Текст книги "Траектория полета"

На следующий день на работу они шли вместе, демонстративно держась за руки, будто издеваясь над всем мужским сообществом. Витька сразу предложил набить «Ромео» морду, Борька – напоить до поросячьего вида и подкинуть девчонкам в спальню, но Юрину идею признали самой удачной – умотать «хлюпика» так, чтоб он сам позорно свалил; вот, они посмеются над Галкой, а ей пусть будет стыдно – на кого она их променяла!..

Раствор носили по двое, в глубоких полукруглых носилках, которые весили килограмм по сто двадцать; на шею одевалась широкая кожаная лента, а ее концы крепились к ручкам носилок. Сейчас Юра не мог даже мысленно вернуть жуткое ощущение самопроизвольно разжимающихся пальцев и готовых лопнуть сухожилий, зато прекрасно помнил, как сузились Сашины глаза, когда он впервые надел на шею «хомут» – он сразу перестал выглядеть беззащитным «хлюпиком».

Но сила воли – это одно, а физическая сила, совсем другое. Через час Саша упал и долго лежал, растирая ушибленную ногу. Смотрел он, как затравленный зверь, потом встал, снова надел «хомут» и пошел, слегка пошатываясь, а когда Галя спросила, почему он весь в растворе, то услышала в ответ: – Не твое дело!

Саша стал падать все чаще, и сжалившись, бугай Витька, вставший с ним в пару, предложил перекурить.

– Давай работать! Я вам покажу, кто здесь лучший! – Саша принялся с остервенением нагружать раствор, и тогда Юре вдруг стало жаль Галку – ее милые ямочки на щеках нельзя было даже представить рядом с этими полными злобы глазами, гротескно увеличенными линзами очков; наверное, просто она еще не видела его таким.

Утром нога у Саши распухла, и он уехал, не попрощавшись – уехал, когда все ушли на работу, а через неделю уехала и Галя, потеряв из-за этого большую часть денег.

Дальше в памяти наступал… нет, не провал – все было здорово и весело, но не касалось его нынешней жены. Она снова возникла примерно через полгода. Юра не мог вспомнить, почему они оказались в пустой аудитории, но это ведь и не важно. Галя стояла, прислонившись к стене и подняв глаза к потолку. Юра пошутил, что если так переживать из-за каждого зачета, то диплом придется получать в психушке, а она ответила:

– Я ж не за себя переживаю, я-то сдам – я за Танюшку. Она со своим парнем три ночи прогуляла и ничего не учила.

Юра прекрасно знал Таньку Ермолову, у которой «своим парнем» являлся весь курс; он тогда, кажется, даже усмехнулся.

– Мы не подруги, – пояснила Галя, – но все равно жалко, если не сдаст. Думаешь, не знаю, что о ней говорят? А я верю, что она хорошая – просто в любви ей не везет… вот, мой Сашка тоже экзамен уже завалил… – ниточки, протянутые из разных реальностей, связались невообразимым образом, а Галя продолжала, – тут еще с другом его поругалась. Он Ирку охмурял два месяца – дарил цветы, до дома провожал, а оказалось, это было пари. Выиграл он и Ирку бросил, а она чуть руки на себя не наложила. Вот я и сказала ему в глаза, что он – дерьмо, а Сашка окрысился – говорит, не лезь не в свои дела. А я не умею врать, потому что люблю всех…

Она еще долго рассказывала про друзей, которые ее предавали, но она прощала их и продолжала любить…

(…Точно! – вспомнил Юра, – именно тогда я решил, что она будет моей, только не знал, как это сделать…все же есть какая-то высшая сила, раз все у нас получилось…)

Закончилась сессия, закончились каникулы, прошло еще сколько-то времени, прежде чем произошло очередное событие – они вместе одевались после лекций и совершенно естественно, словно давно договаривались, отправились бродить по городу.

– Сашка меня скоро бросит, – Галин голос звучал буднично – похоже, она смирилась с этой мыслью и просто констатировала факт, – он сказал, что с моим характером жить невозможно, и скоро у него вообще не останется друзей, а они ему дороже…

Тогда Юра и рассказал про стройотряд, про Сашкины глаза, дополнив все собственными выводами.

– Неправда! – Галя вскинула голову, – просто он сильный! Потому ему никто не нужен, а я хочу быть с ним – мне надо, чтоб рядом был кто-то сильный. Я ж не умею защищаться, – и вдруг остановилась, – слушай, а пойдем в церковь! Я никогда там не была. У нас в селе церковь сломали еще давно, а здесь как-то некогда… да и Сашка ни во что не верит, смеется…

Они направились вниз по узкой мощеной улочке, ведшей к водохранилищу. Уже стемнело; моросил дождь и холодный ветер пронизывал насквозь.

– У меня нет настоящих друзей, – рассказывала Галя, – была подруга… если мать что-нибудь покупала, то и мне, и ей, и ночевали мы одну ночь у меня, другую у нее; рассказывали все друг другу… а она, оказывается, это мальчишкам передавала. Потом надо мной смеялись – прикидывали, кто со мной сможет переспать, а кто, нет… естественно, мы расстались… а здесь у меня никого нет. Почему все считают меня дурочкой? Я же хочу, чтоб все было по-честному, и всем было хорошо!..

Они вышли к церкви. День предшествовал какому-то празднику и вокруг толпился народ – маленькие темные люди, а в центре – огромная белая церковь. Галя стояла преображенная и смотрела заворожено, словно готовясь совершить, то ли подвиг, то ли чудо, а в церкви горели свечи и доносилось пение хора.

– Я хочу внутрь! Там красиво! Нас ведь не прогонят?

Юра решил, что Бог никого не должен прогонять от себя, но рядом остановилась старушка, седая и сморщенная, и пристально посмотрела на Галю.

– Голову покрой – нельзя в храм с непокрытой головой.

– А разве для Бога важно, чтоб голова была покрыта? – удивилась Галя, но старушка молча засеменила к входу.

Хрупкая торжественность рухнула. Толпа людей, судорожно крестящихся и беззвучно шевелящих губами, мерзнущих у некоего строения с совершенно несвойственным для живых символом креста, показалась нелепой массовкой начинающих клоунов.

– Никакому богу ты не нужна с непокрытой головой – ты нужна только мне, – сказал Юра, и они побрели навстречу редким, тусклым фонарям набережной. Вода с шумом билась о каменный парапет, а они брели вперед и молчали.

Расстались они возле общежития; расстались не очень красиво – Юра заговорился с ребятами из параллельной группы и не заметил, как Галя исчезла, а подниматься к ней не стал.

С того вечера близко они не общались аж до пятого курса, когда столкнулись у дверей института (позже Галя призналась, что ждала его). Она взяла Юру за руку и покраснела.

– Дай, пожалуйста, денег, если можешь… рублей сто. Потом я тебе все расскажу, не обижайся… ты не волнуйся, я отдам.

Юра и не волновался, потому что деньги у него водились, даже в избытке – он к тому времени стал командиром лучшего стройотряда южной зоны области и зарабатывал за сезон очень неплохо; ездил на собственных (а не родительских) «Жигулях», в сентябре, когда все отправлялись на картошку, отдыхал в Сочи. Но в данный момент в кошельке оказалось лишь восемьдесят рублей; тем не менее, Галя схватила и их; сунув в карман, разревелась, поцеловала ошарашенного Юру и побежала к остановке, размазывая по щекам слезы. Юра тогда не знал, ни о ее беременности, ни о том, что Сашка все-таки бросил ее, а просить у родителей деньги на аборт, когда они собирали их на свадьбу, Галя не решилась.

После диплома она распределилась в другой город, а Юра женился; не по большой любви, а поветрие пошло такое – все друзья стали жениться, ощутив себя большими ответственными дядями, и, возможно, оно б так и тянулось до сих пор, но наступил день, который Юра помнил до мелочей.

Чтоб начать самостоятельную жизнь, они с Надей еще до свадьбы сняли маленькую однокомнатную квартирку. В те «застойные» годы был другой уровень цен, и зарплаты цехового технолога с лихвой хватало для подобного шага, а ведь Надя тоже работала – экономистом на другом заводе. Но, вот, с жизнью как-то не получалось, и объяснить это, ни тогда, ни тем более, сейчас уже невозможно. Для таких случаев есть лишь одна емкая формула, включающая, и слова, и мысли, и поступки – «чужие люди»; в принципе, вроде, приятные и симпатичные; вроде, даже способные понять друг друга, но чужие.

Тот день был самым обычным, двадцатое января. В заводе, как всегда по утрам, играла музыка, и в ярком свете фонарей празднично сверкал выпавший за ночь снег. Смешавшись с толпой, Юра шел под бравурные звуки по еще сонному заводу; шел, зная, что ровно в семь тридцать надо быть на рабочем месте. С видом хозяина вошел в цех, внимательно изучая, что сделано за вторую смену (это был ежедневный ритуал), но на этом праздник заканчивался, потому что сегодня его ожидало то же, что и вчера, и позавчера, и в течение всего бесконечного, бесцельно прожитого года. О пуско-наладке Юра тогда не знал; да если б и знал – по законам того времени три года требовалось непременно отработать по распределению и только потом можно было самостоятельно строить свое будущее.

Он поздоровался с начальником бюро Петром Петровичем, который очень редко давал технологам конкретные поручения, а, в основном, следил, чтоб те не ушли в бытовку читать газеты или по студенческой привычке, играть в карты. Поэтому Юре оставалось лишь тупо вышагивать между голыми станинами машин, в беспорядке валявшимися маховиками и эксцентриками; для разнообразия ходить к фонтанчику, чтоб выпить отдающей железом воды, выигрывая жалкие минуты, безумно медленно складывавшиеся в жалкие часы.

Когда наступило долгожданное шестнадцать-пятнадцать, он радостно выскочил за проходную… и не узнал города. Медленно кружился пушистый снег, превращая деревья в огромные белые кораллы, притягивая небо ближе к земле, опуская его на ставшие несоразмерно толстыми крыши домов, и лишь желтые автобусы, на которых снег не задерживался, выглядели чем-то инородным. Город сделался очень уютным; люди улыбались, и Юра улыбался, глядя, как малыши с веселыми криками скатывались с хобота ледяного слона.

Захотелось чего-то хорошего, радостного. Сначала Юра решил взять билеты в театр на ближайшие выходные, но подумал, что к выходным погода может измениться, а с ней и настроение, и тогда он вряд ли найдет слова, чтоб объяснить жене, что имеющиеся у нее планы не Решения съезда КПСС и их очень легко изменить. Но радостного все-таки хотелось, и он остановился перед ярким всплеском цветочного рыночка; несмотря на уговоры горбоносых продавцов, розы Юру не впечатлили – он выбрал белые хризантемы и от снега завернув их в газету, поехал домой. Там он положил цветы на шкаф в прихожей, чтоб Надя не увидела их раньше времени – в мокрой бумаге, примятыми трамвайной давкой.

От тепла и желтизны обоев квартира казалась маленьким, самостоятельным мирком, а его хозяйка уютно устроилась на диване с книгой в руках. Посторонний звук лишь на секунду привлек ее внимание, и она тут же вернулась к чтению. Юра молча остановился посреди комнаты, чувствуя, как праздник покидает его – стремительно, будто воздух из развязавшегося шарика. …Черт! Может, утром я не поставил тарелку в раковину или забыл носки на стуле? Оказывается, это самый обычный день, просто на улице потеплело и пошел снег…

– Картошка на плите, – сказала Надя, не поднимая головы.

– И что у нас стряслось? – Юра еще надеялся, что жена просто устала, не в настроении… заболела, в конце концов!.. Нет, чтоб она заболела, он, конечно не хотел, но, по крайней мере, это являлось бы веской причиной.

– Ничего!

– Ясно, – сняв пиджак, Юра повесил его на спинку стула.

– Вот, – Надя отложила книгу, – сколько просила, не вешать вещи на стул! Ты всегда так относишься к моим просьбам!

Юра молча открыл шифоньер, выискивая пустую вешалку.

– Ведь просила не напускать в шкаф моль! Тебе безразлично все, что я прошу!.. Тебе плевать на меня! Я год прошу купить полочку в ванную!..

– При чем тут полочка? – Юра закрыл дверцу и на всякий случай, если моль окажется слишком могучей, повернул ключ, – ты можешь объяснить, что произошло?

– Ничего не произошло! Просто я так жить не могу!..

– Без полочки?

– Ну, знаешь!.. – Надя вскочила, – господи, какая же я была идиотка, что вышла за тебя! Все ребята, с которыми я встречалась, теперь кажутся мне богами! Ты уже два часа, как должен быть дома, а тебя все нет – я тут сижу, как дура! Наконец, ты появляешься и даже не замечаешь, что я сделала уборку, помыла пол! Я так стараюсь, чтоб у нас было уютно; не присела за день – с работы, и сразу твою помойку разгребать!.. Что ты молчишь, как истукан? Тебе что, нечего мне сказать?

Юре было, что сказать, но он понял, что не хочет этого делать – он уже вообще ничего не хотел от этой женщины.

– Нечего, – Юра покачал головой, – кроме того, что дальше так продолжаться не может – это не нужно ни мне, ни тебе. Короче, больше твой порядок никто нарушать не будет.

– В смысле? – Надя закрыла книгу и растерянно смотрела, как Юра надел злополучный пиджак и вышел из комнаты. А на шкафу лежал букет, которому было совсем не место в этом доме.

Ничего не объясняя, Юра аккуратно взял сверток и вышел; Надя не пыталась остановить его; да в данный момент ей бы это и не удалось.

В трамвае Юра демонстративно развернул газету; женщины стали смущенно оборачиваться, разглядывая шикарный букет, а мужчины что-то стыдливо шептали им на ухо, потому что у них ничего подобного не было. …Какая все-таки глупая штука – жизнь, – подумал Юра, – им есть кому дарить, да нечего, а у меня все в комплекте, да некому…

Выйдя в центре, Юра опустил цветы, как носят веник, и просто побрел вперед, без всякой цели. Снег перестал, оставив после себя коралловые деревья и низкое небо, под которым он чувствовал себя почти великаном, только что в этом толку?..

– Молодой человек, у вас цветы замерзнут, – ворвалась в его пустую голову какая-то сердобольная старушка, но Юре было все равно; ему стало даже стыдно своих безрадостных цветов. Осторожно, чтоб никто ничего не понял, он подошел к урне и уже поднял, было, руку с букетом, когда вдруг поймал взгляд девушки на остановке; подойдя, он протянул цветы.

– Возьмите, это вам.

– Да вы что?!.. – девушка отшатнулась и быстро пошла прочь, ни разу не оглянувшись.

…Неужто они никому не нужны?.. А мы сейчас проверим, – идея показалась забавной, и Юра любовно поправил ниточки лепестков, – дареному коню ведь зубы не смотрят… Но как он ни старался улыбаться и делать приветливое лицо, никто не хотел принимать неожиданный подарок.

Он уже несколько раз прошел по самой оживленной «стометровке» проспекта мимо замерзшей продавщицы лотерейных билетов; та смотрела на него с нескрываемым удивлением, и Юра подошел.

– Возьмите, это вам.

– Ты чего, парень? – женщина покрутили пальцем у виска, – не возьму я – они же страшно дорогие, – и Юра вздохнул, чувствуя себя Парисом, не знающим, куда пристроить яблоко.

Становилось темно. Вспыхнули фонари, и от их желтоватого света город сделался интимным, вроде, включили ночник, приглашая всех в уютную постель. Но в действительности никакой постели не было – Юра замерз; его нос покраснел, и все чаще приходилось сжимать и разжимать пальцы внутри тонкой кожаной перчатки, а хризантемы еще оставались с ним.

Совсем рядом, на стадионе, где зимой заливали каток, играла музыка, и у входа толпились люди.

– Девушка! – наугад крикнул он вслед спешившим мимо девчонкам, и одна из них обернулась.

– Вы мне? – она подошла, застенчиво улыбаясь, а ее подружки захихикали, остановившись шагах в десяти. Было ей лет пятнадцать – в желтой курточке с меховым капюшоном, курносая и розовощекая; «фигурки» с белыми ботинками на тонких шнурках висели через плечо.

– Девушка, а как вас зовут?

– Люба, и что с того?

– Хорошее имя – Любовь. Это вам, Люба.

– Почему мне? – девушка удивленно взяла букет.

– Просто, – Юра пожал плечами и улыбнулся, но, видимо, женщины даже в юном возрасте умеют разгадывать чувства.

– Вы ж хотели подарить их другой, а она не пришла, да? – Люба сунула букет обратно, – не надо мне таких цветов.

– Постой, дурочка! – крикнул Юра, видя, что девушка уходит, – мне ничего от тебя не надо! Просто возьми цветы!

– Мне домой пора, – она обернулась, – мне разрешают гулять только до одиннадцати, – она влилась в смеющуюся стайку подружек, и вместе с ними исчезла за углом.

Игра подошла к логическому завершению, и Юра решительно направился к урне, когда услышал сзади:

– Юр, что ты делаешь?

Обернулся – перед ним стояла очень знакомая, только немного поблекшая девушка в искусственной шубе и вязаном берете; она робко улыбнулась.

– Не узнаешь? Неужто я так изменилась?..

– Галя?.. Ты откуда? – это был глупый вопрос, но возникло странное ощущение… сейчас бы Юра сказал, что оно напоминает собирание пазлов, но тогда такой забавы не существовало; он просто понял, что в каждой девушке неосознанно искал нечто похожее, и вот оно материализовалось!..

– Я хожу за тобой уже полчаса…

– Возьми, – Юра не задумываясь, протянул букет, – это тебе.

– Боже, ты совсем замерз, – Галя вздрогнула, когда их руки соприкоснулись, – поедем ко мне, я напою тебя чаем.

– А как же Саша?

– Саша?.. – она усмехнулась, – Саши давно нет.

– А любовь?

– Юр, не смейся надо мной, ладно? То была юность, когда все влюблялись. Не могла же я ходить одна, вот и выдумала себе Сашу. Тогда мы все были максималистами, а теперь я совсем другая – я умею ждать, умею терпеть, умею не только прощать, но и ненавидеть, – Галя виновато улыбнулась, – поедем ко мне. Я всегда помнила, что у меня есть настоящий друг и очень скучала.

С этими словами все проблемы показались Юре мелкими и легкоразрешимыми – оказывается, он всегда мечтал, чтоб его любила именно эта женщина; любила также преданно и беззаветно, как когда-то идиота Сашу…

В тот вечер, в комнате женского общежития, они создали Катьку, которой сейчас уже шестнадцать, а через два года получилась Леночка. Теперь Галя жила в Испании – так было спокойнее, чем в этой сумасшедшей, непредсказуемой стране…

В вышине пронзительно свистнула птица, и от неожиданности Юра открыл глаза. Воспоминания еще сладостно обволакивали сознание, но уже в следующий миг он приподнялся на локте, увидел заходящее солнце, стебли травы над головой, паука, старательно латавшего порванную сеть, и мысли быстро вернулись к реальности. Он встал, отряхнулся; хотелось не есть, а пить, и он направился к деревне, вспомнив, что на выезде видел магазин с претенциозным названием «Олимп». …Почему, собственно, Олимп, а не Монблан, например? Среди белгородских черноземов это примерно одно и то же…

Дорога через поле оказалась короче; уже через двадцать минут Юра распахнул дверь и удивленно замер – холодильный прилавок был не просто пуст, но и чисто вымыт, а на полках стояли лишь пластиковые бутылки с разноцветной газировкой. Полная женщина, уютно устроившись в уголке, ела вареную картошку, аппетитно пахнувшую растительным маслом.

– Мне баллончик, – Юра указал на полку, – скажите, и это все, чем у вас питается народ?

– У нас завоз по пятницам, – женщина засмеялась, – за выходные все разбирают, а на неделе привозят один хлеб.

– Ясно. Значит, доживем до пятницы.

– А вы сами-то, чей будете? – продавщица подала полторашку ядовито зеленой жидкости.

– Я – свой собственный, – отвернув крышку, Юра сделал большой глоток, – сейчас вы спросите, что привело меня в вашу Тьмутаракань, поэтому сразу отвечаю – любопытство и скука.

Продумать сразу и третий вопрос, интеллекта женщине не хватило, поэтому когда посетитель вышел, она так и осталась стоять с открытым ртом, а Юра не спеша направился к правлению, с интересом глядя по сторонам.

Из машины он не обращал внимания на детали, поэтому только сейчас увидел, что многие дома заколочены, а на самых крепких мелом написано «Продается». Деревня умирала и никто не подгонял ее, давая возможность скончаться тихо и мирно. На душе стало так тоскливо, что никакие блага городской цивилизации были не в состоянии подавить этого чувства.

У правления стоял «Москвич». Без всякой цели Юра зашел в незапертую дверь – просто Василий Иванович являлся его единственным хорошим знакомым. По пустой лестнице поднялся на второй этаж; из кабинета слышались голоса и смех. Через открытую дверь виднелся сам председатель, восседавший за столом, а напротив еще один мужчина – из тех, кто утром был в саду; перед ними стоял самогон и стандартный набор из сала, хлеба и помидоров.

– Юрий Валентинович! – председатель вскочил, – проходите! А мы обедаем, – он отодвинул стул и достал еще один стакан, – знакомьтесь, наш главный агроном.

Пока Василий Иванович наполнял стаканы, Юра успел пожать протянутую руку.

– За успех! Да, Юрий Валентинович?

Все трое чокнулись. Юра вновь ощутил во рту противный сивушный привкус и принялся как можно скорее, заедать его. Взгляд Василия Ивановича блуждал по кабинету, не фокусируясь ни на чем конкретном – видимо, выпил он уже изрядно, поэтому лишь поворачивался к агроному и загадочно повторял:

– Михалыч, скоро заживем, как раньше – уж я-то знаю…

Агроном кивал, с сожалением глядя на пустеющую бутылку, и периодически поддакивал:

– А кому ж еще знать? Ты у нас председатель…

Юру такой разговор устраивал. Он молча жевал замечательное сало с розовыми прожилками и думал: …Никогда эта страна не сможет выбраться из помойки. Никогда!..

Через полчаса самогон кончился, что означало и конец обеда. Агроном нетвердо направился к выходу, и Юра поднялся следом; Василий Иванович пытался удержать его, но как-то не слишком настойчиво.

Свернув с главной улицы, Юра оказался возле пруда. По берегам, над гладкой как зеркало водой, склонись ивы; под ними замер одинокий рыбак, уставившись на неподвижный поплавок. Юра хотел подойти, но потом решил, что это будет бессмысленный разговор, поэтому пошел обратно.

Ворота фермера, как и утром, оказались заперты. Юра позвонил; замок щелкнул, и появилась Лена, на этот раз аккуратно причесанная, в пестром длинном платье.

– Спасибо, – Юра сразу направился к машине, но когда проходил перед домом, на крыльцо вышел мужчина.

– Ничего там с ней не случилось. Заходи, – он поманил гостя, – я – Николай.

– Юрий.

– Коли дела закончил, давай посидим, потолкуем. Все-таки новые люди, не то, что наши пьяные рожи.

– На сегодня закончил, – войдя в дом, Юра огляделся. Обстановка практически не отличалась от городской, и лишь крашенные полы нелепо бросались в глаза.

– Вот и славно. Лен, собери нам ужин.

– Настя соберет; некогда мне.

– Настя! – тон хозяина не допускал возражений, и из глубины дома появилась большеглазая девушка с выгоревшими русыми волосами.

– Дочь моя – Настя, – представил ее Николай.

– Юрий.

– Мала еще, чтоб Юрий! Как по отчеству-то будет?

– Юрий Валентинович, – гость улыбнулся, а девушка покраснела и пролепетав: «Настя», вышла.

Николай включил телевизор. Шли новости, и пока стол заполнялся, мужчины внимательно слушали о предстоящей финансовой реформе, о забастовках шахтеров и бедственном положении здравоохранения.

– Сволочи, – Николай вздохнул, – вот, скажи мне, что дальше-то? Я не понимаю; может, вам из города виднее?

– А что тут понимать? Собственность делят, а остальное, лозунги и болтовня.

– Делить можно по-разному, – Николай усмехнулся, – можно делить так, чтоб то, что было ничьим, стало чьим-то – это я понимаю, это правильно; а можно делить, чтоб распродать, набить карман и убежать. Вот, как они делят-то?

– А кто как, – Юре пожал плечами, – в головы ж не залезешь; залезают только в кошельки, а там деньги, которые не пахнут.

– В том-то и дело, – Николай достал рюмки, – они только сначала не пахнут, а потом еще как воняют!.. – замолчал, оглядывая стол, – Настя! Водочки принеси!

Через пять минут девушка поставила на стол бутылку.

– Пап, я к Надьке схожу, можно?

– Иди, – не оборачиваясь, Николай наполнил рюмки, – но смотри – не позже одиннадцати, поняла?

– Да знаю! – она радостно выбежала из комнаты.

– Ну, давай, Юрий Валентинович, чтоб Россия выдержала всех этих перестройщиков, и что-то еще от нее осталось.

Они выпили. Юра не любил политические дискуссии, считая их делом бесполезным и неблагодарным, поэтому молча ел; Николаю же, наоборот, хотелось высказаться, почувствовать, что он не одинок в своих суждениях.

– Что ты думаешь о нашем президенте? – спросил он, жуя.

– А я о нем не думаю, – Юра пожал плечами, – я как Кондрат Майданников в «Поднятой целине», помнишь? Пахать надо и сеять. Вот, о чем я думаю.

– Хорошо думаешь, – с интересом взглянув на собеседника, Николай снова наполняя рюмки, – и что ты собираешься у нас тут «пахать и сеять»?

– Цех ваш покупаю и собираюсь запустить.

– Думаешь, выгодно будет? Сейчас-то все торговать кинулись – говорят, доходнее, чем производить получается.

– Это временно. Либо заграница нас кинет, либо мы ее, и опять построим Берлинскую стену; тогда узнаем, что доходнее.

– Ладно, – Николай положил вилку, настраиваясь на длительную дискуссию, – допустим. Но это ж, сколько денег надо за раз вложить? Я, вот, начинал с того, что трактор из металлолома собрал своими руками, и только потом кое-что прикупать стал; и то, многого не хватает. А тут – купить цех, оснастить его… Откуда деньги? Поделись секретом.

– Извини, брат, – Юра усмехнулся, – такие секреты я могу поведать только налоговой полиции, и то, если они сильно попросят, а я в тот момент буду благодушно настроен.

– Понял, – Николай явно обиделся, – но не бывает у простого человека столько денег!

– А кто тебе сказал, что я простой? Я сложный… и, вообще, я пришел восстанавливать то, что вы тут благополучно сгноили; и не надо выяснять, зачем я это делаю и на какие средства. Для всех оно спокойнее, согласен?

– Согласен, – разочарованно кивнул Николай, но Юра видел, что ни с чем он не согласен, и, наверное, проще будет заставить его сеять рис вместо пшеницы, чем отучить от российской привычки считать чужие деньги и с деревенской прямотой сразу делить всех на плохих и хороших.

Но, по крайней мере, на сегодняшний день эту тему они закрыли и вновь переключились на политическую ситуацию; это было скучно, но безопасно. Потом пришла Елена, и разговор перекинулся на быт, на цены, на качество товаров, и наконец в десять Николай посмотрел на часы.

– Юрий Валентинович, тебе завтра когда вставать?

– А чтоб председателя вашего тепленьким выцепить.

– Тогда не спеши – он особо не перерабатывает, – Николай засмеялся, – а мне в четыре – убирать надо, пока зерно не осыпалось. Сыновья в поле ночуют, а то от колхозничков всего ожидать можно. Так что я, с твоего позволения, спать пойду. Лен, – он повернулся к жене, – постели Юрию Валентиновичу в Настиной комнате, а она с тобой поспит.

– Да брось ты, я в машине переночую…

– Вот еще! Дом рядом, а он будет в машине ночевать. Что мы, нелюди какие? Лен, стели и не слушай его!

– Вам телевизор оставить или вы тоже спать будете? – спросила Елена, когда муж вышел.

Спать Юре не хотелось, но он решил, что Лена наверняка останется, хотя бы из приличия, и придется отвечать на глупые вопросы о жене, детях, зарплате, поэтому сказал:

– Пожалуй, спать.

Комната Насти оказалась неожиданно «старорежимной» – под толстым стеклом на столе лежали фотографии девочек со строгими паспортными лицами и несколько открыток «С днем рождения»; еще был двустворчатый полированный шкаф, рядом с ним книжная полка. Юра посмотрел на затертые корешки – Толстой, Чехов, Пушкин. …Вся школьная программа – гламур сюда не добрался… Бедный ребенок, с такими-то родителями…

Он разделся, выключил свет и лег; мысли о девочке, обделенной радостями современного мира, тут же растворились в темноте. …Эх, Коля-Николай, любишь ты совать нос, куда не просят – прям, в лоб залепить про деньги!.. Да за такое в наше время рога на раз отшибают… может, смотрящим его сделать? А что – мужик деловой, резкий, хватка есть… хотя не пойдет он. Честный, падла – лучше горбом зарабатывать будет. С другой стороны, то, что не продается за деньги, продается за большие деньги – аксиома нашей жизни. Надо будет его прощупать…

В глубине дома хлопнула дверь. …Как штык, – Юра посмотрел на часы, – без пяти одиннадцать. Дисциплина военная. Не удивлюсь, если по выходным они строем ходят… хотя, откуда у них выходные?..

В соседней комнате послышался шорох; потом дверь приоткрылась и внутрь проскользнул темный силуэт.

– Кто там? – тихо спросил Юра.

– Ой, Юрий Валентинович, я думала, вы спите, – послышался Настин шепот, – мне надо взять кое-что, – она долго копалась в шкафу; потом остановилась посреди комнаты, – Юрий Валентинович, вы не спите?

– Нет.

– Увезите меня отсюда, – она склонилась к дивану, и ее голос стал еле слышным, – я больше не могу… я в прошлом году закончила школу с двумя четверками; я умею стирать, готовить, убирать, ходить за скотиной; я кем угодно буду работать, только заберите меня в город – я хочу учиться…

– А родители?

– Только отцу не говорите, – девушка испуганно оглянулась, – он убьет меня; правда, убьет!..

– Настя, что ты там делаешь? – послышался голос Лены.

– Мам, я тут найти не могу… я сейчас, – Настя метнулась, было, к двери, но вернулась, – пожалуйста, помогите мне.

– Помогу, потерпи немного, – Юра поймал ее руку, но девушка вырвалась и поспешно выскочила из комнаты.

– Мам, он спит… я тихонько, – шаги стали удаляться.

Это был совершенно неожиданный поворот, рождавший массу сумасшедших вариантов, но Юра давно отвык сходить с ума – ему ведь надо жить здесь в мире со всеми.

…Пусть сами разбираются, – он повернулся на бок, – вот тебе и привлечение молодежи на село, подъем сельского хозяйства… а эти дебилы все дискутирует, как им обустроить Россию… впрочем, чем бы Правительство не тешилось, лишь бы работать не мешали…

* * *

Проснулся Юра, когда было еще темно, но за дверью уже во всю кипела жизнь. Лежать дальше, значило только стеснять хозяев, поэтому он вышел и увидел Настю, убиравшую со стола.

– Юрий Валентинович, завтракать будете, а то мы уже, – она робко улыбнулась.

– Чего ты спрашиваешь, Насть? – Лена выглянула из кухни, – возьми, вот, овощи, а я сейчас яичницу сделаю.

– Можно сначала умыться? – Юра зевнул.

– Колонка за домом. Как включать, знаете?

– Да уж соображу, – он вышел во двор и мимо покрытого капельками росы джипа, прошел на задний двор, где из закрытых сараев доносились непривычные животные звуки. Он только успел нажать кнопку насоса, как появилась Настя.

– Юрий Валентинович, – она остановилась, глядя, как гость плещет в лицо ледяной водой, – только родителям не говорите, что я вчера вам сказала… хотя я и так сбегу…

– Погоди бегать, – Юра взял из рук девушки полотенце.

– Да поймите, не нужно мне их богатство! Я в город хочу!

– Потерпи. Я, вот, вернусь и что-нибудь придумаем.

– Вы не обманываете?

– А зачем? – Юра хотел вернуть полотенце, но Настя покачала головой.

– Мне корову надо доить… будь она неладна!.. – вздохнув, девушка пошла к сараям, а Юра, проводив взглядом худенькую фигурку, направился в дом – есть не хотелось, но присутствовала вероятность того, что председатель снова встретит его самогоном, а потому лучше было что-нибудь бросить в желудок.