Текст книги "В Полосе времени (сборник)"

«Ах! – всхлипнула Леночка, прижимаясь к Славе. – Мне надо идти». – И освободившись из объятий, убежала в подъезд…

На следующий день пришел приказ о направлении Славы на полигон в далекий Ашулук Астраханской области.

– Больше я не видел Леночки. Когда я вернулся, ее мужа перевели на другое место службы, а вскоре и я уехал по новому назначению, – прервал свой рассказ Слава, глядя на видневшийся полуразрушенный дом.

Деревья неожиданно сильно закачались от налетевшего ветра, и я увидел ту яблоню, что стояла на фоне желтого строения.

– И все же нам нужно туда сходить, к этому дому, просто необходимо, – стал настаивать я.

Во мне проснулось сильное любопытство и желание побыть там, где все происходило. Я вдруг, сам от себя не ожидая, взял за рукав своего нового знакомого и потянул за собой. Слава покорно, как когда-то на свидании, подчинился и пошел за мной.

Мы молча подошли к дому, зашли в подъезд и остановились.

– Эта квартира, – показал рукой Слава.

Я постучал. За дверью послышался шорох, но никто дверь не отворил. После некоторого раздумья я нажал на нее и открыл. Скрипя половицами, мы медленно прошли в комнату. У стены стоял старый диван, посередине – пустой стол. Какие-то вещи, одежда лежали на диване и на табуретке. Вдруг снова послышался шорох. Мы оглянулись. Из туалета тихо кралась к выходу какая-та фигура.

– Стой! – крикнул Слава и, бросившись назад, схватил незнакомца.

– Я ничего не знай, ничего не знай, – лепетал маленький не то таджик, не то киргиз.

– Ты кто? Живешь здесь? Давно? – поинтересовались мы.

– Я ничего не знай, – продолжал испуганно лепетать узкоглазый, скуластый незнакомец.

Поняв, что он нас боится, видимо приняв за представителей полиции, мы попытались успокоить его, объяснив, что не доставим ему неприятностей. И через некоторое время мы узнали, что в городке сейчас нелегально живут несколько мигрантов, алкоголики и лица, потерявшие жилье по каким-то причинам. Наш собеседник подрабатывал на стройке, хотя я предположил, что, может, и занимается незаконными делами.

– Когда воинскую часть расформировали? Давно здесь живешь? – продолжал спрашивать Слава.

– Никого нет. Полгода здесь. Никого больше нет, – ответил (как мы выяснили) таджик.

Мы уже собрались уходить, как он неожиданно добавил:

– Женщина недавно приезжала, одна. Тоже заходила, спрашивала.

– Какая женщина? – встрепенулся Слава.

– Не знай. Вот уронила, – и таджик подал нам бумажку.

Это была квитанция на получение бандероли. Были написаны фамилия и адрес.

– Лас-точ-ки-на, – медленно, по слогам прочитал Слава и добавил: – Ее девичья фамилия была Ласточкина. Он задумчиво повернулся ко мне, глядя сквозь меня. Он напряженно о чем-то думал.

Мы, оставив таджика в квартире, вышли на улицу. Слава все это время молчал, не обращая на меня внимания.

– Почему девичья фамилия? – сам себя спросил он.

Он подошел к той самой яблоне и осторожно прикоснулся к ее извилистому стволу. Глаза его вдруг широко раскрылись и стали голубыми-голубыми, как чистое, нетронутое облаками летнее небо…

Поняв, что ему больше не до разговоров со мной, я решил уйти.

Уходя, я еще раз оглянулся. Мой неожиданный знакомый все так же стоял под яблоней, которая обильно осыпала его последними листьями. Я медленно уходил. А позади, все так же замерев, стояли мужчина и яблоня… Листопад продолжался…

История, рассказанная художником

Мой знакомый художник Александр живет в пригородном поселке. Там, в небольшом деревянном домишке, он и его жена Татьяна (тоже художник) занимаются своим творчеством. В предвкушении встречи я бодро шагал, чтобы хорошо провести время и посмотреть новые полотна… Стоял прекрасный майский вечер. Воздух был наполнен ароматом фиолетово-белой сирени. Солнце уже клонилось к горизонту, и его лучи золотили кроны сосен. Помню, я по-особенному чувствовал настроение природы. Прозрачность воздуха, теплое шептание ветерка радовали меня. Походка была легка, и я как будто летел с воздушным потоком вокруг пахнущих смолой елей, поднимался все выше и выше, чтобы увидеть изумительные лесные просторы…

Из-за поворота появился зеленый уютный домик моих друзей. Калитка была не заперта, и я, дойдя до старенького крыльца, скрипя деревянными половицами, вошел внутрь.

«Странно, никого нет, – подумал я, оказавшись на кухне, – куда все подевались?» (Здесь обычно накрывается стол с чаем и разными вкусностями, и гости подолгу засиживаются за разговорами.) Пройдя по темному узенькому коридору, я приоткрыл дверь в мастерскую. В носу защекотало от чего-то паленого. Пробивавшийся из-за портьер вечерний свет вырисовывал висевшие на стенах картины. Сумрак по-иному представил их моему взгляду. Светлые тона стали серыми, а темные чернели новыми очертаниями. От этого изображения на картинах приобрели другой вид. Я осторожно передвигался по мастерской.

– А, вот ты где! Привет! – радостно воскликнул я, увидев в дальнем углу Александра. – Что-то случилось? – тут же спросил я, заметив, что мой друг сидит не шелохнувшись.

Художник сидел на полу. Бледный, с застывшим взглядом он смотрел на небольшую кучку пепла перед собой.

– Я сжег ее, – медленно прошептал Александр.

– Кого? Что ты сжег?

– Картину «Сон грешницы».

Я вспомнил – на картине была изображена спящая девушка, лежащая на большой человеческой ладони. Девушка лежала во фривольной позе, не стесняясь своей полуобнаженности. В глубине картины мелькали рожи чертей с бутылками вина. А над самой героиней склонился призрак старика, грозя ей пальцем за прегрешения. Картина была еще не закончена, а потому что-то в ней могло измениться.

– Но зачем ты это сделал? – спросил я своего друга. Он явно был не в себе.

«Еще бы, – подумал я, – уничтожить свое творение, свое, можно сказать, дитя. Неспроста это. Тут должна быть очень веская причина».

Помедлив немного, как бы собираясь с духом, Александр взглянул на меня. Я старался как можно доброжелательней смотреть на него, дать ему почувствовать поддержку и участие. Мой друг взял мою руку, стиснув холодными пальцами ладонь. И только когда, как мне показалось, ему передалось мое тепло, Александр медленно начал свой необычный рассказ:

– Ты же знаешь, как мы, творческие люди, бываем увлечены во время писания картин. Вот и в этот раз, словно неведомая сила вела меня в творческом порыве. Жена, моя Танюша, уехала к родственникам, и я полностью отдался работе над картиной «Сон грешницы». Все, что окружало меня, перестало существовать, реальность растворилась, счет времени был потерян. Иногда я отвлекался, и то только для того, чтобы выпить воды, а затем – вновь в мой придуманный мир. Однажды, когда я увлеченно писал легкую накидку на девушке, мне вдруг представилось, что она – моя героиня, лежит рядом, здесь, живая. Ее длинные волосы, словно волны, игриво бились о берег, которым было мое любящее сердце. Да, да, именно любящее. Ведь все свои картины я люблю, как часть себя, своей жизни, своих переживаний. Очарованный, в эти минуты я, словно наяву, стоял рядом с красавицей, манящей легко различимым под воздушным платьем молодым телом. И вот так, делая кистью мазок за мазком, я погружался в мир своих фантазий. Краска на картине вдруг стала исчезать, и край серебристого нейлона колыхнулся и потянулся ко мне.

Я почувствовал прикосновение благоухающего женского платья… А потом случилось необъяснимое…

«С утра до вечера я думала о тебе, ведь я видела твой увлеченный взгляд, когда ты меня рисовал, – вдруг проговорила девушка с картины, – но я пыталась забыть тебя, выпивая с чертями рюмку за рюмкой пьянящего вина».

С этими словами она, громко хохоча, схватила меня за рукав и потянула в полумрак темных красок картины.

«Нет, я не могла тебя забыть, – усаживаясь за большой дубовый стол, чуть ли не рыдала она, – я постоянно искала утешения у разных тварей, спрашивая, любишь ли ты меня? Не слишком ли я безобразна? А по ночам ко мне приходил нарисованный тобой старик и постоянно твердил, что я – грешница, что такую не любят. Ну скажи же, мой творец, утешь меня ласковым словом, ну хотя бы соври».

Глаза девушки блестели от слез. На столе стояли большие бутыли с вином, а по краям стола торчали, похожие на эти бутыли, рожи чертей. Граненые стаканы вдруг задвигались и самопроизвольно наполнились бордовой жидкостью.

«Выпей за меня. Ведь я твое творение, я твоя навеки», – и протянув мне стакан, девушка посмотрела на выглядывающих чертей. Те заморгали в знак согласия.

Я поднял стакан, посмотрел сквозь окрашенное стекло на тускло светящуюся лампочку. Вино играло разными оттенками, словно таило что-то неизведанное, манило и притягивало. И вот я уже осушаю стакан, и с каждым глотком начинаю испытывать к девушке странную нежность, похожую больше на сострадание. Глаза девушки с мольбою смотрят на меня. Она соскальзывает к моим ногам, пытаясь их обнять.

«Но она же не живая, я не могу любить ее, – думал я, – зачем сострадать той, что навсегда останется нарисованной?»

Раньше я думал, что самое большое страдание – когда ты жаждешь любви, но никак не можешь встретить того, кто разожжет в сердце этот божественный жар. В такие минуты меня внутри как-будто разрывает пополам.

Я смотрю на синеву глубокого неба, на игривые белые барашки, бегущие по морю, и мне хочется поделиться с любимой своими переживаниями, открыть ей свой мир. Но ее нет, и от этого я страдаю. Но сейчас, при виде этой молодой девушки, лежащей у моих ног, ко мне пришло новое чувство. Оно было гораздо сильнее прежде испытанных. Я видел, как эта девушка искренне открылась мне. А потому стал осознавать жестокую пытку: не любя быть любимым. Ведь если женщина любит, то она, понимая безнадежность взаимности, считает мужчину жестоким. Уже одно то, что она раскрыла себя, дает ей основания требовать оправдания преодолению стыдливости обозначить первой свои чувства. Она не может терпеть удара по своей гордости, а потому мужчина всегда будет виноватым. И вот я, в растерянности, был рядом с девушкой, которую сам сотворил, а потому был ответственен за нее.

«Почему ты меня нарисовал такой молодой и красивой? – насмешливо кривя губы, промурлыкала девушка, запрокидывая руку в гущу красок, доставая бутылку вина. – Можешь не отвечать, я знаю. Вы, мужчины, все хотите молоденьких, подсознательно хотите, даже не думая изменять своим женам. Это желание не зависит от вашей силы мышления, это в природе. Но вы все боитесь об этом сказать. Поэтому ты сотворил меня. Я – плод твоих тайных желаний! Ха-ха! Не скромничай, друг мой. Прижмись ко мне, ощути мою свежесть».

Выпившая девушка пыталась целовать меня. Я почувствовал безвыходность такого положения. Чужая страсть, протянутые руки, увлекающие волосы, горящие губы, а за ними все тело, дышащее чувственной плотью, будили мои инстинкты, убаюкивали мысль. Внезапно глаза девушки широко раскрылись, и я будто увидел в них горящее пламя. Я испуганно рванулся, освобождаясь от ее объятий, спасаясь от нежеланной ласки.

Вдруг девушка вскрикнула: «Прячься, он здесь!»

Она схватила меня и потянула под стол. Комната неожиданно осветилась ярким синим светом. Я сидел под столом рядом с испуганными, прижавшимися друг к другу чертями. Глаза на их мордочках округлились от страха.

«Грешница! – вдруг услышал я громовой возглас. – Ты навсегда останешься здесь, и никто тебя не полюбит за твои грехи!»

«Неужели появился мой нарисованный старец?» – с тревогой подумал я.

Я с ужасом представил, как моя бедная героиня беззащитно лежит перед возникшим стариком-видением.

«За что он ее ругает? – возмутился я про себя. – Ведь она не виновата в том, что молода, что, в отличие от старика, ее желания и возможности под стать ее бурной кипящей жизнью крови».

И тут-то ли вино на меня подействовало, то ли усталость от обилия мыслей и эмоций, но мне резко захотелось спать. Помню только, что в ушах продолжало звучать: «Грешница, грешница!», когда я уснул. Проснулся я оттого, что подо мной что-то тряслось. Открыв глаза, я увидел, что мы вдвоем с девушкой лежим на огромной дрожащей человеческой ладони, такой же, как на картине. Моя грешница ласково прикасалась ко мне, приговаривая, словно мантру, одну и ту же фразу: «Лишь позволь мне любить тебя. Не уходи…»

Я попытался вспомнить происшедшее: как рисовал картину, как попал внутрь ее. Я же рисовал воздушное платье девушки! Может быть, притрагиваясь к нему, я смогу найти выход из этого фантастического мира?

«Дорогая, – попытался обмануть я, – позволь мне к тебе прикоснуться?»

С этими словами я сел на колени рядом с девушкой и стал медленно поглаживать девушку через края серебристой материи, скользя по ней руками, как будто рисуя кистью. Они, словно легкое перо, скользили по ее телу.

Я долго ласкал девушку прикосновениями, и вот, о, чудо, под моими движущимися ладонями стала проступать не живая плоть, а холст картины. Девушка стала вновь нарисованной. Так я вернулся в свою мастерскую. Картина стояла рядом.

После я долго сидел, пытаясь понять, что произошло.

«Может, и не было ничего, – размышлял я, – может, это плод моего воображения?»

Но странно было, что я уже не мог спокойно смотреть на картину. Я вдруг стал бояться девушку. Внутри меня засело опасение, что она всюду будет меня преследовать. В моем тревожном воображении всюду будет возникать вопрос в ее глазах, почему я оставил ее, почему сбежал, как от прокаженной, почему не дал маленькую надежду на взаимность?

Мной овладел страх. А вместе с ним и чувство вины за то, что я создал девушку. Как же ей тяжело каждую ночь выглядеть жалкой и противной самой себе перед ужасным укором старика-праведника. И в своей беспомощности она продолжает любить меня. Это чувство и сейчас со мной, даже после того, как я сжег картину.

А теперь, после содеянного, как я буду жить? Ведь эта девушка готова была любить меня. Вправе ли я был так поступить, уничтожив свое творение?

Мой друг-художник замолчал. Он долго сидел не шевелясь, лишь его руки еле заметно дрожали. Я тихо сидел рядом, глядя на него, боясь нарушить ход его мыслей… Уже совсем стемнело.

– Пойдем ко мне, – предложил я. – Татьяна еще не приехала, хлопнем у меня дома коньячку.

И вот мы уже шли по тропинке ко мне. Возникшая вокруг тишина словно вторила нашему молчанию, а мне все слышался голос той девушки из картины: «Лишь позволь мне любить тебя. Не уходи…»

– Надо же, – размышлял я, – вроде такой обычный для многих вечер. И никто не задумывается, что, возможно, кому-то этот вечер перевернул все представления о жизни фантастическими открытиями.

И, как будто слыша меня, надо мной ярче зажглись майские звезды, как никогда прежде приблизившись к земле.

Попутчики

Как печальны девичьи потери…

С. Есенин

Поезд мчал меня из Сибири в Москву. Один в пустом купе, я мечтал, растянувшись на нижней полке, слушая мерное постукивание колес, дребезжание чайной ложки в стакане, стоявшем на столе.

Скоро поезд стал притормаживать. За окном послышался резкий, невнятный голос из громкоговорителя.

«Какая-то станция на Урале, – нехотя подумал я. – Может, будут попутчики?»

И действительно, дверь приоткрылась и в купе вошел мужчина средних лет с молодой девушкой.

Новые пассажиры устроились, поезд снова тронулся. И опять – мерный стук колес. Но мечтательность моя улетучилась, я с любопытством, искоса посматривал на вошедшую пару. Мужчина был лет сорока, подтянутый, с залысинами, в подчеркивающем его крепкое тело спортивном костюме. Девушка явно была моложе своего спутника.

«Сколько же ей лет? Где-то около двадцати, – мелькнула мысль, – Интересно, что их связывает?»

По жестам и отрывочным фразам я предположил, что между ними, возможно, существуют любовные отношения.

– Давайте знакомиться? – предложил я, привстав.

– Виктор, – дружелюбно подал мне руку мужчина.

– Иришка, – тоненьким, нежным голосочком пропела девушка.

«Боже, совсем еще ребенок», – подумал я.

За окном стемнело, мелькали полустанки, мы пили чай, разговаривали о всяких пустяках…

– Я хочу в вагон-ресторан, – внезапно заявила спутница Виктора.

– Мне что-то не хочется. Может, сходишь одна? – ответил он, вынув несколько денежных купюр.

Иришка, улыбнувшись, взяла деньги и, довольная, ушла.

– Молодым всегда хочется потусить, увидеть что-нибудь «блестящее», – как бы оправдываясь, бросил мне Виктор.

– Она ваша родственница? – осторожно спросил я.

– Нет, мы недавно познакомились. Я и не предполагал, что все так обернется, когда приехал в свой родной город, – мой попутчик призадумался, и я понял, что сейчас начнется откровенный дорожный рассказ, который возможен только со случайными людьми в поезде, когда каждый знает, что после они никогда не встретятся.

– Наступает момент, когда хочется увидеть места, где ты провел детство. У меня еще, слава Богу, живы родители, и я решил их навестить. Ведь мы давно не виделись, – продолжил мой новый знакомый.

В родном городе я снова ощутил себя пацаном. Отец и мать принялись ухаживать за мной. Это так трогательно и немного смешно.

…Я бродил по знакомым местам. Все так изменилось! Во дворе снесли столики, за которыми когда-то шумно играли в домино. А вместо тихой улицы, рядом с домом, гудело новое шоссе. Гуляя по маленькими улочкам, я пошел туда, где мы жили раньше, когда мне было семь лет. Пятиэтажный дом из красного кирпича я отлично помнил. В нем находился диетический магазин. Дом так и называли: «Диетка».

В детстве, кажущиеся взрослым незначительными, события становятся яркими, запоминающимися. И вот спустя много лет я снова сидел на детских качелях во дворе моего дома, смотрел на песочницу, наблюдая за двумя играющими малышами. Для них вылепленный песочный домик, игрушечная машинка являются важным, главным событием этой минуты, в кажущейся бесконечной, неизвестно откуда взявшейся жизни. Возможно, повзрослев, они вспомнят эти счастливые минуты? Таким, видимо, был и я когда-то.

Виктор взял стакан и отпил немного чая. Я же, устроившись поудобнее, с интересом, приготовился слушать дальше.

– Так я сидел, наблюдая за детьми, вспоминая себя, маленького, – продолжил мой собеседник. – Время шло. Но вдруг, увидев, как к подъезду медленно подходит пожилая женщина, мне пришло в голову зайти в родной подъезд! Все подъезды сейчас с домофонами, под замками, поэтому я воспользовался случаем и зашел вместе с женщиной.

Внутри подъезда были те же широкие лестницы и просторные площадки. Ноги понесли меня на третий этаж, в ту тридцать третью квартиру, где я когда-то начинал свою жизнь. Я резко остановился перед ставшей незнакомой дверью. Она, словно грань между далеким прошлым и настоящим, разделяла мою жизнь. Искушение было очень велико: очутиться хоть на мгновение там, в своем детстве, и увидеть, что же изменилось за эти годы в этой манящей меня квартире. Рука моя медленно потянулась к звонку.

Дверь открыла молодая женщина:

– Это вы звонили десять минут назад по телефону? Проходите.

Не поняв ее, я прошел по коридору в комнату. В этой ближней к входной двери комнате когда-то жили наши соседи, ведь раньше в квартире была коммуналка. Соседи были дружелюбными, и мы обычно у них отмечали праздники. Я с интересом изучал новую обстановку. Евроремонт все изменил. Стола, за которым все сидели, не было. Вспомнилось, как в центре комнаты плясали, и я, маленький, обнимая мамины ноги, прыгал со всеми «Еньку».

Вдруг в комнату зашло несколько девушек, а за ними – и женщина, открывшая входную дверь.

– С кем хотите провести время? – спросила она услужливо.

Девушки, все в нижнем белье, с вызывающим макияжем? молчали.

– Простите… – начал я, поняв, что попал к проституткам.

В этот момент внутри меня смешались все чувства.

– Боже, – думал я, – как такое могло случиться?

Мои светлые воспоминания о детстве были омрачены. Я уже собрался уйти, как вдруг тоска о прошлом напомнила о себе.

«Я же не видел нашу комнату, где я жил с родителями!» – стучало в висках. Неожиданно я выпалил, указав на крайнюю девушку:

– Можно с этой? – и добавил: – И пожалуйста, проводите меня в соседнюю комнату.

Девушка, представившись Иришкой, взяла меня за руку.

– Да, представьте себе, – видя мой изумленный взгляд, добавил мужчина. – Та самая Иришка, с которой вы познакомились, была проституткой. Но не нужно ей показывать, что вы об этом знаете, – доверительно понизил тон мой попутчик, а затем вновь продолжил свой рассказ: – Мы переступили порог комнаты и, словно приветствуя меня, яркий, теплый солнечный лучик упал с окна к моим ногам.

Девушка села в кресло в углу. Все здесь изменилось: на этом месте была когда-то моя кроватка, загороженная шифоньером. Вспомнилось, как я выглядывал из-за него, пытаясь увидеть таинственный черно-белый телевизор, говорящий и поющий. Справа, у окна, там, где стоял диван моих родителей, сейчас возвышалась большая двуспальная кровать. Я сел на нее, глядя на девушку. Ее полуобнаженность, должно быть, соблазняла посетителей. Белые кружевные трусики и бюстгальтер придавали дополнительную свежесть без того еще молодому и красивому телу. Ажурные чулки обтягивали ее ножки. Лицо ее имело детское выражение, может, потому, что все, что было в этой комнате, вписывалось в моем сознании с дорогими сердцу воспоминаниями. Мне уже казалось, что напротив сидит не девушка легкого поведения, а ребенок, похожий на меня в прошлом. И я начал, к ее удивлению, просто с ней разговаривать.

Я рассказывал о своем детстве: как смотрел в окно на светящиеся ночью окна другого дома, напоминающие глаза необыкновенного чудища, как, глядя на косяки двери, думал, что это добрые солдатики, разговаривал с ними. Девушка стала хохотать, завалившись на кровать, когда я рассказывал о виденных на потолке, в неровностях побелки, разных рожах. Так незаметно пролетел час, за который я успел привязаться к девушке. Нужно было уходить. Мне было безразлично, чем она занимается. С ней хорошо было вспоминать мое счастливое детство.

Я стал приходить к Ирине каждый день, не думая о потраченных деньгах. Как выяснилось, она не сумела поступить в институт и, оказавшись одна в городе, не знала, как дальше быть. Ей было стыдно возвращаться обратно домой, в поселок, да и не хотелось видеть грязные улицы, опостылевшие лица соседей-пьяниц, нравоучительных родителей. Вернуться ни с чем – значило для нее стать неудачницей. Ей хотелось окунуться в такой необыкновенно манящий, как показывают по телевизору, мир. Она желала красиво одеваться, ходить в спа-салоны, ночные клубы, быть в изысканных компаниях. Но у нее не было денег, а работать, прилагать усилия совсем не хотелось. И тогда, прочитав рекламное объявление, молодая девушка решилась поработать недолго в борделе, заработать, а потом, возможно, и организовать какое-нибудь дело, приносящее доход. Наверное, многие так наивно думают, и почти все так и остаются проститутками, погибая от рук психически-нездоровых клиентов, или, в лучшем случае, быстро стареют от сопутствующих болезней и алкоголя. Так белый, пушистый снег, падающий у скоростной дороги, со временем становится грязным, наполненным всяким мусором. Все эти несчастные скрывают от родителей и друзей, чем они занимаются, говоря, что работают секретарями или администраторами в крупных компаниях.

Наступил последний день моего пребывания в родном городе. Я уже привык к общению с Ириной, поэтому о предстоящей разлуке думал с некоторой грустью. У нас не было близости, мне легко было находиться в квартире моего детства, и девушка стала для меня собеседником. Когда я пришел, она, почувствовав расставание, закрыла шторами окно, и мы, молча, долго лежали рядом. Я закрыл глаза и с наслаждением, глубоко дыша, представлял себя ребенком, понимая, что, возможно, больше я сюда никогда не попаду. Передо мной вновь и вновь проносились картины моего безоблачного детства.

Находясь в красочных грезах, отдаваясь неведомой мистической силе, я вдруг почувствовал нарастающее, раздражающее прикосновение рук. Эти поглаживания, словно нежданная рябь назойливых волн, вторгались в тихую, дремлющую заводь. И вот уже закачались прибрежные камыши, вспорхнули прятавшиеся кулики, во мне стало нарастать агрессивное сопротивление. Расслабление сменилось напряжением, и я, не открывая глаз, набросился на девушку. Я словно мчался по большому, неведомому кругу, безуспешно пытаясь остановиться. Так сильный вороной конь ошалело мчится под секущим, жестким дождем на скачках к финишу. В этот момент я не понимал, что делаю. Из меня как будто выплескивалась злость от того, что все не так, как в детстве, что это обман, иллюзия. Я не хотел верить в существующую реальность жестокого мира. Мои грубые объятия являлись протестом расставанию с чистым, светлым, далеким прошлым, и лишь стоны проститутки ненадолго возвращали меня в действительность…

Уходя, я не стал долго прощаться. Когда я еще приеду в свой родной город? Никто этого не знал. Бросив последний взгляд на «Диетку», я свернул в переулок, мысленно попрощавшись со всем, что произошло здесь. Завтра в полдень поезд увезет меня в другую жизнь, с душным офисом и холостяцкими буднями.

Родители, как многие старики, просыпались рано, включали радио. Мама хлопотала на кухне, а я продолжал дремать, слушая сквозь сон хриплый голос из динамика о последних новостях. Внезапно диктор сказал: «Сегодня утром произошло обрушение части дома. Предполагается, что причиной стало изменение в перепланировке на нижних этажах». И далее – адрес.

«Это же „Диетка“», – осознал я.

«Как там люди, живы ли девушки?» – тревожно мелькали в голове мысли.

Спустя час я стоял около разрушенного, уже оцепленного полицией здания. Никто не мог ответить, есть ли жертвы. В эту минуту совершенно забылось, что это дом моего детства, я думал только о людях, которые могли оказаться под завалами. Вдруг кто-то сзади тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел Ирину. Она, в слезах, бросилась мне в объятия, плача:

– Я только вышла купить сигареты в киоске, как все обрушилось.

И, всхлипывая, все повторяла:

– Я живая, живая, живая…

После всего случившегося я не мог ее оставить, и вот мы едем вместе…

С рухнувшим домом я еще острее осознал, как унеслось детство и никогда не вернется…

С этими словами, Виктор посмотрел в темноту купейного окна и быстро допил чай.

– И что вы собираетесь делать дальше? – спросил я попутчика.

– Не знаю еще. На первых порах пусть поживет у меня. Думаю, ей нужно найти работу.

Мы еще успели немного пообщаться, как вернулась девушка. Она была навеселе. В руке была бутылка вина.

– Я вас угощаю. Давайте веселиться, – проворковала она.

Допоздна мы пили вино, играли в карты, смеялись и рассказывали анекдоты. Довольные, все легли спать. Я быстро провалился в глубокий сон под убаюкивающий стук колес…

– Она сошла ночью с молодым пассажиром из соседнего купе, – услышал я и, открыв глаза, увидел разговаривающего с Виктором проводника. Было уже утро.

– Что случилось? – спросил я в недоумении.

– Иры нет. Взяла все мои деньги из кошелька. Хорошо хоть документы оставила.

Мой попутчик сидел в растерянности.

– Может, заявить в полицию? – посоветовал я.

– Не хочу. Пусть будет, как будет. Деньги ей понадобятся. Бог рассудит, – с этими словами Виктор замолчал.

Я смотрел на сидевшего напротив мужчину и размышлял о превратностях судьбы.

К обеду поезд прибыл в Москву. Мы пожали друг другу руки и навсегда расстались.