Текст книги "Чужие игрушки. Часть 2"

Пазл 49. Светлые полосы хорошо видны на фоне темных

Федор Петрович, глядя в одну точку перед собой, продолжал рассказывать Звягинцеву:

– Смотрит он на меня жалостливо и говорит:

– Могу тебя на фронт направить только в штрафную роту.

Когда я его благодарить стал, он вообще опешил. Спрашивает меня:

– Ты хоть знаешь, что такое штрафная рота?

Говорю, знаю. Дайте только за Родину умереть, а не просто сдохнуть здесь под забором от голода.

Снова попал я число отверженных и проклятых. Помнишь как это с нами было?

Звягинцев печально посмотрел в пол:

– Помню Федор Петрович. Сахаром это точно не назовешь.

– Только тогда, Витя, хоть в ребята из других взводов, нас за своих считали. Ну окруженцы, подумаешь, эка невидаль. А, в этот раз, нас уже за людей в соседних подразделениях не считали. Были мы для них законченные гады. Да и между собой друг на друга косо смотрели. Но, и тут мне повезло. Нашел общий язык с нашим взводным. Уже в первом бою дал я ему дельный совет. Приказали нам взять высотку. Лежим мы с взводным в окопе, рассматриваем в бинокль место, где головы должны свои сложить. Смотрю в первой линии окопов немцев совсем мало, просто кот наплакал, и говорю ротному:

– Дай команду, чтобы наши не заскакивали в окопы, если немцы дружно ломанутся из окопов отступать, когда мы в атаку пойдем.

Взводный естественно удивился:

– Почему?

А, я ему:

– Потому что окопы в этом случае будут заминированы. Сам немцам такие штуки устраивал.

Ну и как в воду глядел. Кто из наших слабину дал и в окопы заскочил, там смерть и нашел. Рванули немцы заминированные окопы и не спеша так, пошли в контратаку. Думали, что подойдут и добьют оставшихся. А нам повезло, залегли мы после атаки за бруствер. Нас и не видно было. Бруствер то с нашей стороны окопов был. Заскочили мы в развороченные от взрывов окопы и затаились. Я взводному говорю, чтобы наши не открывали огонь пока немцы не подойдут к нам метров на пятьдесят. Подпустили мы немцев дали по ним три прицельных залпа, рванули в штыковую и на их плечах во вторую линию окопов ворвались. Потом много чего было. Дослужился снова до командира взвода а, потом и роты. Несколько раз был по мелочи ранен, но в медсанбат не попадал, на передовой от ран оправлялся. Так и оставался в своей штрафной роте. Пятьдесят восьмая статья это тебе не пятьдесят девятая. Но, уж когда распороло мне брюхо осколком от и до, и контузило, комиссовали в чистую. Спасибо в лагерь на дальнейшую отсидку не отправили. Вернулся я назад. Выдали мне паспорт с отметкой о гласном надзоре.

– Федор Петрович, все время хотел тебя спросить, как ты тогда у нас оказался с пятьдесят восьмой статьей. Ведь, на сколько я знаю, с таким приговором на фронт не отправляли.

Хромов усмехнулся:

– Так и меня должны были расстрелять. Лагерь, где я срок отбывал, оказался вблизи линии фронта. Как немцы стали подходить, начальство лагерное все смоталось в тыл, а конвойным дало команду пустить всех зеков в расход. Меня тогда, и еще человек десять повели к траншее на расстрел. Отошли мы от бараков метров на пятьсот, а тут и немцы пожаловали. Немецкий танк прямо в ворота лагеря въехал, а за ним пехота. Конвойные наши растерялись. Одно дело с зэками безоружными воевать, другое дело с немцами на танках. Смотрю стоят наши конвоиры бледные, глаза испуганные. Тут я им скомандовал:

– Ложись! Ползи к траншее, голову не поднимать.

Спрыгнули в траншею, прямо на трупы. Смотрим в лагере большой шухер. Через некоторое время смотрим уголовники ведут конвойных к траншее. У уголовников винтовки, а солдатики уже безоружные. Идут понурые, головы повесили. Я конвойным, которые с нами приказываю:

– Отомкнуть штыки, отдать штыки заключенным, приготовиться к стрельбе по моей команде.

Смотрю подчиняются мне не задумываясь. Короче, затащили мы конвойных, которых уголовники расстрелять хотели, к себе в траншею, а уголовников перестреляли. Винтовки собрали и мелкими перебежками рванули к лесу. Так я стал командиром энкавэдешного отряда. Смешно? То-то. С ним и вышел в скором времени к своим. Врать в особом отделе конвойные не стали, сказали, что я у них за командира был. Да и врать они особо не умели, все деревенские были, с тремя классами церковно-приходской школы. Что потом с теми, кто со мною вышел, стало, не знаю. Конвой энкаведешный думаю не пропал, дальше стали служить, где-нибудь в комендантском взводе. Разрешили мне тогда мои грехи искупить кровью. Через некоторое время дали мне звание младшего лейтенанта, а дальше сам знаешь. Давай выпьем за тех с кем в сорок первом воевать пришлось.

Звягинцев спросил:

– Случаем среди тех, кто пришел к нам тогда пацанов расстреливать, тех энкавэдэшников, которых ты из окружения вывел, не было?

Хромов усмехнулся:

– Нет, если они и попали в комендатский взвод, то не нашего полка.

Выпили, помолчали. Хромов продолжил рассказ:

Комиссовали значит меня в чистую, паспорт получил. Снова встал вопрос с работой. Как поймут, что у меня пятьдесят восьмая на лбу написана, никто рисковать не хочет, хотя руки рабочие нужны. Тут снова мне повезло. Помог инвалид без обеих ног, из бывших штрафников, тех, что кровью искупили. Я уже топиться пошел к реке, есть нечего, работы нет, фронт мне не светит. Окрикнул меня этот инвалид. Оглянулся я, а он на тележке, руками в землю уперся, сидит, смотрит на меня снизу вверх:

– Штрафник бывший?

– Штрафник.

Разговорились. Как он признал во мне штрафника, ума не приложу. Одет я был, как и все фронтовики, в солдатский ватник, сапоги, пилотку. Но вот, признал, потому и окликнул. Помог мне устроиться в инвалидную артель по изготовлению мебели. Мебель в артели делали простецкую, короче ту, которая пользовалась спросом у простых людей, так как цена была доступной. Жила артель в бараке. Ну, и для меня там место нашлось. Народ в артели был в основном холостой, кому нужны были безногие и однорукие. Правда иногда и они женились. Время от времени артель уходила в запой на пару дней. Иногда, делали в артели мебель и на заказ. На заказы в артели была очередь. На них можно было хорошо заработать. Часть заработка с заказов шла в общий котел, но все равно, денег хватало. Так мы с Александром Ивановичем Никитиным и встретились. Помнишь его? Он у нас политруком был.

– Смутно. Твой Николай у меня про него уже спрашивал. Сколько тогда мимо нас народу прошло, всех не упомнишь.

– Пришел тогда заказ на обеденный стол. Работяги в артели все морды воротят. Столов вот сколько стоит, выбирай – не хочу. Боялись, что обманут и заплатят мало. А я взялся. Понял, что надо сделать, что-то эдакое. Сделал стол с инкрустацией. Соскучился по красоте и настоящей работе. А, Александр Иванович, как увидел стол, говорит:

– Покажите мне мастера, который этот стол сделал.

Привели его ко мне.

– И он, что тебя, Федор Петрович, сразу признал?

– Нет Витя. Не признал. Да и я его не сразу признал. Кому из нас могло в голову прийти, что здесь встретимся. Только когда наш бригадир стал к нему по имени-отчеству подъезжать, что-то во мне шевельнулось. Ну а уж когда назвал его, товарищ Никитин, тут вспомнил я его. Но, молчу. А чего рассказывать? Что я, его бывший сослуживец, в настоящее время просто бывший штрафник. А, он в костюме в шляпе. Куда тут сунешься. И человека скомпрометируешь, и сам опозоришься. Но, сердце екнуло. А, он меня давай звать на завод. Нам, говорит, такие умельцы нужны. Ну и не удержался я. Попросил прощение у своих товарищей, что ухожу из артели, а бригадиру шепнул на ухо, что может еще вернусь. Думаю, узнает обо мне Никитин побольше, и знать меня не захочет. Но нет, оказался он мужик стойкий. Долго он мне в лицо смотрел, когда я ему свою фамилию назвал, а потом обнял и слезу утер. Думаю, пришлось ему за меня тогда на верху повоевать, но отстоял. И началась у меня другая жизнь. Своих артельщиков, я потом несколько раз навещал. Зла они не держали, порадовались даже за меня.

– Дальше, стукнул пятьдесят седьмой. Из ГДЛ всех репрессированных реабилитировали. И меня реабилитировали. Предложили восстановиться в партии.

– А ты?

– А, я не стал восстанавливаться, Витя. Такие вот дела. Ладно, вот тебе все рассказал, как камень с души снял. Легче стало. Давай еще выпьем.

– Слушай Федор, а Николай, говорит, что эта ваша квартира вам досталась от Никитина.

– Да, он когда пошел на повышение, пробил мне ордер на эту квартиру.

– И кем он был в вашем городе?

– Первым секретарем райкома партии. Фигура.

Федор Петрович поднял вверх указательный палец.

– А, ты кем здесь трудился?

– Рабочим, со временем бригадиром стал.

– Чего же он тебе не помог. Ты же голова. Он же тебя знал.

– Почему не помог? Помог. Квартиру вот устроил, мы до этого в комнате, в коммуналке жили.

– И все? Он же тебя знал, как облупленного.

– А, что еще? Что ты хочешь, Витя? Он первый секретарь, а я вошь лагерная. Руку подавать не стыдился и на том спасибо. Заходил в гости по праздникам. А, если быть честным, предлагал он мне помочь, но я отказался. Стал бы он меня проталкивать, точно бы карьеру себе сломал. Да, и не нужно это было мне. Я работяга, Витя, и начальником быть никогда не хотел. Так что, судьбой своей я доволен. Да и потом, ему-то я всего о себе, как тебе сейчас, не рассказывал. Он знал только то, что сам видел. Хотя, наверняка, дело мое ему показывали. Короче, хочешь узнать скурвился он или нет? Нет Витя, он остался человеком.

– А, научной деятельностью значит завязал Федор Петрович. Почему?

– Потому. Просто жизнь тогда уже дала крутой поворот, лучшие годы коту под хвост пошли.

– Тебе ли говорить, Федор, что лучшие годы коту под хвост пошли. Если бы не ты, не такие как ты.

– Да, ладно тебе, Витя. Потом, ты знаешь, я за собой в омут людей тянуть не привык. И, Никитина тоже не хотел подставлять, да и других тоже. Мог навлечь на людей беду.

– Ну, так бы и говорил.

– А, я так и говорю.

– Да уж. Засиделись мы с тобой Федор Петрович. Пора и честь знать.

– Ты, Витя, куда это собрался?

– Гостиница здесь в городе есть? Тебе с сыном надо пообщаться.

– Обидеть хочешь старый друг? Думаешь, Федор Хромов, на ночь глядя, гостю на дверь укажет? Нет, шалишь, если спешишь, то завтра поедешь. Если дела не особо ждут, сделай милость, погости. Места всем хватит. Чай, я не в землянке живу. Ты мне лучше скажи, как там мой Николай?

– Светлая голова, трудяга. Надежда нашего предприятия.

– Не врешь? Не хочешь, по старой дружбе, горькое подсластить?

– Истинная, правда. Ты не поверишь, я только вчера узнал, что он твой сын. Это он по фотографии тебя узнал.

– Какой фотографии?

– А, помнишь, мы сфотографировались, когда тебя в разведку забрали, а ты с взводом зашел попрощаться.

– Что и сохранилась?

– Занесли мне эту фотографию в медсанбат после того боя. Храню. Да, чуть не забыл, шахматы, что вы с Николаем Федоровичем сделали в подарок сыну Никитина, сейчас у меня.

– Как так?

– Купил их в антикварном, а Николай их узнал.

– Как в антикварном купил?

– Так вышло Федор. Вернемся, разберусь, если украли их у Никитиных верну, слово даю.

– Витя, а чем вы занимаетесь, в смысле, что у вас за работа?

– Продуктами питания. Кушать-то все хотят. Так что работы у нас хватает. Опыт есть, новые технологии внедряем. Сын твой, Федор Петрович, и внедряет передовые достижения науки в дело обеспечения граждан качественными и дешевыми продуктами питания. Слушай Федор, а Николай у тебя один сын?

– Нет, четверо у меня детей, трое пацанов, одна дочка. Он средний. Разъехались, приезжают редко. Мать переживает за них. А, у тебя как?

– Да, та же картина. Трое. Домой калачом не заманишь. Все самостоятельные стали.

– Знаешь Витя, я только сейчас понял. Не умел я своего отца, выслушать. Видел, что он мне многое и важное сказать хочет. А, у меня все какие-то дела находились. Думал успею еще. Это сейчас, мы старики, свой конец чувствуем. А, тогда, в молодости, казалось, что жизнь вечная, все успеем. Вот и нашим детям все некогда. Наверное, это просто жизнь. Мы хотим их уберечь от ошибок, которые сделали сами, а они хотят свои шишки самостоятельно получить. Ну что еще накатим? Или сразу спать?

– А, уснем? Я так рад Федор, что мы встретились.

– И я рад, значит, еще накатим. Сейчас я в разведку на кухню сгоняю, принесу выпить и закусь заодно прихвачу.

Пазл 50. Витькин кораблик

Мать прервала воспоминания Николая:

– Что соскучился по дому Коленька? Я сейчас гостя спать уложу, а то Борис устал, у него глаза слипаются. Целый день за рулем. Я быстро, я сейчас вернусь.

Она с Борисом вышла из кухни. Николай машинально стал убирать со стола посуду и мыть ее. Вернулась мать:

– Да, что ты, Коленька. Я сама. Ты тоже спать ложись. Устал наверное с дороги.

Николай вдруг почувствовал себя виноватым:

– Да, нет мам, я тебе помогу. Что ты все одна. Стол нам накрыла, все приготовила. Мне не трудно.

– Коля, ты погостишь у нас? Хоть посмотреть на тебя, когда еще свидимся.

– Немного погостим. Виктор Петрович наговорится с отцом, поедим. Работа ждет.

– Вырос ты сынок, взрослым стал. Ладно, я сама здесь все уберу, иди ложись. Я тебе как обычно в твоей комнате постелила.

Последней мыслью перед тем как Николай заснул была:

– Интересно, а сохранился еще тот кювет где мы в детстве пускали кораблики? Завтра схожу проверю.

Ребятишки Колькиного двора приносили свои игрушки во двор. Игрушки были в основном самодельные. Это были деревянные мечи, луки, деревянные ружья и деревянные копии стрелкового оружия. Если игрушки были корявые, значит были сделаны мальчишками самостоятельно, если они выглядели привлекательно, значит к ним приложили руки отцы мальчишек. Покупные игрушки были редкостью и ими дорожили. По весенним ручьям ребятня дружно пускала кораблики. Самый большой ручей протекал в кювете, который видимо с целью отвода воды и был вырыт вокруг дома. Ручей пробивался через заторы еще не растаявшего снега. Кораблики пускали как по очереди, так и по нескольку сразу. А потом бежали за ними, перескакивая с одного края кювета на другой, чтобы поправить остановившийся кораблик. Эти уловки сопровождались недовольными криками:

– Так не честно! Ты его не подталкивай, пусть сам плывет.

Иногда прыжки через кювет оказывались не совсем удачными, валенки в резиновых калошах оказывались в воде и намокали. Когда очередной кораблик подплывал к пешеходному мостику через кювет, пацаны дружно перебегали на другую сторону мостика, и ждали, когда кораблик выплывет. Выплывали далеко не все кораблики, некоторые застревали под мостиком надолго. Они выплывали уже не по очереди. Они выплывали не тогда, когда их ждали, а появлялись неожиданно после корабликов, пущенных после них. Некоторые кораблики застревали под мостиком навсегда.

В один из таких весенних дней и появился Витька. Жил он в другом доме. В округе этот дом называли райкомовским. Чего его тогда понесло к Колькиным друзьям не понятно. Внимание к Витьке было привлечено чьим то возгласом:

– Рёбя смотри, к нам райкомовский пилит.

Покинутые кораблики, некоторые грустно и обиженно застряли, другие радостно окрыленные свободой устремились в неведанное. Ребятня дружно уставилась на чужака, ища малейшего повода чтобы вспыхнула ссора. Не накостыляли ему тогда сразу, потому, что были потрясены тем какой кораблик был у него в руках. Это, как Колька узнал значительно позже, была уменьшенная копия трехпалубного парусника «Крузенштерн». Витька разочаровал ожидание мальчишек тем, что не выпендривался и смотрел на них совсем не заносчиво. Он подошел к ближайшему к нему из пацанов и протянул ему свой чудо корабль:

– Хочешь пустить?

Пацан насупился:

– Сам пускай. Застрянет, отвечай потом за него.

Он повернулся к Витьке спиной и отошел за спины приятелей. Витьку это не обескуражило, доброжелательная и неиспуганная улыбка осталась на его лице.

Кто-то из пацанов мрачно поинтересовался:

– Ты чего приперся к нашему ручью, иди к своему дому. Там и пускай свой корабль.

Витька отреагировал спокойно:

– У нас, у дома ручьев нету.

Кто-то возразил, глядя с любопытством на корабль в руках Витьки:

– Да, пусть пускает. Тебе, чего, жалко что ли?

– Мешаться будет. Сейчас начнет выпендриваться, к ручью не подойдешь. Я тоже может пускать кораблики хочу.

– Да, отвали ты со своими бумажными лодками. Они все равно размокают. Только и делаем, что твою бумагу вытаскиваем. Тебе хоть кто-нибудь слово сказал?

– Какие есть такие и пускаю. Чем тебе моя бумага помешала. Сам растопырился, никому подойти не даешь.

– Сопли подтяни, и не вякай.

Остальные участия в перепалке не приняли, а с любопытством смотрели, что будет дальше. Если бы Витька был «свой» восторгам бы не было предела. Но, он был чужак и все сдержанно молчали. Тут то Колька и произнес спасительную для Витьки фразу:

– Дай посмотреть твой корабль.

Витька, не раздумывая, сунул ему в руки свою чудо игрушку. Ребята столпились вокруг Кольки и робко трогали пальцами детали парусника. Потом осмелели и стали спрашивать уже у Кольки:

– Он тяжелый?

– Может не поплывет?

– Дай подержать, вцепился как клещ, другим тоже хочется.

Колька важно отвечал:

– Не мой, сломаешь, а я отвечай.

Колька посмотрел на Витьку.

Витька смущенно кивнул:

– Пусть подержит.

Через некоторое время уже звучали обиженные вопли:

– Я еще не держал.

Наконец последний пацан в руках которого оказался кораблик, озабоченно переводя взгляд с Кольки на Витьку, решал кому из них вернуть это чудо. В последний момент он протянул кораблик Витьке с восторгом:

– На, держи! Здоровский кораблик.

Витька взял кораблик в руки и растерялся. Он не знал, что с ним делать дальше. Тут то Колька пришел ему на помощь повторно:

– Не слабо его в ручей пустить?

Витька снова смущенно улыбнулся:

– Не слабо. А, можно я его сам здесь пущу?

Колька решил за всех:

– А, чего ждешь, пускай его, чтобы подольше плыл.

И тут же авторитетно посоветовал:

– Надо к нему привязать веревку, тогда, если застрянет под мостом, вытянем.

Тут же на перебой мальчишки, не дожидаясь согласия чужака загалдели:

– Я сейчас веревку притараню.

– Я притараню – у меня веревка длинней твоей.

– У меня настоящая, а у тебя бумажная, размокнет и порвется.

Наконец веревки были принесены, выбрана самая прочная и длинная и совместными усилиями привязана к кораблику. Кораблик пустили в ручеек, под мостом он естественно застрял, зацепившись высокой мачтой. Кораблик вытянули назад, но одна мачта оказалась сломанной. Витька еще не успел огорчиться и промолвить хоть слово, а разборки уже во всю кипели:

– Это ты дернул, а нужно было тянуть. Теперь сам отвечай.

– Да, сам ты дернул. Чего это я? Сам и отвечай.

– Дураки, надо было две веревки привязывать, тогда бы не сломали.

– Да, причем здесь две веревки. Мачты надо было отцепить. Он бы тогда вообще под мостом проплыл.

– А хитрый, без мачт, любой дурак проплывет. Ты с мачтами его мод мостом пусти, чтоб на той стороне выплыл.

– А у меня все время выплывал.

– Хорош врать! Проплывал у него всегда. Я сам видел, как у тебя один застрял.

– А, у самого то, у самого, вообще два застряли, без всяких мачт и парусов. Проплывет, проплывет.

– Да, ты, вообще, только выпендриваться можешь.

Раздоры прекратил Витька:

– Да, не спорьте, отремонтирую я этот кораблик. В комплекте запасная мачта была.

Он взял кораблик и направился к своему дому

Из компании раздался возглас:

– Когда лед сойдет приходи, мы его на пруду запустим.

Когда Витька отошел шагов на десять, Колька крикнул ему вслед:

– Тебя как звать то?

Витька обернулся:

– Виктор. Витька, короче.

Самый младший из ребятишек крикнул:

– А, меня Лешка.

Его старший брат дал ему подзатыльник:

– А, тебя не спрашивают.

Но, Лешку это ничуть не расстроило.

Пацаны молча смотрели вслед удаляющему Витьке, и только когда он скрылся за поворотом загалдели:

– Какой клевый корабль.

– Здоровский, как настоящий.

– С парусами.

– У него даже пушки по сторонам есть.

– Не по сторонам, а по бортам. У корабля не стороны, а борта. Раззява.

– Эх мне бы такой, я бы его берег.

– Это точно, ты известный жмот.

– Сам ты жмот.

Пазл 51. Встреча будущих друзей

Снова повстречал Витьку Колька где-то на улице спустя пару месяцев:

– Привет Вить, отремонтировал корабль.

Витька удивленно посмотрел на Кольку, не сразу признав в нем одного из своих новых приятелей. Но, видимо, вспомнил и ответил:

– Здорово. Не-а, некогда было, не до него.

Колька обалдел от такого признания. В его голове просто не укладывалось:

– Как это можно наплевать на такое чудо? Это какие должны быть дела, чтобы не найти времени отремонтировать такой кораблик? Да это за счастье повозится с такой вещью, а у него времени не нашлось.

И тут Колька не удержался, и предложил свои услуги:

– Хочешь, помогу отремонтировать? У тебя инструменты есть?

– Какие инструменты?

– Ну, какие инструменты? Обычные. Там молоток, пассатижи, стамески, клей казеиновый. Есть?

– Не-а. Нету. Да, ладно, не надо ничего помогать.

– Чего не надо то? Не бойся, я инструмент у отца возьму, он мне разрешает. Ща быстро сгоняю. Ты здесь жди.

– Не, не надо. Мне скоро в музыкальную школу идти.

Престиж Витьки рос в глазах Кольки как на дрожжах. Среди его друзей в музыкальную школу не ходил никто. Пока родители его приятелей копили на музыкальный инструмент, у мальчишек заканчивался подходящий для начала обучения возраст, и пропадало желание учиться. Им хотелось просто быть как другие ребята, ходить на спортивные секции, в различные кружки, играть в игры во дворе. Секции и кружки были бесплатны, за уроки в музыкальной школе нужно было платить. Родители ребят сокрушались, что не смогли дать хотя бы одному ребенку в семье музыкальное образование, но одновременно облегченно вздыхали, успокаивая себя:

– Ну, не купили Петьке аккордеон. Но, Таньке то точно купим. Не аккордеон, так скрипку купим.

– А в музыкалке на скрипке учат играть?

– А то, конечно, учат. Если не учат, то чего-нибудь другое купим.

– Чего другое-то?

– Да не знаю я, купим чего-нибудь. Вот деньги накопим и купим.

У очередного Петьки как хомут падал с плеч груз, и он тихо ликовал – все свободен. А его сестра Танька, Варька или Ирка наполнялась гордостью – на следующий год она будет на музыке играть.

Соседи между собой, в качестве утешения, обменивались одной и той же замшелой историей:

– Ну да, ну да. Вон Мишке то Ивановы купили мандолину, а у него и слуха не оказалось, так и весит на стенке. Лучше бы они ему лисопед купили, больше толка было бы.

Правда был среди Колькиных знакомых ребятишек музыкальный самородок. Тот самый Лешка, который крикнул как его зовут уходившему Витьке. Никто бы и не узнал, что у Лешки талант, если бы не случай. Взрослых баянистов в округе хватало. Они играли на именинах, свадьбах и других праздниках, создавая праздничное настроение. Играли не за деньги, а в соответствии со складом своего характера, так сказать для души. Но, на празднике не налить стакан баянисту считалось последним делом. Наливали все, и хозяева праздника, и их гости. Вызывало удивление, что после такого количества выпитого, когда баянист уже смотрел мутным взором, он совершенно не фальшивил в мелодиях и не припираясь играл то, что ему заказывали. Играли эти гармонисты и не только праздникам, а просто так, на лавочках во дворах. Никого это не раздражало, наоборот окружающие относились к ним вполне сочувственно, иногда даже приносили полстакана водки. На закуску приносили черный хлеб, посоленный крупной солью и сдобренный растительным маслом. Могли на кусок черного хлеба положить несколько долек репчатого лука. Вот однажды, когда один такой баянист снял лямки баяна, чтобы с чувством, с толком с расстановкой, а не на ходу, принять презентованную ему водку в числе его слушателей оказался Лешка. Боевитый Лешка вызвался подержать баян, чтобы он не упал на землю. Баянист даже обрадовался, что малец не даст инструменту случайно упасть со скамейки. Он помог Лешке надеть на Лешку лямки баяна, а сам глотнув водочки, вступил в обсуждение текущих событий, как городского, так и мирового масштаба со своими благодетелями. И для Эйзенхауэра, и для местного руководство было большой потерей, что они не присутствовали при этих дебатах. Если бы они только могли это слышать, они-бы, непременно, хлопнули себя по лбу и запричитали:

– Едрена вошь, вот оказывается, что надо делать! А, я, дурачина-простофиля, что творю? Нет, дальше так жить нельзя, надо жить иначе. Добрее надо быть к людям. Не прислушиваемся мы к простому народу, зажрались. А народ-то он мудрый, а мы все по-своему норовим сделать. Вот и натворили дел, а народ расхлебывай. Дуайт Дэвид Эйзенхауэр еще-бы долго награждал тумаками свою лысую голову, слушая советы, но тут все присутствующие широко открыли рот и глаза. Лешка на баяне играл «Дунайские волны».

Вдруг Лешка прекратил играть и ясными глазами посмотрел на окружающих. Баянист взвыл с восторгом:

– Играй сынок, у тебя очень хорошо получается.

На это Лешка спокойно ответил:

– Я пока дальше не подобрал.

И тут, в результате совместных расспросов, выяснилось то, от чего, не только Дуайт Эйзенхауэр, но и его советчики-эксперты по международной обстановке пришли бы в полное изумление. Лешка не только не знал, что такое ноты, он впервые в руках держал баян, как, впрочем, не держал до этого в руках и других музыкальных инструментов. Баянист прослезился, бил себя в грудь и твердил:

– Да, я последней падлой буду, если заберу у мальчонки баян.

Лешка тут же серьезно заметил:

– Меня отец выпорет, если я возьму баян. Скажет, что я его украл.

Но, решительность и альтруизм баяниста от этих слов только обрели новую силу, и он рявкнул:

– Пошли к твоему отцу! Я ему сам скажу, что я тебе баян подарил.

Оказалось, что слезть со скамейки самостоятельно и идти с надетым баяном Лешка не в состоянии. Инструмент для него был тяжел. Поэтому с баяном в одной руке и Лешкой в другой баянист скрылся из виду в Лешкином подъезде. Мужики, свидетели Лешкиного триумфа стали шушукаться:

– Парень то и в правду одаренный. Богом в лоб поцелованный.

– Да уж! Ему, точно, надо музыке учиться.

– Я, баянистову жену знаю, она его за баян со свету сживет. Запилит. Ему свет с копеечку покажется.

– Да ладно тебе.

– Точно тебе говорю. Она его запилит, ему свет не мил будет.

– Конечно, баян то у него, вроде, трофейный.

– Сиди ты умник. Трофейных баянов не бывает, трофейными бывают только аккордеоны.

– Ну, и че делать?

– Че делать, че делать. Скинутся надо, хоть как-нибудь восполним ему потерю.

Мужики рысцой рванули по домам на прощанье наказав мальчишкам:

– Эй, пацаны, задержите баяниста, чтобы не ушел, мы сейчас вернемся.

В это время в дверях подъезда появился Лешкин отец и баянист. Отец совал баянисту деньги, тот отнекивался и ворчал:

– Я, что гад последний, людей обирать буду. Да и не стоит это старье этих денег.

Лешкин отец рычал:

– Я, что не знаю сколько стоит баян, видал в магазине.

Баянист возражал:

– Так то в магазине, а я на нем уж лет двадцать играю. Старый он. Он мне еще от отца достался. А, дед меня на нем играть учил.

– Тогда вообще не возьму баян, если он у тебя семейный.

– Да бери ты его Христа ради, у моего Пашки и слуха то нет, будет в доме пылится. А твоему пацану пригодиться.

– Тогда деньги бери.

– Да, какие, едрена вошь, деньги. Не стоит он этого.

– Или деньги берешь, или я сейчас твой баян сюда принесу. Я тоже не в свинарнике родился. Не халявщик, заплатить за себя могу.

Они препирались еще долго. Вернулись мужики. И вернулись они вовремя. Разговор между Лешкиным отцом и баянистом уже шел на повышенных тонах. Они уже рассказывали друг другу, что совесть у них есть. Оба кричали, что не за тем они на фронте кровь проливали, чтобы потом своих людей обирать. Мужики схватили их за руки и стали мирить. Закончилось все удачно. Баянисту засунули деньги в карман под угрозой того, что если он деньги не возьмет, то они сами отнесут деньги его жене. И пусть она за это мужикам рожи начистит, наплевать. Потом мужики сели на скамейку и со слезами на глазах допили оставшуюся водку за то, что и в их дворе будет свой Моцарт и Паганини. Правда Паганини они тут же забраковали, из-за скверно звучащей на русском языке фамилии. Решили, что пусть лучше Лешка будет Чайковским их двора. В это время окно на кухне в коммуналке, где жил Лешка, распахнулось, а сидящий на кухонном столе Лешка полностью сыграл «Дунайские волны» и «На сопках Маньчжурии». Мужики, стесняясь друг друга, тихонько смахивали слезы.