Текст книги "Правдивые байки воинов ПВО"

Витя СКР

Витя возглавил первый взвод после того, как Хиля назначили нашим комбатом. Если Хиль справлялся со своими воспитанниками без особого труда, то Вите пришлось туговато.

Сыграло свою роль и то, что лейтенант Цукатов (это Витина фамилия) был новоиспеченным выпускником, и всего на пару лет нас старше, и то, что мы повзрослели и «оборзели» слегка, и то, что на фоне колоритного Хиля Витя смотрелся бледно во всех отношениях.

Витина нижняя челюсть была заметно выдвинута вперед, что давало повод при нем вспоминать анекдот про двух обезьянок, сидевших на пальме под тропическим дождем:

У первой нижняя челюсть торчала вперед, и она спрашивает у соседки:

«Тебе вода в рот не затекает?»

У второй вперед выступает верхняя челюсть, и она отвечает:

«А с чего бы ей затекать?!»

Эту несчастную воду, затекавшую в челюсть, бедному Вите вспоминали не раз…

Само знакомство его со своим взводом началось с того, что он решил то ли скомандовать «Равняйсь, Смирно!», то ли что-то сказать, но получилось: «СКРРР!», после чего Витя смутился и замолчал.

Это слово «СКР» и стало его кличкой.

Он не всегда выговаривал букву «р», как следует, и многие его слова нас изрядно смешили.

Первое представление нового командира своим подчинённым в армии вообще играет большую роль. Офицер может произвести благоприятное впечатление на своих подопечных, или «сесть в лужу» неожиданно, основательно и надолго.

Серёга Мечнев рассказывал, как им уже на 3-м курсе представляли нового командира взвода, прибывшего в училище «из войск». Курсанты к тому времени уже год были без своего взводного командира (который ушёл в другую батарею, на повышение) и изрядно «подразболтались», разумеется.

Видимо, вышестоящие командиры рассказали это новому взводному, и потребовали от него как следует «закрутить гайки». Взводный и подошёл к своему вступительному «спичу» с «усердием не по уму».

Серёга рассказывал: «Мы уже привыкли к вольной жизни, конечно. Тут нам сообщают, что из войск прибыл наш новый взводный командир. Все, конечно, поднапряглись, что это за человек, чего от него ждать и с чего он начнёт свою полководческую деятельность.

Построили нас, как полагается. Замкомвзвода доложил комбату, радом с которым стоял коротышка – лейтенант со значком «Внук Ученого» на груди.

Комбат представил его в качестве нашего командира взвода, назвал его труднопроизносимую татарскую фамилию, потребовал «любить и жаловать» и удалился в канцелярию.

Мы смотрим на взводного, он уставился на нас.

Потом как выдаст: «Я вас всех в баганий гог свегну!!!»

(Новоявленный коротышка – взводный неожиданно оказался ещё и картавым, как и наш Витя СКР).

Хохот был такой, что комбат даже выскочил из канцелярии посмотреть, что случилось.

Нечего и говорить, что этот «баганий гог» взводному вспоминали когда надо и не надо, при каждом удобном случае…

Тогда Делегат потребовал, чтобы строи батарей ходили по училищу только под барабанный бой, что вызывало у нас страшное недовольство.

Чуня, которого Хиль назначил барабанщиком, старался под разными предлогами «забыть» барабан в казарме.

СКР, когда это замечал, очень смешно причитал: «БаДабан!!! БаДабан забыли!!!» Одно время мы его и звали «БаДабаном», но «СКР» оказалось короче и привычнее.

Как – то раз Комдивка наорал на «СКРа» за какое-то прегрешение его подчиненных и пообещал, что Витя получит «старлея», когда фикус в кабинете Комдивки вырастет до потолка. Это стало «притчей во языцех».

Когда надо и не надо Вите советовали чаще поливать комдивский фикус, чтобы он скорее вырос до потолка.

«Вот, через год стаДлея получу…», – неосторожно помечтал Витя, и стал «стаДлеем» в устах подчиненных на некоторое время.

Взвод у Вити был не простой: и если одна группа (21-я) состояла из обычных курсантов, то вторая (22-я) группа его взвода на 2/3 была укомплектована «позвоночными» (по меткому хилевскому выражению) ребятами, имевшими «блат» (пап и иных родственников) различного калибра. Даже Хилю было непросто иметь с ними дело, а уж Вите СКР – и подавно.

«Блатники» традиционно ездили в дополнительные отпуска в Москву (папы их все служили там в основном) на Новый год и 1-е Мая. Отпуска были короткие (дня 3—4), но все равно, конечно, вызывали нашу зависть.

На четвертом курсе часть «блатников» откровенно «села» Вите на шею. Он пытался героически бороться с этим, но получалось плохо.

Как-то раз у них возник неслабый конфликт с Женей Кацером, в ходе которого Женя задушевно «послал» Витю по известному в нашей стране адресу.

Витя «взбычился», дал Кацеру 5 нарядов вне очереди, после чего был «послан» им еще разок, более основательно.

А время как раз шло к 1-му Мая, и СКР, оскорбленный до глубины души, публично пообещал Жене, что тот не поедет в отпуск.

«Поеду!!!» – так же публично пообещал и Женя.

На карту был поставлен Витин командирский авторитет, и он решил не отступать.

Когда вскоре дело дошло до списка краткосрочных отпускников, и СКР увидел в нем Кацера, Витя бросился к Хилю.

Мудрый Хиль посоветовал Вите «не ссать против ветра», но тот уже закусил удила и требовал вычеркнуть своего врага из списка.

Хиль, как Понтий Пилат, умыл руки и предложил СКРу идти «искать правду» к Гиббону.

Витя, сохраняя юношескую веру в торжество справедливости, умчался на беседу к начпо «за правдой».

Вкус «правды» оказался горьким, и СКР вернулся от Гиббона грустным и задумчивым. По «народной легенде», Гиббон выслушав Витины претензии, показал на портрет кого-то из членов Политбюро и сказал:

«Вот, от него звонили и просили за Кацера. Хочешь – бери телефон, звони ему и рассказывай, кто, за что и куда тебя послал. Я этого делать – не буду».

Так Витя СКР разочаровался в торжестве справедливости, а Женя уехал в отпуск.

«Блат выше наркома!» – говорил мой отец в таких случаях довоенную поговорку…

Последнее происшествие случилось с Витей за месяц до нашего выпуска. Его взвод отправили на ремонт ограждения нашего открытого бассейна.

Вообще-то – удивительно, кому пришла в голову идея построить открытый (!!!) бассейн в нашем климате. Единственные 2 месяца, когда погода, с грехом пополам, допускала купание в нем, приходились на сессию и отпуск.

Все 4 года обучения мы его строили и совершенствовали и не искупались ни разу, не считая ночного купания Артуши, о чем речь уже была.

Вот и теперь Витин взвод послали заменять здоровенные сетчатые ограждения, выставленные вокруг дурацкого бассейна, чтобы кто-нибудь в нем сдуру не утонул.

СКР решил показать личный пример и взялся таскать эти ограждения со своими подчиненными. Урок Паштета, получившего гранатой по башке при демонстрации личного примера на физзарядке, его ничему не научил.

Ограждения были длинными и неудобными, а бортики вокруг бассейна, где их приходилось таскать – очень узкими.

Как-то так вышло, что СКР в полном обмундировании свалился в бассейн. Это был второй (и последний) человек, кто в нем искупался на нашей памяти…

Мы сидели в столовой и обедали, когда в нее ворвался кто-то из Витиного взвода: «СКР утоп!!!» – заорал он ликующим голосом, вызвав бурю восторга.

Правда, при расспросе его выяснилось, что Витя не утоп, а лишь упал в бассейн, всё равно все были очень довольны…

Родилась даже песня (на мотив «Синего платочка»):

«Скромный товарищ Цукатов

Падал в открытый бассейн…»

Её неоднократно исполняли тогда Вите его воспитанники.

(20 лет спустя, на встрече в честь 30-летия училища, мы увидели Витю СКР. Он был совсем седой, подергивал головой и никого из нас не узнавал…

Военные пенсии платят совсем не даром тем, кто до них доживает… И долгая работа с «любимым личным составом» – никому еще здоровья не добавляла).

Вспоминая наших взводных командиров, нельзя не упомянуть знаменитого Балбеса с Третьей батареи. Так звали старшего лейтенанта Банданова, их комвзвода. Он тоже имел знак «Выпить Умеет», отличался скверным характером и изрядной «тормознутостью», из-за чего его кличка и произошла.

Курсе на втором в училище завелась здоровенная дворняга, которую тоже окрестили «Балбесом», за схожесть характеров со взводным командиром.

Все бы ничего, но собачий Балбес взял странную привычку.

Каждый понедельник у нас было общеучилищное построение на плацу.

Васильев подавал соответствующие команды и шел, печатая шаг, через весь плац, навстречу Делегату. Все это происходило под музыку училищного духового оркестра, исполнявшего «Встречный марш», и смотрелось очень неплохо, особенно, когда Делегат научился сносно ходить строевым шагом. В середине плаца они встречались, Васильев докладывал, и дальше – шел рутинный развод на занятия.

Так вот, Балбесу – собаке, почему-то понравилось это мероприятие, и она, на этих построениях, стала трусить следом за Делегатом метрах в пяти, вызывая всеобщий смех и восторг.

На третий раз это разозлило Делегата. Была дана команда – не пускать Балбеса на построения. Балбес как чувствовал это, и умело где-то скрывался, но пулей вылетал из укрытия и важно пристраивался за Делегатом при первых звуках «Встречного марша».

Ждали какую-то очередную комиссию, допустить такой позор при ней было невозможно, и была дана команда радикально решить проблему.

На роль собачьих терминаторов назначили двух добровольцев с Третьей батареи – Альфонса и Соколу, а в помощь им вызвался друг Альфонса наш Артуша.

Задача поимки и уничтожения Балбеса оказалась не такой простой. Дня 3 охотники – любители провели в тщетном поиске. Балбес как сквозь землю провалился. О задаче стали забывать все, кроме этой троицы…

Однажды перед обедом дневальных и дежурных нашей и Третьей батарей ждал сюрприз.

Прибывшие с занятий пораньше Альфонс, Сокола и Артуша стали угощать товарищей удивительно вкусным шашлыком. На вопросы «откуда такое счастье взялось», они лишь загадочно посмеивались. Угостились и другие любители жареного мяса, кому его хватило…

После обеда наш дежурный при выносе мусора обнаружил за свалкой свежеободранную собачью шкуру, скелет и остатки костра.

В шкуре угадывались знакомые черты Балбеса… Когда эта весть разнеслась по дивизиону, кто-то хохотал, а многим любителям шашлыка стало по-настоящему плохо… Трио «терминаторов» чуть не убили.

Так у нас остался только один Балбес. Комвзвода Третьей батареи.

Саша Керогаз

Нашим замкомвзвода был младший сержант Александр Коротаев. Будучи немногим старше нас, он держал группу в уставной строгости. Весь первый курс мы вообще были с ним на «вы».

Конечно же, поначалу мы обижались на него. Требовательность замкомвзвода часто казалась нам чрезмерной, замечания – придирками.

Он получил за это кличку Керогаз. Сейчас, спустя 30 с лишним лет, понимаешь, что всё он делал правильно, и обижались мы на него почти всегда зря, по юношескому максимализму оценок.

С «высоты прожитых лет» осознаёшь, что 4 года, которые мы провели в казарме, принесли нам немалую пользу в плане воспитания характера, привития чувства коллективизма и взаимопомощи. И это – не просто дежурные слова. В армейских условиях ты всё время на виду. Все твои недостатки и положительные стороны становятся заметны. И если в подразделении порядок (а порядок у нас был отменным) и нет уголовных традиций издевательств над слабыми и младшими, то люди в здоровой среде стараются быть лучше, душевнее, проще.

Наглецов, эгоистов, жмотов и шкурников у нас не любили, и такие качества личности в курсантской среде не были популярны.

«И я борюсь: давлю в себе мерзавца…» – Высоцкий, в своё время, тоже не случайно написал эту фразу.

Немалую роль в этом процессе, как я теперь, спустя годы, понимаю, сыграл и Саша Керогаз.

Некоторые черты его поведения нас веселили и запомнились надолго.

Своеобразную команду Керогаз всегда подавал на утреннем осмотре:

«Снять ремни, показать наличие начищенных блях!»

Угрожая нам возможными взысканиями в случае каких-то нарушений установленных правил, Саша любил приговаривать: «Я всегда иду навстречу!».

Если не помогало, давал наряд, или лишал увольнения. Фразу эту и я слышал частенько, и она запомнилась на всю жизнь.

Курсе на втором Валера Самосвалов спел нам в курилке довольно популярную тогда студенческую песню:

 
«Получим мы диплом —
Рванём в деревню,
Там будем сеять лён
И пахать землю.
В кабак мы превратим
Избу читальню,
А ударник стучит:
Ёп – тап – тудап
Об наковальню!!!»
 

Весёлая песенка как-то перекликалась с нашей будущей судьбой, и её незамысловатые слова понравились.

Весь текст её я не помню, но строчки, особенно поразившие Керогаза, запомнились:

 
«…он был блатной чувак,
Жувал резину!!!
Пил, жрал самогон,
Ёп – тап – тудап,
Сквозь соломИну!!!»
 

Саша, будучи в хорошем настроении любил их цитировать:

«Ты что, «чувак», тоже, что ли, «жУвал резину?»

Обращался он таким образом к какому-нибудь «борзанувшему» подчинённому.

И очень веселился от того, что песенный чувак «пил, жрал самогон сквозь соломИну». Керогазу, выросшему на ярославской земле и хорошо знавшему вкус и крепость тамошнего самогона, сама мысль о возможности его пить через «соломИну» казалась невероятной.

Как и все ребята, поступившие в училище из армии, он испытывал проблемы с учёбой, особенно в высшей математике, электро– и радиотехнике, спецкурсах и других точных науках. Помогал ему Жора там, где мог, да и сам Керогаз старательно грыз гранит науки.

После памятной истории с Кучмой и взятием Вовой Колосовым «не своего билета», Керогаз, получивший на этом спецкурсе «тройку», возненавидел Вову «всеми фибрами души».

Распределяя очерёдность нашего захода на экзамен или зачёт, Керогаз был строг и непреклонен:

«Колосов – первый, а кто желает идти вторым?!»

Почему-то именно в первых рядах у нас никто не любил ходить на экзамены, и Вова всегда заполнял первую вакансию, по решению Керогаза.

Робкие попытки Колосова протестовать на этот счёт Керогаз отклонял холодно и безоговорочно: «Ты уже взял „не свой билет“, хватит. Теперь будешь брать только „свои“!».

В училище было принято тщательно готовиться к семинарам, заранее распределять «выступающих» (по 2—3 человека) по запланированным вопросам, готовить «фиксированные сообщения» и т. д.

Почему-то у нас в группе этот энтузиазм не прижился, и обычно на самоподготовке перед семинаром Керогаз с трудом назначал по 1 «солисту» на каждый вопрос. Так уж сложилось, отчего-то.

Некоторые преподаватели поначалу дивились «слабой активности» группы, и пеняли за это Керогазу, но потом привыкали.

Необычный инцидент произошел у нас на семинаре по философии.

В начале 2-го курса нам представили совсем юного майора (бывшего выпускника нашего училища), который закончил ВПА и прибыл к нам в «партийный ВУЗ» преподавателем философии. Он должен был вести у нас семинары по диалектическому материализму.

Майор был переполнен знаниями, энтузиазмом и фонтанировал диковинными новациями.

Перед первым семинаром он пришел к нам на самоподготовку и изложил своё «вИдение» организации семинара.

«Если я на семинаре увижу меньше пяти поднятых рук – буду вызывать отвечать не желающих, а любого курсанта из списка. Если меньше 3-х рук – отвечать будет сам замкомвзвода!» – озвучил нам розовощёкий майор свои драконовские требования.

Мы приняли это к сведению, без особого удивления и обсуждения. Керогаз попытался было записать хотя бы по 2 желающих выступить по каждому вопросу, но таковых не оказалось, да и он особенно не стал настаивать.

На семинаре майор огласил первый вопрос и поинтересовался желающими отвечать. В аудитории он увидел одну сиротливо поднятую руку.

«Так, значит, не поняли моих требований. Вызываю по списку, как и предупреждал. Ефрейтор Юрьев будет отвечать!» – зловеще улыбаясь, заявил майор.

Если бы он вызвал кого-то другого, тот, может быть, и попробовал бы «помучиться». Ефрейтор же с олимпийским спокойствием сообщил ему:

«А я не готов отвечать по этому вопросу, товарищ майор!»

«Вам двойка, товарищ Юрьев!» — был ответ майора. И он зашел с другой стороны списка группы:

«Вызывается курсант Андеев!»

«А я тоже не готов отвечать по этому вопросу!» – ответил ему Шура, сияя своей фирменной «американской улыбкой».

Майор перестал источать энтузиазм, тускло влепил «пару» Шуре, и вызвал к доске единственного желающего.

Выслушав его ответ, майор похвалил выступавшего и сообщил, что пошел нам навстречу по первому вопросу, но уж по второму-то спуску никому не даст и выполнит все свои обещания насчёт трёх и пяти рук.

Огласив второй вопрос семинара, он уставился взглядом в аудиторию.

Опять же торчала одна рука желающего поделиться своими знаниями.

«Опять нет пяти рук?! Даже трёх нет?!» – поделился он с нами своими наблюдениями.

«Как я и предупреждал: отвечать будет замкомвзвода младший сержант Коротаев!»

И тут Керогаз не подкачал. Злобно глядя на майора, он заявил:

«Я не готов отвечать по этому вопросу, товарищ майор!»

После чего произошло и вовсе неожиданное: юный майор молча быстренько собрал свои конспекты, другие «манатки» и почти бегом покинул аудиторию.

«Вешаться побежал!» – прокомментировал ситуацию Ефрейтор Юрьев, обидевшийся на него за полученную «двойку».

Минут 20 никто к нам не приходил, и мы начали высказывать опасения, что пророчество Ефрейтора о самоповешении преподавателя исполнилось.

Потом дверь открылась, и в аудиторию прибыл лично начальник кафедры философии полковник Наздрачёв. Он минут 30 беседовал с нами о трудностях преподавательской работы, о том, что молодым свойственно ошибаться, а мы должны это понимать и поддерживать начинающих преподавателей философии.

Видимо, юный майор принял нашу реакцию на его требования за демонстрацию, и убежал жаловаться руководству.

После длинной беседы и перерыва Наздрачёв снова привёл нам майора-философа. Тот был каким-то «потерянным», и от былых требований не осталось и следа.

Он искренне радовался при виде одной поднятой руки в аудитории и никого уже принудительно «вызывать» не пробовал.

Потом целый год мы с ним успешно учились, уже без всяких фокусов с его стороны.

Случай с майором Яблонским

Интересная история случилась во время копания траншеи нашей группой на 2-м курсе. На протяжении всех лет нашей учёбы, курсантов частенько привлекали для различных «земляных» работ на территории училища. Регулярно требовалось то канаву выкопать, то территорию «спланировать», то еще какие-нибудь малоприятные работы выполнить. Мы получали в подвале казармы БСЛ (Большие Сапёрные Лопаты) и браво маршировали с ними работать землекопами. Никакого восторга это, понятное дело, не вызывало, так как необходимость в этих работах возникала обычно во время самоподготовки, а зачастую и в выходные и праздничные дни. Анекдот про ответ выпускника училища на вопрос «чего ты можешь»: «Могу копать, могу не копать», – наши курсанты сочинили не от хорошей жизни.

В один прекрасный день нас, вместо самоподготовки, отправили за БСЛ, а затем отдали в распоряжение («в рабство», как мы посмеивались) какого-то мрачного майора с ДОУПа.

Офицеры ДОУПа (Дивизиона Обеспечения Учебного Процесса) даже внешне разительно отличались от блестящего комсостава курсантских дивизионов, несмотря на то, что жили в одном гарнизоне, и носили одинаковую форму одежды. Как правило, ДОУПовцы выглядели заметно старше (при равных чинах с курсантскими командирами), их шинели и мундиры были зачастую какими-то замызганными и зачуханными. Конечно, это относилось не ко всем ДОУПовцам, но тенденция была и разница в глаза бросалась.

В ДОУПе вообще были легендарные личности, типа лейтенанта Рабешко. Мне довелось нести с ним службу в гарнизонном новогоднем патруле, встречая Новый 1976 год на пустынных ледяных улицах Красного Села. Мужик он был неплохой, но как офицер выглядел комично. Пузатый, маленького роста, он был похож на шарик в лейтенантской форме. На его груди красовался знак «Внук Учёного», а служил Рабешко так, что за время нашей 4-х годичной учёбы он успел побывать лейтенантом, старлеем, затем снова лейтенантом и «мамлеем» (младшим лейтенантом). Это звание тогда вообще было большой редкостью в войсках и совершенно уникальным явлением в военном училище.

(Но это я отвлёкся от рассказа про мрачного ДОУПовского майора).

Керогаз браво доложил майору о прибытии группы в его распоряжение. Майор (старый, с огромной лысиной, в засаленном кителе, со значком «Выпить Умеет» на нём) нам почему-то сразу не понравился.

Антипатия усилилась, когда он поставил нам какой-то совершенно невообразимый «фронт работ» (по старому армейскому принципу: «Копать от меня и до следующего столба!»), строго приказав Керогазу: «Группу в казарму не уводить, пока я не приму работу!».

Керогаз, презрительно глядя на зачуханного майора, поинтересовался его фамилией.

«Майор Яблонский!» – недовольно бросил ему ДОУПовец.

«Как-как ваша фамилия?!» – уже с искренним недоумением переспросил наш Саша.

«Майор Яблонский!!! Вы что, глухой, товарищ сержант?!» – повысил голос майор. (Надо сказать, что оба раза он слегка «глотал» свою фамилию и она звучала не слишком-то чётко).

Керогаз ещё раз с недоумением посмотрел на ДОУПовца и дал нам команду: «Приступить к работе!».

Часа 3 мы копали канаву. Впрочем, делали это без особого энтузиазма, так как объём работ был явно невыполним, а «как задача ставится, так она и выполняется», в армии этот принцип универсален.

Майор разок появился, был явно недоволен скоростью нашего копания, и пригрозил Коротаеву, что оставит нас без ужина. Плохо он знал Сашу!

Когда пришла пора отправляться на ужин, Керогаз нас построил и повёл в казарму, даже не подумав дожидаться Яблонского и «сдавать» ему нашу канаву. Мы и так слегка опоздали на построение батареи.

После ужина в казарме нас неожиданно встретил Жора. (Видимо, он уже имел разговор с ДОУПовским майором):

«Коротаев! Ты почему увёл группу с работы без разрешения?!» – довольно резко обратился он к Керогазу. Видно было, что Жора «взведён» и готовится «ввалить» ему за дерзость.

«Товарищ капитан! Майор Заеблонский дал нам невыполнимый объём работ и сказал, что оставит группу без ужина. Я действовал строго по распорядку дня!» – четко отрапортовал ему Саша.

«Какой майор?!» – спросил поражённый Жора.

«Майор Заеблонский!!!» — ещё раз повторил ему Керогаз. (Он был уверен, что это – истинная фамилия злобного майора).

Жора, уже не сдерживаясь, заржал в голос. «Нет там такого майора, Коротаев!», махнул он рукой и, продолжая хохотать, покинул казарму.

Гроза миновала.

Керогаз с недоумением смотрел то на смеющуюся группу, то на удалявшегося и хохотавшего Жору. Он явно не понимал причин всеобщего веселья и был очень смущён потом, когда мы растолковали ему, как должна правильно звучать фамилия угрюмого майора.

История это вспомнилась спустя много лет, когда на политическом небосводе страны стремительно взошла звезда кучерявого Г. Явлинского. Его счастье, что Саша Керогаз не был с ним знаком!

Еще одна замечательная история с участием Саши Керогаза случилась на 4-м курсе. Весной у нас проходили выборы в Верховный Совет СССР. Это считалось большим праздником, и день выборов был, как бы – праздничным. Нас в этот день хорошо кормили (давали яйца и какао на завтрак, печенье и конфету на обед, как доппаёк), одевали в парадную форму одежды, в клубе крутили какие-нибудь комедии, в общем – мы жили по распорядку выходного дня, но без спорта и «бегов».

Все были искренне рады такому «торжеству демократии» на армейский манер. Само голосование проводилось в клубе училища. Нужно было в него прийти, получить бюллетень, опустить его в урну – и всё! На этом – процедура и заканчивалась. Потом можно было идти смотреть кино, рядом в зрительном зале.

Казалось бы – всё просто. Так мы пару раз (за 4 года обучения) уже кого-то выбирали в местные и городские Советы.

Тут же уровень выборов был высоким. Что и вызвало нездоровый ажиотаж у начальства.

По закону, избирательные участки открывались рано утром, кажется в 7.00. Считалось, что весь советский народ с утра пораньше первым делом спешит исполнить свой «гражданский долг», т. е. проголосовать. Так на «гражданке» и было, многие люди завтракали, и утречком шли на участки, голосовать. Но там основной поток голосующих начинал подтягиваться на участки часов в 9—10.

В армии же – всё было сложнее и проще одновременно. Командиры и политработники всех степеней организовывали «типа соревнования» за то, «чья часть первой проголосует». Это строго отслеживалось и оценивалось «наверху». Срок окончания голосования в части сокращался всеми возможными и невозможными средствами. В первую очередь ранним началом голосования.

Официальный подъем по распорядку дня у нас тоже был в 7.00 утра. Если бы мы встали, как обычно, умылись, заправили кровати и пришли к клубу, прошло бы минут 15—20, и к началу голосования мы бы не успели. Это было совершенно недопустимо.

Раньше «подъёма» в приказном порядке будить нас не разрешалось по формальным показателям. «Торжество демократии» подразумевало то, что ВСЕ добровольно сами встают пораньше и дружно приходят «в первых рядах исполнить свой гражданский долг».

Для стимулирования активности использовалось несколько нехитрых приёмов.

Во-первых, вечером Хиль довольно грозно предупредил нас, что лично разберётся с теми, кто будет залёживаться в койке после начала праздника, несмотря ни на какую «демократию».

Во-вторых, очень оригинально была организована наша «побудка». В это радостное утро ровно в 6.30 утра на улице загремели, на полную мощь, бодрые марши и песни типа «Нас утро встречает прохладой».

В дополнение к ним, в казарме наряд включил радио на полную громкость и, кроме этого, запустил катиться вдоль казарменного коридора одну за другой 3 двадцатичетырёхкилограммовые гири. Они, перемещаясь по коридору, издавали душераздирающий грохот.

Народ, отчаянно матерясь, начал вставать и одеваться. Я же, как на грех, накануне только сменился с наряда и ужасно хотел спать, поэтому грохот музыки и гирь меня не очень-то взбодрил. Я продолжал дремать, мысленно проклиная чёртовы выборы с их ранним подъёмом.

Но утро встретило вовсе не песенной прохладой, а трубным воплем Хиля, который при виде меня лежащего в койке заорал своё знаменитое: «Вакханалия!!! Совсем обнаглел!!! А ещё коммунист!!!» Дальше он кратко, но очень громко и доходчиво объяснил мне, перемежая свою речь непарламентскими выражениями, что будет, если он и у клуба увидит меня в последних рядах.

Звуки хилевской «вакханалии» мгновенно развеяли сонливость, и я оделся с такой скоростью, которой не достигал с момента окончания «курса молодого бойца». После чего пришлось трусить к клубу, стремясь обогнать кого-нибудь из таких же сонных разгильдяев.

У входа в клуб клубилась огромная толпа курсантов со всех 4-х курсов, да ещё и солдат из ДОУПа, тоже стремившихся «исполнить долг в первых рядах». Хиль, уже торчавший там на лестнице, свирепо зыркнул на меня. Но ничего не сказал, и это – было самое радостное моё впечатление на этом празднике.

Время подходило к 7.00, когда должны были изнутри открыть стеклянные двери клуба и запустить страждущих проголосовать к заветным столам и урнам.

Гиббон тоже стоял в группе офицеров и любовался толпой энтузиастов. Он был счастлив и сиял, как медный чайник. Неожиданно Гиббон очень громко и радостно прокричал всем, что в 7.15 в зрительном зале начнётся показ новой французской комедии!!!

Это ещё более распалило энтузиазм народа. Надо было успеть проголосовать до начала фильма! У двери началась нешуточная давка. Как только часы радиотрансляции «пропикали» 6 раз, толпа ломанулась к дверям.

Раздались отчаянные вопли, многоголосый мат и громкий звон разбитого стекла. Первым у двери был зажат толпой Саша Керогаз, и именно им, как тараном выбило обе створки толстенной стеклянной двери. Толщина стекла была не меньше двух сантиметров, но под напором сотен тел оно лопнуло на множество осколков.

Просто чудо, что Керогаза не порезало при этом осколками стекла на куски. Он отделался только несколькими царапинами и изрезанным, буквально на полосы, парадным мундиром.

Кроме Саши, при этом штурме пострадал начальник клуба майор Милетичев. Он как раз подошёл к двери, чтобы открыть её изнутри. Тут дверь лопнула, одуревшая толпа сбила майора с ног и едва не затоптала.

Гиббон в это время смотрел на эффект, произведённый своей речью, с неописуемым изумлением.

Больше на тех выборах происшествий не случилось.

Потом Керогаз довольно долго носил повязку на голове, на манер Щорса, а Хиль, подводя итоги выборов на следующее утро, поставил его нам всем в пример и объявил благодарность. «Пока некоторые наглецы (тут Хиль грозно уставился на меня) спали, сержант Коротаев в первых рядах прибыл к клубу выполнить свой воинский и конституционный долг!!!» Мы потом смеялись, что Керогаз пролил свою кровь за депутатов «нерушимого блока коммунистов и беспартийных» на выборах, и едва не был раздавлен «волной народного энтузиазма».

Последний раз в армии я встретил Сашу Керогаза в Кубинке, среди абитуриентов при поступлении в академию. Керогаз поступал на заочное отделение и был настроен оптимистично:

«Поступлю – хорошо, не поступлю – еще лучше! „Полосатый рейс“, и домой в Севастополь!!».

В Севастополе была часть, в которой Саша служил тогда.

«Полосатым рейсом» (по аналогии со знаменитой комедией) в шутку называли попытку неудачного поступления в академию.

Приехал в лагеря, получил полосатый матрас на складе, отнёс в палатку. «Завалил» экзамен, отнёс полосатый матрас на склад, уехал домой. Совершил «полосатый рейс»!

Через несколько дней я увидел Керогаза, тащившего на плече матрас.

«Всё, „полосатый рейс“, и домой!» – весело прокричал мне Саша.

Спустя почти 30 лет после выпуска мы с Сашей снова нашли друг друга, благодаря Интернету. Он рассказал мне про финал своей службы. Севастополь, благодаря решениям, принятым на знаменитой попойке в Беловежской Пуще, внезапно оказался не «городом русской славы», а чужим, «нэзалэжным» портом. Россия, на птичьих правах, арендовала в нем часть бухт и флотских сооружений, и то на время. Про объект ПРН (Войск предупреждения о ракетном нападении) никто из наших власть имущих, понятное дело, и не вспомнил.

«Подарили нас Украине с потрохами и семьями, даже не спросив нашего согласия. Так один помещик дарил другому крепостных крестьян в 18 веке» — рассказывал Саша. «Спустя некоторое время вызывают меня в Киев на беседу в Министерство обороны Украины.

Там сидят три наших бывших выпускника. Не буду называть их фамилии, кстати, русские. Они, исключительно на «державной мове», предлагают мне принять новую присягу на верность украинскому народу и его государству.

Я им по-русски объяснил, что два раза офицеры не присягают, если они не шкуры продажные, и послал их на родном языке, куда полагаются. Поняли, как ни странно, хотя они уж очень мне демонстрировали, что русский язык – напрочь позабыли. Написал я заявление «по собственному желанию» из рядов той армии, в какую меня Ельцин без меня записал, и уехал в Россию.