Текст книги "Правдивые байки воинов ПВО"

Извилины стираются

«Извилины – стираются,

Что учишь – забывается,

Когда шагаешь шагом строевым…»

Из популярной училищной песенки

Нас учили прекрасные преподаватели, многие из которых были настоящими специалистами, энтузиастами и мастерами своего дела.

В этих строчках речь пойдет о тех из них, кто выделялся чем-то неординарным и оставил в памяти веселые воспоминания о себе.

Учиться надо хорошо, но без фанатизма. Эту известную истину исповедовало большинство курсантов

«На хер нужен лишний балл, лишь бы отпуск не пропал!» – была популярной в нашей среде поговоркой.

«Лучше иметь красную рожу и „синий“ диплом, чем синюю рожу и „красный“ диплом!» – лучшим наглядным подтверждением справедливости этой истины являлась для нас красная рожа и цветущий вид Жоры.

Вред слишком добросовестного отношения к учебе продемонстрировала история, приключившаяся с Мишей Гладким. (Это, кстати, была не кличка, а его реальная фамилия).

Делегат, заступив на должность начальника училища, стал в своих речах регулярно пугать нас введением практики написания курсовых работ.

Года полтора это было на уровне разговоров и благих пожеланий о важности данного мероприятия для нашего идейного роста. Никто ничего не писал.

Но Делегат, в итоге, прибегнул к наиболее эффективному способу убеждения, заявив, что те, кто не напишет курсовую – не поедут в отпуск.

И работа закипела. Нашлись руководители, темы, и все: кто лучше, а кто хуже – написали и стали «защищать» и «сдавать» свои курсовые.

В первой батарее уже 3 года учился Миша Гладкий. Тихий, спокойный и незаметный курсант – ленинградец. Его отец был военным моряком и часто «плавал». Как-то в отпуске, у Миши дома, мы организовали неслабый журфикс, в ходе которого Юра Юшин воткнул офицерский кортик Мишиного бати в его же полированный стол так, что его потом еле вытащили.

Так вот, Миша прибыл на училищную почту и вручил тёткам – почтальоншам запечатанный увесистый пакет, на котором каллиграфическим почерком было написано: «Москва. Кремль. Леониду Ильичу Брежневу».

На вопрос тёток о содержимом пакета Миша сообщил им, что это не их дело и строго потребовал отправить пакет как можно скорее. После чего убыл с почтового отделения.

Тетки, видимо, проинструктированные о порядке действий в нештатных ситуациях, пакет «тормознули» и доложили руководству. Вскоре весть о том, что курсант 1-го дивизиона М. Гладкий отправляет пакет самому Брежневу, доложили Делегату, повергнув его в немалую панику.

Делегат тут же дал команду Комдивке немедленно представить ему Мишу пред светлые очи. Удивленный Комдивка передал срочную команду комбату-1 Паштету, а тот отправил дневального в класс самоподготовки, где и занималась Мишина группа, за Гладким.

Тут и выяснилось, что Миши на самоподготовке нет, т. к. он «отпросился в кафе» у замкомвзвода, что вообще-то запрещалось делать в часы самоподготовки. Эта печальная информация «по цепочке» дошла до Делегата, вызвав его нешуточный гнев и «наезд» на Комдивку с требованием НЕМЕДЛЕННО найти Гладкого и доставить в делегатский кабинет ЛИЧНО.

Оплодотворенный Делегатом, Комдивка всерьёз «вздрючил» Паштета, и штаб поисков Гладкого заработал со страшной силой.

Первым делом «строгача» получил замкомвзвода, отпустивший Мишу в кафе.

Потом были направлены посыльные в кафе, учебные корпуса, столовую и даже на КПП, на всякий случай. Гладкого не было нигде!

Тем временем Делегат затребовал с почты Мишину бандероль и вскрыл ее самолично. В ней находились 2 «толстые», 96 страничные тетради, исписанные аккуратным почерком Гладкого. Это была его курсовая работа. Она была посвящена практике построения… коммунизма в СССР. По содержанию труда выходило, что если строго следовать указаниям Миши, то коммунизм в нашей многострадальной стране можно было построить ровно за 2 недели!!!

Работа была переполнена ссылками на труды классиков марксизма-ленинизма, теоретическими выкладками и формулами типа «Маркс + Энгельс + Гладкий + энтузиазм масс = коммунизм». Делегат, бегло пролистав труды Гладкого, все понял. Он позвонил Комдивке и поинтересовался ходом поисков.

Узнав, что Миша «пока не найден, но вот-вот найдем», сообщил Комдивке: «Твой Гладкий, похоже, свихнулся. Какую-то ахинею Брежневу послать решил. Срочно ищи его, бери курсантов поздоровей и тащи в санчасть, надо его в психбольницу Скворцова – Степанова везти».

Комдивка организовал прочесывание территории училища всеми наличными силами, но безуспешно. Миша как сквозь землю провалился. Ситуация накалялась до предела…

Тем временем в приемной Делегата скромно сидел курсант Гладкий. Он хотел ознакомить начальника училища со вторым экземпляром своей бессмертной курсовой работы. Дежурный его не пускал, т. к. «начальник училища сейчас очень занят». Миша терпеливо ждал в приемной, где вообще-то курсанты были редкими гостями.

Наконец Делегат, раздраженный долгими поисками Миши, вышел из кабинета и увидел в приемной незнакомого курсанта.

«Вы что тут делаете?» – строго поинтересовался он у посетителя.

«Курсант Гладкий. Разрешите обратиться?» – вежливо ответил Миша.

Радости Делегата не было предела: «Миша!!! Заходи в кабинет, скорее, жду тебя!».

Краткая беседа с Мишей еще раз убедила Делегата, что его первоначальный диагноз верен. Но как в глаза сказать человеку, что у него «не все дома», да и реакция может быть непредсказуемой…

«Вот что, Миша. Курсовая у тебя отличная, надо ее показать начальнику кафедры философии полковнику Наздрачеву. Иди, а я ему позвоню».

Обрадованный Миша отправился в первый корпус на кафедру философии, а Делегат дал команду Комдивке лично возглавить операцию по обезвреживанию спятившего Гладкого, на кафедре марксистко-ленинской философии.

Миша пришел в учебный корпус и выдернул Наздрачева прямо с заседания кафедры, безаппеляционно заявив, что прибыл по личному поручению Делегата.

Пока два «философа», уединившись в кабинете, приступили к ознакомлению с Мишиными открытиями, на кафедру примчались Комдивка, Паштет и насколько курсантов для того, чтобы «повязать» Мишу в случае его сопротивления. С ними был и начальник медчасти училища подполковник Конников.

Комдивка быстро выяснил, где скрылись Гладкий с начальником кафедры, и вызвал главного философа в коридор: «Товарищ полковник, не слушайте Вы его, он свихнулся!», – сообщил Наздрачеву начмед.

«А-а-а… Я-то и смотрю, что он мне все херню какую-то про коммунизм порет!», – просветлел лицом Наздрачев и пригласил Мишу выйти в коридор.

Конников, пристально глядя в Мишины глаза, сообщил ему: «Миша, у меня есть знакомый специалист. Доктор наук, как раз по теме твоей курсовой работы».

«А когда я могу его увидеть?» – поинтересовался Миша.

«Да прямо сейчас!»

Обрадованный Гладкий спокойно прошел в поданную к учебному корпусу санитарную машину и убыл к обещанному доктору наук.

Больше он с нами не учился.

В день выпуска кто-то из зорких новоиспеченных лейтенантов разглядел в толпе гостей Мишу.

«Гладкий!!! Гладкий приехал!!!» – разнеслось в строю. Это была сенсация. Действительно, Миша скромно стоял среди многочисленных гостей и тихо улыбался.

После торжественного прохождения в конце церемонии любопытствующие бросились к Мише. Выяснилось, что он перешел в ЛГУ и учится на одном из университетских факультетов.

«Миша, ну а как там в дурдоме-то было?!» – задал кто-то из смельчаков интересовавший всех вопрос.

«Там столько людей… и у каждого – своя теория!!!» – задумчиво выдал нам Гладкий.

Среди плеяды ярчайших представителей профессорско-преподавательского состава особо выделялся старший преподаватель истории войн и военного искусства полковник Вавилов. Это был уникальный кадр. Наше счастье, что по его предмету надо было сдать всего лишь зачет без оценки!

С первого раза его не сдавал практически никто. Сдача с третьей-четвертой попытки была за счастье. 7—8 раз – нормой. Отдельные «счастливчики» сдавали этот несчастный зачет по 20—30 раз. Страшно подумать, что было бы, принимай он зачет с оценкой или экзамен!!!

Вавилов был строг на своих занятиях и не прощал попыток сна в ходе лекций. Наш Гоша Ищенко попался с этим и сдавал зачет Вавилову раз сорок. В конце концов у них состоялся памятный диалог:

«Хорошо, тов. курсант, ничего вы по предмету не знаете. Скажите мне, что за день 7 Ноября, и я поставлю вам зачет!» – предложил Вавилов «сделку» Гоше, видимо, тоже устав от его исторических изысков.

«Победа!» – угрюмо молвил деморализованный бесконечными незачетами Гоша.

«Какая победа?!» – вопросил Вавилов с искренним недоумением. «Кого?! Над кем?!»

«Народа!!!» – мрачно выдавил из себя Гоша и прекратил отвечать на другие его вопросы.

У Вавилова был помощник. Прапорщик Швец был у него в роли киномеханика и крутил нам отрывки из различных кинофильмов в ходе вавиловских лекций.

Этот Швец и рассекретил историю танца Вавилова с прекрасной дамой.

Ко всем прочим своим достоинствам, Вавилов был холостяк и не прочь приударить за представительницами прекрасного пола на разных училищных танцах и праздниках. В ходе какой-то вечеринки захмелевший Вавилов пригласил пришедшую незнакомку потанцевать и вел с ней светскую беседу.

Дамочка была моложе его и решила «отшить» староватого и лысоватого полковника.

«А какое у вас звание?» – поинтересовалась мадам у Вавилова в ходе танца.

«Старший лейтенант!» – вальяжно пошутил Вавилов, надеясь, что такое звание сделает его моложе в глазах незнакомки.

«У моего дедуси – такие же погоны, но он полковник!» – заметила партнерша Вавилову, с некоторым намеком на его возраст.

Звучали последние аккорды музыки, тут Вавилов нанес ей «ответный удар»:

«В отличие от вашего дедуси – я ещё ебуся!!!» – и покинул потрясенную даму.

Очень необычным преподавателем был специалист по защите от ОМП подполковник Келлер. Он носил очки в золотой оправе и имел классический внешний вид какого-нибудь штурмбаннфюрера СС в советских фильмах военных лет. Мы звали его «Папаша Келлер».

Любимой темой папаши Келлера в ходе лекций и практических занятий были … яйца. Дежурной шуткой служил вопрос: «Для чего в сторону ядерного взрыва надо ложиться ногами?»

Ответ был прост и незамысловат: «Чтобы видно было, куда яйца полетят!»

Ходила хохмочка, что когда папаше Келлеру присвоили звание полковника, между ним и его супругой состоялся такой диалог:

«Ну, жена, мне наконец-то „полковника“ дали!»

«Лучше бы тебе дали капитанские яйца!!!» – достойно ответила ему дражайшая половина.

Очень уважаемым человеком был преподаватель советского военного законодательства майор Татаркин. Мы все его искренне любили за душевность и мягкий характер. Он имел кличку Татар Майоркин и оставался им, даже став полковником. У Татара Майоркина была одна слабость. Он сам был из суворовцев («кадетов», как мы их называли) и требовал, чтобы знак об окончании суворовского училища у кадетов был начищен до ослепительного блеска. Если кто-то из них рисковал попасться ему на глаза с потемневшим знаком, то всерьёз расстраивал добрейшего Татара Майоркина.

Ещё одна курсантская легенда хорошо характеризует наше отношение к Татару Майоркину.

Шёл он как-то на Балтийском вокзале вечером к «гореловской» электричке. Уже имея звание полковника. Однако был крепко выпивши, и поэтому следовал в расстёгнутой шинели, папахе набекрень и держа руки в карманах, пребывая при этом в прекраснейшем настроении. За ним шёл подполковник, начальник комендантского патруля с двумя лейтенантами – патрульными. Начальник патруля периодически обращается к Майоркину: «Товарищ полковник! Остановитесь! Предъявите документы!»

Майоркин следует своим курсом, не обращая на это ни малейшего внимания.

Сзади за ними идёт стайка курсантов, следящих за развитием событий и готовых, при необходимости, вмешаться на стороне Татаркина в назревающий конфликт. Однако Татаркин и сам великолепно «разруливает» ситуацию.

Перед самой электричкой он резко оборачивается к начальнику патруля и строго говорит тому совершенно трезвым голосом: «Товарищ подполковник! Обратитесь, как положено к старшему по званию!!!»

Ошарашенный этой метаморфозой, начальник патруля говорит то, что положено: «Товарищ полковник! Разрешите обратиться?»

«Не разрешаю!!!» – блестяще завершает разговор Татар Майоркин и входит в вагон электрички под восторженный смех курсантов.

Немая сцена в исполнении комендантского патруля.

Отдельного рассказа заслуживает преподаватель исторического материализма капитан Ершов.

Он был маленького роста, совершенно сед и обладал лысиной грандиозных размеров, которая была видна даже из-под фуражки. Внешне он выглядел, несмотря на довольно «молодое» звание, лет на 60.

Если бы его поставить рядом с капитаном Жорой, то Ершов годился ему даже не в отцы, а в дедушки.

Почтенный возраст Ершова подчеркивало то обстоятельство, что заступая помощником дежурного по училищу, он подавал команды по Уставу 1947 года: «Для встречи справа, СЛУШАЙ на кра – УЛ!!!», чем немало нас веселил.

Это ершовское «СЛУШАЙ» отменил еще Устав, утвержденный в 1961 году.

Кроме этого, Ершов не выговаривал шипяшие и свистящие звуки, а самое главное – совершенно не мог сказать звук «Э» в начале слова, у него всегда получалось «Е». (Думаю, что виной тому была его фамилия, начинавшая на «Е»).

Единственное слово, начинавшееся с «Э», которое он каким-то чудом говорил правильно – была фамилия классика: «Энгельс». Со всеми остальными – была беда. Как на грех, в его науке таких слов было изобилие, и он изрядно «доставал» нас своими: «Економическая Епоха», «Економика», «Елита» и тому подобными словечками. С «елитой» был забавный случай. Ершов, читая свою лекцию «споткнулся» на этом слове и оторвался от текста.

«А знаете ли вы, что обозначает слово „елита“?» – поинтересовался он у аудитории. Мы заинтригованно молчали.

«Елита – это сорт коров!» – порадовал нас Ершов своей эрудицией.

При этом на груди героя гордо висел знак об окончании академии, а не какой-то паршивый «бычий глаз» «вечного узника»…

В нашей среде жила легенда, как Ершов умудрился попасть в академию, будучи в таких «преклонных» годах.

Служил он, дескать, долгие годы на каких-то отдаленных северных островах. Нажил немало добра. Пришел срок, прилетела к нему на остров высокая комиссия, а ему подошло время «замены» на материк. Загрузили в транспортный самолет все ершовское добро, нажитое за долгие северные годы, самого Ершова с семьей и всю комиссию, с генералами во главе.

Взлетел самолет, и полетели они на материк.

И забарахлили моторы у самолета, и стал он терять высоту над студеными водами. Подошел командир экипажа к генералам комиссионным, пошептался с ними о чем-то, и – полетело все ершовское барахло в Северный Ледовитый Океан.

Облегченный самолет дотянул до берега, а главный генерал сказал Ершову: «Чего нюни распустил, капитан?! Хрен с ним, с барахлом твоим, главное – долетели! А чтобы ты не очень убивался – в академию тебя определим!»

Так и поступил будущий знаток истмата в академию…

Однажды в один день Ершов сменил три воинских звания сразу. Утром – пришел на службу капитаном. А тут и сообщили, что Главком присвоил ему долгожданное звание «майор». Обрадовался Ершов, срочно собственноручно пришил к своему кителю заветные майорские погоны и долго любовался собой перед зеркалом в преподавательской, веселя товарищей своей сияющей физиономией.

А вот перед обедом была назначена сдача нормативов по бегу для офицеров – преподавателей училища.

Наш строй, который Саша Керогаз вёл с занятий на обед, обогнала группа преподавателей, бежавших кросс 1 километр. Все они были в полевой форме и с номерами на груди.

Среди бегущих особо выделялся Ершов. Он бежал с мертвенно-бледным лицом, жутко выпученными глазами и с погонами… старшего лейтенанта. Видимо, на полевой форме погоны он не перешивал с незапамятных времён, и так и вышел «старлеем» на старт.

Мы подбодрили Ершова на дистанции свистом и криками…

Рассказ о наших ученых будет неполным, если не вспомнить, хотя бы вкратце, еще несколько легендарных имен.

Спецкурс-4 нам читал майор Безниско. Маленький, толстый, с вечно опухшей физиономией, он был похож на хомяка. Мы звали его «Толстый Бизнес». Бизнес читал свои лекции зимой, в теплом классе, и умел тихим монотонным голосом усыпить всю аудиторию в самом прямом смысле этого слова. Причем в считанные минуты. Его занятия мы любили, Даже была присказка: «ну ничего, на лекции Толстого Бизнеса отосплюсь».

Это вышло боком на экзамене. Во-первых, ни у кого в группе не оказалось лекций, так как все попытки записывать за Бизнесом приводили к засыпанию и каракулям вместо конспекта. Ну и Толстый Бизнес дал на экзамене «прикурить» всем нашим отличникам! Мало не показалось.

Устройство ракеты зенитного ракетного комплекса «Нева» читал нам подполковник Иванов. Небольшого роста, сухощавый, желчный мужичок, он всегда был строг и придирчив к нам. Курсанты его недолюбливали и побаивались за специфику характера. Он получил кличку: «Силуэт», и после полковника Пишикина это был один из самых въедливых и придирчивых дежурных по училищу.

Однако свои занятия Силуэт вёл интересно, умело применяя различные мнемо-приёмы для закрепления в нашей памяти сложных технических терминов.

«Вот здесь расположены серводвигатели рулей ракеты. Обратите внимание, товарищи курсанты, не „стерводвигатели“, а СЕРВОДВИГАТЕЛИ, прошу на экзамене не путать!!!».

После этого образного примера этот термин намертво запоминали самые безнадёжные двоечники.

«У ракеты имеются следующие датчики: ПВД (приёмник воздушного давления) и ПСД (он всегда особо выделял это голосом: „Пэ-Эс-Дэ!!!“), приёмник статического давления. Почему все курсанты помнят про ПСД и начисто забывают ПВД?!»

Благодаря такому творческому подходу Силуэта его ракету все мы знали очень неплохо

ТСП вел подполковник Буслейкин, которого мы прозвали «Гусейн Гуслия», как персонажа повести о Ходже Насреддине.

Он умудрился поссориться с нашей группой в целом и Шурой Керогазом лично накануне своего зачета.

У нас и раньше не складывались с ним отношения. Накануне зачета мы готовились к нему в классе Гусейна Гусли, изучая всякие киноаппараты, магнитофоны, радиоприемники и фотопринадлежности.

Гусейн где-то болтался и появился перед самым окончанием самоподготовки. Он был не в духе и начал придирчиво проверять наличие многочисленных фотоаппаратов и прочего инвентарного барахла.

Внезапно Гусейн объявил, что не хватает какого-то дорогого фотоаппарата и в истеричной форме потребовал его «немедленно вернуть».

Шура Керогаз довольно презрительно сообщил Гусейну, что «у нас воровать не принято» и «за 3 года в казарме куска мыла никто чужого не взял, не то что паршивый фотоаппарат».

Гусейн тут же «взвился» и объявил, что «никто из класса не выйдет, пока мы не вернем фотоаппарат», что вызвало наш смех и подначки в адрес Гусейна. Через полчаса веселого ожидания Керогаз сказал Гусейну, что группе пора на ужин и «если мы опоздаем – будет большой скандал, виноват в котором окажется Гусейн Гуслия»!

Гуслия понял, что действительно, будет фиаско с этим его начинанием. Тогда он потребовал личной проверки наших командирских сумок на отсутствие в них несчастного фотоаппарата. Керогаз тоже «завелся» и заявил Гусейну, что не может приказать нам это сделать, и мы можем только добровольно показать свои сумки Гусейну. Мы это и сделали с соответствующими комментариями в адрес заглядывавшего в сумки Гусейна и советами ему искать «тщательнЕе».

Нечего и говорить, что его поиски ни к чему не привели, и раздосадованный Гуслия в запале объявил, что «пока мы фотоаппарат не вернем, никто зачета не получит»!

Наутро Керогаз привел группу «на зачет» к учебному корпусу и распустил нас. Мы уселись на траву и принялись за «перекур», невзирая ни на какие звонки.

Минут через 5 на улицу выскочил злобный Гусейн Гуслия и строго поинтересовался у Керогаза, «почему группа не представлена к сдаче зачета?»

Шура спокойно ответил ему, что поскольку фотоаппарат не найден, то и на зачет ходить незачем, все равно «никто его не получит!»

Гуслия оказался «в нокдауне» и унесся обратно в учебный корпус. Мы продолжали мирно покуривать, лежа на травке.

Через 20 минут вышел начальник кафедры ППР полковник Александров, которого мы очень уважали за ум и доброжелательное к нам отношение. Он был в сопровождении поникшего Гусейна Гуслии.

Выслушав рассказ Керогаза, Александров извинился за своего преподавателя и попросил Шуру отправить группу на зачет, сказав, что он гарантирует, что все зачет получат. На Гусейна в эту минуту нам было жалко даже смотреть.

Все зачет получили, как и обещал Александров. Даже те, кто совсем ничего не говорил деморализованному Гусейну.

Да, фотоаппарат, как выяснилось, Гусейн накануне сам запер в свой сейф и забыл об этом.

Кафедру ППР (партийно-политической работы) преподаватели других дисциплин именовали в шутку «кладбищем слонов» за большое число служивших на ней снятых с должности бывших начальников политотделов…

Серьёзным предметом была история КПСС. Требовалось знать множество работ классиков марксизма-ленинизма, а главное – повестки дня и решения многочисленных съездов, конференций и пленумов ЦК КПСС. Это было совсем непросто. Но был один вопрос, ответ на который знали самые отпетые «двоечники» и самые далёкие от истории нашей партии курсанты.

Вопрос этот был про знаменитую группу «Освобождение труда». Созданная Г. В. Плехановым в Петербурге в конце далёкого 19 века, она ничем особым себя не прославила, за исключением своего персонального состава. Его знали абсолютно, поголовно все курсанты и могли легко перечислить его хоть днём, хоть разбуженные среди ночи:

Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод!!!

Именно в таком порядке их и перечисляли на экзаменах и семинарах торжествующие знатоки истории. Ошибки никогда не было и быть не могло!

Не знаю уж, злобные агенты царской охранки придумали сей коварный мнемоприём, или уже после революции, в стране победившего социализма нашелся острослов, но вся эта группа просто «отскакивала» от наших зубов. Перепутать, забыть могли кого угодно от Троцкого до Хрущёва с Брежневым, но только не «плехановцев». С ними – никогда не было ошибок и сбоев в ответах!!!

Замечательный случай произошел на семинаре по военной психологии. Мы изучали проблемы казарменного хулиганства (в те времена это явление еще не додумались наименовать «неуставными отношениями»). Неожиданно, перед семинаром, Ефрейтор Юрьев вызвался стать докладчиком по теме, чем немало нас поразил. Обычно он не очень любил проявлять активность в учёбе, а тут – на тебе, доброволец! Впрочем, резон у него был, т. к. Юрьев был старше нас по возрасту, он поступил в училище, отслужив 2 года в армии и уволившись в запас, уже с «гражданки». Соответственно, и тему всяких армейских безобразий он знал лучше всех нас.

Ефрейтор выступил блестяще. Глубокое знание предмета позволило ему детально ознакомить нас с психологическими особенностями жизни воинов всех периодов службы.

Особенно ярко он клеймил «дедушек»: «И тогда, после выхода приказа Министра обороны, они начинают заявлять так: «Дембель в маЮ – всё…» – тут Юрьев слегка запнулся, поглядел на преподавателя и смущённо закончил: «нипочём!». Мы, успев мысленно срифмовать поговорку, ему даже поаплодировали.

Эта фраза стала своеобразной визитной карточкой Олега, на все 4 года учёбы.

Одним из самых запоминающихся экзаменов была литература. Курс русской, советской и зарубежной литературы в училище читали несколько женщин бальзаковского возраста. Все они, как на подбор, были холостячками, все курили в ходе своих лекций (что было очень необычным для женского поведения тогда вообще, а уж на занятиях – в частности), и все были влюблены в свой предмет.

Сдавать им литературу было непросто. Отличники и командиры плавали на их экзамене наперегонки, а «дурбат» был полон «пострадавших за Пушкина, Лермонтова и Маяковского», не говоря уж о менее известных сочинителях.

Курс был очень большой, требовалось знать огромное количество произведений «инженеров человеческих душ».

Училищная жизнь, спрессованная по секундам, не очень-то располагает к чтению и размышлениям о рефлексиях «лишних людей», «потерянных поколений», «отцов и детей» и прочих литературных героев.

Тот из нас, кто любил читать до армии – чувствовал себя более – менее спокойно, а вот наши спортсмены и те, кто в школе больше девочками интересовался, чем Базаровыми и Рахметовыми (а таких было большинство) – вертелись перед экзаменом, как ужи на сковородке.

Для решения проблемы «недопрочтения» некоторых малоизвестных произведений мы применяли силу коллективного разума. Тот, кто умудрился прочитать какой – нибудь «Цемент» Гладкова, рассказывал остальным вкратце сюжет, основных героев, и мораль произведения, и мы считали, что сможем что – нибудь наплести на экзамене.

Особый ужас вызывали произведения некоторых «классиков» советской литературы. Так выяснилось, что никто из 30 курсантов нашей группы не читал НИЧЕГО из бессмертной трилогии К. Федина: «Костер», «Необыкновенное лето» и ещё третью её часть, название коей уже не помню. Ходил слух, что в первой батарее кто-то есть, читавший этот опус, но найти эрудита не удалось. После некоторых размышлений было решено, что кому Федин достанется – того «Бог убил!».

Примерно такая же ситуация сложилась с «Русским лесом» Леонова, произведениями Паустовского и Тихонова. Да и с известными классиками и произведениями тоже, как показал экзамен, было не все гладко…

Существовала легенда, что «литераторш» на экзамене, в случае получения «тухлого» билета, можно было попробовать «ввести их в экстаз».

Для этого, дескать, следовало предельно эмоционально излагать то, что знаешь, отчего они должны были «замлеть» и поставить «тройку» вводящему их в экстаз.

Проверить справедливость гипотезы первому выпало Гоше Ищенко. Ему достался Леонов, про книгу которого он не мог бы сказать ни слова.

Вся надежда была на «введение в экстаз» по первому вопросу о Пушкине. Гоша старался как мог, прочтя преподавательнице чуть ли не все стихи Пушкина, что помнил. Он кричал, шептал, проклинал Дантеса и кровавое самодержавие, в красках изображал Пушкина на дуэли и смертном одре. Помогло слабо. Литераторша попросила его «не кричать» и перейти к Леонову. Гоша, продолжая слабо надеяться на то, что ввел тетку «в экстаз», сообщил, что Леонов «великий советский писатель» и замолк. Это было все, что он знал по второму вопросу. В результате неудачной попытки «введения в экстаз» Гоша получил «двойку» и составил компанию Шуре Андееву в «дурбате».

Единственным кому на нашей памяти удалось «ввести в экстаз» литераторш, оказался Миша Федотиков. Ему достались Ги де Мопассан и Маяковский со своим «Облаком в штанах». Поэта революции Миша не читал в принципе, и понятия не имел, почему у него облако надело штаны.

Вся надежда была на эротические мотивы в творчестве французского классика. И Миша использовал свой шанс на все 100%.

Взяв за основу своего ответа совет Остапа Бендера: «Ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан!», он стал напирать на пикантные детали произведений великого француза.

Жора, присутствовавший на экзамене, от изумления перед Мишиной речью отвесил челюсть и с тревогой смотрел на литераторшу. Та – цвела, как майская роза и повторяла: «Прекрасно, прекрасно!».

По второму вопросу Миша нёс сущую ахинею о роли Маяковского в революции. «Введённая в экстаз» литераторша поставила ему таки «четверку», чем поразила и Мишу (мечтавшем о «тройке») и Жору, который был уверен, что отличник Миша заслуживал «пятерки», а оценку ему снизили за слишком смелый рассказ.

Классическая история случилась с Глистом на литературе. На первом экзамене ему достался Федин со своей несчастной трилогией, и Глист капитулировал бесславно, как Ф. Паулюс в Сталинграде.

Получив «пару» и проведя в «дурбате» законные 3 дня, Глист прибыл на пересдачу. Экзамен снова принимали те же две литераторши, от чьих рук Глист пострадал. Он их уже ненавидел, но делать было нечего.

Ему попался Лермонтов (что-то о гражданской позиции поэта) и Маяковский (сатирические произведения Клоп и Баня, так было написано во втором вопросе билета).

«Первый вопрос я знал неплохо», – рассказывал впоследствии Глист.

«На него и была вся надежда, так как ни про какие произведения Маяковского я и слыхом не слыхивал. Думал, может, пожалеет, зараза, поставит троечку…»

«Прочел я этой вобле сушеной «Белеет парус одинокий», рассказал про дуэль лермонтовскую, обложил Николая 1-го с Бенкендорфом разве что не матом. Что ей ещё-то надо?! Нет чтобы тройку поставить…. Говорит, «ну, по первому вопросу – очень слабо, переходите ко второму!»

Из сатирических произведений Маяковского Глист твердо знал, по его собственным словам, только бессмертное четверостишье:

 
«Я лежу на чужой жене,
Одеяло прилипло к жопе,
Штампую советские кадры стране,
Назло буржуазной Европе!!!»
 

После некоторого размышления Глист решил воздержаться от этой цитаты и попытаться сказать «по второму вопросу» что-нибудь «юморное», раз уж произведение – сатирическое, а он его совершенно не читал и понятия не имеет о чем там речь.

«Главная мысль этого сатирического произведения,» – начал Глист свою речь, даже не представляя что, вообще-то, произведений два – «Клоп» и «Баня», —

«Это: мойтесь в бане – клопов не будет!!!»

И тут литераторша «впала в экстаз» и затряслась в неудержимом смехе. Глист, пораженный реакцией на свою не самую оригинальную шутку, подхалимски подхихикивал, размышляя о причинах столь удивительной реакции.

Литераторша периодически успокаивалась, потом – смотрела на свою подругу, которая сидела чернее тучи, и опять начинала хохотать. (Потом выяснилось, что подруга полжизни писала и недавно защитила кандидатскую диссертацию по влиянию как раз этих произведений поэта на моральный облик строителей коммунизма).

Окончательно успокоившись, литераторша поставила Глисту «тройку за находчивость», к его великой радости.

Маяковского у нас почему-то особенно любили. Широко цитировались такие его строчки:

 
«Вы любите розы?!
А я на них – ссу!!!
Стране нужны паровозы!
Марки СУ!!!»
 

Или слегка переделанный диалог:

 
«Крошка сын к отцу пришел.
И спросила Кроха:
«Что такое «хорошо»?
И что такое «плохо»?»
Убедительный ответ
Получила Кроха:
«Если выпил хорошо – Значит: утром – плохо!
Если утром хорошо
Значит: выпил – плохо!!!»
 

Классовое чутьё поэта революции демонстрировали другие его популярные строки:

 
«Дрянь!
И Петя и родители!
Внешний вид их – отвратителен!
Так что ясно и ежу:
Этот Петя – был БУРЖУЙ!!!»
 

Полное недоумение вызывали у нас также и строчки Льва Ошанина, песню которого нас, с подачи Гиббона, заставляли разучивать и петь: