлопнул я входной дверью на прощание так, что у них там вся штукатурка обвалилась, и вышел на улицу. Иду, все погон пытаюсь к плечу приладить. Тесть его чуть совсем не оторвал. На одной нитке погон болтался. Тут ко мне какой-то мужичок подскакивает: „Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?“ спрашивает по-уставному». (Видимо, выражение лица только что закончившего битву Стёпы настраивало окружающих на серьезный лад).

«Чего тебе?» – спрашивает Стёпа.

«У вас в спине вилка торчит!!!» – почтительно докладывает мужичок. «Какая еще вилка?! Шутить со мной вздумал?!» – взъелся на него Стёпа. «Разрешите, я её выну?» – говорит мужичок и выдергивает у Стёпы из спины вилку от тещиного столового набора. Он только тогда боль от неё и почувствовал.

Видимо, пока Стёпа «гасил» тестя, жена била его вилкой в могучую спину. Потом он насчитал с десяток характерных «вилочных» ударов в зеркале на своей спине.

Разводились они заочно, благо детей не было.

То, что Стёпа неординарная личность, говорит и его поездка на комсомольский слет одного из райкомов Ленинграда. Дело было зимой, и мы отправились на учебу за город, разместившись в каком-то пансионате. Я пригласил с собой «за компанию» Стёпу, который как раз тогда не работал, в качестве армейского ветерана. Мы очень мило посидели и разошлись по номерам спать. Вдруг среди ночи началось паническое оставление комсомольским активом третьего этажа, где спал Стёпа. (Хорошо ещё, что пансионат был четырехэтажный, и мест хватало всем). Причиной эвакуации был жуткий запах, появившийся на этаже. Проверили канализацию, мусорные ведра – все было в норме. Буквально «по запаху» обнаружили его источник.

В одном из номеров богатырским сном спал Стёпа, а отравляли атмосферу – его шерстяные носки!!! В ботинках все было в норме, но когда он их снял перед сном – началась нешуточная газовая атака.

Разбудить Стёпу было невозможно, и мы открыли в его номере и в коридоре этажа все окна, несмотря на мороз. Помогло слабо, на этаж никто так и не вернулся. Утром Степа, проспавший всю ночь с настежь распахнутым окном, страшно закоченел и пришел к нам, в штаб слёта, с претензиями на сей счёт. Но когда мы ему сообщили о причине экстренного проветривания, он успокоился и был очень смущен.

Лет через 20 после этих событий мы встретились с Сашей Грушевым, тоже участником памятного слета, за дружеским столом. Речь зашла о Стёпе.

«Носки!!!» – сразу вспомнил Саша.

После Стёпиного увольнения в запас мы продолжали с ним встречаться, по старой памяти. Когда позволяли обстоятельства и средства – выпивали и довольно весело проводили свободное время.

Однажды произошел необычный случай. Мы со Стёпой, в компании Папана и Михалыча встретились, выпили в честь этого и разгуливали по вечернему Ленинграду. Настроение у всех было самое весёлое и добродушное.

Внезапно Стёпе приспичило позвонить какой-то своей очередной подруге. Это было не таким простым делом.

Про те телефоны-автоматы надо сказать несколько слов. Мобильных телефонов в то время ещё не изобрели, и для того, чтобы позвонить с улицы кому-то, нужно было иметь 2-х копеечную монету и исправный телефон – автомат. Если с монеткой особых проблем не возникало, а в крайнем случае можно было использовать вместо «двушки» – «гривенник» (10-копеечную монету, которая была одного размера с 2-х копеечной), то с телефонами дело обстояло намного сложнее.

Во-первых, их было не так и много на улицах города;

Во-вторых, тогдашние уличные хулиганы имели привычку ломать эти многострадальные аппараты. Наиболее популярными случаями были – срезание телефонных трубок (их мембраны юные Кулибины использовали для каких-то своих поделок). Кроме этого – малолетние балбесы запросто разбивали сами диски с номерами. Ну а высшим пилотажем – считалось умение извлекать из автоматов мелочь. В щёль возврата монет жулики вставляли кусок поролона, спустя несколько часов его вынимали специальным крючком, и все 2-х копеечные монеты, опущенные теми, кто пытался за это время «позвонить», ссыпались в жадные руки негодяев. Нечего и говорить, что на работоспособность телефонов эти криминальные опыты влияли самым пагубным образом.

Были и уж совсем брутальные приёмы ограбления телефонов. Упоминавшийся уже наш одноклассник Саша Завалкин («Зона»), был пойман милицией, когда нёсся от неё по улицам любимого города в обнимку с оторванным от будки телефоном – автоматом. Видимо, у него не получилось извлечь из «своего» телефона мелочь в полевых условиях, и он решил спокойно поработать с ним в укромном уголке. Однако был засечён нарядом милиции и после довольно продолжительной погони пойман. Очевидцы рассказывали, что зрелище поимки Завалкина было незабываемым: Зона мчался быстрее ветра, прижимая к груди довольно массивный телефонный агрегат. Из его карманов высыпались 2-х копеечные монеты, извлечённые из других автоматов. За ним наддавали пузатые милиционеры, отчаянно свистя в свои свистки. Зона в конце концов запнулся о телефонную трубку, которая болталась у него под ногами, и рухнул на асфальт. После ожесточённого сопротивления менты повязали Зону и отправили в КПЗ. В стенах «казённого дома» зонины следы впоследствии и затерялись.

Впрочем, это – присказка, рассказанная для того, чтобы было понятно, что тогда позвонить с улицы кому-то было далеко не всегда простым делом.

Мы прошли несколько кварталов в поисках исправного телефона-автомата. Все телефоны, что нам попадались, как на грех, были неисправны, или испорчены народными умельцами.

Наконец, на улице Куйбышева мы обнаружили телефонную будку, в которой стоял какой-то мужик и довольно громко разговаривал.

Просияв от такой удачи, Стёпа встал к этой будке, и мы начали ждать, когда мужик закончит своё телефонное общение. К слову сказать, продолжительность телефонного разговора из уличного аппарата не должна была превышать 3 минуты, о чем в каждой будке имелась специальная табличка.

Мужик же, явно не спешил заканчивать свою беседу и освобождать аппарат. Прождав минут 5, Стёпа начал терять терпение. Сначала он вежливо постучал в окошко, показывая мужику, мол: «Цигель – цигель, ай-лю-лю».

Мужик презрительно отвернулся к Стёпе спиной. Подождав ещё пару минут для приличия, Степа открыл дверь в будку и указал мужику на табличку с указанием лимита времени на разговор. Мужик злобно захлопнул дверь перед самым Степиным носом так, что из неё чуть не вылетели стёкла, и продолжил свой неторопливый разговор.

Это вывело Стёпу из себя. Рывком распахнув дверь будки, он уже сердито посоветовал мужику «закругляться». Мужик с апломбом ответил: «Когда закончу говорить – выйду и оборву всем вам уши!!!», – и снова с силой захлопнул дверь, продолжая своё общение со своим абонентом.

Это его обещание переполнило чашу терпения. После короткой дискуссии было решено «обрывателя ушей» всё же не бить, а только проучить.

В мгновенье ока Стёпа опрокинул будку, вместе со стоявшим в ней «обрывателем», на землю, причем будка оказалась лежащей на двери. Мы слегка придержали будку в момент её опрокидывания Стёпой, и она легла на асфальт аккуратно, даже стёкла не разбились.

Мужик замолчал, лёжа в будке на спине и судорожно сжимая в руках трубку. Он, похоже, был в шоковом состоянии. (Наверное, ему показалось, что мир внезапно перевернулся на 90 градусов!)

Стёпа заботливо поинтересовался у мужика, осталось ли у него ещё желание обрывать уши и предложил выпустить его для этой цели «на волю».

Мужик ошарашено молчал не подавая признаков активной жизни.

«Ну, тогда – полежи, остынь маленько, а то уж больно ты горячий!» – выдал ему Стёпа прощальный совет и мы степенно удалились от поверженной будки с молчащим мужиком в ней.

Звонить Стёпе – расхотелось.

Это происшествие имело неожиданное продолжение.

Некоторое время спустя Михалычу тоже вдруг захотелось кому-то позвонить. Мы нашли свободную телефонную будку, и Михалыч приступил к переговорам. Мы же, скучая, стояли неподалёку. Возникла дискуссия о том, какой ущерб был нанесён городской телефонной связи при опрокидывании будки с обрывателем ушей. Стёпа уверял, что ровным счётом – никакого, так как провода при опрокидывании не оторвались, мы же с Папаном настаивали на том, что провода не могли не оборваться.

Практика – критерий истины, и было решено качнуть слегка будку с разговаривающим Михалычем и выяснить, случится ли обрыв разговора при этом.

Сказано – сделано, и будка с Михалычем, под нашим напором, начала энергично раскачиваться в разных направлениях. При этом мы настойчиво интересовались у него, есть ли ещё связь с абонентом, или уже прервалась. Связь, что удивительно, – была, но Михалыч в будке был не рад такому эксперименту и голосил «дурниной», призывая все несчастья на наши пустые головы.

И проблемы не заставили себя ждать. Сзади нас на проезжей части затормозил уазик ПМГ, и вышедшие из него менты хмуро поинтересовались, что тут собственно происходит?!

Ситуацию спас мой находчивый ответ: «Так вот, телефон неисправен, контакта нет. Монтёр пытается починить – попросил нас помочь, пошевелить будку, чтобы найти, где обрыв провода».

«Монтёр» Михалыч таращил из будки глаза то на нас, то на ментов. Положение усугубляла напяленная на его голову армейская фуражка Папана.

Менты оказались ребятами с юмором, мой ответ их развеселил, и они уехали, посоветовав нам быть поосторожнее.

Мы вняли их мудрому предостережению и больше никогда не проводили такого рода эксперименты с телефонными будками

У Стёпы был один любимый анекдот про политзанятия:

«Проходят в роте политзанятия. Замполит читает текст по конспекту, солдатики – слушают. Тут его вызывают срочно в штаб.

Он зовёт старшину и говорит: «Иван Палыч! Вот прочитаешь отсюда – до сюда. Если вдруг будут вопросы – в дискуссию не вступай. Отвечай уклончиво!»

«Понял. Всё будет в порядке, не беспокойтесь!»

Приходит через час замполит из штаба и спрашивает старшину, как дела.

«Всё нормально!» – отвечает.

«Вопросы были?»

«Был один вопрос. Сидоров спросил, что больше – Луна, или Солнце?»

«И что же ты ему ответил?!» – удивляется замполит.

«Ответил уклончиво, как вы и учили!» – отвечает старшина.

«Ну а что именно?!» – не отстает замполит.

«Сказал ему: Сидоров! Да пошел ты на хер!!!»

Ещё одну быль про случай на его политзанятиях Стёпа частенько вспоминал: «Был у меня здоровенный туркмен Турсункулов. Тупой, злобный и почти не говоривший по-русски. На итоговой проверке комиссия пыталась добиться от него чего-нибудь вразумительного.

Туркмен угрюмо молчал, глядя на проверяющих ненавидящим взглядом. «Ну, ладно, Турсункулов, чем ты в армии-то занимаешься, скажи нам», – говорит старший проверяющий, надеясь, что воин вспомнит что-нибудь про «защиту Родины», и общие мучения закончатся.

«Подчиняюсь…» – выдавил Турсункулов.

В последний раз при нашей встрече Стёпа сообщил мне, что его снимает сам Герман!!!

Стёпа имел блат на «Ленфильме» и иногда снимался в эпизодических ролях в сериалах. Благодаря колоритной внешности и фигуре (он раздобрел и весил килограмм 160 на вид) Стёпа изображал то бандюка какого-нибудь, то охранника…

Заинтригованный такой «звездной» Степиной карьерой, я стал допытываться, что же снимает Герман, и какая роль досталась приятелю у легендарного режиссера. Стёпа долго рассказывал, как обстоятельно снимает гений каждую сцену своих нетленных фильмов, и наконец сказал:

«Вообще-то он не совсем меня снимает. Он жопу мою снимает!!!»

Я представил себе картину с ролью Стёпы и «выпал в осадок».