Текст книги "В Полосе времени (сборник)"

Реанимация

В операционной было холодно. Я лежал, раскинув пристегнутые ремнями руки. Тело била дрожь, но не от страха, работала вентиляция. Стоящий за моей головой анестезиолог подключал какие-то трубки, что-то объясняя своему помощнику. Я его не слушал. Вокруг суетилось много врачей в синих хирургических халатах и специальных шапочках. Но я искал его. Вдруг мой взгляд упал вдоль стола, вдаль. Там, в спокойной позе, как режиссер всего действия, знающий свое дело, скромно, но готовый в любой момент заявить о себе, сидел врач Сорокин.

Я знал: своими руками ему суждено было решить – жить ли мне дальше, и если жить, то с каким здоровьем. А ведь я еще молод – всего сорок лет. Наши глаза встретились буквально на несколько секунд. Его доверительный взгляд был испытывающим и изучающим, словно спрашивал меня: «Ну, что, Сережа, выдержишь?» Я почему-то отвел глаза, пытаясь настроиться. Мне говорили, что нужно заранее приготовить приятные слова и произнести их про себя, прежде чем анестезиолог меня усыпит… Но я не успел… Резкий провал в бездну… Меня вдруг не стало…

«Дышать! Дайте дышать!» – стучал я ослабленным кулаком по краю кровати, чтобы меня заметили. В моем горле торчала трубка, через которую шел воздух. Я пытался одновременно дышать носом, но трубка сбивала с ритма. Наконец меня заметили, и спустя несколько рвотных минут я задышал, как раньше.

Оглянулся. Оказывается, я в другой комнате. «Что же было со мной и сколько времени я провел в бездне?..»

Пустота – как небытие. В помещении было темно. Горящие лампочки приборов, отслеживающих мои пульс и давление, тонкий, монотонный писк давали ощущение, будто я нахожусь в замкнутой, изолированной от цивилизаций, космической капсуле, несущей меня в черную пропасть вселенной. Вокруг никого не было. Тело меня не слушалось. Я пытался приподнять голову, оглянуться. С обеих сторон стояли белые ширмы, закрывая остальную часть реанимационной палаты.

«Странно, – размышлял я, лежа на металлической больничной кровати, – говорят, что во время нахождения человека в бессознании, его посещают видения или появляется перед ним длинный тоннель, по которому бежишь, когда выходишь из наркоза. Я же ничего не видел. Вот так умрешь и не узнаешь, что умер. А в мире все останется, как и раньше. Никто и не заметит этого. А как же душа? Способна ли она мыслить после смерти человека, что-то чувствовать? Ведь могло пройти не десять часов, а много лет пребывания без сознания. И я также ничего не чувствовал бы?

Тонкие прозрачные трубки капельниц опутывали меня, подчеркивая ощущение нахождения в каком-то фантастическом мире.

«А может, я как раз и нахожусь в бездне?» – слабея, подумал. Я закрыл глаза и провалился в сон, где нахлынули то ли видения, то ли реальные события:

…Холодный зимний ветер пытался просочиться под тяжелый армейский тулуп. На лице у меня была тряпочная маска от обморожения, уходящая под завязанные клапаны шапки. Я смотрел из-под прорезей маски, стараясь зорко осматривать окружающую местность вокруг склада горюче-смазочных материалов. На плече висела винтовка с пристегнутым штыком.

«Еще, примерно час стоять на посту, – размышлял я, – Ну и ветра здесь, в этой Монголии. Ужасно спать хочется. За сутки в карауле больше четырех часов и не поспишь, да и то урывками: то вводные по нападению условного противника, то земляные работы. Японец в любой момент может напасть. Приходится окопы рыть. И тяжелая же здесь земля, каменистая. Впереди – Хинганские горы.

Я медленно шел, неся на себе снаряжение примерно на тридцать килограмм, внимательно оглядываясь.

– Только не останавливаться, – тараща глаза, чтобы не заснуть, говорил я себе.

«По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…» – глухо затянул я песню.

Рядом снова стена желто-кирпичного одноэтажного склада. Глаза слипались.

– Не спать, не спать, – уже, словно во сне, говорю я себе.

И, словно наяву, вижу: вот из-за угла крадется низенький человек. Его напряженные узенькие глазки злы и полны решимости. Он все ближе и ближе…

– Открой глаза! Открой глаза! – кто-то кричит мне в ухо.

Я вздрагиваю и в ужасе открываю глаза. Вокруг стоят незнакомые врачи в белых халатах.

– Владимир Николаевич, – обращается ко мне один из них. – Пора вам выписываться. Скоро праздник девятого мая, нужно его дома встретить в кругу своих детей, внуков. Вы же ветеран войны с Японией, кажется?

Я молчу, у меня нет сил говорить. Силы меня на моем девятом десятке покинули. Врачам, конечно, ни к чему смерть в больнице. А дома некому присмотреть за мной, все днем в разъездах. Лежишь, бывало, в дерьме, и не знаешь, кто поможет. Не ходячий уже. Здесь хоть по утрам меняют постельное белье.

Закрываю глаза. Врачи исчезают… Снова проваливаюсь в темноту…

И снова холод. Опять холод…

– Давай, твоя очередь, – говорю я, приседая, и аккуратно ставлю на землю кислородный баллон.

– Не могу больше, – отвечает Васька, – сил нет.

Я смотрю на сослуживца, тяжело дыша.

«Да, угораздило нас здесь всю войну с немцами просидеть в дальневосточных окопах, – думаю я, – обидно. Писали рапорта, чтобы отправили на западный фронт. Нет, здесь нужны. Японцы – сволочи угрожают. И когда мы пойдем на них? Баллон этот еще тащить на себе в часть. Машины от мороза не завелись, а кислород позарез нужен. Вот и тащим на себе четырнадцать километров».

Неожиданно внутри все похолодело:

«За такие мысли могут и расстрелять».

И вдруг срываюсь:

– Васька! Бери баллон, иначе отметелю, мало не покажется! Замерзнем же здесь, нужно идти, – чуть не плача, ору я, подталкивая парня.

Мы молча медленно идем… Снова моя очередь.

«Это выполнение боевой задачи. Так надо… Так надо…» – монотонно, в такт тяжелым шагам мысленно произношу я.

«Так надо… Так надо…» – сильно стучит сердце.

Кто-то трогает меня, трясет. Сердце готово выскочить из груди. Я открываю глаза. Возле моей кровати стоит врач Сорокин. С удивлением смотрю на него, еще не понимая, где нахожусь.

– Ну что, Сережа, выдержал? Как самочувствие?

– Нормально, – тихо отвечаю я, шевеля сухими губами. Я приподнимаю правую руку в приветствии. Сорокин берет мою ладонь в свою и уверенно добавляет:

– Все будет хорошо. Думаю, завтра переведем из реанимации.

Он еще немного задерживается и, отпуская меня, уходит влево, за большую белую ширму.

– Родственникам сообщили уже? – к кому-то обращается он. – Жаль, не дожил Владимир Николаевич до праздника.

Я приподнимаю голову и вижу, как санитары выносят накрытое простыней тело…

Я лежал с открытыми глазами, глядя на темнеющий, забеленный потолок, совершенно не видя его. Я уже не слышал противного писка приборов, нарушающих грозную смертельную тишину палаты. Переживания овладели мной.

«Возможно ли, чтобы воспоминания умирающего человека пришли ко мне во сне? Может, есть еще такие неизученные способности человека, когда передаются мысли в последние минуты жизни?»

В реанимации было темно. Память о пришедшем во сне бойце Красной Армии была так отчетлива, что мне казалось, будто я его вижу, что он не умер.

– Да, он здесь, за ширмой, наш безвестный герой Владимир Николаевич, – шепчу я, – Почему мы так мало знаем о таких людях? Мы, все, живущие сейчас.

Время словно застыло. Я неподвижно лежал на кровати, и мое внутреннее «я» где-то парило надо мной, поднимаясь все выше и выше с осознанием обновления жизни, пролетев через пропасть реанимации.

Черная роза

Ночь. Ни одного огонька вокруг. И в этой кромешной темноте – странная, необычная тишина.

«Где я?» – подумалось.

Тихий металлический звон настораживает. Я долго смотрю вниз, пытаясь что-нибудь разглядеть. Сереет что-то квадратное. И вдруг сверху заструился серебристый матовый свет. Подняв голову, я увидел, как черное сплошное небо разорвалось и сквозь образовавшиеся клочья туч выглянула бледная луна. Вокруг все осветилось и предо мной открылось множество могильных плит.

– Боже мой, это же кладбище! – вырвалось у меня.

«Но как я здесь оказался?» – размышлял я.

Вокруг меня низким частоколом стояли ограды, образуя своеобразные, словно выстроенные на земле, клетки с установленными надгробьями внутри. Свет луны падал на памятники, образуя причудливые, замеревшие тени. Они, как привидения, простирали свои щупальца, готовые схватить и удушить нежданного ночного гостя.

Я осторожно, с опаской, приблизился к ближайшему памятнику, вгляделся в желтую, блестевшую медным отливом табличку. Передо мной, выплывая из темноты, появились отдельные буквы, а затем вся надпись: «Дата рождения… Дата смерти…» И далее: «Имя, Фамилия».

Не сразу понимая суть написанного, я перечитываю несколько раз, мысли путаются:

«Это же мои имя и фамилия? Это же обо мне написано!»

Меня передергивает, кровь отхлынула, и я, охватываемый ужасом, замираю в оцепенении.

Постепенно прихожу в себя:

«Но я же вот здесь, хожу, размышляю. Здесь какая-та ошибка! Я жив!»

От внезапного дуновения ветра снова зазвенели металлические венки.

«А, вот откуда этот звук, – понял я. – Ведь и слышу все».

Я еще раз внимательно посмотрел на табличку.

«Дата смерти совпадает с днем рождения Ольги», – задумался я».

И тут прошлое стало всплывать в моей памяти:

– Это было осенней порой, когда еще не нахлынули холодные северные ветры и деревья радовали нас желто-красно-зелеными переливами. Стояла теплая, предполагающая к уединению и размышлениям осень. Вот и меня посетило задумчиво-грустное настроение. Я стал размышлять о правильности выбранного жизненного пути, о неудачах и ошибках, выпавших на мою долю в последние месяцы. Я встречался тогда с Ольгой.

Мы с ней по-разному смотрели на одни и те же вещи. Если я любил во всем порядок и организованность, то Ольга часто была непредсказуема в своих поступках. Как легкое облачко под действием ветра принимает за малый промежуток времени разные очертания и форму, так и она быстро меняла свои планы, устремления под влиянием обстоятельств. Она удивительным способом могла приспосабливаться к любому человеку, быть рядом какое-то мгновение с одним, забыв про обещание быть с другим. Ее всегда привлекал более легкий путь, без обязательств и усилий. Как весенний полноводный ручей несет отлетевшую от дерева щепку извилистым путем, так Ольга, со своими беспринципностью и податливостью, бродила в запрятанных уголках города, заглядывая к разного рода сомнительным личностям. Свои исчезновения она искренне объясняла творческой натурой, дышащей полной грудью только в хаотичности и непознанности. Такие отношения угнетали меня и не давали покоя. Отношения с Ольгой стали напряженными. Переживая, я стал жаловаться на боли в области сердца. Стараясь не волноваться, я стал замыкаться в себе, а затем принял решение расстаться. Но часто бывает, что не так-то легко порвать уже сплетенную нить. С одной стороны, вокруг много других женщин, и каждая несет новые ощущения, но в то же время я ждал, когда в душе шевельнется незаметная струнка, вызывающая огонь чувств и любовь. Поэтому в эту ласковую, золотистую пору я бродил по аллеям с неудовлетворенной тоской, начинающей переходить в депрессию. Я равнодушно слушал шуршащие под ногами листья, печально смотрел на перистые воздушные облака, белеющие среди еще не затянутого тучами неба.

Так я долго стоял один, вспоминая прошлое, посреди кладбища. Я продолжал вспоминать:

– В тот вечер Ольга куда-то собралась, и я уже больше из навязчивого любопытства, чем из шевельнувшихся ростков ревности, решил проследить за ней. Стемнело. Ольга торопливо шла по слабоосвещенным улочкам. Ее каблучки звонко стучали по асфальту, давая мне возможность легко следовать за ней на незаметном расстоянии, не боясь потерять. Я смотрел на светящиеся окна домов. Они, как огромные, незнакомые лица чудовищ с горящими глазами, зазывали к себе.

«Какой из них откроет свою дверь-пасть и проглотит ее?» – думал я.

И вот у одного подъезда Ольга остановилась. Я с волнением замер неподалеку. Ольга набрала домофон.

«Кто?» – послышалось оттуда.

«Сто пятьдесят семь».

«Третий этаж», – прохрипел домофон, и дверь открылась. Ольга скользнула внутрь и я, охватываемый догадками, следом подошел к двери.

Спустя несколько минут, проникнув таким же способом в подъезд, я заходил в приоткрытую сто пятьдесят седьмую квартиру. Внутри верхний свет был потушен, лишь слабое мерцание красного абажура, как далекая звезда, указывал путь в большую комнату, служащую залом для приема гостей. Окно было зашторено тяжелой темно-синей портьерой. Посередине комнаты стоял длинный овальный стол. В тишине сидело несколько человек, занятых таинственным процессом. Я, осторожно двигаясь, чтобы не наделать лишнего шума, присел в угол. в мягкое кресло. Мое появление не привлекло внимания ни сидевших за столом, ни таких же, как я, нескольких посетителей, наблюдавших за всем со стороны. Постепенно привыкнув к слабому освещению, я разглядел за столом Ольгу. Рядом с ней сидящие напряженно вытянули перед собой руки к лежащему в центре стола белому блюдцу.

«Сколь не страшись за свое деяние, в своей воле ты не свободен», – вкрадчиво и твердо сказал сидевший в центре бородач с тяжело нависшими бровями.

«Медиум, – подумал я. – Я слышал о таких спиритических сообществах людей, пытавшихся вызывать духов, как им казалось, с потустороннего мира. Но что же хочет узнать здесь Ольга?»

Я смотрел на ее изменившееся лицо. Оно выражало сосредоточенность, стремление что-то узнать. Вдруг глаза, как у ребенка, потерявшего игрушку, стали жалостливыми, и лицо сморщилось, как перед рыданием.

«Дух не причинит боль своими помыслами, но требует их выполнения», – прошептал синими, в тон портьере, большими губами бородатый медиум и, наклонившись к Ольге, что-то неслышно добавил.

Я напряг слух. «Черная роза», – услышал я. Зловеще, еле слышно прошелестели эти слова во мраке комнаты.

Ольга часто задышала, широко раскрыв рот. По ее вдруг широко раскрывшимся глазам я понял, как она всецело отдалась невидимой силе, идущей от лежащего перед ней блюдца, этих тянущихся, дрожащих рук в таинственном обряде. Безмолвие, царившее вокруг дрожащих, как листья на ветках, кончиков пальцев, прикасавшихся к блюдцу, утопило сознание всех присутствующих. Неожиданно блюдце двинулось, и раздалось: «Ах!»

«Он уходит, подтвердив свое слово», – как заклинание прогудели губы бородача.

Как внезапно ворвавшийся ветер раскачивает кроны деревьев, так неожиданно все в комнате зашевелились, тени заметались, люди стали отодвигать стулья и вполголоса разговаривать. Видя что Ольга поспешно собирается, я вышел так же незаметно, как и пришел. Терзаемый мыслями об увиденном и думая о неизвестной черной розе, я вернулся в дом раньше Ольги. В волнующем ожидании я быстрыми шагами ходил взад и вперед по квартире. Вдруг мой взгляд случайно остановился на серебряной шкатулке с выгравированным на ней черным цветком. «Роза. Черная роза!» – осенило меня. Это была фамильная шкатулка Ольги. В ней она хранила фотографию своей бабушки, давно умершей и по рассказам занимавшейся гаданием и предсказаниями.

Было два часа ночи, когда Ольга наконец вернулась домой. Я сразу заметил напряженность на ее бледном лице. Все ее движения были сосредоточены и немного резки, как будто она что-то задумала.

– «Ты не спишь? У меня ведь наступил день рождения», – сказала она из соседней комнаты, переодеваясь.

– «Да, да, дорогая. Я тебя поздравлю утром», – как можно ласковей ответил я, поймав себя на мысли, что совсем забыл о нем.

«Нет уж. Отмечать будем сейчас. И по-моему».

С этими словами она зажгла свечи и расставила по углам комнаты. По кровати, тумбочке с телевизором, шкафу стал плясать свет от ярких языков пламени. Ольга взяла шкатулку с черным цветком и поставила в изголовье кровати. Затем, достав из нее фотографию бабушки, поставила рядом, добавив:

«Сегодня, в день моего рождения, мы будем не одни».

Ольга ушла на кухню. Я же поймал себя на мысли, что окутанная тайной ночь увлекает, зовет узнать, что же будет дальше. И эта недосказанность рождает страсть, заставляющую забыть о нашей размолвке. Я уже был готов к безрассудству.

Ольга вернулась, держа в руках два высоких хрустальных бокала, наполненных темно-красным вином. Протянув один мне, она подошла к кровати. Ее черное короткое платье благоухало мускатным орехом, от чего у меня вскружилась голова. Ночь, вершившая мою судьбу, ярким мерцанием звезд продолжала колдовать через большое окно комнаты. С каждым глотком вина я все меньше мог рассуждать, кровь сильнее пульсировала, вызывая желание раствориться в бескрайности вселенной, обнять далекими созвездиями желанную женщину. Последнее, что мелькнуло в моем засыпающем мозгу, – не подмешено ли в вино какое-нибудь снадобье? А затем, как искусный гравер оставляет значимую надпись на металле, так и слова Ольги зазвучали в ритм стучащего в моей груди сердца:

«Черная роза – это смерть, скорбь и печаль. А за ними – ожидание и тоска. Только дух ушедших поможет нам восстать, начать все заново. От ненависти, через страсть, – к любви».

И я, полностью потеряв контроль над собой, склонившись над рассыпавшимися по жаркой подушке волосами этой необыкновенной женщины, заглушал слова порывистыми поцелуями. В моем воспаленном мозгу продолжало звучать: «Через страсть к любви, через страсть к любви…» Вдруг я поднял голову и увидел на фоне сверкающей черной розы шкатулки, смотрящие на меня, будто два раскаленных угля, горящие глаза с фотографии.

«Через смерть наступит возрождение», – прогудело, как большой колокол, в полусознании. Рядом сверкнуло желтым пламенем лезвие ножа, и все перед глазами стало превращаться в черные, неопределенной формы пятна, провалившие меня своей тьмой в небытие…

…Металлический звон венков вновь вернул меня к реальности. Теперь луна была настолько яркой, что ее серебристый свет позволял просматривать кладбище на сотню метров окрест. Я огляделся.

«О, Боже», – рядом с надгробием на скамейке сидела Ольга.

«Как я ее сразу не заметил?»

Она сидела не шелохнувшись, погруженная в себя. Лицо, белое, безжизненное, как восковое, резко контрастировало с черными контурами знакомого мне платья.

Я осторожно подошел и сел рядом, нащупав ее хрупкую руку. Глаза у Ольги были закрыты, словно она спала. Медленно проводя кончиками пальцев по ней, я наткнулся на выпуклый рельеф на крышке шкатулки, которую держала Ольга.

«Черная роза», – пронзило меня.

И вдруг одновременно с этой пришедшей мыслью рука Ольги зашевелилась и ответила мягким, нежным прикосновением. И в этом поглаживании, в этом выражении чувств без слов и взглядов, я понял значение черного цветка.

«Неужели такое возможно? Неужели, чтобы понять ценность любви, необходимо пройти через возникшие между мной и Ольгой ненависть, страсть и даже смерть?..»

…Не знаю, сколько мы сидели вместе. Время потеряло свое значение. И не важно было, на кладбище ли мы находимся, или в чьем-то странном сне. Лишь луна отстраненно освещала двух влюбленных, держащих шкатулку с выгравированной черной розой.

Новогодняя ночь

Медленно приближалась новогодняя ночь. Еще несколько часов – и во всех уголках одного из городов, каких много в нашей стране, под бой курантов взорвутся бутылки с искрящимся шампанским. А пока – последние приготовления на праздничных столах. На улице еще видны редкие, торопящиеся прохожие.

И никто не знает, что если немного отойти от светящихся большими окнами домов, в темноту узеньких улочек, а потом спуститься ниже к чернеющей речке, то можно увидеть совсем другую ночь.

Мой герой – мужчина за шестьдесят, лысоват, с большими, добрыми глазами за холодными очками – медленно шел по набережной. Позади осталась деревянная пристань с тусклыми, качающимися от ветра фонарями. Лишь серебристый месяц сквозь снежные облака освещал дорогу нашему путнику. Крупные хлопья снега обильно запорошили шапку и пальто. Никуда не торопясь, будто и нет всепоглощающей предновогодней суеты, незнакомец шел, глубоко погруженный в свои мысли, глядя на чернеющую справа полоску местной речушки. Ночь, с голыми ветками колючих кустарников вдоль реки, казавшимися единственными видимыми ориентирами среди снегопада, одна властвовала вокруг. И здесь, посредине, как казалось, белой бескрайней дикой пустоши, окружавшей безлюдную, уводящую в неизвестность запорошенную дорожку, серела одинокая фигура немолодого мужчины, куда-то бесцельно бредущего…

– Ну вот и еще один год позади, – сам с собой разговаривая, остановился незнакомец, чтобы протереть замерзшие линзы очков. – Когда я готовился встречать Новый год, думал – с кем встречу, в какой компании… А сейчас… Семьи уже нет, с бывшей женой не общаюсь, а дети – большие, сами по себе. Пришлют СМС – поздравление, и все. Наверное, много таких, как я, одиноко встречающих праздник… Все же хорошо, что я вышел на улицу. Дома надоело – одно и то же, уже и елку не хочется ставить. Здесь хоть создается иллюзия какого-то движения, жизни. Вроде, я и не один. Вот снег лицо облепил, ветер продувает – и я это чувствую, значит, не умер еще… А праздник? Что изменится с его приходом? Это же просто символ… Ничего не поменяется…

Впереди замаячил единственный горевший фонарь на покосившемся столбе. Он так же, как и приближавшаяся к нему фигура, стоял один среди тоскливой темноты.

– Вот хоть под фонарем постою. Вроде уж и не одинок, – прошептал, переминаясь с ноги на ногу, замерзший мужчина.

Желтоватый свет от фонаря освещал сугробы, дорожку, вьющуюся вдоль реки, уходящую в темноту. Наш герой внимательно огляделся. Невдалеке он заметил небольшого снеговика. Видимо, его слепила днем детвора. На снеговике что-то тускло поблескивало… не то бусы, не то ожерелье.

Мужчина подошел поближе, нагнулся и пригляделся.

– Точно, ожерелье, – прошептал он. – Где-то я такое видел… или похожее…

И тут у него в памяти стали всплывать картины из прошлого. Нашего героя, которого звали Виктором, будто перенесли из настоящего на двадцать лет назад, в ту далекую новогоднюю ночь, когда он был другим и чувствовал себя счастливым.

Тогда, после развода, накануне Нового года, ему один из приятелей предложил встретить праздник за городом, в деревне, в неизвестной ему компании.

Дом, куда приехал Виктор, был большой, трехэтажный, из кирпича. Такие дома строили так называемые «новые русские», бездумно и безвкусно тратя деньги. Но внутри царила удивительная, неповторимая атмосфера загадочности. Везде преобладал синий цвет. Стены, задрапированные в синий бархат, сливались с синими портьерами на окнах. Справа и слева от широких деревянных лестниц, ведущих наверх, висели необычные картины. Русалки в головных уборах персидских шахинь зазывали своими хвостами в морские пучины. Пажи в средневековых колпаках словно предупреждали о чем-то. Стояли зажженные канделябры. Черные двери комнат были приоткрыты, создавая таинственность. Хозяйка, женщина лет пятидесяти, в шелковых синих одеждах, приветливо встречала каждого гостя, одаривая многозначительным взглядом, как будто уже знала всю его жизнь.

Шейла, так ее звали, после приезда всех гостей, придумала оригинальный способ знакомства. На втором этаже, в небольшом зале с темно-синим ковровым покрытием на полу, все вставали в круг. Мужчины – во внешний, лицом к женщинам, которые стояли во внутреннем круге. Заиграла музыка, и образовавшиеся пары, танцуя, стали знакомиться. Через некоторое время мужчины делали шаг вправо, образуя новые пары для знакомства. Лица подсвечивались красными абажурами на стенах. Танцующие фигуры, а с ними и мелькавшие тени пробуждали первобытные инстинкты, желание окунуться в мир необузданных страстей. Виктору было интересно наблюдать новые лица. Лишь странные звуки, исходившие от одного из двигавшихся мужчин, отвлекали его. Так обычно хрустят кости в неразмятых суставах.

Виктор не думал о серьезности общения. Он просто говорил приятные комплименты, наблюдая за менявшимися женщинами. Так обычно проходят мимо цветника, мимоходом лаская своим прикосновением листочки, не задерживаясь на самих цветках. С каждой появлявшейся женщиной мужчине казалось, что окружение вокруг странным образом менялось. Он чувствовал, что с разными женщинами становится тоже другим. С одной Виктор был словно морской пират среди бушующего моря, с другой – тихим мышонком, чувствующим приближение хищной кошки. Он уже начал уставать от быстро меняющихся образов, но вдруг… появилась вся в красном красавица. На шее у нее блестело янтарное ожерелье в золотой оправе. Она представилась, но он не смог запомнить ее имя. В голове витало новое, придуманное молодой женщине имя – Ожерелье. Она была лет тридцати – удивительно хороша собой. Ее черные вьющиеся волосы очаровательными прядями воздушно спадали на высокий лоб, тонкий нос говорил об игривом упрямстве, а полуоткрытые нежные губы влекли к себе неповторимой свежестью. Глаза молодой женщины были синие-синие, словно два василька. Когда она, танцуя, поднимала руки, то они, как два больших лепестка, словно обращались к солнцу.

Виктор как будто немного опьянел. Появились забытые ощущения влечения, все сильнее становилось желание быть рядом с этой женщиной, наслаждаться ее дыханием, взглядом, ее движениями… Лишь иногда слышимый треск суставов двигающегося где-то рядом мужчины раздражал, мешал полностью погрузиться в приятные ощущения.

После знакомства все пошли в гостиную на первом этаже. Огромный дубовый стол изобиловал вкусностями. Виктора уже мало интересовало веселье. Для него все окружающее пространство наполнилось тонкими нитями зарождающегося потока любви. Он, боясь выдать свои чувства, старался незаметно смотреть туда, где сидела она, женщина в ожерелье.

Рядом с ней сидел какой-то пожилой мужчина, видимо, ее спутник. Чувствовалась в нем какая-та приземленность, животность, грубая отталкивающая сила. Он говорил отрывисто (видимо, ему трудно давались длинные предложения), притом правый глаз начинал странно подергиваться. Мужчина изрядно налегал на выпивку, и, когда он потянулся за бутылкой, Виктор услышал известный уже ему характерный хруст суставов. У Виктора смешались два чувства: благоговение перед красивой женщиной и неприязнь к ее спутнику. Казалось, что этот грубый, неотесанный мужик, словно клеткой, удерживал милое, нежное создание. Через некоторое время от него вдруг послышались грубые, настойчивые требования, вылившиеся в некрасивые приставания к женщине с ожерельем, а затем, после ее отказа, брань. Красотка резко встала из-за стола и ушла на кухню.

Виктор тоже вышел. Зайдя на кухню, он увидел плачущую женщину.

«Не бойтесь, я не дам вас в обиду. Что вам нужно: деньги, отдельная комната?»

«Зачем вы пришли? Он мне никто. Я просто согласилась сопровождать его на праздник. Я такая слабая…»

«Я вам помогу. Пойдемте».

«Он страшный человек. Спрячьте меня».

Они прошли в тот зал, где были танцы, и спрятались за портьеру.

«Мне нужно забрать сумочку, она в комнате на третьем этаже. Увезите меня».

В этот момент за дверью, ведущей в зал, послышался приближающийся хруст суставов. Словно черная туча, надвигающаяся на синее прозрачное небо, эти звуки наводили ужас на прижавшуюся к Виктору женщину. Глаза ее расширились и замерли. Они были как заледенелое стекло. Дыхание словно остановилось…

Обнимая женщину, Виктор, в отличие от нее, совершенно не чувствовал опасности. Он весь был сосредоточен на другом. Его правая рука лежала чуть ниже талии затаившейся женщины. Каждое ее движение, дрожь чутко отзывались в сердце Виктора. Им стало овладевать желание владеть прижавшейся женщиной. Он готов был вечно оставаться в этом состоянии.

В дверях зала показалась искривленная тень, а затем выглянувшая голова пожилого мужчины, внимательно осмотревшего зал. Никого не обнаружив, он исчез.

Как в юности, будучи школьником, первый раз коснувшийся локтем девочки-соседки, Виктор, стоявший за портьерой, боялся шевельнуться, спугнуть эту неожиданную мимолетную близость доверившейся женщины. Надвигающаяся опасность придавала дополнительную остроту страстным желаниям. Но неимоверная сила воли заставляла руку, обнимавшую женщину, замереть.

«Такого необычного ожерелья я никогда не видел. Можно я Вас буду называть Ожерельем?» – спросил Виктор.

«Хорошо, но пора уходить», – тихо взмолилась красотка.

«Ждите меня здесь, я все устрою».

И Виктор стал подниматься на третий этаж. В ее комнате горел свет, дверь была приоткрыта. Он увидел стул, на котором лежала сумочка, и прислушался: никого. Схватив сумочку, Виктор быстро вернулся в танцевальный зал.

«Наконец-то», – прошептала ждавшая женщина, крепко схватив его за руку.

Они тихо спустились и вышли к стоящей у ворот машине.

«Садитесь на заднее сиденье, я открою ворота», – проговорил Виктор, а сам отодвинул засов, распахнул створки и тоже запрыгнул в машину.

Машина быстро завелась, и они выехали.

«По-моему, мы едем не туда», – побледнела Ожерелье.

И действительно, Виктор понял, что дорога из поселка вела вправо, а он повернул налево.

Вдруг сзади сверкнули фары.

«Это он!!!» – испуганно вскрикнула Ожерелье.

Виктор выключил огни машины, и беглецы с тревогой стали смотреть на дорогу.

Из ворот выехала машина и, резко набрав ход, умчалась вправо, в другую сторону.

«Он в погоню помчался. У него есть пистолет».

«Хорошо, что я повернул сюда», – подумал Виктор.

Они еще выждали время…

Мужчина нежно держал в своих сильных ладонях хрупкие, тонкие руки доверившейся ему молодой женщины. Ему казалось, что весь мир сосредоточился здесь, внутри салона автомобиля, а все вокруг стало никчемным и несуществующим. Их машина, словно островок внезапно нахлынувшего счастья, кружил среди малозначимых волн невидимого океана…

Потом Виктор отвез Ожерелье домой…

– Я его нашла! – чей-то голос оборвал воспоминания Виктора. Он вернулся в реальность, снова на берег реки.

«Кто-то кричал или мне почудилось?» – подумал Виктор и огляделся кругом.

Издалека, сверху, за сугробами, послышался быстро приближающийся к реке шум. Вдруг появилась фигура. Она бежала прямо на Виктора, смешно размахивая руками.

– Здрасьте! – выпалила раскрасневшаяся, девушка.

– Ура, оно на месте! – вскрикнула гостья и, радостно подскочив к снеговику, схватила ожерелье. – Вы знаете, – продолжала тараторить девушка, глядя на опешившего и молчащего мужчину, – оказывается, это ожерелье так важно для мамы. Я и подумать не могла об этом, когда его оставляла здесь. Мама говорила, что ее даже в честь этого ожерелья называли когда-то тоже Ожерельем.

На этих словах девушка, держа свою реликвию, вдруг запнулась и спросила:

– Новый год наступил. А вы почему здесь один? – И тут же, опомнившись, добавила: – Извините…

Затем девушка резко развернулась и быстро побежала обратно, вверх, за сугробы…