Текст книги "Экипаж колесницы"

Но все равно, ему не доставало детства – другого детства, открывающего наивный праведный мир со всеми своими красками и мелодиями, детства насмешливого и беззаботного. Жажда эта осталась в нем до сих пор, поэтому он мог засмеяться или отпустить шутку в самый неподходящий момент, устроить розыгрыш посреди серьезного совещания; на него неодобрительно косились, но он не мог по-другому – слишком уж пересерьезничал, когда остальные дурачились и веселились.

Каким праздником стало окончание школы! Ведь сразу обнаружилось, что мир не замыкается в пределах двора, а населен множеством самых разных людей, и теперь он вхож к ним; может быть понят и принят, как равный. Его закружила эта новая, открывшаяся неожиданно жизнь. Он почти перестал бывать дома, пропадая на заседаниях всевозможных кружков, клубов, просто на улицах и танцплощадках – он утолял дикий голод по живому общению.

В то сумбурное время Леша не думал о дальнейшем жизненном пути, и за него все решил военкомат, но Леша не жалел и об этих двух годах. Там, в ВДВ, он понял, что, кроме людей, с которыми можно общаться, должны быть люди, которым можно доверять. Мир перестал быть только серебристо-розовым, приобретя самые различные оттенки.

Потом была Германия, куда он завербовался через тот же военкомат. Из заграничных краев пришло понимание комфорта, как вещи приятной и рациональной, в отличие от нашей пропаганды, считавшей его «порождением загнивающего капитализма». Впоследствии, истратив все заработанные деньги, он сумел обеспечить себе максимум удобств и уюта, возможных в условиях однокомнатной квартиры.

Учеба на заочном отделении давалась легко, потому что теоретическая подготовка базировалась на конкретных гайках, которые он крутил своими руками в сборочном цехе. По мере того, как техническое мышление переходило на новый качественный уровень, работа в заводе казалась все скучнее – она потеряла радость познания. Как когда-то, после окончания школы, захотелось объять необъятное, и это «необъятное» могла дать только пуско-наладка.

И вот, уже три года он мотался по Союзу…

…Так, что же я готов предъявить на Страшном суде в тот момент, после которого ничего не будет? Сотню отлаженных прессов? Много это или мало?.. Нет, но я могу привести десятки людей, которые трясли мне руку и говорили: – Никогда не забуду! Приходи среди ночи, все сделаю… Может быть, есть какой-то критерий, какая-то мера полезности, мера прожитой жизни?.. Конечно, есть! Только у каждого она своя… но тогда, выходит, ее попросту нет – никто не может оценить, как ты прожил жизнь, кроме тебя самого. А потом все окутается туманом, и затеряешься ты в его безвременье, или, может быть, кто-то сохранит тебя в памяти…

Вообще, размышления о смысле жизни не были свойственны Леше, но в последнее время он стал замечать, что большинство его знакомых не только стремятся к чему-то конкретному, но и знают, как этого добиться, а он не знал. Не мог же он сказать: – Я живу, чтоб приносить радость. Это выглядело бы наивным и нескромным, но он свято верил, что от общения с ним люди становятся лучше. Разве не стоит эта совершенно неопределенная цель того, чтоб посвятить ей жизнь? …Хотя какая это цель? Можно стремиться сконструировать машину, создать семью, отстоять идею…

Дед Саша заворочался и проснулся. Оказывается, прошло два часа, а Леша и не заметил. Дед потянулся, свесил на пол белые старческие ноги с вздувшимися венами.

– Леш, дай водички. Ты сам-то, откуда будешь? – спросил он, будто не было между ними дневного разговора.

– Из Воронежа.

– А, знаю. У меня сын младший служит под Воронежем, понятно? Сейчас, погоди, – он прошлепал к портфелю и достал записную книжку, – Борисоглебск, город такой. Я теперь все ищу командировку в Воронеж, чтоб повидать сына. Старший-то демобилизовался уже; видный такой стал; все «папа, папа…» А младший, тот «батей» зовет, понятно? Вообще, хорошие они мальчишки. С Райкой-то я уже лет десять разошелся, понятно?

– Почему?

– Полюбил я, значит, женщину, понятно? Ничего не могу совладать. У Нинки этой, тоже двое. Не знаю, чьи, да она и сама не знает, но мальчишки хорошие. Я приду, а они: – дед Саша, дед Саша… а я с ними запросто разговариваю. Вишь, какая женщина, понятно? А не могу без нее, хоть вывернись. Райка в слезы. Брось ее, говорит, заразу. А я что, разве могу? Я и говорю: – Не могу! О, я с ней запросто разговариваю… – он вытащил из-за окна сало, – давай харчиться будем. А ты инженер, да?

– Инженер, – Леша зашел под левое ухо.

– Думаю, надо на операцию ложиться, да не люблю я больницы. Тут, понимаешь, и ноги уже ни к черту. Ладно, вот, деньжонок скоплю, чтоб было, что детям оставить, а там, и помирать можно. Ты налаживаешь чего или по снабжению?

– Прессы налаживаю.

– А, знаю – у нас на заводе прессов много. Приезжай, спроси деда Сашу…

– Так не зовут, – Леша развел руками, – вот, если ты к сыну поедешь, запиши адрес. Будет, где в Воронеже остановиться.

– Боже упаси! Там, поди, жена, дети, а тут я – старый алкаш.

– Не, никого нет. Один я живу.

– Вот, это правильно. Что, на наш век баб не хватит? Мне Колька Чигров… он, как женился, полгода прошло, говорит: – Ох, завидую я тебе, дед. Понятно? Он мне завидует!.. Он хороший мальчишка – тоже инженер, как ты, но я с ним запросто разговариваю. Он мне завидует… а мне Райка-то говорила, брось ее, понятно? А Нинка, она красивая такая, маленькая. Очень хорошая женщина. На тринадцать лет моложе меня, а говорит, давай, я с тобой буду жить. А я, – дед Саша засмеялся, – я с ней запросто разговариваю; я говорю, а мы и так с тобой живем. Она бесится, чертовка…

Как-то незаметно спустился вечер, и перед сном Леша распахнул окно.

– Пусть протянет, а то накурили мы с тобой.

Они встали рядом, подставив лица холодному ветру. Внизу, в свете прожектора блестел речной вокзал, и луч отражался в серой обской воде, только освобождавшейся ото льда. Редкий снежок танцевал вокруг домов, автомобилей на стоянке и, в конце концов, бесстрашно прыгал в реку. Прохожих почти не было, лишь внизу, у входа в ресторан хлопали дверцы машин и слышались голоса. Вдали мигал огнями город, и свинцовые воды, как мокрое шоссе, тянулись к нему.

Стояли долго, и дед Саша рассказывал про Сибирь. Везде у него были «очень хорошие мальчишки», с которыми он «разговаривал запросто».

Угомонились они часам к двум. Леша забрался под одеяло, но спать не хотелось; долго ворочался с боку на бок, в то время, как дед Саша захрапел уже через пять минут.

Снова Леша вернулся к той странной мысли, что дед Саша олицетворяет его старость. …Ну, так что? Хорошая это старость или плохая?.. – и подумал, – но ведь это совсем не старость! Старость наступит, если я останусь совершенно один в своей идеально уютной квартире… Со смехом Леша отогнал эту мысль. …Как я могу остаться один? А как же тогда – Приходи среди ночи, все сделаю… Ведь были такие слова? Были! А, значит, до старости еще далеко…

* * *

Утром Леша приехал на завод в прекрасном настроении, однако главный механик встретил его не просто без обычной для заказчиков радости, а даже агрессивно:

– И чего вы приехали? Мы вас когда звали?..

– Вызовов много, а людей мало, – ответил Леша миролюбиво. Судя по дате, телеграмма, действительно, очень долго валялась в заветной красной папке – по какой причине, Леша не знал; скорее всего, шеф в первую очередь выбирал объекты более дорогостоящие, чем этот паршивый молот.

– Это не мои проблемы, – механик развел руками, – у нас в кузнице тридцать молотов и все мы сами запускали, сами ремонтируем; это директор решил вас вызвать, потому что без вашего акта пропадает гарантия! Но, извините, по три месяца мы ждать не собираемся – нам план делать надо! – видя, что Леша молчит, ничего не пытаясь доказать, механик усмехнулся, – работает давно ваш молот; идемте, глянете и подпишем акт, чтоб у директора душа успокоилась. Заплатим вам, вроде, наладку вы нам делали; какая разница – все равно не из своего кармана.

Леше стало обидно – оказывается, не такие уж они великие спецы, если на обычном заводе есть обычные ребята, которые запросто обходятся без них.

– Пойдемте, – вздохнул он, так как возразить было нечего.

Грохот кузницы слышался метров за сто. А когда они вошли в маленькую синюю дверь, их обдало жаром и запахом пережженного металла. В прокопченном полумраке яркими пятнами плыли раскаленные болванки; земля под ногами дрожала, а разговаривать стало невозможно из-за гулких беспорядочных ударов, изрыгающих в проход бордовые искры окалины. Леша вспомнил, как попав в кузню первый раз, решил, что именно так, должен выглядеть ад. Сейчас он привык и давно не обращал внимания на всю эту сатанинскую атрибутику.

Свой молот он узнал сразу – эта модель ему нравилась больше других, потому что при известной доле фантазии, молот напоминал смешную клоунскую физиономию. Скуластое лицо, ограниченное горбатыми стойками, лихо сбитый набекрень колпак цилиндра; строповочные отверстия, как два круглых удивленных глаза, желтый нос бабы, и шабот – вроде, черные прокуренные зубы, чуть выступающие над фундаментом. Леше нравилась эта рожа; иногда он даже разговаривал с ней, но чаще тянул за усы рукояток, и тогда клоун начинал дергать носом и стучать челюстями…

Монтаж был выполнен грамотно, поэтому обойдя вокруг машины и понаблюдав, как кузнец обкатывает болванку, превращая ее в диск, Леша показал механику большой палец; тот усмехнулся и жестом пригласил его к выходу.

Подписание акта стало простой формальностью, и после обеда Леша покинул завод с твердым намерением завтра же вылететь домой – туда, где распускались первые листочки, и предприимчивые тетки, покончив с подснежниками, переходили на ландыши… а здесь еще кружились незнакомые с календарем, тупые, безграмотные снежинки.

Дед Саша сидел в номере и смолил «Беломорину»; перед ним на блюдце уже лежало пять раздавленных окурков.

– Леш, фиаска у меня получилась, понятно? – сказал он вместо приветствия, – я ж на них, как на людей, понадеялся. Ведь обещали все сделать! А теперь – денег у них нет. Кто-то какие-то фонды снял, понятно? Куда я теперь с этими платами? Мне ж за них билет на поезд не продадут!..

Дед Саша совершенно не походил на себя, вчерашнего, с веселым задором анализировавшего творчество Репина.

– Но хоть обещают? – Леша присел напротив.

– Обещают. Через неделю! Но где неделя, там и две, и вообще, не отдать могут. Знаю я эти фокусы, понятно? А платы, они дорогие – двести рублей каждая; в комплекте пять штук – это тыща, понятно? А мне б всего рублей триста с них взять, чтоб домой добраться и на харчи. Я ж говорю им, вы хоть часть отдайте; я платы оставлю, а остальное пришлете. На слово, говорю, верю. Нет, говорят, денег, и хоть ты вывернись!..

Леша смотрел на растерянного деда Сашу и только сейчас понял, что это, действительно, дед – немощный, нуждающийся в помощи и защите.

– Ладно, – он вздохнул, – куплю я у тебя платы. Только тысячи у меня с собой нет, но триста рублей найду. Остальное, если сумею выбить, пришлю почтой; ты адрес оставь, – Леша достал бумажник.

Денег у него было много – он ведь собирался сидеть здесь не меньше недели, а получилось… впрочем, для деда Саши получилось неплохо.

– Возьми, – Леша отсчитал червонцы.

– Да что ты?! Я уж как-нибудь на электричках, а пожрать, так салом отобьюсь. Вдруг они совсем не отдадут? Как же ты…

– Значит, не судьба, – Леша лишь развел руками, – есть у меня деньги, а «зайцем» в твоем возрасте ездить не солидно.

Дед Саша долго и недоверчиво смотрел на нежданного благодетеля, пытаясь понять тайный ход его мыслей, но, видимо, не придумав ничего крамольного, деньги взял; полез в портфель и вытащил, завернутый в бумагу сверток.

– Вот гляди: эта на управление столом; эта…

– Дед Саша, – Леша засмеялся, – я станок налаживать не буду; ты адрес напиши, куда деньги слать, если все получится.

– А, ну да… – дед Саша засуетился, – вот мой паспорт… нет, ты своей рукой спиши… а хочешь, могу расписку дать, что занял у тебя триста рублей. Написать?

– И куда я с той распиской? Приеду к тебе на завод и в партком пойду? – Леша переписал данные в записную книжку и вернул паспорт, – все, давай.

Дед Саша взглянул на часы и встрепенулся.

– Я ж еще на самолет успеваю!.. Леш, ты прости – я, конечно, должен бутылку взять…

– Да двигай ты! – Леша не хотел ничего обсуждать – подобные минуты, когда совершенно спонтанно и, как правило, безвозмездно, ему доводилось делать добро, были самыми счастливыми в жизни; он, вроде, поднимался в собственных глазах, а это всегда безумно приятно, – сегодня я тебе помог, завтра – ты мне; что мы, считаться будем?

– Леш, приезжай к нам в Куйбышев, понятно? – дед Саша неловко обнял своего спасителя, – я тебе помогу устроиться… да, вообще, все помогу!..

– Ладно, сочтемся, – Леша похлопал его по плечу.

– Так что, я пошел? – завершив ритуал благодарности, дед взял портфель, – а деньги, если привезешь – хорошо; нет, так нет – все равно мальчишки мне эти платы бесплатно тащат. У нас хорошие мальчишки, понятно?

– Да понятно!.. – Леша рассмеялся, – опоздаешь ведь.

Когда дверь закрылась, сразу стало как-то пусто. Леша открыл окно и долго смотрел, как дед Саша ковылял через площадь со своим огромным портфелем, а потом исчез за домами, в которых вспыхивали первые окна. Ему было абсолютно хорошо, пока откуда-то не возникла маленькая противная мыслишка: …И, на фиг, мне эти платы, если я сам завтра улетаю?.. Хотя буду возить с собой и предлагать на каждом заводе – может, где и спихну, а нет, так выкину, – Леша взвесил на руке сверток, – они не тяжелые…

Прошелся по комнате.…Если б, конечно, место было поинтереснее, да погода поприятнее, можно недельку отдохнуть… Леша снова посмотрел на неприветливый город, с заходом солнца сделавшийся и вовсе мрачным; к тому же за окном, словно костями, стучали обмороженными ветвями тополя. …Найти б «левую» машину – небольшую, чтоб за неделю слепить… а где? На этом заводе своих спецов хватает – тут и дергаться-то смешно… да чего я голову ломаю? Завтра звякну в отдел – наверняка есть что-то по Сибири, а через пару недель мотнусь сюда за бабками… Это была разумная мысль, и с ней Леша успокоился.

В открытое окно ворвались звуки музыки, и фальшивый голос запел про желтоглазую ночь. Леша потянулся. …О, кабак открылся! Пожалуй, имеет смысл поужинать, а то деда Саши с его «месивом» больше нет, кормить меня некому…

Когда он спустился вниз, ресторан только оживал. Музыканты, отыграв одну песню, видимо, решили, что работать перед пустым залом ниже их достоинства и ушли. Вокруг стоял лишь неровный гул, складывавшийся из тихих голосов, шарканья ног, перезвона посуды – все, словно настраивались на что-то веселое и беззаботное. Леша сделал заказ и закурил, разглядывая публику, хотя разглядывать оказалось некого – единственный, кто поразил его, был парень в джинсах и рубашке с галстуком. …Господи, до чего может довести убогость и мода! – решил он, – а лица у всех самодовольные; через губу переплюнуть лень – как же, мы ведь пришли в ресторан! Такое событие!..

А, может, зря я наезжаю на этот городишко? Я ж ничего тут не видел; кроме того механика, никого не знаю – может, я прошел мимо чего-то очень важного и не остановился; может, именно здесь я должен был встретить своего самого главного человека, а вместо этого, собрался завтра сваливать… Свалю, вот, и буду потом мучиться всю жизнь…

Подобное чувство возникало у Леши каждый раз, перед расставанием с городом. Он жадно вглядывался в дома, в лица людей, старался последний раз объять все, надеясь на чудо, но потом все-таки уезжал; воспоминания сглаживались, и, тем не менее, он продолжал постоянно жалеть обо всех городах, которые покинул, словно без него там что-то происходило не так, словно кто-то там его ждал и не мог дождаться…

Сигналом к началу веселья послужил выстрел шампанского в противоположном углу и дружный взрыв хохота; вернувшиеся музыканты взялись за инструменты, и сразу ресторан стал похож на ресторан – над столиками заклубился табачный дым, голоса сделались громче, а в центре зала возникла уже пьяная женщина, пытавшаяся попасть «Цыганочкой» в мелодию Жени Белоусова.

– …Еще что-то принести?

– А?.. – Леша отвлекся от наблюдений и увидел рядом официантку с блокнотиком в руке.

– Нет, спасибо… а, знаете, я завтра улетаю. Вот, просто улетаю – сам еще не знаю, куда.

– Как это? – девушка удивленно смотрела на странного посетителя, – вы путешествуете, да? Тогда б я на вашем месте, поехала на юг.

– Садитесь, – Леша отодвинул стул.

– Что вы?! Администратор увидит – мне такой втык дадут!

– Жаль, – Леша вздохнул, – а я живу в Воронеже. Приезжайте в гости; можете адрес записать.

– Какой Воронеж? – девушка прыснула со смеху, – это же за Уралом! Тут до сестры доехать, проблема – так устаешь за день, что быстрее б до постели добраться…

– Официантка! – раздался голос из-за соседнего столика.

– Извините, – она отошла. За тем столиком сидела большая шумная компания; там пили на брудершафт, целовались все подряд, и Леша отвернулся.

…Интересно, как зовут, эту девочку, для которой проблема доехать до сестры? Может, именно она ждет меня, но все сложится по-другому – я завтра уезжаю, – он налил и выпил, – а, может, и не она… вдруг, то, что я ищу, я прозевал в каком-нибудь Нижнекамске или Светлогорске давным-давно…

Объявили «белый танец». Леша видел, как в глубине зала поднялась высокая девушка в длинном платье. Почему-то он знал, что направляется она именно к нему. Леше не хотелось, ни танцевать, ни разговаривать с ней, чтоб не ощутить еще одной возможной потери, чтоб не начинать того, у чего не может быть не только конца, но даже продолжения.

– Разрешите?..

Леша все-таки встал, потому что представил, как откажется, и она, оскорбленная, пойдет обратно.

Танцевали они молча. Леша чувствовал холодную скользкую материю; под ней – тело, вдыхал запах волос… Партнерша смотрела на него, словно чего-то ждала.

– Знаете, – Леша вздохнул, – я понимаю, что женщину надо хоть немножко развлекать, но мне грустно. Я завтра уезжаю.

– Вам понравилось здесь?

– Не знаю, – Леша пожал плечами, – не успел разобраться.

– Так приезжайте еще – разберетесь.

– Я человек подневольный – куда пошлют, туда и еду.

– Жаль…

Леша смотрел в ее тоскливые глаза и сказал:

– Пойдем ко мне.

– Пойдем, – она усмехнулась, – пятьдесят рублей, и еще заплати за столик, а то у меня совсем нет денег.

* * *

Утром незнакомка исчезла незаметно, как сон – по крайней мере, Леше показалось, что это был сон, ведь он даже не узнал ее имени. Раздвинув шторы, Леша распахнул окно. Конечно, он один – сказка не может продолжаться долго. …Да и не было никакой сказки, – он вздохнул, – так, фантазии на почве водки местного разлива…Черт!.. С тумбочки смотрела коричневая ящерка с хитроумной застежкой на брюшке – это было ее украшение. Еще вчера Леша обратил на него внимание и даже как-то пошутил по этому поводу. …Значит, все-таки эта удивительная девушка существует!.. Как же ее зовут?..

Он стал подыскивать подходящее имя и решил, что больше всего ей пошло б быть Маргаритой …Это на работе; Марго – в ресторане, а в остальном – Рита…Ри-та… Ящерка смотрела строго и одновременно лукаво. Он посадил ее на руку и показалось, что в уголках крошечных глаз заблестели слезинки; захотелось немедленно разыскать Марго или Риту (неважно, как ее зовут), чтоб вернуть эту холодную, тоскующую зверушку – пусть отогревается на ее груди. …Но, к сожалению, это невозможно… – сунув ящерку в карман, он посмотрел на часы, – если звонить в отдел, то сейчас самое время…

…ЛЕША ЗАДУМЧИВО СПУСКАЛСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЯ, НАСКОЛЬКО СМЕШНЫМИ ПОКАЖУТСЯ ЕМУ ВСЕ ЭТИ ПЕРЕЖИВАНИЯ, ДА И ВСЯ ЕГО ЖИЗНЬ, УЖЕ ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧУ ДВЕСТИ ДНЕЙ…

Глава четвертая
«ПРЕКРАСНАЯ ДАМА»

Шли они рядом, только Вадим Воронов, понуро опустив голову, а Юра Бородин, демонстративно отвернувшись, и, казалось, что они даже не вместе. Вечерело. На остановке огромным бесформенным пятном чернела толпа. Набитые битком автобусы подкатывали один за другим, и люди отчаянно бросались на штурм. С визгом, пьяной перебранкой нескольким счастливцам удавалось втиснуться внутрь; автобус, пыхтя и покачиваясь, отъезжал, а толпа устремлялась на штурм следующего.

– Ладно, – Юра вздохнул, – наплюй и разотри. Думать будем завтра, а иначе до утра умом двинешься, – но Вадим даже не поднял глаза, словно искал ответ у себя под ногами, – слышь, – Юра толкнул его в бок, – лично, у меня все предохранители уже сгорели и мозги отключились – черт с ним, с этим роботом! Поехали в кабак, а? Проветримся немного.

– Поехали… – Вадиму было все равно, куда ехать; в кабак, даже лучше, чем в гостиницу – может, там, действительно, удастся отвлечься. …Надо ж придумать такую деталь, что ни один захват не может ее нормально держать! – подумал он, – Юрке хорошо – он-то свою электронику проверил и все, а мне что делать?.. Ну, не знаю я, как поднять эту чертову железку! Элементарно не знаю, ломай тут голову или не ломай!..

Мысли Вадима толклись на одном месте, вокруг этого самого «не знаю» – он уже не пытался биться над стоявшей перед ним задачей, так как еще позавчера убедил себя, что не сможет решить ее никогда. Целый день он тупо бродил вокруг робота, и лишь при появлении кого-нибудь из «местных пупков», смотревших на него с явным подозрением, поспешно подкручивал первый попавшийся, ничего не значивший болтик и с умным видом ждал результата. Это было глупо, но на большее его фантазии не хватало.

Эта дурацкая игра продолжалась уже неделю, и все устали ждать – и Юрка, у которого схема давно работала; и начальник цеха, очень гордившийся, что именно у него ставят первый в заводе робот; и главный инженер, поторопившийся доложить в Министерство о внедрении передовых технологий; и даже уборщица, подолгу стоявшая перед чудо-машиной просто так, из чистого любопытства. А проблема-то, казалось, не стоила выеденного яйца – из-за конфигурации детали, захват никак не доносил ее в рабочую зону, роняя, где попало. Наверное, требовалось в этом захвате что-то чуть-чуть изменить – но что?..

…Такая, вот, хрень, – Вадим тяжело вздохнул, – а поскольку механик здесь я, я и должен все сделать… но знаю, что не сделаю ни черта! Ни завтра не сделаю, ни послезавтра… и что дальше? Отправят нас домой с неподписанными актами? Юрка сожрет с говном – он же привык ездить с Женькой Глуховым – они с ним друзья, а Женька, что хочешь, сдаст… Почему, вот, они всегда все сдают? Неужто все знают? Не бывает такого – скорее всего, им просто везет. А теперь не видать нам, ни премии, ни надбавки, хотя уже проторчали в этом долбанном Омске почти месяц…

– Вадик, а если мы тебе девочку снимем, ты улыбнешься или нет? – голос у Юры был беззаботным, вроде, все хорошо, и завтра состоится подписание акта.

…Это ты такой веселый, потому что считаешь, будто я могу что-то придумать, – Вадим криво усмехнулся, – а если б знал, что не могу…

– Ну, чего ухмыляешься? Тебе кто больше нравятся – брюнетки или блондинки?

– Мне?.. – Вадим заставил себя на минуту отключиться от проклятого робота, но эротические фантазии не лезли в голову, поэтому он честно признался, – мне нравятся, которые трахаются, и чтоб долго их не уламывать.

– Ответ достойный самца, – заключил Юра.

Они остановились чуть в стороне от толпы.

– А махнем в «Турист»? – предложил Юра, – аборигены рассказывали, что нужный нам контингент, в основном, кучкуется там.

– Мне без разницы, – силуэт робота вновь занял место перед мысленным взором, и Вадим вздохнул, наверное, в сотый раз.

– Ну, так, вперед!

Вклинившись в толпу, им удалось с третьей попытки оказаться в автобусе, на котором значилось – «Центр». Зажатые со всех сторон, не имея возможности даже взглянуть в окно, они тряслись целых полчаса, синхронно подпрыгивая на кочках вместе со всеми, гулко выдыхая, когда автобус «приземлялся», и слушая, как тихо и невнятно народ материт советскую власть. Потом люди, знавшие куда ехали, стали интенсивно покидать салон на каждой остановке; в освободившихся от спин и голов окнах поплыли, сменяя друг друга, широкие тротуары с голыми деревьями, тусклые витрины.

– Кажись, приехали, – Юра приблизил лицо к стеклу, – только где мы, ни хрена не пойму… – впрочем, дело было не в плохой видимости, а в том, что занятые работой, они еще ни разу не выбирались за пределы компактного треугольника: завод – гастроном – заводское общежитие.

Наконец, в салоне, кроме них, осталось человек пять во главе с невозмутимой кондукторшей, закутанной в платок, и тогда Юра решил, что пора выходить.

Улица оказалась широкой, но довольно мрачной – ни уютных неоновых вывесок, ни гротескного разноцветья реклам; даже фонари светили каким-то далеким призрачным светом. Редкие автомобили бесшумно укатывали тонкий снежок, а по тротуарам бродили компании, человек по восемь-девять – их голоса и смех отзывались в высоком холодном небе.

При виде чужого веселья настроение Вадима испортилось окончательно. Из глубины сознания неотвратимо всплыл призрак пустой и неуютной, насквозь прокуренной комнаты, бесконечные разговоры о «проклятой железке». …Валить надо отсюда, – подумал он, – если б не эта уродская деталь, уже завтра можно было б лететь домой – над облаками, в белоснежном лайнере!.. И забыть этот кошмар, а потом новая командировка, где все будет лучше и веселее…

– Парни, – Юра остановил троих ребят, – где тут «Турист»?

– А, вон, за перекрестком. Но в такое время туда вы не попадете – там все уже занято. Лучше идите вниз через Омку, в «Сибирь» – там попроще и поспокойнее.

– Вадик, – Юра повернулся к напарнику, – а мы все-таки пойдем в «Турист», да? Зачем нам проще и спокойнее?.. Туристы мы или нет?

– Хрен его знает, кто мы…

– Понятно, – Юра махнул рукой, – без бутылки и без бабы ты так и не выйдешь из ступора. Пошли. Если логика меня не подводит, нам туда, – он указал на взметнувшееся над кургузыми пятиэтажками здание, архитектурой походившее на гостиницу. На его слившемся с темным небом фасаде застыл орнамент светящихся окон, а с первого этажа, окрашивая тротуар, стелился мягкий синий свет. У входа, облепив ступени, толпились желающие развлечься.

– И, правда – ни фига себе!.. – присвистнул Юра.

– Это бесполезно, – равнодушно констатировал Вадим.

– Да погоди ты!.. Пойдем хоть посмотрим.

В окне, рядом с массивной дверью, способной выдержать любой штурм, маячил мрачный швейцар с красным лицом; галуны на его мундире отливали золотом, а сам он чувствовал себя богом, способным, и покарать, и облагодетельствовать.

Потолкавшись среди разгоряченного народа, Юра вернулся к Вадиму.

– Не хотят меня хозяева пустить, не хотят меня обедом угостить… – он разглядывал верхние этажи, словно надеясь увидеть веревочную лестницу. Лестницы не было, и он закурил, – нет, но неужто этот Цербер за рубль не пускает? По всей стране пускают, а здесь – нет!.. Хотя, это же Омск – тут и детали к захватам не липнут…

– Юр, может, поедем домой?

– Ага, попадаем на койки, и будем напрягать извилины! Мы еще и жить должны, а не только гайки крутить – мы ж не Олеги Черновы какие-нибудь!.. Вон, две свободные подружки – сейчас у них и проконсультируемся, – Юра резко направился к двум стоявшим в одиночестве девушкам.

– Привет, девчонки! – он оглянулся, ища «вторую скрипку», но Вадим за ним не пошел, – скажите, а как у вас попадают, вон, за ту баррикаду? А то мы неместные.

– Да? – одна из девушки повернулась, – и откуда вы?

– Ох, издалека, девчонки! Из центра России.

– А вы летаете или плаваете? – спросила вторая с издевкой.

Поняв, что знакомство состоялось, Вадим тоже решил подойти – в конце концов, одна из них ведь должна будет достаться ему.

– Почему летаем или плаваем? – удивился Юра, – мы простые советские инженеры; приехали в командировку… а что, не похожи? Или в Омске инженеры по ресторанам не ходят?

– Почему? Ходят. Просто тут все так знакомятся – кто летчик, кто моряк; кто поэт, кто художник, – какая-то горькая искренность прозвучала в этих словах.

При тусклом свете фонаря Вадим присмотрелся к говорившей внимательнее. Держалась она, вроде, независимо, но сквозь эту маску проглядывало нечто робкое, требующее заботы и защиты. Наверное, такое впечатление создавалось от резкого контраста между ярким небрежным макияжем и детскими вопрошающими глазами. Ее подруга понравилась Вадиму меньше – круглолицая, с короткой стрижкой; она походила на деревенскую девку, очень старающуюся выглядеть городской. Зато она казалась более веселой, поэтому Юра акцентировал внимание, именно, на ней.

– А мы, вот, никогда не врем, – он протянул руку, – меня зовут Юрой, а это мрачное существо – Вадим.

– Лариса, – представилась круглолицая.

– Оля, – вторая спрятала лицо в воротничок пальто, словно укрываясь от изучающего взгляда Вадима, – Лар, пошли домой.

– Не пойду я никуда! Стой здесь! – Лариса решительно направилась к входу.

– Заводная девица, – Юра покачал головой.

– Она всегда такая, – будто извиняясь за подругу, пояснила Оля, – ей там, край, увидеть кого-то надо.

– Люблю заводных. Вадик, дай сигаретку.

– И как вы их курите? – Оля обращалась к Юре, но смотрела почему-то на Вадима, – там же никотин, смолы всякие.

– А вы, Оленька, наверное, тетя доктор, да? – Юра с удовольствием затянулся.

– Пока только учусь; на первом курсе.

Вадим молчал. Оля ему понравилась, но он не знал, как вступить в разговор; кроме глупости, вроде «…мы больше не будем курить…», ничего в голову не приходило.

Лариса появилась злая и запыхавшаяся.

– Черт, с дядей Петей бесполезно разговаривать. Чего он сегодня такой злой?..

– Стоп! А его Петя зовут? – обрадовался Юра, – Петруха, ё-моё!.. Девочки, это ж полдела. Вадик, пошли.

– Как подруги? – шагов через десять Юра замедлил шаг, – по-моему, молодые, но раз по кабакам шляются… Оля, конечно, приятнее, но я люблю шустрых… слушай, думаю, от червонца этот старый хрен подобреет – таких расценок и в Москве нет; надо только, чтоб он дверь открыл… или ну, их?.. – Юра кивнул в сторону ожидавших развязки девушек, – решай.

– Зачем же – ну, их?.. – Вадим уже начал мысленно рисовать эротические картинки, – я б этой Оле вдул…

– Вот и славно, – раздвигая плечом других страждущих, Юра двинулся к входу, и тут дверь неожиданно открылась – нет, не для него, а выпуская на мороз двух нетрезвых грузин, но Юра успел поставить ногу в образовавшуюся щель.

– Дай закрыть! – прорычал швейцар, краснея еще больше – видимо, он понимал, что его позиция перестала быть неприступной, – я кому говорю, дай закрыть!

– Петь, не тарахти, – Юра протянул деньги, и швейцар безропотно и даже грациозно, отправил в карман легко узнаваемую красную бумажку.