Текст книги "В Полосе времени (сборник)"

…Если посмотреть сверху на замерзшую ниточку реки, желтый фонарь, освещавший одинокую фигуру припорошенного снегом мужчины, то может показаться, что ничего не произошло за этот прошедший ночной час. Однако если внимательно вглядеться через заиндевевшие очки прямо в глаза стоявшего человека, то можно догадаться о волнении его сильно забившегося сердца. К этому, уже немолодому, мужчине неожиданно пришло давно забытое чувство связи с кем-то еще. Он еще не знал, как поступить, но в душе уже появилась твердая решимость на какое-то действие…

Виктор выпрямился и, окрыленный надеждой, уверенной походкой зашагал от реки…

Снег все так же ложился на землю. Новогодняя ночь продолжалась…

Осень

Осень. Ранняя пора. После холодных недель дождливого лета наступило чудесное время. Деревья, наполовину еще зеленые, уже радуют ярко-красными пятнами своей листвы. А от золотистых волн околокроновых веток идет какой-то необыкновенный свет…

Осень много раз вторгалась в мою жизнь – и всегда по-разному. Сегодня внутри меня покой. Я смотрю на спешащих людей, мчащиеся автомобили по-иному: словно они за толстым стеклом. Мое успокоение связано невидимыми нитями с этим сказочным временем года, которое подталкивает меня к переосмыслению последних лет жизни. В детстве я не задумывался, как живу.

Просто играл, учился. Да и в юности шел по кем-то проложенной колее: учеба, работа. А если призадуматься, – правильная ли эта дорога? Свою ли жизнь мы проживаем, раскрывает ли она наши способности и таланты? Боюсь, что может настать момент, когда я с сожалением подумаю, что чем-то не занимался, что-то не успел. Но ушедшее с годами здоровье безвозвратно перечеркнет мечты.

Осень, ты сегодня необыкновенно рассудительная. Своими теплыми лучами, пробивающимися сквозь клены, ты во мне все переворачиваешь, не спеша подталкиваешь к принятию важного решения. Да, нужно остановиться, не буквально, а мысленно остаться с тобой, осень, прислушаться к сошедшей твоей мудрости…

…И я внимательно смотрю вокруг, пытаясь найти в этой светлой природной переменчивости еще немного маленьких крупиц, подталкивающих к важным открытиям, запрокидываю голову. А там, высоко в небе, лебедиными перьями замерли в безветрии облака, готовые вновь записывать наши истории-судьбы на голубой осенней странице…

Архив

Лежу я как-то вечером дома, темно уже, глаза слипаются, вот-вот засну. Вдруг слышу шорох. Насторожился: «Кто же это может быть у меня в квартире?» Смотрю, сидит у телевизора чертик, такой маленький, как игрушечный медвежонок, нестрашный, коричневенький. Сидит, улыбается, глазки добрые. Я сел в удивлении. А он давай вопросы задавать.

– Ты, – говорит, – архив собираешь?

– Какой такой архив? – удивился я.

– Ты же поэт, писатель. У тебя должен быть архив. То есть твои черновые записи, изданные книжки, вырезки из газет с твоими публикациями, фотографии, – продолжал он, щурясь. – Ты должен готовить его для потомков. Вдруг внезапно умрешь, а архива нет. Кто о тебе вспомнит?

– Да я не собираюсь умирать еще, – попытался возразить я.

– Не надо зарекаться. Вот пойдешь, к примеру, зимой вдоль дома многоэтажного, и сосулька сверху прибьет. Умные поэты-писатели давно живут с архивами и пристраивают их куда надо. Вот у вас в городе есть музей, так туда многие тихонечко их сдают. В музее будут рассказывать о работе с поэтами-современниками. Вот недавно один такой поэт, ты его знаешь, Шпагин, даже из другого города, а привез все же архив. И ты иди быстрее, попроси место в шкафчике, пока все не заняли. А вдруг этот Шпагин через сто лет понадобится его родственникам или знатокам каким литературным. Посмотрят – на месте архив. И, может статься, узнают все о Шпагине. При жизни-то он никому не нужен с его поэзией. Не знаю, правда, почему. Наверное, люди глупые, недооценили его талант. А потомки ведь всегда умнее предков – прогресс!..

– Я что-то и не думал про это, – растерянно отозвался я. – Когда умру, мне и не нужно будет ничего.

– Не понимаешь ты, – продолжал мой гость. – Вот бери пример с поэта Безродного: он уже бюст приобрел, чтобы после своей смерти на могилу водрузили. Дома его пока хранит. Каждый день смотрит на него, любуется, пыль смахивает. Часто представляет, как кто-нибудь из представителей власти, лучше всего сам глава города, речь произносит. Да что там глава города! – Президент страны! Безродный, бывало, встанет у своего бюста, вытянется в струнку, возьмет в руки листок со своими стихами и торжественно читает сам себе. Так трогательно, иной раз, не поверишь, у самого слезы наворачиваются, – и чертенок утер свой левый глаз лапкой.

– А может, тебе фестиваль устроить имени самого себя? – вдруг выпалил черт после небольшой паузы.

– Как это? – в недоумении спросил я.

– А так! Договариваешься с родственниками! Жаль, у тебя вот нет жены. Надо бы завести. Она бы и мемуары писала, и фестиваль организовала после твоей смерти, продвигала бы твои гениальные строки…

– Если бы они были гениальными, наверное, и при жизни бы заметили, – возразил я. – Брысь отсюда, нечисть, я еще не собираюсь умирать! – решил я прогнать черта, вскинув грозно руку.

– Но, но, но, поосторожней! – испуганно отодвинулся он. – Пойду к Пустопенному. Он уж точно меня послушает, спит и видит свою славу… – И черт исчез.

Уже совсем стемнело. Я долго лежал, вглядываясь в темноту, пока не заснул. Утром вся эта история показалась мне странным сном. Наверное, это и был сон.

Непридуманные истории рядового Гаврошкина
^{(маленькая повесть)}

Глава I. В госпитале

В приемном отделении военного госпиталя стоял навытяжку молодой солдат.

– Как фамилия? – очень громко, почти крича, спросил майор, принимавший и оформлявший больных.

– Рядовой Иван Гаврюшкин! – отчеканил, как учили, солдат.

– Что сейчас болит?

Иван задумался на мгновение – ведь все же написано в медицинской книжке, но ответил как есть:

– Меня тошнит, товарищ майор.

– А-а, тошнит?! Ешь всякую хрень, а потом тошнит?! – вдруг заорал майор.

– А еще что у тебя?!

– У меня в глазах темнеет.

Гаврюшкин с интересом наблюдал, как все больше распаляется и краснеет нависшее над ним лицо майора.

– Я тебя насквозь вижу! Ты у меня поболеешь! Решил закосить? Так, посмотрим твои анализы. Ага, лейкоцитов много. Неправильные анализы. Сейчас новые сделаем. Сестра, еще и температуру замерьте, а то здесь написали непонятное.

Гаврюшкин пошел за медсестрой в отдельную комнату. Вслед продолжались крики:

– Я тебя насквозь вижу! В госпиталь захотел?! Закосить решил?!

Медсестра заставила Ивана раздеться по пояс, посадила на табурет посреди комнаты, сунула ему под обе подмышки по градуснику и села напротив, неотрывно сверля его глазами, как на допросе. Спустя пять минут она стала медленно изучать результаты замеров, время от времени заглядывая прямо в глаза солдату, как бы ища подвоха. Так Гаврюшкин попал в инфекционное отделение с диагнозом «фолликулярная ангина».

В палате, куда его поместили, лежали десять человек, на окнах были решетки, посредине стоял стол для приема пищи. Выходить можно было только в туалет и к умывальнику. Утром приходила уборщица, всех сгоняла к стене и мыла пол пахнущим хлоркой раствором. Гаврюшкин осторожно спросил:

– А нельзя ли нам в момент мытья лежать в кроватях, ведь ноги не будут на полу?

– А я что, между вашими ногами буду ходить?! Стоять там, пока пол не высохнет!

Солдатики стояли и смотрели то на высыхающий пол, то на поглядывающую на них из-за двери уборщицу.

После завтрака пришел врач, капитан Знойный, и назначил Гаврюшкину лечение: через каждые четыре часа делать внутримышечно уколы пенициллина, и так две недели подряд. Иван лежал после очередного укола и считал, сколько ему осталось уколов и хватит ли места на попе. Он уже сидеть не мог, но философски решил, что и так много в жизни сидел, можно и стоя принимать пищу.

– Почему уколы такие болючие? – спросил он медсестру.

– Потому что калиевая соль в уколах. А была бы натриевая, было бы менее больно. А калиевая, наверное, дешевле для государства, да и вам, солдатам, нужно терпеть и переносить все тяготы и лишения военной службы. Так написано в уставе.

Гаврюшкин после очередной процедуры размышлял: наверное, правильно, Родина не должна тратить на него лишние деньги. Есть и поважнее дела, с государственным масштабом. Вот если бы он совершил для Родины подвиг, то и она бы его не забыла – была бы натриевая соль.

Как-то раз его отправили на кухню за бачком с компотом. Гаврюшкин вспомнил слова о важности терпения в армии и решил, что, если чуть задержаться и не принести вовремя компот, то эта малая воинская тягота пойдет на пользу стране. Вдруг он увидел, как пронесли больного на носилках.

– Может, он умер, – подумал Иван. – Интересно, что делать, если узнаешь, что жить осталось несколько дней? Наверное, необходимо бежать и совершать разные хорошие поступки, чтобы о тебе вспоминали с теплом. – И Иван мечтательно устремил свой взгляд на небо. Оно сегодня было голубое-голубое, как глаза у солдата. – Нет, наверное, я бы любовался этой красотой до последней минуты жизни.

Иван долго еще стоял с бачком и не заметил, как быстро пролетело время. Как назло, врач, капитан Знойный, в этот день был в отделении и тоже ждал компот.

– Где этот компот? – бесновался он. – Как придет этот компот, тьфу, то есть этот Гаврюшкин, отправить его считать очки!

В инфекционном отделении был туалет с двумя чугунными толчками, по-научному – «чашами Генуа». Из-за того, что в них были большие отверстия, их называли «очками». «Считать очки» – означало их чистить.

После благополучного прихода с кухни Гаврюшкин уже целый час «считал очки» с куском красного кирпича в руке. Почему-то считалось правильным чистить именно этим «средством».

– Да, – думал он, – не рассчитал я, ведь это солдатам нужно переносить тяготы и лишения, а капитан тут ни при чем.

Капитан Знойный после солдатского обеда всегда делал обход по палате. Солдаты боялись его, потому что он проверял, что лежит у них в тумбочках, на кроватях, и грозил наказанием, если там находилось что-нибудь неположенное. Любимым его словом было: «Почему?» Вот и сегодня, только капитан зашел в палату, как раздалось грозное:

– Почему?!

Не зная, как еще продолжить фразу, он стал пристально искать какие-нибудь нарушения.

– Почему?! – еще грознее спросил он у рядового Гаврюшкина и приподнял матрац на его кровати.

Там лежал фантик от съеденной конфеты. Гаврюшкин вспомнил, что он хотел выбросить его, но забыл.

– Почему здесь фантик?!

Не зная, что сказать, Гаврюшкин искренно ответил:

– Потому что он здесь лежит.

– Я не спрашиваю, что он здесь делает! Я спрашиваю, почему здесь фантик?!

– Потому что он здесь лежит.

– А мне не нужны твои объяснения, что он здесь лежит. Я спрашиваю, почему здесь фантик?!

После очередного неправильного ответа Гаврюшкин снова пошел «считать очки»…

Глава II. В воинской части

Стоял необычно теплый февраль. Как будто бы приближалась весна. Выздоровевший солдат весело шел из госпиталя в расположение своей роты. На его голове высилась бесформенная зимняя шапка, состоящая из наложенных друг на друга клапанов (говорят, последняя разработка известного модельера Юкишкина). Если клапана опустить и закрыть уши от холода, то, чтобы слышать в бою, предусмотрены сетчатые отверстия.

На следующий день рота Ивана стояла на плацу в шапках с опущенными клапанами. Командир роты (по слухам, происхождением из немцев) капитан Биркос ходил перед строем, говоря о важности строевой подготовки.

– Если солдат плохо марширует, то он есть ничто.

Подойдя к рядовому Гаврюшкину, он важно спросил:

– Что, я сказал, есть солдат?

Иван вытянулся и отрапортовал:

– Так точно, солдат!

К сожалению, шапку он натянул на голову так, что уши у него не совпадали с сетчатыми отверстиями.

Грузный капитан Биркос навис над маленьким солдатом, как будто желая его растоптать.

– Солдат есть ничто! Что есть солдат?

– Так точно, солдат!

Глядя на бравый вид солдата, ротный, путаясь в русском языке, продолжал:

– Нужно есть внимательно слушать ушымы. Смирно!

Все вытянулись и замерли. Прошло десять минут. Капитан Биркос продолжал ходить перед солдатами и внимательно смотреть на них.

– Умение стоять смирно – это важный фактор дисциплины, залог успеха в бою. Сегодня ты не умеешь стоять смирно, завтра не сможешь выжидать врага в окопе, а потом изменишь Родине!

Гаврюшкину очень хотелось почесать нос, но он терпел:

– Нет, я никогда не буду предателем Родины, пусть лучше у меня отвалится этот проклятый нос!

К счастью для всех, прибежал посыльный из штаба, и, получив какое-то извещение, капитан Биркос закончил занятие.

Была поставлена задача: отправить по железной дороге через всю страну в ремонт радиолокационную станцию, а для сопровождения назначить караул из троих солдат и офицера. И как вы, уважаемый читатель, наверное, догадались, в этот караул попал наш герой.

Надо сказать, что служил рядовой Иван Гаврюшкин на самом Дальнем Востоке. И чтобы отправить радиолокационную станцию по железной дороге, нужно было сначала доставить РЛС из соседнего подразделения, находящегося на острове.

Глава III. Морское путешествие. Остров

Туда и отправили на небольшом транспортном корабле Ивана вместе с молодым лейтенантом. Когда корабль отплыл от материка, сильно закачало: море штормило. Гаврюшкин, выпучив глаза, широко открыв рот, тяжело дышал от морской качки.

Напротив него, ухватившись за поручни, также мучился лейтенант.

– Товарищ лейтенант, – еле выговорил солдат, – а всех тошнит в море?

– Не тошнит только ненормальных и психически больных.

Иван выбрался на палубу. Здесь, хоть и обдавало брызгами холодной воды, дышалось легче.

– Значит, я нормальный, – подумал он, – не псих. Совсем даже не псих, раз меня так сильно тошнит.

– Странно, – размышлял он, когда корабль уже в более спокойных волнах подходил к острову, – а почему капитана этой посудины не тошнило? Наверное, он ненормальный, но никто не знает об этом. Только ненормальный мог идти в такой шторм!

Остров был небольшой, в виде подковы. Высокие, неприступные скалы как будто не хотели встречать непрошеных гостей. Волны здесь были поспокойнее, но все равно бились о каменистые утесы, покрытые льдом. Корабль мог пришвартоваться только с южной стороны, где от северного штормового океанского ветра защищал сам остров.

Радиолокационная станция стояла на пирсе, уже готовая к перевозке. Это был металлический фургон, перевозимый грузовой машиной ЗИЛ. На крыше лежали, как четыре решетчатых лопуха, сложенные антенны. Все было ужасно ржавое и ветхое. Капитан корабля с двумя матросами и лейтенантом куда-то ушли, а Иван побрел в видневшийся на горе острова деревянный домик, служивший казармой солдатам. Дорога вела вверх. Вернее всего, дороги не было, а только камни и валуны. Гаврюшкин несколько раз спотыкался, падал, пока не приспособился высоко поднимать ноги, сильно сгибая их в коленях. Он вспомнил, что видел по телевизору: так ходили африканцы в какой-то стране на военном параде, и воображал себя вождем племени…

В казарме обедали. Ивану достался компот из сухофруктов и пресная лепешка (их здесь пекли на воде). Местные – те, кто прослужил дольше, сгрудились перед целлофановыми пакетами неприкосновенного запаса, внутри которых были батоны. При открывании чувствовался спиртовой запах. Поочередно все нюхали.

Иван с интересом наблюдал за ними, принюхивался, немного морщась.

– Ты еще молодой, – крикнул ему сержант. – Ночевать тебе у нас придется. Корабль завтра пойдет обратно. У нас так всегда: моряки в баню ходят. – И, помедлив, добавил: – После обеда будешь заниматься хозяйством.

Спустя полчаса Иван долбил ломом смерзшуюся кучу угля, сыпал лопатой в ведро и носил его в небольшую котельную.

– Да, – думал он, – двадцать первый век… цивилизация, как у африканцев! – Недаром он шел по камням так же, как они.

В котельной другой солдат пытался разжечь в топке огонь.

– Что-то не разгорается, – сказал он Ивану.

– Нужна жидкость для розжига, например бензин, – посоветовал Гаврюшкин.

– Бензина нет, у нас соляра, на ней работают дизеля.

И солдат с необычной фамилией Непомнящий метнулся с ведром за солярой. Затем, плеснув в топку жидкости, кинул вслед горящую газету.

– Я вообще-то водитель, должен ехать на этой РЛС. Машина старая, еле завели.

– Значит, вместе поедем, – обрадовался Иван.

– Что-то не горит, – опять промолвил Непомнящий. – Надо посмотреть. – Он открыл топку и сунул туда лицо.

– Стой! – закричал Иван и, схватив приятеля, оттащил от топки. Но было поздно, огонь вспыхнул и опалил лицо.

– Ничего, пройдет, – жалобно простонал Непомнящий, – пойду помажу чем-нибудь.

Утром все собрались на пирсе. Машину с РЛС загнали на корабль, но уплыть не получилось, начался отлив. Корабль заводил двигатели, пыхтел, урчал, но не сдвинулся с места. Решили ждать еще сутки. Рядового Гаврюшкина оставили ночевать на судне. Его разместили в каюте моряков, так как они опять куда-то ушли веселые.

Ночью Гаврюшкин вскочил с кровати: кто-то пробежал по его груди. Он включил свет и увидел большую серую крысу. Она нагло смотрела на него из-за тумбочки. Иван быстро выскользнул на палубу. Ночь стояла темная, только несколько железных фонарей корабля освещали палубу.

Внизу, под желтоватым светом, нагло шмыгали крысы. Они были разные. Одни – обычные серые, другие – черные, волосатые. «Такие водятся, – вспомнил Иван из передачи „В мире животных“, – во Вьетнаме». Крысы пищали, бегали друг за другом.

– Если крысы бегут с корабля, значит, тонем, – вспомнил он и пошел к трапу посмотреть, бегут они с корабля по трапу, или нет. Глаза Гаврюшкина слипались от желания спать, но он продолжал смотреть на трап. Иногда ему мерещились какие-то тени. Он уже стал таращить глаза от усталости. Но крысы по трапу с корабля не бежали.

– Значит, корабль не потонет, пойду спать в кубрик, – решил он. – Там койки на цепях, прикреплены к потолку и висят. Крысы не доберутся.

Глава IV. Перевозка радиолокационной станции

Утром благополучно отплыли и добрались до материка. Машина поехала по заснеженной и безлюдной дороге. Похоже, здесь редко кто проезжал. Вокруг были бесконечные леса голых деревьев. Лейтенант, Гаврюшкин и, с красной коркой на лице, Непомнящий, – ехали в кабине урчащей машины. Печка грела плохо, и они тряслись, то ли от движения то ли от холода. Вдруг мотор завизжал, затем словно кудахтнул и заглох.

– Я же говорил, машина старая, – сказал Непомнящий, вылез и открыл капот. Затем они втроем долго смотрели на двигатель, дергали за всякие рычажки, трогали трубки, давили на педаль «газа», но машина не заводилась.

– Может, бензин в баке проверить? – спросил Иван.

– Сейчас посвечу зажигалкой, посмотрю, – пошел к бензобаку Непомнящий.

– Не сметь! – крикнул лейтенант. – Взорвемся! Мало тебе было котельной?! – Он взял палку, макнул ее в бак и высунул. Она была сухая.

– Бензина нет. Забыли залить, – простонал Непомнящий.

Лейтенант ушел за подмогой, оставив солдат.

Часа через четыре примчался КрАЗ с лейтенантом. В холодном, размороженном ЗИЛе, прижавшись друг к другу, как два замерзших воробья, сидели два друга. КрАЗ быстро подцепил РЛС и помчался в автопарк ближайшей части. Уже стояла ночь, солдаты пытались разглядеть что-нибудь через обледеневшие окна.

– Ничего, от холода дольше живут. В холодильнике же продукты долго хранятся, – съежившись, думал Иван. Вдруг РЛС качнуло, раздался хлопок – и синее зарево вспышкой озарило все вокруг. Машины остановились.

– Вот это да! Что бы это могло быть? – друзья переглянулись.

Они вышли из кабины. Дежурный наряд бегал вокруг машин, все матерились. Оказалось, когда заезжали в автопарк, РЛС своими антеннами зацепила плакат с призывом: «Водитель, будь внимателен на дороге!» и электрический кабель. Два лопуха – антенны – валялись на земле.

– Бывает же, – чесал в задумчивости затылок лейтенант. – Что же делать?

– Давайте привяжем проволокой антенны, – предложил рядовой Гаврюшкин.

Лейтенант повернулся и важным тоном приказал: «Найти проволоку и привязать антенны к РЛС!» Уставшие друзья долго ходили по территории автопарка, проволоки нигде не было.

– Инициатива наказуема, – вспомнил Гаврюшкин слова одного дембеля. И пробормотал: «Сделай то, не знаю из чего. Но у нас должна же быть смекалка?» Он подмигнул Непомнящему и начал отматывать проволоку, которая держала таблички с указанием номеров машин автопарка. Приказание было исполнено.