Текст книги "«Царское дело» Н.А. Соколова и «Le prince de l'ombre». Книга 1"

Стоит заметить, что это фэнтэзи возникло не на пустом месте. Подземные ходы в Екатеринбурге действительно имелись, но не в Ипатьевском доме, а в располагавшемся по соседству на Вознесенской площади усадьбе Расторгуевых-Харитоновых, в которой в годы революции находился отряд красной гвардии.

Харитоновская усадьба. Фото С.М. Прокудина-Горского

По рассказам старожилов, целая сеть подземных ходов расходилась от дома во все стороны. В 1924 г. рассказы эти подтвердились: в расположенном рядом парке произошел провал, обнаруживший один из таких тоннелей, который власти поспешно засыпали.

Титульный лист нью-йоркского издания книги Роберта Вильтон

Сан-францисская книжка имела шумный успех (по некоторым данным, в том же 1920 г. тираж был повторен), однако менее чем через год после публикации ее неожиданно изъяли из продажи.

Не исключено, что на это повлиял выход в свет английской версии книги Роберта Вильтона, одновременно с лондонским изданием вышедшей в 1920 г. в Нью Йорке в George H. Doran Company.

Жозеф Ласье

Журналист из авторитетного лондонского издания да к тому же непосредственно причастный к официальному следствию спутал все карты фальсификаторам. Кто знает, может быть, именно это, а вовсе не «антисемитизм» англичанина, явилось подлинной причиной его увольнения из газеты «The Times». Во всяком случае, удаление из газеты по времени совпало с появлением первого издания его книги в 1920 году.

Газета «La Libre Parole» («Свободное слово»)

Еще одним сторонником «спасения» Царской Семьи был французский политик Жозеф Ласье (1862–1927), депутат парламента, атидрейфуссар, публиковавшийся в газете Эдуарда Дрюмона «La Libre Parole»[15]15
  Газета «La Libre Parole» («Свободное слово»), основанная французским политическим деятелем и публицистом Эдуардом Адольфом Дрюмоном (1844–1917), была главным инструментом «панамских разоблачений» 1891–1893 гг. – самого громкого скандала за всю историю Третьей республики, сопровождавшегося вскрытием коррупции высших государственных чиновников, парламентариев и журналистов. Именно с тех пор слово «панама» является нарицательным в такого рода преступлениях.


[Закрыть].

Издательская обложка книги Эдуарда Дрюмона «Масонская тирания» (Париж. 1899). Собрание музея «Наша Эпоха» (Москва

В начале 1919 г., будучи членом Французской военной миссии в Сибири, Жозеф Ласье посетил Екатеринбург.

В вышедшей в 1921 г. в Париже книге «Сибирская трагедия, Екатеринбургская драма, конец адмирала Колчака» он отрицал цареубийство, особо оговаривая, что не верит, что Царская Семья была убита «тем способом, который был описан». (Странная позиция для «анти-дрейфуссара» и сотрудника «La Libre Parole». Разве что к тому времени уже «перековался»…)

Письмо Эдуарда Дрюмона на фирменном бланке дирекции газеты «La Libre Parole». Собрание музея «Наша Эпоха» (Москва)

Информатором Ласье, по его словам, был генерал-майор Б.П. Богословский (1885–1920), начальник штаба Сибирской армии, в то время, когда ею командовал генерал Р. Гайда. Борис Петрович был также тесно связан с американским разведчиком майором Хомером Слаутером, одним из главных распространителей сфабрикованного «Отчета Парфена Домнина».

Дарственная надпись Жозефа Ласье на его книге «La tragedie siberienne, ledrame d’Ekatyrinbourg, la fin de l’amiral Koltchak» (Paris. 1921) генералу Р. Гайде в бытность того, по возвращении на родину, командиром дивизии в Кошицах. 11 октября 1921 г. Собрание музея «Наша Эпоха» (Москва)

Выход книг участников следствия по цареубийству генерала М.К. Дитерихса (1922), Н.А. Соколова (1924), капитана П.П. Булыгина (1935), а также переиздания и переводы их на многие европейские языки – надолго пресекли распространение фальшивок.

Изданием в 1976 г. книги английских журналистов Энтони Саммерса и Тома Мангольда «Досье на Царя» открылся новый этап дезинформации, не прекращающийся и до сих пор.

В этой акции отметились многие: и американка Шэй МакНил, о которой, как и о тех двух британских журналистах, мы уже писали, и дочь белого генерала-республиканца А.И. Деникина – Марина Грей (1919–2005).

В книге «Расследование убийства Романовых», вышедшей в Париже в издательстве Perrin двумя изданиями (в 1987-м и 1994-м), она пишет о «выживании одного или двух Членов Царской Семьи». Однако в интервью, рассчитанном на русского читателя, эта убежденная противница монархии в России, любившая, тем не менее, подчеркивать, что она графиня (по второму мужу), не стеснялась привирать (надеясь, наверное, что русский читатель не знаком с ее пустоватым опусом):

«Папа […] монархистом не был. Возможно, я унаследовала это. Когда я писала книгу о Романовых, то долго читала всю корреспонденцию, которую только можно было прочесть. Письма царя к царице, когда он был на фронте в Могилеве, в ставке. По этим письмам у меня сложилось представление, что царь был честным, добрым человеком и очень хорошим отцом. Обожал своих детей, жену, но он был подвержен разным влияниям и царем был слабым. Конечно, всю семью расстреляли».

Верховный Правитель с членами штаба Сибирской армии. Екатеринбург. 17 февраля 1919 г. Сидят слева направо: командующий армией генерал-лейтенант Р. Гайда, адмирал А.В. Колчак, начальник штаба генерал-майор Б.П. Богословский и уполномоченный по охране государственного порядка в Пермской губернии, полковник С.А. Домонтович. Стоят (слева направо): капитан Соломодинцев, генерал-квартирмейстер штаба армии полковник А.П. Попов, полковник В.Н. Касаткин, личный адъютант Колчака ротмистр В.В. Князев и английский консул в Екатеринбурге Томас Престон

Другой французский автор, имеющий некоторое отношение к России, – Марк Роджер Ферро (род 1924 г.): его мать Оудия Фирдманн была уроженкой Новоград-Волынского на Житомирщине. Принадлежа к школе «Анналов», Ферро специализировался в области советской истории (докторская его диссертация посвящена революции 1917 г.)

В своих писаниях он предлагает разные наборы «спасшихся». Последней его работой такого рода стала книга «Правда о трагедии Романовых», вышедшая в 2012 г. в парижском издательстве Tallandier.

Зарубежным фальсификаторам подпевают и русскоязычные авторы. Один из них Лев Сонин, по словам историка из Красноярска Станислава Зверева, «имеющий свои еврейские счеты к Соколову и Дитерихсу».

Лев Михайлович Хайкельсон, пишущий по псевдонимом «Лев Сонин», родился в 1938 г. в Свердловске. Он член Союза Российских писателей, автор семи книг, а заодно и руководитель аналитического отдела областной благотворительной организации «Центр по расследованию обстоятельств гибели членов семьи дома Романовых».

Характерно название первого издания его книги на интересующую нас тему: «Покер на костях, или Как скрывают правду о судьбе Николая II» (Екатеринбург. 1998), которая, согласно аннотации, должна «перевернуть наше представление о трагедии Николая II и его близких». Автор, говорится далее, «ставит под сомнение документы и показания свидетелей, время и место действия, количество жертв и даже сам факт расстрела. Исследование Л. Сонина открывает путь к принципиальному пересмотру как “красных”, так и “белых” трактовок проблемы, к выходу на новое, объективное изложение сути событий».

Обложка последней версии книги Льва Сонина «Покер на костях», вышедшей в более приличной внешней упаковке под названием «Тайна гибели Царской Семьи» в московском издательстве «Вече» в 2006 г

Цель этого «пересмотра» несколько проясняет аннотация к другой его книге «От Исхода до исхода» (2002): «В древние времена Моисей повел свой народ к Земле Обетованной. Прошло сорок лет, прошли тысячелетия, а дороге все нет конца. Занесло евреев и на Урал. Среди них были родители автора этой книги […] Память генов, семейные предания. Но не только. Архивные поиски, беседы с живыми свидетелями истории… Персонажи Льва Сонина – всегда люди реальные. Это мощные, неоднозначные натуры Свердлова и Цвиллинга. Страстные, талантливые, они творили историю, разделяя заблуждения своего времени. И люди иного плана, которые никак не могли вписаться в нормированную жизнь».

Эли Дюрель

Казалось бы, что трудно придумать еще что-нибудь, чтобы еще сильнее поразить и запутать читателя. Но, оказывается, можно. Недавно это удалось сделать французскому историку-любителю Эли Дюрелю в книге «Другой конец Романовых и князь тени» (2008), которую мы упоминали в самом начале нашей книги.

Придерживаясь версии о «частичном спасении», он силится доказать, что «в живых осталась» Великая Княжна Мария Николаевна, жившая под видом супруги…следователя Николая Алексеевича Соколова.

Какая же мотивация, помимо пиара этого слишком пухлого для столь пустой болтовни 400-страничного тома, могла быть у его автора?

Быть может, ответ нужно искать в некоторых особенностях его биографии?

Известно, например, что Кристиан Дюро (известный под литературным псевдонимом как Эли Дюрель) является выпускником Высшей школы управления вооружениями. Он был старшим армейским офицером, награжден орденом «За заслуги».

Версии о «чудесном спасении» всех тех авторов, которых мы упомянули в этой главе, основаны на дезинформации спецслужб. Они не только реабилитируют красных каннибалов, но по существу ставят под вопрос само прославление Святых Царственных Мучеников.

Работа под контролем

Всё возрастающую роль «союзников» в чисто внутренних делах России отмечали многие современники.

«…Не только чехи – писал екатеринбуржец В.П. Аничков, – превращаются из безправных пленных в господ положения, но сама власть разделяется и, пожалуй, сосредоточивается в руках английского и французского консулов. Особенно поражался я энергии и смелости, проявлявшейся местными евреями – Атласом, Раснером и особенно Кролем».

Пишут об этом и современные исследователи. Так, автор монографии «Антибольшевицкие правительства России» (М. 2000) Г.А. Трукан прямо пишет: «Французский консул Буаяр, английский – Престон и представитель чехословацкого Национального совета Павлу стали не только фактическими режиссёрами второго совещания в Челябинске 21–22 августа, но и были почётными его членами».

То же самое отмечает и красноярский историк С.В. Зверев: «Вопреки газетным опровержениям по вмешательству, Т. Престон был могущественной персоной, под его руководством проходило образование «всероссийской» власти в Сибири».

А поскольку речь шла о «власти», вполне логичен был их пристальный интерес к расследованию цареубийства. Да ведь и сейчас всё так! Иначе не появилась бы «Матильда», не выдумывали бы «царебожников», не было бы и возни вокруг т. н. «екатеринбургских останков».

Генерал Алексей Николаевич Гришин-Алмазов. Лето 1918 г.

Именно эта подоплека была и в деле увольнения – без объяснения причин и прошения – военного министра Временного Сибирского правительства (еще до А.В. Колчака) командующего Сибирской армией генерал-майора А.Н. Гришина-Алмазова (1880–1919).

По словам управляющего делами правительства Г.К. Гинса, генерал был отстранен от должности «ввиду его выступления против союзников. […] Как оказалось, Гришин-Алмазов в Челябинске [на т. н. “втором совещании” членов КОМУЧа, Сибирского и Уральского правительств и представителей эсеровского ЦК. – С.Ф.], после ужина с выпивкой, возбужденный очень резкими и неприятными для русского патриота замечаниями английского консула в Екатеринбурге, бросил замечание, что “русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая в зависимости от того, к кому она присоединиться, решит судьбу войны”».

Припомнили ему, хотя открыто и не говорили, монархические взгляды, выражавшие, в частности, в приверженности к Русскому гимну «Боже, Царя храни!»

Сочувствовавший генералу министр снабжения И.И. Серебренников приводит в своем дневнике слова Алексея Николаевича той поры: «…Ведёт интригу английский консул из Екатеринбурга, германофил, старающийся посеять смуту в Сибири, и у него, Гришина-Алмазова, имеются документы, уличающие этого консула в германофильских деяниях, в укрывательстве германских военнопленных».

Что касается самого генерала, то с ним за весьма короткое время произошли удивительные метаморфозы: из человека разделявшего в конце первой мiровой войны некоторые близкие к эсеровским настроения он превратился сначала в воинствующего антифевралиста, а затем в стойкого антибольшевика.

И тенденция эта тем не завершилась. Близкие ему люди вспоминали, что он не раз высказывал монархические взгляды, был весьма привержен Русскому гимну «Боже, Царя храни!». Всё это, разумеется, не могло не настораживать его недоброжелателей и уж, конечно, было известно западным кураторам.

Томас Престон в преклонном возрасте

В конце концов, возмущенный установленной за ним открытой слежкой, 22 сентября А.Н. Гришин-Алмазов покинул Омск.

Однако, оказавшись на юге, он и там продолжал гнуть свою линию.

Посланный генералом А.И. Деникиным из Екатеринодара в Яссы на политическое совещание, проходившее там с 3/16 по 10/23 ноября 1918 г., он, выступая с обширным докладом о положении дел в Сибири, не преминул упомянуть английского дипломата: «Английский консул в Екатеринбурге Престон, женат на немке, замешан в истории шпионажа, спросил, как я смотрю на участие союзников. Я ответил сдержанно: нужна моральная помощь. Престон телеграфировал в Иркутск, что я отзывался дурно о союзниках и что мое пребывание у власти нежелательно». Там же генерал представил доказательства: «копию с документа о Престоне, что он – германский агент, сыграл провокационную роль относительно меня»²⁷.

Но за удалением генерала из Сибири было и еще нечто, тщательно укрываемое от посторонних глаз.

В 1926 г. в Берлине вышла очередная 17-я книга «Архива Русской революции». В ней вышли небольшие воспоминания «В Екатеринбурге. (Поездка за Царскими бумагами)».

Автор, экстраординарный профессор Томского университета, преподававший там классическую филологию Эрих Вильгельмович Диль (1890–1952), писал:

«В конце мая 1918 г. Западная Сибирь освободилась от власти большевиков при очень существенном содействии чехов. Сперва только полоса Сибирской железной дороги от Челябинска и за Красноярск, а затем и вся область к югу и северу от магистрали сбросили иго. Образовалось Временное Сибирское Правительство; военные действия русских отрядов велись первоначально под руководством полковника Гришина-Алмазова, вскоре произведенного в генералы. В июле и августе 1918 г. Томск и Омск находились в распоряжении именно его.

Когда, в конце июля, белые войска, распространяясь на запад, взяли Екатеринбург, генерал Гришин-Алмазов обратился к Томскому университету с предложением командировать своего представителя в Екатеринбург, чтобы он на месте собрал весь архивный материал, имеющий отношение к истории и судьбе бывшей Царской Семьи, и озаботился перевозом этих документов в Томск, для наиболее безопасного хранения и сохранения ценных исторических памятников (Томский университет был тогда единственный на всей территории Сибири).

Так как наши историки, которым естественнее всего было дать это поручение, практически были вне пределов досягаемости (они отправились на Алтай), а другие члены историко-филологического факультета, которые по смежности научных интересов могли бы взяться за это дело, как близкое кругу их занятий, не имели возможности выехать в Екатеринбург – поручение было дано мне.

Э.В. Диль со студентами Томского университета. Июль 1919 г.

Я тогда находился в Омске и по получении телеграммы от Томского Университета на другой день выехал по назначению. Так как день отъезда как раз пришелся на праздник, я не смог получить открытый лист подлежащих военных властей и двинулся в путь, вооружившись только письмом, телеграммой из Университета, заверенными в Омске в канцелярии министерства народного просвещения, и телеграммой генерала Гришина-Алмазова на имя Университета с просьбой командировать представителя в Екатеринбург».

Как видим, генерал А.Н. Гришин-Алмазов не только отлично понимал значимость расследования цареубийства для судеб России, но также знал цену того расследования, которое велось при власти того правительства, состав которого и взгляды, как военный министр, он отлично знал: там были земцы, либералы и представители левых партий. Потому он и пытался сохранить вещественные доказательства, которые могли бы помочь будущему следствию, по-настоящему заинтересованному в раскрытии страшного преступления.

Начальнику гарнизона Екатеринбурга генерал-майору князю В.В. Голицыну была отправлена телеграмма: «Омск, 1 сентября. Предоставьте профессору Дилю работать и перевезти в Томск исторические материалы. Просимые Чемодуровым деньги будут ему переведены, но желательно, чтобы Диль его использовал в интересах науки. Командующий Сибирской армией генерал-майор Гришин-Алмазов».

Генерал-майор князь Владимiр Васильевич Голицын

Адресат телеграммы, как мы знаем, был также человеком не случайным: проявлявшим истинную заинтересованность в раскрытии истины.

«Судьбой б. Царской Семьи, – писал профессор Диль, – интересовались не только представитель судебного ведомства и контрразведка. В одно из своих посещений коменданта города, с которым я вел переговоры о выдаче дневников и других документов Томскому университету, я узнал от сына генерала, с которым я беседовал в ожидании приема, что ведется еще особое следствие, приведшее к выводу о несомненной смерти Членов Царской Семьи. “Мы ведем свое расследоваше, – сказал он мне, – и выяснили, что Государь и Его Семья убиты”».

Свою встречу с самим князем Эрих Вильгельмович описывал так: «Комендантом Екатеринбурга был генерал Голицын; к нему я отправился по прибытии на место с просьбой оказать мне содействие при исполнении поручения Томского университета.

Генерал встретил меня весьма предупредительно, но оставил за собою право снестись с Омском для проверки моих полномочий. На другой день, получив подтверждение […], он выразил полную готовность предоставить мне возможность ознакомиться с вещами Царской Семьи, оставшимися в распоряжении властей, и распорядился познакомить меня с членом суда Сергеевым».

«Основываясь на данном мне ген. Гришиным-Алмазовым поручении и прилагаемой копии его телеграммы № 78, – обращался 5 сентября профессор Диль к ведшему следствие И.А. Сергееву, – прошу допустить меня ко всему следственному материалу для изучения его с исторической точки зрения».

«Член суда И.А. Сергеев, – вспоминал Э.В. Диль, – согласился показать мне дом Ипатьева и не возражал, чтобы для меня были вскрыты кладовые одного из банков, где хранился багаж Царской Семьи, посланный Ей вслед по Ее выезде нз Тобольска, не врученный ей в Екатеринбурге».

Однако «наряду с полной готовностью показать мне дом и вещи, хранящиеся в банке, И.А. Сергеев заявил мне, что он […] не может сообщить мне результатов своего следствия и должен отказать мне в просьбе ознакомиться с вещественными доказательствами, приобщенными уже к делу. На этой почве я вел с ним упорную борьбу, но ничего не мог добиться; даже вещи, хранившиеся в кладовых банка, не находившиеся ни в какой связи с Екатеринбургской судьбой Царской Семьи, он отказался передать на хранение в Томский университет».

Генерал Гайда со своим штабом в одной из комнат Ипатьевского дома, в которой размещалась спальня Их Величеств и Наследника Цесаревича. Ноябрь 1918 г.

В сохранившемся постановлении члена Екатеринбургского Окружного суда И.А. Сергеева от 6 сентября (т. е. на следующий день после отставки генерала А.Н. Гришина-Алмазова!) говорилось: «…Просьбу профессора Диль о предоставлении ему следственного материала для изучения с исторической точки зрения признать не подлежащей удовлетворению».

«Осмотр дома Ипатьева, – передавал свои впечатления от увиденного профессор, – оставил во мне очень неприятный осадок. Охрана дома была далеко не на высоте. Часовые гуляли по всем комнатам; бывали случаи проникновения посторонних лиц в сад, расположенный около дома.

При мне усилили охрану; никто однако не может поручиться, что дом со времени взятия Екатеринбурга белыми остался в документальной неприкосновенности; по меньшей мере я заметил несколько надписей на стенах в разных помещениях, очень недавнего происхождения».

За это последнее утверждение впоследствии цеплялись все отрицатели каббалистической надписи и ритуального убийства. Хотя непредвзятый читатель поймет: речь тут идет о таких надписях, содержание которых и соответствующие атрибуты не оставляли сомнения во времени их написания. И не о расстрельном подвале, у которого всегда был особый статус.

Водил И.А. Сергеев и в ту самую комнату: «…За небольшими проходом, комната средних размеров. И.А. Сергеев, ничего о результатах своего следствия не сообщавший, здесь как-то проговорился и сказал, больше про себя, чем обращаясь ко мне: “Здесь вот произошла трагедия”. [Т. е. вопреки тому, что заявлял потом американскому журналисту Берштейну, что писал в заключениях, – ЗНАЛ все-таки, но для пользы “общего дела” говорил иное! – С.Ф.]

В стенах против входной и единственной двери – целый ряд углублений, получившихся от вырезывания пуль из бревен, образующих стены; следы и гнезда глубоко вонзившихся пуль хорошо видны, несмотря на то, что их ножом выдолбили из стены. На полу – несколько прямоугольных отверстий; части пола выпилены, очевидно, чтобы приобщить пятна крови к делу. Кое-где еще можно было заметить брызги крови на полу и на стене. Следы пуль сидят в стене на различной высоте, выше и ниже уровня плеч человека среднего роста…»

«Книг было в общем немного, – вспоминал Э.В. Диль, – если не считать изрядного количества молитвенников […] Иконами был почти совершенно покрыт большой стол, метра в три длиной. Здесь были и роскошные иконы современного трафаретного письма в богатых окладах, и простенькие иконки, и доски довольно старинного облика (м.б. XVIII в.); целый ряд из них с посвятительными надписями.

Наибольший интерес, пожалуй, все же представляли дневники. Их было очень много. Прочитать целиком я успел только два из них; а остальные мог только бегло листать, а то и это не успевал делать. Все Члены Царской Семьи и все приближенные очевидно вели дневники. […]

Пользуясь темъ, что мои спутники не меньше моего заинтересовались вещами, особенно книгами (писем я почти не видел – впрочем, некоторых шкатулок не вскрывали), я тайком спрятал в карман дневник в виде скромненькой записной книжки в восьмую долю листа, в клеенчатой обложке. Вечером я скопировал его в своем номере гостиницы и на другой день, при повторном посещении кладовых, столь же незаметно водворил дневник на старое место. […] По-видимому, дневник этот писала гофлектрисса Э. Шнейдер».

Екатерина Адольфовна Шнейдер

Эту снятую им тогда копию Э.В. Диль опубликовал в том же 17-м томе «Архива Русской революции», озаглавив ее «Тобольский дневник одной из приближенных к Царской Семье».

Впрочем, касательство к расследованию профессора Томского университета, находившегося в Екатеринбурге до 13 сентября, не ограничилась только описанным им. Осматривая в феврале-марте 1919 г. в Омске вещественные доказательства, следователь Н.А. Соколов отмечал в протоколе запечатанные в конвертах документы с описью, сделанной рукой Э.В. Диля.

В свете всего сказанного ведущая роль Екатеринбургского консула Томаса Престона в удалении генерала А.Н. Гришина-Алмазова из Сибири приобретает особый смысл, заставляя заодно задуматься о самой личности британского дипломата и его полномочиях.

Однако и на юге России англичане не оставили в покое белого генерала.

В декабре 1918 г. Алексей Николаевич получил назначение на пост военного губернатора Одессы и прилегающей к ней местности. С помощью организованных им отрядов офицеров-добровольцев ему удалось не только выгнать из города войска Украинской народной республики, но и организовать надежную оборону от наступавших большевицких и украинских националистических отрядов.

Сначала против «одесского диктатора» запустили волну слухов. Говорили, что он был «произведен в генералы какой-то татарской бандой», «домовым комитетом». Хотя, как известно, Гришин-Алмазов еще в 1902 г. окончил Михайловское артиллерийское училище, участвовал в Русско-японской и Великой войнах, был награжден несколькими орденами, в том числе и Георгиевским крестом, а перед февральским переворотом 1917 г. имел чин подполковника.

«Союзники» не раз пытались удалить А.Н. Гришина-Алмазова из Одессы. В конце концов, в апреле 1919 г. под благовидным предлогом (как главу военной делегации) его послали к Верховному Правителю А.В. Колчаку в Омск.

5 мая в Каспийском море судно «Лейла», на котором находился генерал, было перехвачено большевицким миноносцем «Карл Либкнехт».

Некоторые подробности сообщает в своих мемуарах генерал А.И. Деникин. По его словам, А.Н. Гришин-Алмазов вышел в море «в сопровождении английского военного судна. 5 мая в виду Александровска судно неожиданно ушло на север, а катер в четырех верстах от форта неожиданно подвергся нападению большевицких миноносцев… Выхода не было никакого…»

Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России А.И. Деникин и английский генерал Фредерик Пуль. Ноябрь 1918 г.

Еще более проясняет дело публикация 1984 г. в выходившем в Брюсселе журнале «Часовой»: «Крайний интерес вызывает статья офицера Русского флота лейтенанта Н.Е. Лишина из его книги “На Каспийском море”, находившегося в 1918–1919 гг. на английской службе при штабе командующего английской эскадрой на Каспийском море, о предательской роли англичан в захвате генерала Гришина-Алмазова и сопровождающих его офицеров и важных документов, планов и совместных диспозиций, преданных им в руки красного командования. Генерал Гришин-Алмазов, посланный генералом Деникиным для связи с адмиралом Колчаком, успел застрелиться, а остальные офицеры были зверски перебиты красными матросами».

Генерал-майор Алексей Николаевич Гришин-Алмазов. Рисунок В. Желдакова. 1918 г.

Событие это нашло отражение и в известной книге И.А. Бунина «Окаянные дни». В записи от 11 июня 1919 г. читаем:

«Едва дождался газет. Все очень хорошо:

“Мы оставили Богучар… Мы в 120 верстах западнее Царицына… Палач Колчак идет на соединение с Деникиным…”

И вдруг:

“Угнетатель рабочих Гришин-Алмазов застрелился… Троцкий в поездной газете сообщает, что наш миноносец захватил в Азовском море пароход, на котором известный черносотенец и душегуб Гришин-Алмазов вез Колчаку письмо Деникина. Гришин-Алмазов застрелился”.

Ужасная весть».

Несколько слов следует сказать и о дальнейшей судьбе профессора Э.В. Диля.

В июне 1922 г., как подданный Латвии (родился он в Динабурге/Двинске/Даугавпилсе), Эрих Вильгельмович выехал туда. Сначала он устроился преподавателем в классической гимназии в Митаве (Елгаве), однако уже 2 сентября был избран приват-доцентом факультета филологии и философии Рижского университета. В 1938 г., защитив диссертацию, получил степень доктора философии.

В ноябре 1939 г., накануне установления большевицкого режима, он вместе с семьей покинул Латвию, поселившись сначала в Варте, а затем в Позене (Познань), только что вошедшими в состав Германии. В 1941–1945 гг. Э.В. Диль был профессором Позенского университета.

«Volkssturm» – одна из шести германских почтовых марок, выпущенных в 1945 г. Дата ее выхода: 1 февраля 1945 г.

В 1940 г. он вступил в СА, а в 1942 г. в НСДАП. В январе 1945 г. вместе с домочадцами вынужден был сняться с места, поселившись в городе Грайце (Тюрингия).

В феврале профессора призвали в фольксштурм – германское народное ополчение.

Профессор Эрих-Вильгельм Диль. 1940-е гг

Попав в плен, Э.В. Диль в течение нескольких месяцев находился в лагере для военнопленных под Красногорском. 13 сентября он был освобожден, вернувшись к семье в Грайц, находившийся в советской зоне оккупации.

В декабре 1945 г. ему было предложено заведовать кафедрой археологии в возобновившем свою работу Йенском университете, однако ровно через две недели он был уволен за принадлежность к нацистским организациям.

Диль зарабатывал на жизнь переводами пока в декабре 1947 г. не был назначен профессором кафедры русского языка Йенского университета.

Профессор скоропостижно скончался в Йене 9 июня 1952 года.

Мы уже писали о том, что главной задачей для «союзников» по отношению к расследованию цареубийства было взятие его под контроль. В идеале, конечно, было бы хорошо им управлять, направляя следователя в нужном направлении.

До прихода к власти А.В. Колчака и назначения им генерала М.К. Дитерихса и Н.А. Соколова всё почти что так и было.

Был даже организован устойчивый канал, по которому информация поступала прямо на стол к английским и французским дипломатам.

Граф Дамьен де Мартель

В пресловутой книге «Двадцать три ступени вниз» М.К. Касвинов (как всегда, допустив при цитировании немало путаницы) привел все же один интересный архивный документ – датированную 11 февраля 1919 г. бумагу министра иностранных дел Сибирского правительства И.И. Сукина министру юстиции Г.Г. Тельбергу:

«Милостивый государь Теорий Густавович! Выясняется необходимость сообщить материалы по делу об убийстве Царя не только английскому высокому комиссару сэру Элиоту, но и заместителю французского высокого комиссара г-ну Мартелю[16]16
  Граф Дамьен де Мартель (1878–1940) впоследствии был послом в Латвии (1921), затем (окт. 1933 г.) в Сирии, из которой возвратился во Францию в октябре 1939 г. Скончался 21 января 1940 г. в Париже.


[Закрыть]. Последний передаст их шифром в Париж, Вашингтон и Лондон».

Тогда же «союзниками» на территории России был установлен фактический контроль за передвижением значимых лиц, в особенности связанных с Императорской Фамилией. Так, личные посланцы вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны (капитан П.П. Булыгин и есаул А.А. Грамотин) смогли отправиться из Крыма к месту, где велось следствие по цареубийству, не иначе как запасшись соответствующими бумагами в Британской и Французской военных миссиях. Причем у написавшего об этом впоследствии капитана П.П. Булыгина это, судя по мемуарам, не вызвало и потом никаких вопросов; выглядело как само собой разумеющееся.

Пытались подобрать ключики и к генералу М.К. Дитерихсу, общественно-политические взгляды которого в 1917–1918 гг. были во многом иные, чем хорошо нам известные впоследствии монархические. Не случайно, будучи чехом по национальности, первоначально он находился в тесной связи со своими земляками, находясь на посту начальника штаба чехословацкого корпуса.

Постепенно Михаил Константинович сильно изменился и этим переменам были сильно удивлены прежние его знакомые. Так, управделами Сибирского правительства Г.К. Гинс характеризует его в это время как «монархиста и мистика». По его словам, генерал «говорил только о храмах и о Боге и объявил священную войну. Это казалось диким».

В основе некоторых трений между генералом М.К. Дитерихсом и Н.А. Соколовым, о которых пишут, опираясь на сохранившиеся отдельные документы и рассказы современников (доходили даже до утверждений об отстранении следователя), была обоюдная ревность о деле и подозрительность (учитывая сложнейшую обстановку, вполне обоснованная).

Все эти высказывания не должны, однако, затмевать главного. «Живя в продолжение многих месяцев в постоянном единении с Дитерихсом и Соколовым, – писал Роберт Вильтон, – могу свидетельствовать о том, что расследование Царского дела велось ими сообща. Это и понятно: без Дитерихса дело осталось бы в руках Сергеева и не попало бы вовсе в руки Соколова.