Текст книги "Правдивые байки воинов ПВО"

 
«Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой —
В горе, в надежде и радости.
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!»
 

Мы посмеивались над этими странными словами уважаемого поэта.

В соседней группе нашего взвода сдавал литературу курсант Бажов. Это был здоровенный кряжистый парень, внешне похожий на артиста, игравшего заряжающего экипажа гвардии лейтенанта Малешкина, в замечательном фильме «На войне, как на войне». Только моложе, конечно, был наш Шура Бажов.

Здоровья у него было – хоть отбавляй. Бажов легко несколько раз подтягивался на перекладине, вися на одной руке и держа в другой двухпудовую гирю. Ещё он прекрасно играл на баяне «Брызги шампанского», отлично фотографировал и вообще был хорошим парнем. Деревенское детство Шуры и армейская юность (а он поступил в училище из армии, солдатом) плохо повлияли на его эрудицию и начитанность. Литература была для Бажова непреодолимым препятствием. На экзамене ему достался «Вишнёвый сад» А. П. Чехова. Разумеется, Бажов не имел ни малейшего представления о содержании этого шедевра.

К ответу Шура подошел нестандартно. Зачитав вопросы билета, он тяжело и надолго задумался.

«Отвечайте, товарищ курсант!» – прервала литераторша затянувшуюся паузу.

«Я в армии служил!» – угрюмо сообщил ей Бажов и снова погрузился в свои тяжкие думы.

Литераторша, поняв, что больше Шура ей ничего про «Вишнёвый сад» не скажет, поинтересовалась: «Ну, хорошо, вы вообще-то у Чехова что-нибудь читали?!»

Бажов посмотрел на неё затравленным взглядом («вот же привязалась стерва!») и вдруг встрепенулся. Лицо его озарила счастливая улыбка: «Читал, читал! Про собачку! Название только не помню!» – и, не дав литераторше опомниться, начал торопливо пересказывать ей содержание тургеневского рассказа «Му-му».

Не выдержав этого надругательства над классиками отечественной литературы, экзаменаторша не только вкатила ему «двойку», но и затаила злобу на «служивого».

В «дурбате», куда и загремел Бажов после этого, он пробыл дольше всех, осуществив несколько бесславных заходов на пересдачу экзамена. В конце концов, при помощи Жоры, лично прибывшего на поклон к литераторшам, ему поставили заветную «троечку».

С Бажовым был ещё один знаменитый случай. Несмотря на своё исполинское здоровье, он частенько числился больным. А может, и была у него какая-то «нутряная» болезнь, судить не берусь. Внешне это никак не было заметно. В народе о таких мужиках говорят: «О лоб его можно молочного поросёнка бить».

Во всяком случае, Шура постоянно получал так называемое ДП: «доппитание» – кусочек масла (20 грамм) и 100 граммов молока на ужин. Это вызывало здоровое чувство зависти у окружающих, и особенно у тех, с кем он сидел за одним столом. А сидели мы в курсантской столовой комфортно: за столиками на четверых. В столовой счастливчики, получавшие доппитание, подходили за ним самостоятельно к «амбразуре» выдачи и возвращались за свои столики, к остальным товарищам, ужинать.

В один прекрасный вечер Бажов прибыл на ужин и пошел за ДП. По какой-то причине им поначалу выдали только кружки с молоком, предложив подойти за маслом попозднее. Шура поставил кружку со своим молочком на стол, скушал ужин и пошёл обратно к амбразуре за маслицем. Он любил завершить свой ужин, запивая молоком кусок белого хлеба с законным дополнительным маслом!

А сидел Шура за одним столиком со своими товарищами: заместителем командира взвода сержантом Васей Жиляевым и курсантом Мишей Семикозловым.

Глядя на Бажова, отправившегося за маслом к раздаче, Миша Семикозлов стал рассуждать о том, как несправедливо устроен мир. Такому здоровому бугаю, как Бажов, положено ещё и ДП, а нормальным курсантам (а Миша был довольно субтильного телосложения) – хрен от Петра Великого.

Вася, слушая это стенания Семикозлова и будучи большим шутником по складу характера, вдруг предложил Мише: «А ты – возьми, да выпей его молоко. Хватит ему на сегодня и одного масла!» Сказано это было в шутку, но Миша воспринял её как приказ командира, и залпом выпил бажовское молоко.

Тут и Шура вернулся. Сев за стол, и намазав масло на свой кусок белого хлеба, Бажов откусил пол-ломтя и взял кружку, чтобы запить ДП молочком, как он привык. Да не тут-то было.

Убедившись, что кружка пуста, Бажов проглотил всухомятку хлеб и грозно спросил у товарищей: «А где моё молоко?»

Повисла гнетущая тишина. Шура повторил вопрос, сверля взглядом каждого.

«А я его выпил!» – с наигранной бодростью сообщил Семикозлов.

«Как выпил?!! Оно же моё!!!» – спросил Миша с неизмеримой скорбью в голосе.

«Взял да всё и выпил! Мне Жиляев разрешил!» – предъявил Миша главный козырь.

Бажов не обратил на него никакого внимания: «Так значит, моего молока больше нет?!»

«Нет!» – подтвердил Семикозлов.

«Ну, тогда я его из тебя вылью!!!» – взревел Бажов. В мгновенье ока он вскочил из-за стола, схватил Мишу за ремень, перевернул его вверх ногами и начал трясти с таким остервенением, что если бы не подоспевшие товарищи во главе с Васей Жиляевым, то Бажов вытряхнул бы из Миши не только молоко, но и душу.

После того, как инцидент был исчерпан, страсти постепенно улеглись. Однако никто и никогда больше не прикасался к Шуриному ДП.

На экзаменах бывали и совсем тяжелые случаи.

Толя Улогай сдавал политэкономию и тонул безнадежно, как торпедированный фашистский лайнер «Вильгельм Густлов».

Ему занесли «бомбу», т. е. написанные кем-то ответы на вопросы билета.

Толя оживился, прочел полученную «сокровищницу мыслей» и отправился отвечать.

Экзамен принимал начальник кафедры политэкономии полковник Темиров, мужик умный и строгий.

Толя зачитывал текст «бомбы» со своей характерной «плачущей» интонацией. Темиров угрюмо его слушал, понимая, что от этого сержанта открытий в политэкономии ждать бесполезно.

Толя, читая какое-то длинное предложение, вдруг упомянул «рыбочные цены».

«Какие – какие цены?!» – изумился Темиров.

«Рыбочные!» – твердо повторил Толя, чувствуя, что этот вопрос не к добру.

Тогда мы еще не знали трудов великих политэкономов «гайдаровского разлива», поэтому словосочетание «рыночные цены» ассоциировалось в народе в основном с ценами на колхозном рынке и было малопопулярным. Бедняга Улогай о таких ценах – вовсе не слышал и думал, что речь в билете идет о ценах на рыбу.

«КАКИЕ ЦЕНЫ???» – уже грозно переспросил Темиров, чувствуя глумление над любимым предметом.

«Рыбочные…» – снова сказал Толя дрожащим голосом и, видя реакцию Темирова, выдал плаксиво: «Здесь так написано!!!».

Очень оригинально сдал немецкий язык Ефрейтор Юрьев. За два года учебы он освоил, с грехом пополам, «гутен таг и зер гут». Идти с таким багажом знаний на экзамен было бы самоубийством, и Юрьев кинулся в ноги Жоре, который ему почему-то симпатизировал. Однако это не мешало Жоре регулярно «подкалывать» Ефрейтора, имевшего небольшое брюшко: «Юрьев! У тебя – начинается „зеркальная болезнь“!!!» на каждой физподготовке.

Жора зашел вместо Ефрейтора на экзамен последним и о чем-то долго смеялся с «немкой». Мы решили, что они вспоминают подвиги юности. Потом вызвали на экзамен Ефрейтора. Через минуту он вышел, исчерпав, видимо свой словарный запас.

Еще минут через 15 вышел Жора.

«Дааа, Юрьев… Я и не знал что ты такой болван в немецком!» – молвил он принародно.

«На твою зачетку! Это она МНЕ тройку поставила, понял?! Всегда мне женщины „пятерки“ ставили, а тут еле тройку выпросил!» – сообщил он нам и убыл восвояси. Ефрейтор был на седьмом небе от счастья.

Лучшим завершением главы, посвященной учебе, служат слова, сказанные неизвестным летчиком на зачете по марксистко-ленинской подготовке (была такая наука для офицеров, некогда).

Сдавал «летун» зачет и показал нулевые знания, ну ничегошеньки сказать не смог. «Двойки» ставить было не принято, старались «натянуть троечку» всем.

Стала ему комиссия намекать, вспомни, мол, хоть какие работы дедушки Ленина ты изучал и знаешь.

«Летун» тоже не хотел неприятностей, поднапрягся, и его осенило: «Вспомнил! Вспомнил работу Ленина, которую изучал недавно!!!»

«Ну-у-у! Называй!» – повеселела и комиссия.

«Друзья! Что вы делаете с народом!!!» – блеснул летчик знанием трудов классика.

«Этот стон у нас песней зовется…»

Велика роль песни в армейской жизни! Песни бывают разные: грустные и шуточные, лирические и военные, блатные и романтические. Но больше всего у нас ценились – весёлые. Испокон веку строгость армейских порядков смягчали песней.

Впервые нам спели песенку еще «на абитуре», в ходе нашего поступления в училище. Она почему-то оставила заметный отпечаток в памяти. Мы сдали очередной экзамен, как ленинградцы, были «пока что» отпущены домой, и шли к электричке. Настроение у всех было разное, в зависимости от полученных баллов.

И тут Валера Ямченко увидел у кого-то на КПП гитару, выпросил ее и спел нам один куплет, яростно вращая глазами:

 
«А как у нас, а как у нас
А развалился унитаз!!!
А все соседи стали плакать…
А как теперь мы будем какать?»
 

После чего отдал гитару владельцу и удалился с чувством выполненного долга, оставив нас в немалом изумлении… Судьбы несчастных соседей мы так и не узнали.

Валера получил после этого исполнения почетное наименование «Акакунас».

Мы тогда много пели: в строю, в курилках, в компаниях, на вечеринках. Всегда и везде песня имела свою прелесть и играла свою роль.

Были официальные, исполняемые строем по команде песни. Они быстро надоедали и «набивали оскомину», хотя под настроение и их пели красиво.

Помню как лихо выводила Первая батарея:

 
«Пускай враги грозят войной,
Но мы пройдем спокойно глядя.
Уверен я (Раз-Два!) (Давал тут «счет» «под размер» их старшина)
На каждый яд (Раз – Два!), (он же),
Имеем мы противоядье!!!
 

Звучало здорово.

Мы неплохо пели «Ладогу» и песню про панфиловцев:

 
«Стояла в поле злая осень,
С деревьев падала листва,
Их было только двадцать восемь,
А за спиной была Москва
На них чудовища стальные
Ползли, сжимая полукруг,
«Так защитим Москву родную!»
Сказал гвардейцам политрук
И все решили за Клочковым:
«Умрем, но немцам не пройти!»
И вот уже в огне багровом
Пылают танки на пути!»
 

Немудреные слова этой песни в хорошем исполнении «трогали за душу» (тех, конечно, кто любил песни и умел их слушать…).

Был в училище и полуофициальный гимн – песня, сочиненная во время нашей учёбы, подполковником, преподавателем с какого-то спецкурса.

Слова в ней были неплохие, но очевидность «госзаказа» ее написания и то, что нас, по команде Гиббона, заставляли ее разучивать, плохо сказались на ее популярности в курсантских рядах в то время.

Да и некоторые слова резали слух:

 
«Сегодня мы – еще курсанты,
Идем с конспектами в руках..»
 

Ни с какими «конспектами в руках» мы вовсе не ходили. Тетрадочки с конспектами носили не в руках, а в полевых сумках.

Мы пели эту строчку так:

 
«Идем с лопатами в руках…»
 

Вот это – было святой правдой: копать и строить приходилось очень много. И строи батарей с лопатами на плечах были повседневным явлением.

Существовал даже анекдот на эту тему:

«Выпускник училища прибывает «в войска», где его радостно встречают начальники.

«Ну, лейтенант, училище окончил, молодец! Что умеешь делать?»

«Могу копать…» – отвечает выпускник мрачно.

«Хорошо… А что еще можешь?!»

«Могу не копать!!!»

Куда большей популярностью в наших кругах пользовалась песня «ГореловО» неизвестного автора.

Она исполнялась на мотив знаменитой песни Ю Визбора «Охотный ряд»

Вот ее – мы любили, и именно она и была реальным гимном училища в курсантской среде:

 
«Нажми, кондуктор, на тормоз, наконец!
С перрона музыка доносится в окно,
Слезайте, граждане, приехали, конец!!! (тут обычно рифмовали более озорное словцо)
ГореловО, ГорреловО!!!
 
 
Стоят казармы – все из кирпича!
И старый пруд протух давным-давно,
А мы идем с тобой в казармы ПВО,
В ГореловО, в ГореловО!
Встречали здесь случайных мы подруг,
На КПП ведь их всегда полным – полно,
Они приходят и уходят как-то вдруг
В ГореловО, в ГореловО!
Матчасть здесь будет небо ковырять,
Построят нам, быть может, новое кино.
А комиссарами мы будем вспоминать
ГореловО! ГореловО!
 

И сейчас, спустя 25 – 30 лет после окончания училища, ее поют «гореловцы» на своих вечеринках…

Очень широкую известность имела и песенка про «Стаж» – так мы называли стажировки в войсках. Её исполняли на блатной мотивчик из «Джентельменов удачи»:

 
«Колеса веселей стучат, звенят – налей!
Так дайте мне глубокую посуду!
Сегодня я напьюсь, а завтра – похмелюсь,
А если не напьюсь – то гадом буду!!!
Так что ж, друзья – пора, пускай нас ждет «дыра»!
Сегодня лишь в вине одном – отрада,
Прощай, родной комбат и город Ленинград,
Нам кроме «стажа» ничего не надо!
………………………………………
 
 
Нас ждет нелегкий труд, нас комары сожрут,
Вы дома не увидите отныне!
Но спросишь у ребят: «Комар, или комбат?!»
И комары – покажутся родными!!!!»
 

Авторство этих песен молва приписывала (не знаю, насколько обоснованно) уникальному курсанту Мише Вепринцеву. Он славился тем, что был очень талантлив («и поэт и художник и музыкант», как в известной песенке говорится), но являлся жутким разгильдяем, «самовольщиком» и любителем женского пола. Ему многое прощали за его таланты.

У Миши, на четвертом курсе, был роман с пионервожатой из гореловской школы. Однажды рано утром Миша возвратился из «самоволки» в родное училище, прихватив, для смеха, знамя школьной пионерской дружины.

На завтрак батарея шла под этим знаменем, которое впереди строя гордо нес Миша. И надо же, как раз мимо нее проезжал на службу генерал Стукалов (первый начальник училища).

Старшина батареи, при виде генеральской «Волги» скомандовал: «Смирно, равнение налево!!!» и батарея пропечатала шаг мимо остановившегося генерала.

«Что за знамя?» – спросил потрясенный Павел Иванович.

«Гореловской пионерской дружины!!» – бодро отрапортовал Миша.

«Кто знаменосец?!» – грозно поинтересовался Стукалов.

«Курсант Вепринцев!!!» — представился Миша по всей форме.

«Старшина, комбата – ко мне в кабинет!» – махнул рукой генерал и уехал в штаб.

Большой популярностью пользовалась ещё одна «переделка» популярной тогда песни:

 
«Я сегодня до зари встану,
На зарядку побегу – строем.
Что-то странное со мной стало – Слишком много я канав рою…
А курсантская жизнь – пахнет горечью,
Кто-то к койке примёрз у стены…
Просыпаемся мы, и грохочет над полночью,
То не гроза – это голос жлоба-старшины!
 
 
Бьют дождинки по груди впалой,
Для начальства три км – мало,
Даже не был я знаком с парнем,
Прохрипевшим: «Я умру, мама!»
Кто-то в мойке погиб, завалило тарелками,
Кто-то к койке примёрз у стены…
Просыпаемся мы, и грохочет за стенкою,
То не гроза – снова голос жлоба-старшины!
 
 
Обещает быть комбат – добрым,
Только будет ли – вот кто знает?
Нас осталось человек сорок,
Да и те, поди, помрут к маю…
А курсантская жизнь – пахнет горечью,
Кто-то к койке примёрз у стены…
Просыпаемся мы, и грохочет над полночью
 
 
То не гроза – это голос жлоба-старшины!
 

В курилках в большой моде были, как ни странно для «партийного ВУЗа» – (еще одно любимое выражение Делегата), белогвардейские песни.

Уже в 75-м году была широко известна у нас песня про поручика Голицына, у которой существовало несколько вариантов слов.

(На ее авторство претендует господин Звездинский, распевавший ее якобы, в кабаке для «золотой молодежи» тех лет… Не берусь спорить с этим вариантом авторства, знаю только что в таких кабаках никто из наших не бывал, но мы уже тогда пели несколько куплетов, которых ни Звездинский, не Малинин не исполняют по сию пору):

 
«А помнишь, поручик – зеленые елки
И стук топора у излучин реки…
Папаша с разъезда на синей двуколке
И сено с покоса везут мужики…»
 

Или еще:

 
«Ты помнишь, поручик суровые лица…
И сам император застыл, как струна…
А может – вернемся, поручик Голицын,
Зачем нам, поручик, чужая страна…»
 

Меня всегда удивляло в исполнении Звездинского: «Корабль „Император“ застыл как струна» неудачное сравнение корабля с застывшей струной.

Было что-то в этих «белогвардейских» песнях настоящее, утраченное с крахом старой русской армии, о чем тосковали наши души.

Честь превыше жизни, верность, благородство – не пустые слова для военного сердца. И тут идеология отступала перед красотой слов и мыслей.

Вот несколько куплетов из тех песен, что бередили наши души:

 
………………………………….
«Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,
Чтоб в последней атаке себя – не жалеть
И присяга – верней и молитва – навязчивей,
Когда бой безнадежен и чуда – не жди.
Ты холодным штыком моё сердце горячее
Не жалея мундир – осади, остуди…»
………………………………………………
 
 
«Зачем в рассвете лет,
Познавши толк в уставе
Не в свой сыграл я цвет,
На масть не ту поставил.
Могил полны поля,
Витает сизый порох.
От белых стен Кремля,
До белых скал Босфора
 
 
Не лучше ли с «чекой»
Мне было бы спознаться,
К родной земле щекой
Последний раз прижаться.
Стать звоном ковыля
Среди степного сора
От белых стен Кремля
До белых скал Босфора».
 
 
………………………………………..
«Господа юнкера,
Кем вы были вчера,
Без лихой, офицерской осанки?!
Можно вспомнить опять,
Ах, зачем вспоминать,
Как ходили гулять по Фонтанке…
 
 
Наша жизнь – не игра,
В «штыковую» – «Ура-а-а»!!!
Замерзают окопы пустые…
Кем вы были вчера,
Господа юнкера,
Да и нынче вы все – холостые…»
 

Даже сейчас мороз продирает по коже от таких слов…

Потом мы узнали, что написал Городницкий, а что – Окуджава, а тогда это все была для нас «белогвардейская тематика».

Пелось это все совершенно открыто, и никто нас за такое увлечение не ругал, как ни странно.

Широкой известностью пользовалась и слегка переделанная старая песня суворовцев:

 
«Если в армии не был, то и жизни не видел.
Эту песню простую тебе не понять.
Нас растили бураны, пеленали метели,
И приклад автомата мог нас только ласкать
 
 
Незнакомые дяди грубо брали за ворот,
По ночам заставляли нас полы натирать,
А еще месяцами не пускали нас в город,
Все учили науке – самолеты сбивать»
 
 
Хорошую песню пел Валера Самосвалов:
 
 
«Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули – Всегда стрелял без промаха комбат
Упали парни, ткнулись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперёд.
За этих двух комбата – кто осудит?!
Лишь тот, кто не ходил на пулемёт
 
 
Потом в землянке, полковой, у штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что смертью храбрых пали их сыны…
 
 
И сотни раз в глухой деревне людям
Письмо читала плачущая мать,
За эту ложь комбата – кто осудит?!
Никто его не смеет осуждать…»
 

Никогда потом я её не слышал…

Но, вернемся к забавным случаям с песнями.

В училище было строго-настрого запрещено носить усы даже офицерам (про курсантов – вообще речь не шла).

За этим запретом лично следил Васильев, и он выполнялся неукоснительно.

По приезду из летнего отпуска на 3-й курс нас ждал сюрприз: комбат Первой батарей старший лейтенант Паштет прибыл из отпуска с усами!!! Это было настолько необычно, что весть об этом облетела весь дивизион и стала основой различных слухов и пересудов в нашей среде. Паштета вызывали Комдивка с Изюминкой и о чем-то разговаривали в кабинете на повышенных тонах, но он вышел от них с усами и гордо поднятой головой.

Затем Паштет, впервые построивший свою батарею после отпуска, захотел было объясниться со своими «орлами» на эту тему и задал перед строем вопрос: «Вы, наверное, хотите знать, почему у комбата усы?!»

Но первобатарейские «орелики» еще не отошли от отпуска и зашумели из строя, требуя отправки на обед. Паштет как-то смутился и не стал объясняться с подчиненными по столь деликатному вопросу.

У столовой строи батарей встречал сам Васильев!!!

Увидев усатого Паштета, он изменился в лице и дал команду: «Старший лейтенант Паштанов, бегом КО МНЕ!!»

Паштет «рысью» подлетел к полковнику. Расстояние было большое, и деталей короткой беседы мы, к сожалению не слышали.

Паштет отдал честь и опрометью метнулся куда-то от Васильева.

Мы пошли на обед.

После обеда было дивизионное построение. Второй сенсацией дня было то, что на него Паштет прибыл уже БЕЗ усов!!!

Его мы встретили свистом и смехом.

Паштет сделал вид, что такая реакция к нему не относится.

«Вы, наверное, хотите узнать, почему комбат сбрил усы?!» – снова обратился Паштет к своим балбесам. И снова их реакцией был общий гомон и шум, лейтмотивом которого было, что всем, мол, «до лампочки» твои сбритые усы.

Паштет снова смутился и не стал развивать скользкую тему.

Комдивка дал команду отправить людей на самоподготовку.

«Строевым!!!» – традиционно подстегнул он комбатов.

«И с песней, с песней!!!» – также ожидаемо затрубил Изюминка.

И тут первобатарейские охламоны дали песню!

«Безусые комбаты ведут своих орлят!!!» – грянули паштетовские подчиненные под наш хохот.

Надо все же сказать несколько слов про Первую батарею и ее комбатов. Вход в наши батареи был общим, и мы были с ними как-то ближе, чем с Третьей батареей, которая жила на 3-м этаже и имела «свой» вход.

Первым комбатом Первой батареи был капитан Туча. Любимым словом, которым он любил охарактеризовывать состояние внутреннего порядка в батарее было: «срача».

Это было созвучно его знаменитой (по «Небесному тихоходу») фамилии, и Туча получил кличку «Капитан Срача».

Срача прокомандовал батареей около года, и убыл в Москву. За него остался молодой лейтенант Прокофьев, полностью разложивший в ней дисциплину. К началу второго курса Первая батарея была слабоуправляемой и фонтанировала различными нарушениями.

Для того чтобы «подтянуть галстук» срачевской вольнице, к ним и назначили комбатом Паштета. Он очень старался, но до конца вышибить дух анархии из своих махновцев не смог.

Мы Паштета уважали. Он был отличный спортсмен, строевик и неплохой мужик, не чуравшийся черновой физической работы. Когда зимой мы убирали снег, единственным комбатом, который сам таскал огромные снежные кучи вместе со своими курсантами по плацу – был Паштет.

Однажды он чуть не пал смертью героя из-за своей привычки показывать личный пример.

На зарядке, которую он тоже любил проводить вместе с батареей, Паштет решил показать народу технику метания ручной гранаты на дальность (был тогда такой норматив). Для тренировки этого упражнения в спортгородке стоял тренажер, представлявший собой две трубы (маленькая и высокая), между которыми под углом градусов в 50 был натянут стальной трос, а к нему на «ушке» приделан макет гранаты, граммов 400 весом.

Суть упражнения была в том, чтобы швырять по тросу гранату вверх. Если хорошо кинуть, граната должна удариться о верхний конец трубы и съехать по тросу вниз к маленькой трубе.

Это сделать было не так просто. Тяжелая граната плохо скользила по тросу. До самого верха ее могли добросить единицы. Вниз же она съезжала исправно и громко била по нижней трубе.

Паштет решил показать своим, «как надо» бросать гранату на этом чудо-тренажере. (Он действительно ловко это делал).

Построив батарею, он раза три легко добросил гранату до верха.

Однако первый же вызванный им курсант не справился с заданием.

Паштет разозлился.

«Смотрите все внимательно, показываю ПОСЛЕДНИЙ раз!!!» – произнес он сакраментальную фразу, не подозревая, что недалек от истины.

Паштет снова сделал резкий бросок, граната звякнула о верхний край трубы и заскользила вниз, набирая скорость.

Паштет развернулся к строю и не сделал шаг от троса, как бы следовало…

«Все видели?!» — спросил Паштет.

А вся батарея в этот момент, как завороженная, смотрела на гранату, скользившую по тросу прямо на лысую паштетскую голову.

«ХРЯСЬ!!!» – раздался сухой стук, и Паштет, как подкошенный, рухнул на землю.

Тут, конечно, все забегали и запричитали, Паштет был торжественно отнесен в санчасть и перевязан. Голова комбата оказалась крепкой. Он отделался здоровенной шишкой, небольшим рассечением кожи, и ходил дней 5 с перевязанной бинтами головой.

Очень популярной тогда, на некоторое время, у нас стала старинная революционная песня про Щорса:

 
«Голова обвязана, кровь на рукаве,
След кровавый стелется по сырой траве
Ээээээээээээээ=эй! По сырой траве!»
 

Самозабвенно ревели курсанты, исполняя её.

Мы любили петь старые солдатские песни из бессмертной книги про бравого солдата Швейка, особенно когда попадали в кухонный наряд на «Балтику».

Для поднятия духа при виде гор алюминиевых мисок, кружек и бачков, которые надо было вымыть в тех водах, кто-нибудь солировал :

 
«Он пушку заряжал!
Ой, ладо, гей люли!!! (подхватывали остальные нарядчики истошными голосами)
И песню распевал!
Ой, ладо, гей люли!!!
Снаряд вдруг принесло!
Ой, ладо, гей люли!!!
Башку оторвало!
Ой, ладо, гей люли!!!
А он все заряжал!
Ой, ладо, гей люли!!!
И песню распевал!
Ой, ладо, гей люли!!!
 

И помогало, работать становилось веселее.

Другая «швейковская» песня была очень популярной среди официанток столовой, которые приходили послушать наши «концерты»:

 
«Жупайдия, жупайдас!
Нам любая девка даст!
Даст, даст, как не дать
Почему бы ей не дать!
Даст нам по два поцелуя,
Не кобенясь, не балуя!
Даст, даст, как не дать!
Почему бы ей не дать!!!»
 

Честное слово, сравнивая эти слова, которые тогда считались слегка хулиганскими, с нынешними «текстами» песен, звучащими день и ночь по всем радиоканалам, дивишься их остроумию и целомудрию.

Сравните, к примеру: «ты целуй меня везде, я уж взрослая уже», что поет здоровенный толстый мужик, или «гуляй Россия и плачь Европа, у меня самая красивая попа», исполняемая молодой мамой. И это – далеко не самые «крутые» слова, исходящие в эфире от нынешних шоу-бизнес деятелей.

В целом, музыкальные способности и голоса большинства современных «звездунов и звездулек» эстрады исчерпывающе оцениваются популярной, в нашей юности, фразой: «с таким голосом – сидеть на „очке“ и кричать „ЗАНЯТО“!!!»

Как красиво умел петь песни Володя Овсянников! Звучный мужской голос, отточенная манера исполнения всегда приносили ему успех.

Очень здорово у него получалась шуточная курсантская песня (переделанная из какой-то студенческой на наш лад) Речь в ней шла от имени жены курсанта к их сыну:

 
«Спи, мой черноглазый, поскорее засыпай,
Спит давно, наверное, твой папа разгильдяй…»
 

Дети и семьи, особенно на младших курсах, были редкостью, но песенку эту всё равно любили:

 
«Скоро ты научишься начальство обходить,
И имея двойки в увольнение ходить,
Как эпюры строить, как зачёт спихнуть,
От большой уборки «сачкануть».
 
 
Но чтобы это всё понять,
Надо лишь курсантом стать,
Папа это знает, папа понимает,
Только был отбой, и нужно спать!
Был твой папа на дровах, на угле,
По три раза в месяц он стоял на КПП,
И свою винтовку – папа чистил ловко
В мрачной коридорной полутьме
Но чтобы это всё понять,
Надо лишь курсантом стать,
Папа это знает, папа понимает,
Только был отбой, и нужно спать!»
 

Умение, при необходимости, мгновенно засыпать, осталось у многих из нас на долгие годы, как память нашей курсантской юности.

Были в нашем репертуаре и более разудалые песенки, пришедшие в него из дворовой юности:

 
«А по прямой, извилистой дороге,
Сразу через горы, напрямик.
Ехали четыре инвалида,
Вёз их безколёсный грузовик!
А за рулём – у них сидел безрукий,
А безногий – жал на тормоза,
Им слепой указывал дорогу,
А дурак – сигналы подавал
Вдруг из леса – выскочила банда,
Грузовик пришлось остановить,
Тут немой глухому что-то крикнул,
Лязгнул, пискнул, скрипнул,
А безрукий – вскинул дробовик.
 
 
Раздалися выстрелы слепого
И упало несколько ханыг,
Остальные – в страхе разбежались,
А безногий – бросился ловить!!!»
 

(Давно мне кажется, что второй куплет этой песенки очень точно характеризует многолетний способ управления нашей страной.)

Очень известной тогда у нас была песенка, исполнявшаяся на мотив «Голубого вагона», из популярного в те годы мультика:

 
«Ядерный грибок весит, качается,
Под ногами плавится песок…
Ах, как жаль, что эта жизнь кончается,
Вот бы протянуть ещё часок!
Скатертью, скатертью дифосген стелется
И забирается под противогаз.
Каждому, каждому в лучшее верится,
Падает, падает ядерный фугас!
Может, мы обидели кого-то зря:
Сбросили семнадцать мегатонн,
Так пускай пылает и горит земля
Там, где был когда-то Вашингтон!!!
Скатертью, скатертью дифосген стелется
И забирается под противогаз.
Каждому, каждому в лучшее верится,
Падает, падает ядерный фугас!
Может, и обидели врагов мы зря:
Календарь – закроет этот лист!
Но агрессора щадить никак нельзя,
Жми сильней на кнопку, КОММУНИСТ!!!»
 

Последняя строчка всегда исполнялась с особым напором и настроением под смех слушателей.

Интересную переделку известной песни времён гражданской войны, спустя несколько лет после окончания учёбы в училище, сообщил мне мой друг Сашка Хроничев. Он был адьютантом Члена Военного Совета Армии, и был поражен тем, что супруга Члена в подпитии любила исполнять легендарный «Марш кавалеристов» в такой редакции:

 
«В ондатровой буденовке, парам-пам-пам…
И командира нашего зовут: «Абрам»…
 

А вот самую замечательную песенку – переделку исполнял Коля Рогожин. На мотив народной «Вот мчится тройка удалая» он пел незабвенное:

 
«По степи зноем опалённой,
Среди высоких ковылей…
Семён Михайлович Будённый
Скакал на сивой кобыле
Он был во кожаной тужурке,
Он был во кожаных штанах,
Он пел народну песню «Мурку»,
Сам – со слезою на глазах
И в месте том, где эта Мурка-
Уже убитая была…
Была в слезах его тужурка,
Навзрыд рыдала кобыла!!!
 

Успех у этой песни всегда был потрясающим.

Вообще-то у нас был в моде юмор и Швейка и Козьмы Пруткова:

«Удивляется вся Европа, какая у Вайнера обширная шляпа» – регулярно сообщали мы сержанту Вайнеру, у которого «шляпа» действительно имела грандиозные размеры. Он злился, но против классика не попрёшь…

«Ай, фирли фить, тюрлю тю-тю,

А у нашего майора задница в дегтю!» — звучало в адрес Грабара (но так, чтобы он не слышал, конечно).

«При виде исправной амуниции – как презренны все конституции» – Эта мысль К. Пруткова в год принятия брежневской конституции звучала злободневно и остро.