Текст книги "Правдивые байки воинов ПВО"

Делегат

Начальником училища был генерал Елдокимов С. С. Он пришел к нам еще полковником, на место отправленного на пенсию генерал-майора Стукалова П. И.

Стукалова курсанты уважали, как фронтовика и первого начальника училища.

Помню, как на построении по случаю прощания с ним выступавший старшекурсник, без всякой бумажки, очень хорошо сказал генералу: «Могу сказать от всех своих товарищей: мы назвали Вас «батей». После этих слов строй курсантов устроил Стукалову бурную овацию, а Павел Иванович не смог удержаться от слез.

Выступавший в конце прощания Елдокимов закатил длинную пафосную речь, в которой раз пять упомянул, что он только что прибыл с 25 съезда партии, делегатом которого являлся, и какое впечатление на него произвел доклад дорогого Леонида Ильича Брежнева. Его спич мы удостоили жидкими хлопками, а кличка «Делегат» стала его полуофициальным именем среди курсантов, да и офицеров училища.

На фоне строевого командира Стукалова, и тем более своего зама полковника Васильева Л. В. Делегат смотрелся бледно. Путал команды, давал «петуха», а вместо резких строевых команд у него выходило какое-то блеяние. От его исполнения строевых команд на различных построениях мы покатывались со смеху, а доморощенные пародисты в строю их дублировали, вызывая новые вспышки смеха и злобные взгляды комбатов.

Кроме того, чуть ли не первым его распоряжением было «временное» запрещение «свободного выхода» для старшекурсников. Этого мы не могли ни забыть, ни простить Делегату.

Зато в любви к речам, докладам и выступлениям Делегату не было равных.

«Наше родное!!! Высшее!!! Военно-политическое!!! Училище ПВО страны!!!!» ревел он белугой на всех построениях, не замечая, какой эффект на слушателей производит.

Самым любимым выражением Делегата было: «Хочу выразить свое НИЗКОЕ человеческое спасибо!!!» Это «низкое человеческое спасибо» вошло в наш юморной лексикон, и было синонимом напыщенной и фальшивой фразы.

Другой его «фишкой» было собственное делегатство на 25 съезде КПСС. Он упоминал о нем к месту и не к месту на всех митингах и построениях, делая доклады и разносы, и «достал» всех до печенок. За все 3 года учебы под его началом мы так и не привыкли к его манере командовать и выступать. А слово «Делегат» было в нашей среде почти ругательством.

Однажды, когда мы уже завершали 4-й курс, нас собрали в клубе по какому-то поводу, и Делегат, взобравшись на трибуну, начал нести свою обычную околесицу. Мы прибыли прямо после обеда, в клубе было жарко натоплено, и народ начал постепенно засыпать под делегатскую речь. Минут через пять 80% зала было погружено в глубокий сон. Остальные курсанты и офицеры геройски боролись с приступами сонливости, клюя носом.

На обеде нас накормили гороховым супом, и это дало прогнозируемый результат.

В зале была благостная тишина и сопение спящих, а на трибуне распинался Делегат, которого никто не слушал.

Неожиданно, в тот миг, когда Делегат замолчал, набирая в грудь воздух для продолжения речи, раздался резкий характерный звук. Это громко пёрнул спавший Сил Силыч. Те, кто не спал – засмеялись, разбудили соседей, те тоже посмеялись небольшому происшествию. Виновнику натыкали кулаком в спину и потребовали «перестать срать» в публичном месте.

«Че надо?! Пшли на хер!!!» – отбивался Силыч от нападок товарищей.

Сидевший рядом со мной Миша Федотиков, которого тоже разбудило это происшествие, довольно громко прокомментировал инцидент: «Вот же Бабай чимкентский! Совсем культуры нет никакой! Чурбан! Надо же – пёрнул в приличном обществе!!! Сразу видно, что из Средней Азии!»

Сил Силыч привычно «послал» его в ответ. Постепенно страсти улеглись, и народ снова начал засыпать. Делегат же сделал вид, что ничего не слышал, и продолжал нести свою ахинею.

И тут снова в микропаузе делегатской речи оглушительно пёрнул уже заснувший Миша!!! Да как! Длинно и переливчато, с каким-то подсвистом в конце!

Тут уже проснулся и хохотал весь зал минуты полторы.

Делегат стоял на трибуне и не знал что сказать, пока все не отсмеялись.

Почему-то из всех речей Делегата больше всего нам запомнилась эта.

Забавная история с речами и приветствиями случилась уже после нашего выпуска, в 1984 году. После кончины Ю. В. Андропова руководство страны приняло решение увековечить его память, и одним из пунктов этого постановления было – присвоение нашему училищу имени Юрия Владимировича.

В связи с этим, по тогдашней практике, в училище состоялось торжественное построение с выносом знамени и митинг. Всё прошло гладко, кроме одного момента. Одним из выступающих на этом митинге был командующий войсками округа генерал армии С., специально приехавший на торжество. Участник войны, он был уже довольно пожилым человеком, и это, видимо, сыграло свою роль. Довольно бодро прочитав по бумажке заготовленную речь, командующий, видимо, решил в конце поприветствовать народ «от души».

«Поздравляю командование, профессорско-преподавательский состав, всех офицеров, прапорщиков, курсантов и солдат училища с присвоением ему имени.. (тут он неожиданно запнулся и после некоторой паузы выдал): Леонида Устиныча Андропова!!!»

«Урааааааа!!!!» – дружно заорали поздравляемые, тоже после некоторой паузы.

Ещё один курьёзный случай произошёл во время «войны хлястиков».

Дело в том, что шинель имеет так называемый «хлястик». Те, кто служил – знает, что это такое, а не служившим объяснить вид и назначение детали в двух словах будет непросто, да и нет особой необходимости.

Достаточно сказать, что хлястик имеется на каждой армейской шинели, носится он на двух пуговицах, в районе талии, как бы стягивая саму шинель.

Как показали дальнейшие события, без хлястика шинель приобретает вид сиротский и жалкий, а сам военнослужащий в такой шинели становится моментально похожим на «окруженца», чудом избежавшего плена.

С чего началась «война хлястиков» – точно сказать сложно. Помню, что мы были курсе на третьем. Осенью, когда пришла пора надевать шинели, провисевшие всё лето без дела, выяснилось, что у кого-то не хватает хлястика на ней. Пострадавший, недолго думая, снял хлястик у соседней шинели, и… «процесс пошёл», как любил выражаться, впоследствии, незабываемый «лучший немец года».

Кто-то взял хлястик товарища «про запас», кто-то, может быть, и действительно умудрился его где-то потерять, в общем, из этой мелочи выросла нешуточная проблема. Хлястики вдруг стали дефицитом, их начали снимать со своих шинелей и носить в карманах, подписывать шариковыми ручками на обратной стороне свои ФИО и номер военного билета, но ничего не помогало.

Проблема распространялась с удивительной скоростью. Скоро в строях можно было видеть немалое число курсантов в шинелях без хлястиков, что вызывало законный гнев наших командиров и начальников.

Ситуацию усугубило распоряжение Делегата о запрещении передвижения по территории училища «одиночек». Им предписывалось, в самом крайнем случае, передвигаться по огромной территории «партийного вуза» бегом, а по плацу – шествовать только строевым шагом.

Понятно, что поначалу на такую глупость никто особого внимания не обратил. То, что хорошо для сержантской 6-ти месячной «учебки» и 18-ти летних новобранцев, не всегда подходит для 4-х лет военного училища и курсантов, некоторым из которых было по 23—25 лет в момент обучения.

Грабар на одном из своих «подведений итогов» так выразился по этому поводу:

«Выглянул я в окно, а по плацу одиночки – толпами ходят!»

Однако для контроля за выполнением этого распоряжения Делегат приказал привлечь офицеров-заочников, которые в немалом количестве приезжали «из войск» сдавать экзаменационную сессию в училище.

Это сразу же обострило ситуацию.

Патрулям заочников давали план по поимке и «записыванию» одиночек. Записанных стали привлекать к дополнительным занятиям по строевой подготовке (в субботу, под руководством коменданта училища), да и комбатов, у кого больше всего было поймано подчинённых «одиночек», драл лично Делегат на совещаниях.

Курсанты, в ответ, начали «тырить» хлястики у заочников. Благо, в учебных корпусах шинели заочников никто не охранял во время занятий.

Это оказалось «несимметричным» и действенным ответом.

Курсант без хлястика выглядел, конечно, плохо, но для похода в увольнение мы всегда могли занять хлястик у товарища, и это не было неразрешимой проблемой.

А вот отсутствие хлястика у офицера делало его просто смешным и совершенно исключало возможность посещения им Ленинграда.

Появились «ходоки» от заочников к нашим комбатам с предложением прекратить «войну» на паритетных условиях. Они прекращают особо стараться с «переписью одиночек» и будут записывать минимум разгильдяев, а курсанты – прекратят снимать их хлястики и вернут уже «спёртые», по возможности.

Хиль, после такого «визита парламентёров» разъяснял нам вред порчи отношений с заочниками:

«Хлопцы! Вы ещё со многими из них в войсках встретитесь, они же начальниками вашими будут там! Еще припомнят вам эти хлястики!».

Но войну закончили не увещевания, а несколько необычное происшествие.

Во время собрания в клубе, на котором присутствовал сам Делегат, какой-то безвестный герой умудрился спереть хлястик с его шинели. Делегатский, генеральский хлястик перевесили на место обычного офицерского на соседнюю шинель, а тот, офицерский – прицепили на шинель Делегата.

Вышел серьёзный конфуз, к поискам ловкого злоумышленника подключили чуть ли не «особистов», и «хлястиковая война» постепенно пошла на убыль, а потом и совсем прекратилась.

Этому способствовало и то обстоятельство, что для курсантов пошили и раздали в батареи множество дополнительных хлястиков из старых шинелей.

Они прекратили быть «дефицитом», их перестали прятать, и весь ажиотаж вокруг хлястиков закончился.

«Жизнь есть жизнь!»

Этой любимой присказкой Хиля можно кратко охарактеризовать происходившие с нами процессы. В каждом мгновении училищной жизни – от подъема до отбоя, да и после него, было место и подвигу и юмору и разным драматическим происшествиям. С подъема жизнь начинала крутиться с бешеной скоростью. Туалет, зарядка, умывание, заправка коек. Все и всегда были не выспавшимися и хотели спать. Почти все умели спать сидя на занятиях, некоторые умудрялись слегка вздремнуть и стоя в строю. Отдельные индивидуумы научились спать на занятиях с открытыми глазами, сжимая в руке авторучку.

Помнится, однажды Вова Титьков, обладавший таким даром, до полусмерти напугал подполковника, преподавателя автодела. Тот расхаживал по аудитории с указкой и, показывая на стенды, рассказывал нам про устройство ЗИЛ – 131. Вова мирно спал с открытыми глазами, сидя под одним их стендов. Видимо, голос преподавателя его разбудил, и Вова спросонья подскочил под вытянутой рукой, едва не выбив башкой указку из рук подполковника.

«Курсант Титьков!» – представился Вова по уставному.

Преподаватель шарахнулся от него, с перепугу, метра на полтора. Потом, оправившись от неожиданности, выгнал Вову из класса, да еще и Грабару сообщил.

Очень оригинально отходил ото сна Сил Силыч. От подъема и до завтрака он обычно пребывал в пресквернейшем расположении духа. В это время Сил смешно почесывался и на любой обращенный к нему вопрос давал стереотипный ответ: «Чо надо?! Пшел на хер!». Лучше было его не трогать в эти мрачные минуты. В остальном – Сил был прекрасным человеком и товарищем.

Своеобразно и нестандартно действовал наш Фил, сменяясь с наряда. Для всех обычных курсантов «сдача» наряда не обозначала ровным счетом ничего. Просто ты становился в общий строй и действуешь по распорядку дня со всеми вместе. (Я, к примеру, дважды имел счастье стоять по 5 нарядов «через день» от Жоры, и мне в голову не приходило выпрашивать себе какие-то послабления после смены).

Фил на протяжении 4-х лет функционировал по одной схеме. Он «заболевал». Едва «сдав» наряд, Фил шел к своей кровати. На лице его была написана такая нечеловеческая мука и усталость, что было страшно смотреть. Он медленно раздевался, несколько раз оглушительно встряхивал свои знаменитые портянки, приводя окружающих в ужас жутким запахом. Мы называли этот аромат «филовские духи «вот солдаты идут».

Потом ложился и мгновенно засыпал. Ни Вайнер, ни Керогаз ни разу не осмелились ему сказать в эти минуты ни слова. Все знали – раз Фил сменился с дневальства – значит болеет.

Фил всегда любил слегка «попижонить» и был ярым нарушителем уставной формы одежды, стремясь ее «улучшить». Укоротить шинель, нагладить поперечную стрелку на спине гимнастерки, подшить воротничок «дембельским стежком», расклешить парадные брюки – были его любимыми забавами. В этих вопросах он шел в первых рядах наших батарейных «законодателей мод». В то время очень модно считалось носить обувь на высоком каблуке. В училище это делать было решительно невозможно, но были любители носить форму (и такие ботинки) в отпуске.

Фил однажды притащил из увольнения черные форменные ботинки на умопомрачительно высоких каблуках. Они вызвали небывалый ажиотаж у любителей пофорсить.

«Знаю армян – сапожников. Могут пошить такие же за 35 рублей» – важно сообщал Фил окружающим. По тем временам это были немалые деньги (на 4-м курсе курсант получал 15 рублей 80 копеек). Нашлись и желающие. Был среди них и наш Рома, поступивший в училище из захолустной станицы Ростовской губернии. Он весь отпуск ходил на танцы исключительно в форме, и ему, имевшему рост 160 см, ботинки на таких роскошных каблуках были нужны как воздух.

Фил отвез армянам деньги и потом раза 3 ездил к ним за готовыми заказами. Желающих было немало.

Рома тоже получил свою вожделенную пару и вскоре уехал в отпуск, везя драгоценные ботинки с собой в чемодане.

Он вернулся из отпуска и долго скандалил с Филом, требуя вернуть деньги.

Выяснилось, что прибыв в отпуск, Рома нацепил филовские ботинки и «почапал» в них в соседнее село на танцы. Тут пошел дождик, и бумажные армянские подметки отклеились вместе с роскошными каблуками.

«Я из-за тебя 7 километров босиком по грязи под дождем шел!!!» – орал Рома, нещадно матеря Фила. Тот выражал свое сочувствие, но никаких денег не вернул.

25 лет спустя мы встретились отметить годовщину выпуска.

Первое, что вспомнил Рома Филу – это были злосчастные ботинки.

Эта юбилейная встреча в Питере вышла очень весёлой. Мы все собрались на квартире Папана, где знатно отметили юбилей, к ужасу его супруги. Фил, занимавший должность начальника отряда спасателей МЧС в столице, приехал последним, когда публика была уже хорошо разогрета.

Для того, чтобы слегка «козырнуть» значимостью своей новой должности, он привёз нам свой месячный отчёт для префектуры о совершённых отрядом подвигах. В нём дотошно перечислялось, сколько было выездов и по каким поводам (пожары, самоубийства, утопленники, утечки газа и т. д.) Всё это очень впечатляло и, если бы мы все были трезвыми, прошло бы рутинно.

Но тут, кто-то из празднующих заметил в отчёте графу «Выезд по поводу «неизвестного запаха»!!!

Это привело собравшихся в восторг.

Все два дня праздника кто-нибудь регулярно восклицал: «Тревога!!! Чувствую неизвестный запах!!!»

– «Вызывай Спасателя!!!» – тут же требовал Шура Андеев.

В общем, этим «неизвестным запахом» бедного Фила затерроризировали.

Мораль: не выпендривайся перед нетрезвыми товарищами!

В первый раз солдатская смекалка, внезапно, проснулась у меня в училище. Мы выходили на плац на какое-то построение. Я не имел и не имею привычки плеваться без крайней необходимости, а тут вдруг меня какой-то чёрт дернул, и я плюнул неожиданно для самого себя. Да как-то неудачно, через плечо, норовя попасть в большую железную урну, стоявшую у входа в казарму. В результате – чудом не попал в… Комдивку, который, оказывается, мирно шел сзади меня.

«Верблюд!!!» – взъерепенился Комдивка, наливаясь гневом (совершенно справедливым, подчеркну), глядя на меня злыми глазами.

«Таааак Точно!!!» – громко, с интонацией начальника почётного караула поддакнул я Комдивке.

Он сразу смягчился: «Больше так не делай!». Гроза миновала.

Зачастую армейская служба помогала по-новому раскрыться возможностям человеческого организма, особенно в стрессовых ситуациях.

У нас были два курсанта: латыш Нартыш (имевший необычное слово-паразит «также самое») и русский БАМ (имечко его пошло от популярной магистрали и абревиатурвы заглавных букв Богданов Александр Михайлович). Они были чуть похожие – одного роста, очень здоровые физически, немногословные и спокойные. Мы их звали за толстокожесть и мощь «Два слона». Кроме всего прочего, они были нашими «секретчиками» – таскали чемоданы с секретной литературой и тетрадками. Нартыш к тому же был и каптёрщиком и имел свой «кабинет», что для казарменной жизни было немалой роскошью.

На улице, у курилки нашей казармы со времен последнего ледникового периода нашла вечный покой огромная глыба гранита. Она на три четверти находилась под землей и никому не мешала. Даже ее торчащий кусок внушал почтение к ее размерам и весу.

Однажды Комдивка, будучи в дурном настроении, пришел в курилку. Ему еще и несвоевременно подали команду: «Смирно!»

Комдивка, узрев (словно впервые) глыбу, вызвал Грабара и дал команду ее выкопать и убрать от казармы. За территорию курилки отвечала наша батарея, и эта глыба стала наказанием для всех нас. Целый год мы ее выкапывали в свободное от учебы время. Чем глубже мы вгрызались в землю, тем больше поражала глыба наше воображение своей мощью, уходя трапецией в глубины земли. Казалось, работе не будет конца…

Весной мы сдавали какой-то зачет, и сдавшие отправлялись в казарму, готовиться к обеду. В первых рядах сдали и ушли от нас «два Слона».

Когда остатки группы Керогаз привел в казарму, нас ждало сенсационное зрелище. У курилки на земле лежала выкопанная и вывернутая на поверхность глыба исполинских размеров.

Выяснилось, что наши «Слоны» прибыли в казарму и начали в каптерке варить чай, используя в качестве кипятильника самопальный нагреватель из безопасных бритв, что было строжайше запрещено.

За этим занятием их и застукал Комдивка. Наорав на «Слонов», он, в качестве искупления их вины, приказал им выкопать несчастную глыбу. И «два Слона» с перепуга за час выкопали и вывернули на поверхность эту каменюку, с которой вся батарея мучилась целый год. Да еще и яму заровняли!!!

Глыба потом еще долго лежала на земле – не могли найти грузовика, который бы выдержал ее тяжесть, и крана, чтобы оторвать ее от земли.

С БАМом была еще одна веселая история перед самым выпуском. У нас было принято тогда ходить в увольнения в новые общественные бани на проспекте Ветеранов. Там был дедок банщик, который за рубль предоставлял нам свою «кандейку» в качестве отдельного кабинета, в котором можно было уютно посидеть и выпить в перерывах между помывками.

В один прекрасный вечер в баню отправилась компания любителей пара, среди которых были Ефрейтор Юрьев и БАМ. Они и стали героями мероприятия. «Дозу», видимо, рассчитали плохо. Вначале Юрьев грохнулся в парилке в обморок, всех изрядно перепугав. Несколько ушатов холодной воды привели его в чувство.

БАМ же держался до самой казармы молодцом. «Сломался» он, уже переступив порог родной батареи. Все уже спали. Войдя в кубрик, БАМ включил весь свет в кубрике и заорал молодецким голосом: «ПОДЪЕМ!!!! Какого хера спите???!!!», изрядно ошарашив нас такой выходкой (он всегда был очень спокойным и выдержанным, «Слон», одним словом).

Затем он уселся на свою койку и начал громко икать каждые 10 секунд. В перерывах между иканиями БАМ пытался рассказать разбуженным товарищам о своей замечательной помывке, повторяя, как заклинание: «Вы не подумайте, я не пьяный… Я просто отравился колбасой! Двести пятьдесят грамм краковской колбаски!!!», и заливаясь идиотским смехом.

Напротив него была койка Артуши, которого БАМ разбудил самого первого, просто сев на него спьяну. Артуша, поняв, что БАМа быстро не успокоить, взял в каптерке свой «выпускной» чемодан и начал раскладывать и перекладывать в нем разные вещи и подарки, приготовленные к окончанию училища для родни. Потом он отошел зачем-то в сторонку.

И именно в этот момент БАМу «сплохело», и он кинул мощнейший «харч» прямо в раскрытый Артушин чемодан, наполнив его едва ли не до краев. Бедный Артуша в ужасе унесся с чемоданом в умывальник спасать содержимое, хотя нам было видно, что это – пустая затея.

БАМ снова повторил свою сентенцию про «краковскую колбаску» и еще пару раз «кинул харч» уже на Артушину койку, а затем – просто на пол.

Потом БАМ просветленным голосом поинтересовался: «А кто завтра уборщик?!» – снова захохотал, плюхнулся на свою кровать и уснул сном младенца. Уборщиком был Ефрейтор Юрьев, лежавший на своей койке с мокрым полотенцем на голове. Его матюги БАМ уже не слышал…

Просто необходимо кратко сказать и об увольнениях. Это было не просто мероприятие. Это было – счастье. Ему предшествовал целый ритуал: нужно было иметь хорошие спортивные показатели (тех, кто не укладывался в нормативы физподготовки, месяцами не выпускали в город), не иметь «неудов» и «залетов» в дисциплине. В увольнение отпускали на строго определенное время, и только по субботам и воскресеньям. Ни о каких нарушениях дисциплины, порядка, правил ношения формы одежды и отдания воинской чести не могло быть и речи.

«Что должен делать курсант, чтобы не принести из увольнения замечания от патруля??» – задавал на инструктаже «увольняемых» Хиль свой сакраментальный вопрос.

И сам же отвечал: «Плакать, проситься и убегать!!!»

«Увольняемых» тщательно проверяли на предмет соответствия внешнего вида и прически уставным правилам. Делал это ответственный офицер в батарее и дежурный по училищу. Иногда в процесс вмешивалось и высшее руководство училища, и это порой приводило к неожиданным результатам. Курсе на 4-м нас привели на проверку внешнего вида к дежурному по училищу перед увольнением. Неожиданно из штаба вышел полковник Анненков, начальник учебного отдела, и тоже включился в процесс.

Все шло нормально, пока он не дошел до Миши Федотикова, перед которым Анненков остановился. Они уставились друг на друга. Анненков смотрел на Мишу, тот «поедал глазами» начальство.

Оба были немного похожи внешне: высокого роста, оба в очках с золотой оправой. Молчание затягивалось.

«Вы когда в последний раз чистили пуговицы на шинели?!» — вдруг «выдал» Анненков.

Мы все, кроме Миши прыснули от смеха. Дело в том, что пуговицы у всех нас изначально были анодированные, они блестели сами по себе, и мы их не чистили НИКОГДА! Да и не положено это было делать, только испортишь.

Видимо, Анненков вспомнил что-то из своей курсантской юности про чистку пуговиц.

«Сегодня утром!!!» – без тени смущения соврал Миша.

«Надо чаще это делать. Почистить еще раз и доложить дежурному», – по-отечески пожурил его Анненков, и ушел, не придираясь больше ни к кому.

Миша отошел в сторону, постоял и через минуту доложил дежурному о выполнении приказания под наш смех.

Улыбавшийся дежурный благословил нас на выход в город, и мы бегом рванули к платформе. От штаба до платформы электрички было расстояние километра 2, и если бы кто-нибудь догадался засекать время его преодоления курсантами, бегущими в увольнение – были бы зафиксированы рекордные результаты…

Самый замечательный отдых был, конечно, во время отпусков. Чего только не творили наши ребята за время своих каникул…

Всего и не упомнишь, и не расскажешь. Кто-то чудил, кто-то совершал добрые дела в тимуровском духе. Помню, что один курсант в отпуске спас утопающего, и его даже наградили медалью за это. С нами учился Володя Кибернетик. Он был знаменит тем, что каждый раз после отпуска в курилке говорил народу усталым голосом: «Ребята, а я в отпуске подвиг совершил!»

После этого он излагал какую-нибудь удивительную историю своего очередного героизма. К этому мы привыкли, и спокойно выслушивали его рассказ об очередных похождениях героического отпускника. Наиболее правдоподобной историей был рассказ о том, как он с друзьями, в нетрезвом виде, справил малую нужду с плотины Днепрогэса.

Я в отпуске обычно жил дома, в Ленинграде и частенько отдыхал в компании со Стёпой и Юрой Юшиным. Почему-то так случалось, что именно эти дни запоминались каким-то бесшабашным весельем, забавными посиделками и приключениями. Надо сказать, что ребята мы были спокойные и неагрессивные. Будучи довольно высоким (185 см) молодым человеком, я был самым малорослым в нашей компании. Так что выглядели мы довольно внушительно, и все наши приключения носили исключительно мирный характер. Мы никого не трогали, и нас никто не трогал, как говорится.

А вот смеха, взаимных подначек и весёлых воспоминаний от отпуска оставалось много.

Однажды мы гуляли по Кировскому проспекту летним ленинградским вечером. В «гражданке», конечно (в отпуске курсантскую форму мы не одевали, хотя это и было нарушением уставных правил в то время).

Днём немного выпили, для настроения, но к вечеру хмель выветрился, хотелось «добавить». Водки после 19.00 тогда не продавали, а вот сухого вина или шампанского можно было свободно выпить в любом кафе-мороженом, которых было довольно много. Кафе эти работали обычно до 23.00, и вход в них был совершенно свободным, без швейцаров. Винцо там продавали с приличной наценкой, считалось – дорого, поэтому народу в кафе обычно было немного, а пьяницы и алкоголики в них не хаживали.

Зашли мы пару раз в разные «кафешки», «дёрнули» по стаканчику – и наши деньги закончились.

Да, вино в этих кафешках разливали в обычные гранёные стаканы. Скромненько, конечно… Зато никому ещё в голову не приходило его разбавлять (в худшем случае – могли недолить), и уж тем более – торговать из-под полы «палёной» водкой. Этому искусству обучились только в конце «эпохи Горби».

Поняв, что деньги на исходе, мы опечалились. Пора было уже и расходиться, но на такой грустной ноте расставаться не хотелось. После тотального поиска остатков мелочи по всем карманам мы набрали медяков еще на 200 граммов «Алиготе». Решили зайти в ближайшее кафе и выпить на прощанье.

Зашли, купили стакан вина и подошли к стойке у выхода, чтобы его «употребить». Рядом, за столиком, сидели два каких-то поддатеньких мужичка. И тут Юшин отчебучил незабываемый номер.

Я глотнул свою «норму» из стакана, Стёпа отпил свою и передал остаток – Юшину.

Юра, увидев, что перед мужичками стоят два полных стакана с вином, подошел к ним. Поставив свой «бокал» на их столик, он покровительственно приобнял одного из мужичков:

– «Ну, мужик, тебя как зовут-то?!» – поинтересовался у него Юра задушевно-покровительственным тоном. Мы со Стёпой с изумлением таращились на эту мизансцену.

– «Кеша!» – как-то радостно ответил Юре мужичок.

– «Ну, Кеша, твоё здоровье!!!» – торжественно провозгласил Юшин, взял со стола полный стакан Кеши и выпил его единым духом.

Собутыльник Кеши, видимо, опасаясь, что Стёпе тоже захочется выяснить, как его зовут, молча, в мгновение ока, тут же выпил свой стакан!!!

Кеше ничего не осталось, как залпом выпить остаток вина из Юриного стакана, после чего мы с хохотом покинули кафе, поражаясь находчивости приятеля.

После этого Юрина фраза: «Ну, Кеша, твоё здоровье!!!» – долго была дежурной в наших дружеских застольях.

Силу коллектива тоже лучше всего узнаешь в суровых армейских условиях.

Курсе на третьем у нас вошел в моду коллективный ответ в строю.

Обычно было 4 варианта выражения коллективного мнения:

1. По какому-нибудь грустному поводу. Из строя кричал один из курсантов: «Взгрустнем, товарищи!!!». И 120 человек дружно отвечали: «Эх, бля!!!»

2. Выражение неудовольствия кому-то из посторонних. Так однажды мы «поприветствовали» майора – заочника начальника патруля, придравшегося к нашему старшине по поводу дисциплины строя.

«Сколько лет этому майору до дембеля?!» – громко задал вопрос Женя Кацер. «ВЕЕЕЧНОСТЬ!!!» – ответила батарея, изрядно удивив заочника таким прогнозом, судя по выражению его лица

3. Выражение «общественного презрения» кому-либо. Один из наиболее популярных у нас приёмов. Кто-либо выкрикивал из строя: «Товарищи! Выразим общественное презрение дежурному по столовой!». И весь строй дружно и угрюмо тянул: «Ууууууу, суууука!!!!»

4. Самым ярким, безусловно, был четвертый вариант выражения общественного мнения. О нем стоит рассказать чуть подробнее.

Преподавателем кафедры тактики ЗРВ в училище служил знаменитый полковник Пишикин. Он имел маленький рост, но обладал очень громким металлическим голосом, а кроме того был исключительно въедливым, принципиальным и строгим офицером. Его дочь вышла замуж за училищного курсанта. Ходили легенды, что Пишикин проверял у мужа дочери наличие увольнительной записки прежде чем пустить его на порог. Когда он звонил домой, представлялся так: «Доченька, это дежурный по училищу, полковник Пишикин звонит!»

За принципиальность, «упертость» и идейность он имел кличку КВС («Коммунист Вооруженных Сил»). «КВС» – так назывался также довольно занудный журнал, в котором Главпур публиковал материалы к очередным темам политподготовки.

Хуже КВС – Пишикина дежурного по училищу не было. Он образцово нес службу и «доставал» всех «нарядчиков» своей требовательностью.

И вот КВС заступил в очередной раз дежурным, и прибыл после отбоя в нашу казарму. Найдя, как обычно, кучу недостатков, он начал распекать за что-то дежурного по батарее. Его металлический голос гремел под сводами казармы и изрядно нас раздражал, мешая уснуть. Несколько раз КВСу выкрикнули «Потише!», на что он не обратил ни малейшего внимания.

КВС, в центре казарменного коридора, продолжал делать «втык» нашему дежурному.

И тут: «Где мы видели этого полковника Пишикина?!» – раздался чей-то звонкий голос.

«В ЖОООПЕ!!!» прогремело в ответ.

Потрясенный КВС, впервые услышавший о своем месте в курсантских глазах, впал в экстаз, и вызвал Хиля в казарму.

Прибывший из дома Хиль, не очень разобрался в инциденте, но поднял с коек всех сержантов и долго драл их в канцелярии. «Вакханалия!!! Самого Пишикина в жопу послали!!! Совсем обнаглели!» – сквозь сон слышали мы хилевские вопли.

Несколько слов о спорте. У нас его было с избытком. Каждое воскресенье – какой-нибудь кросс, или гимнастика, или гири, или другой «спортивный праздник».

Бега обычно назывались «кросс на приз имени Александра Матросова». Сколько раз мы бегали – не счесть, но приза этого никто так и не увидел, что давало повод к разным злым шуткам. Обычно после кросса тех, кто «уложились» в норматив и были внесены в списки очередников, отпускали в увольнение в город. На эту тему у нас была даже сложена песенка про комбата: