Текст книги "Мастер тату"

Глава 17

Работник морга был флегматичен, лыс и немногословен. Изучив удостоверение Львова, он коротко спросил:

– Будете смотреть?

– Поверю вам на слово, – сказал Львов.

– Бахтияров Марат, – сказал работник морга. – Такой же мертвый, как и до того, как пропал. Только теперь у него еще и кожа со спины содрана. Все.

– Как же это он у вас пропал?

– Очень оригинальный вопрос, – фыркнул лысый. – Как все везде пропадает: раз – и нету! Чем покойник хуже каких-нибудь запчастей? Кому-то, видать, понадобился.

– А потом перестал надобиться...

– Так ведь получили, что хотели.

– Это вы про кожу?

– Про нее, – сказал лысый. – Вон там, между прочим, родственники Бахтиярова стоят. За телом приехали. Если им сказать, что вы из милиции, вам не только на спине кожу обдерут, но и еще кое-где...

– Я сам им скажу, – проговорил Львов и направился к группе людей, одетых в черное. Там стояли пятеро мужчин разного возраста и две женщины. Их лица были сосредоточены, глаза – враждебны. Женщины не плакали. Слезы тоже имеют свойство иссякать.

– Что толку соболезновать, – сказал Львов, глядя себе под нос. – Все самое плохое, что только могло случится, уже случилось.

– Пошел вон отсюда, – сказал самый старший из мужчин.

– Само собой, – кивнул Львов. – Я просто хотел спросить...

– Тебе же сказали! – едва сдерживаясь, прошипел парень помоложе. – Пошел отсюда, пока не порвали тебя, мусор поганый...

Его придержали за руки.

– Вопрос у меня плохой, – сказал Львов, не поднимая глаз. – Но я не уйду, пока вы мне не ответите.

– Спрашивай, – сказал старший.

– Что у Марата было на спине?

– Пока он не попал к вам в руки, – сказал старший, – там была кожа. Нормальная человеческая кожа.

– Правильно, – сказал Львов. – Это все?

Ему ответила женщина, та, что помоложе.

– Татуировка. Вот что у него там было.

– Так, – сказал Львов. – Что за татуировка?

– Колесо фортуны, – помедлив, сказала женщина. – Так Марат это называл.

Старший среди мужчин недоуменно посмотрел на говорившую и развел руками.

– А я не знал, – сказал он. – Я не знал. Какое-то колесо... Зачем ему это колесо?

– Он так хотел, – устало сказала женщина. – Ему сказали, что это для него в самый раз. Вроде как талисман.

– Кто сказал? – спросил Львов и в следующий миг получил удар кулаком в висок. Он пошатнулся, а ударившего его парня родственники оттащили в сторону.

– Убирайся, убирайся, убирайся!! – кричал парень. Львов дотронулся до лица – на пальцах осталась кровь. Все-таки мужчины носят перстни не для красоты.

– Я ухожу, – сказал Львов. – Спасибо вам за помощь правоохранительным органам. И еще раз – соболезнования...

– Ему сказал какой-то Тигран, – услышал Львов уже в дверях. Он обернулся. Две женщины подошли к нему поближе, обе в черных до пола платьях, обе в черных платках. – Я не знаю, что это за Тигран... Среди друзей, которые к нам в дом приходили, такого не было.

– Тигран? – Старшая женщина повторила это имя низким и страшным голосом. – Армянин или грузин. Ненавижу... Его, тебя, – она ткнула Львова пальцем в грудь. – Ее, – взгляд метнулся на молодую женщину. – Себя... Всех – кто живет. А Марат до сих пор себе пристанища найти не может...

– Скажи ему про дедушку Рафика, – вдруг произнесла молодая.

– Зачем? – не поняла и напряглась старшая. – Зачем это?

Львов посмотрел в глаза молодой, а потом медленно, осторожно и аккуратно взял старшую женщину за руку.

– Я вас очень прошу, – сказал он. – Расскажите мне про дедушку Рафика.

Глава 18

– Вы знаете, как это называется? – спросила Лика, когда Лагинская оделась и заняла прежнюю позу – на софе, с новой сигаретой в тонких пальцах.

– Верховная Жрица. Кажется, так он это называл. – Лагинская улыбнулась краешками губ. – Тигран сказал, что теперь я буду видеть, что у меня творится за спиной.

– Потому что наколка на спине?

– Не только. Это было сказано в широком смысле. Видите ли, Тигран любил беседовать с людьми, причем не столько сам рассказывал, сколько слушал других...

– Немного странно, – сказал Кирилл. – Учитывая, что его жизнь была насыщена событиями...

– Именно, – кивнула Лагинская. – Я пыталась разговорить его, заставить рассказать о путешествиях, о знаменитостях, с которыми он был знаком... Но! – Она негромко рассмеялась. – Увы, каждый раз все это заканчивалось одним и тем же. Я начинала изливать ему душу, рассказывая про себя, про свою жизнь... Причем даже такие вещи, которые никому раньше не рассказывала. Про своих мужчин, про то, как они уходили, а я оставалась... Про то, как я сама пыталась стать художницей, но у меня не хватило то ли страсти к этому делу, то ли мне нечего было выражать в живописи... Тигран все это внимательно выслушал и сказал, что мне нужны глаза на спине. Чтобы более четко разбираться в вещах, чтобы принимать верные решения. Учитывая, что разговор проходил под мартини, неудивительно, что я согласилась... И вот результат.

– В вашем присутствии он ни с кем больше не вел таких же вот задушевных бесед? – спросил Кирилл. Перед этим, когда Лагинская говорила, он покосился на Лику – ее лицо стало неподвижным, задумчивым. Она как будто что-то вспоминала, эти воспоминания не были неприятными...

– Задушевные беседы... – Лагинская выпустила струйку дыма изо рта. – Это тоже странно. Тигран как будто постоянно нуждался в общении, он постоянно привечал каких-то людей, вел с ними вот такие же беседы... Причем люди были разные, большинства из них я не знаю, и большинство из них, я думаю, попадали в дом Тиграна в первый и в последний раз. Я не понимала, что у них может быть общего – это не были люди из интеллигентных кругов, не были богатые поклонники... Однажды я застала у него дома такого типичного – как это? – качка... Квадратная морда, стриженый затылок, спортивные штаны... Я изумилась – что общего может быть у Тиграна с этим человеком? Но Тигран – так странно – выпроводил меня тогда, сказав, что занят. И остался с этим стриженым.

– Может быть, это был сексуальный интерес? – предположил Кирилл.

– Я тоже слышала, что Тигран работал на два фронта, и с мальчиками, и с девочками... Но только слышала, не видела. А с этим стриженым – Тигран называл его Шнурок, представляете? – они просто говорили. Причем поначалу Шнурок был такой зажатый, напряженный, а потом буквально на моих глазах стал разговорчивым, заулыбался...

– Вероятно, Тигран угостил его чем-то из своих запасов, – сказала Лика.

– Учитывая, что один из вас трудится в правоохранительных органах, – заметила Лагинская, – я не буду комментировать эту тему. Мне кажется, что право на защиту я уже заработала. Разве нет?

– Конечно, – согласно кивнул Кирилл. – Я позвоню от вас, если не возражаете, и договорюсь об охране.

– Кого-нибудь помоложе, если можно, – пожелала Лагинская. – Помоложе, помускулистее... А вам я все же советую отправиться к Рукавишникову. Он, кажется, совсем замкнулся в себе после смерти Тиграна, но попытка – не пытка... Если хотите, я продиктую вам его адрес.

– Может, сослаться на вас, тогда он с нами поговорит?

– Дело не во мне, дело в Тигране, это он был учителем Рукавишникова, и это его слово имело бы какой-то смысл. Но Тиграна нет... И я могу понять Рукавишникова. Тигран был для него всем, а потом эта ссора, а потом новый ученик...

– Что? – Кирилл, который уже направился было к телефону, замер на месте. – Какой новый ученик?

– Был какой-то мальчик. Тигран его взял после того, как разругался с Рукавишниковым. Я видела его буквально пару раз мельком – худенький, молоденький, голубоглазый... Рукавишникова это и добило – он оказался так легко заменимым.

– А как звали этого нового мальчика? Куда он делся после смерти Тиграна?

– Я не знаю, – сказал Лагинская. – Так много тайн, так много странностей...

– И почему-то до вас это дошло только сейчас, – голос Лики был резким, почти обвиняющим. – Почему-то раньше вы не задумывались над происходящим вокруг Тиграна. Ну а сейчас задумываться уже поздно...

– Задумываться никогда не поздно, – спокойно ответила Лагинская. – Например, тебе, милочка, задуматься о своем неподобающем тоне...

Кирилл оторвался от телефонной трубки, вернулся в комнату и вытащил Лику под локоть – пока дело не дошло до потасовки. Он поставил Лику рядом с собой и стал заново набирать номер. Когда разговор закончился, Лика вопросительно посмотрела на оперуполномоченного. Было понятно, что Кириллу сказали нечто иное, нежели он рассчитывал.

– Они хотят, чтобы я сначала приехал в отделение и все объяснил, – безрадостно сообщил Кирилл. – Дело, которым я занимался, передали в прокуратуру, так что теперь все стало сложнее. Во всяком случае, моментально охрану Лагинской мы не добудем.

– Вряд ли стоит ей об этом говорить. – Лика разглядывала антикварное трюмо в прихожей, заставленное шкатулками и коробочками. – Если ты сможешь быстро убедить своих, тогда тебе стоит съездить на работу. Я подожду тебя...

– Не уверен, что все выгорит быстро, – сказал Кирилл, отводя глаза. – Видишь ли, после того как случилась вся эта история с Мурзиком, меня временно отстранили...

– То есть ты все это время...

– Все это время, – негромко, чтобы не донеслось до Лагинской, сказал Кирилл, – у меня не было права производить оперативно-разыскные мероприятия. Согласно закону, – усмехнулся он, вспомнив процедуру изготовления плаката.

– Но ты это делал, – сказала Лика. – И если это не требовали от тебя на работе, то кто же требовал? Зачем тебе это было нужно?

– Я помню, что ты сказала, – проговорил Кирилл, все еще держа трубку у щеки. – Что если я не найду убийц Алены, ты сама возьмешься за дело. И я не хотел, чтобы у тебя были неприятности. Потому что когда берешься за какое-то дело, в котором ни черта не понимаешь, то обязательно нарвешься на такие неприятности...

– Ты не представляешь, как ты прав, – сказала Лика. – И я благодарна тебе, что до сих пор ты со мной. Благодарна, что ты до сих пор мне помогаешь. И будешь помогать, ведь так?

– Надо ехать на работу, – пробормотал Кирилл и неожиданно ощутил на своей щеке влажное горячее прикосновение. И увидел вблизи небесно-чистые Ликины глаза. – Черт! – вырвалось у него. – Конечно, конечно, я буду тебе помогать... Если ты будешь помогать мне... – он протянул руки, чтобы обнять ее, но Лика увернулась и приложила Палец к губам:

– Тихо! Там же Лагинская сидит и прислушивается!

Из комнаты немедленно раздалось:

– Ну как там с моей охраной? Есть голубоглазые блондины?

– Ищут, – коротко сказал Кирилл, глядя на Лику и непонятно чему радуясь...

Сорок минут спустя после их ухода Лагинской вздумалось позвонить водочному королю Хамакулову и напомнить ему об обязанностях спонсора. Хамакулов был в каком-то необычном возбуждении и соглашался на все предложения Лагинской, отчего та пришла в некоторое замешательство и спросила напрямую:

– Да что это сегодня с тобой? Обычно из тебя копейки не вытрясешь...

– У меня сегодня встреча, – сказал Хамакулов с мальчишеским восторгом в голосе. – Представляешь, учитель Тевосяна, Шароватов, нашел у себя в бумагах папку с юношескими рисунками Тиграна! Говорит, штук двенадцать листов, натюрморты и портреты! Старик нуждается, поэтому согласился мне их уступить всего за десять тысяч баксов! Я весь день просто сам не свой, жду не дождусь вечера!

– Какая скотина твой Шароватов, – с болью в голосе произнесла Лагинская. – Я с ним позавчера разговаривала по телефону, он даже не намекнул...

– Ты заплатила бы ему десять тысяч баксов? Откуда у тебя?

– Продала бы что-нибудь из вещей...

– Ты над своим старьем трясешься от жадности, ты никогда бы ничего не продала, вот поэтому Шароватов сразу и обратился ко мне...

– Какой ты грубый, Алик, – сказала Лагинская. – А ко мне, между прочим, уже экскурсии ходят. Знаешь, как раньше пионеры к ветеранам войны: "Расскажите, как вы сражались за нашу Родину..." А ко мне: "Расскажите, как вы дружили с Тиграном Тевосяном..." Чувствую себя просто музейным экспонатом.

– Кто это к тебе приходил? – без особого интереса спросил Хамакулов.

– Странная парочка, она студентка, он... – тут Лагинская вспомнила, почему вместе с девушкой был милиционер. – О черт! Вот с чего нужно было начать, Алик...

– С чего? – зевнул Хамакулов.

– Эти двое рассказали мне такие вещи...

Лагинская вздрогнула и обернулась на звук. Рука с телефонной трубкой сама собой опустилась вниз.

– Как вы сюда попали? – удивленно прошептала она, будучи абсолютно уверена, что закрыла дверь после ухода Кирилла и Лики. После этого никто не стучал, не звонил, и тем не менее...

– Что вам?.. – Она осеклась, разглядев в знакомых глазах ранее не виданную там решимость. И жестокость.

– Ты знаешь, – был ответ. Лагинская попыталась вскочить с софы, но удар бросил ее обратно, а после второго удара на софе остался лишь неподвижный цветастый комок, состоящий из женского тела и халата. Софа утратила товарный вид, пропитавшись кровью.

На этот раз пояс халата Лагинской развязали чужие пальцы.

Глава 19

– Так что, получается, я был прав с самого начала? – Кирилл задал этот вопрос без злорадства, без торжества в голосе, просто чтобы услышать ответ подполковника Бородина. Но Бородин не спешил отвечать.

– Видишь ли, – сказал он, аккуратно разложив ручки и карандаши у себя на столе. – С самого начала ты действительно выдвинул идею о серийном убийце. В прокуратуре сейчас тоже именно такие настроения. Но ты же потом кинулся за Мурзиком... Ну? – Бородин развел руками. – Так же нельзя. Нужно было держаться за какую-то одну версию. А ты и сам запутался, и меня запутал... И Львов сейчас бегает по городу молодым козликом, собирает документы, чтобы доказать прокуратуре, будто мы не валяли дурака, а вкалывали... Тринадцатое отделение тоже свою порцию звездюлей получит, что убийство Шверник засекретили... Н-да... Ты вот беседовал с лектором в юридическом колледже, специалистом по маньякам?

– Беседовал, – сказал Кирилл.

– Так почему не взял с него какую-нибудь справку? Было бы научное обоснование, пригласили бы его научным консультантом...

– Пусть сейчас пригласят...

– Так он же не местный, он из Москвы приехал, отчитал свои лекции да обратно подался... Львов его искал – не нашел. Да и с собакой этой – запрос сделал и забыл про него! Тоже не дело, Кирилл...

– А где ответ на запрос?

– У Львова. А вообще теперь прокуратура все под себя гребет. Так что если у тебя есть еще какие-то идеи, позвони им и расскажи.

– Идея все та же самая.

– С татуировками? То есть и Жданова, и Шверник, и Молочков, и Колокольникова...

– Колокольникова?

– А ты не знал? Тот же самый почерк. Поэтому прокуратура, собственно, и взялась – слишком много трупов уже... Получается преступление большого общественного резонанса. – Бородин вздохнул. – Да и Мурзик еще.

– Что Мурзик?

– Нашелся... С ободранной спиной. Вытащили из морга, обработали и бросили неподалеку. Пятая жертва.

– То есть я был прав, – сказал Кирилл, не чувствуя от этого факта прилива радости.

– Держи. – Бородин протянул ему телефонную трубку. – Я тебе помогу навести порядок в голове. Не хочешь ехать на рыбалку, так можно проще – звонишь в прокуратуру, выкладываешь им все свои мысли и с чистой совестью идешь домой. Держи-держи, сейчас я даже номер наберу... Спроси Лопушкова...

– Кого? Лопушкова?

– Ну фамилия у него такая, ну что поделаешь.

– Я лучше расскажу Львову. А Львов расскажет в прокуратуре. У него лучше получится.

Бородин вздохнул, но больше ничего не стал говорить оперуполномоченному Иванову. Право на ошибку – одно из основных прав человека, наряду с правом на труд, отдых и доступ к независимым средствам информации. И оно не требует никаких гарантий в законах, потому что люди и так используют это право чаще всех остальных. Вид человека, совершающего ошибку, уже давно не вызывал у Бородина специальных эмоций. Насмотрелся в зеркале и привык.

Кирилл между тем толкнул дверь кабинета Львова, но та была закрыта. Он на всякий случай грохнул пару раз кулаком, но реакции не последовало. Тогда Кирилл вытащил из-за пазухи многократно сложенные листы распечаток из художественного колледжа и просунул их под дверь. Авось пригодится Львову, когда тот появится...

Примерно через час Кирилл закончил все свои дела и вышел из здания ОВД. Ему на миг показалось, что Бородин прав и у него, Кирилла, действительно уехала крыша, уехала в дальние края, окончательно и бесповоротно. Кирилл помнил, что на календаре в кабинете Бородина значилось тридцатое апреля. Стало быть, завтра намечалось Первое мая, день весны и чего-то там еще. На улице мела метель.

Кирилл спустился с крыльца, огляделся и увидел посреди свихнувшейся погодной стихии и обезумевшего мира единственную точку спокойствия и порядка. Ее звали Лика, и она стояла в том же самом месте, где Кирилл оставил ее, прежде чем войти в здание. Впрочем, метели тогда не наблюдалось.

– Я, кажется, не по сезону оделась, – пробормотала она, глядя на свои ноги в тонких колготках. – Где мои валенки? Где моя шуба?

– Мир сошел с ума, – поделился с ней Кирилл созревшей мыслью.

– Не надо обобщать, – сказала Лика, переминаясь с ноги на ногу. – Это ты спятил, бросив меня здесь.

– Я кое-что узнал...

– Ты точно спятил, если собираешься мне что-то здесь рассказывать!

Они добежали до универмага, где Ликино внимание сразу же привлек рекламный щит с обещаниями горячих напитков и выпечки в кафе на четвертом этаже. Пока эскалатор вез их наверх, Лика понемногу приходила в себя.

– Так что ты там выведал? Только сначала о хорошем... О плохом будешь говорить после того, как я выпью что-нибудь горячее.

– Хорошее? – Кирилл задумался. – Ну вот, например... Я поспрашивал ребят, и они сказали, что действительно есть такой деятель по кличке Шнурок, бандит не бандит, но крутится в этих слоях... Рассказали мне, где его можно найти.

– Это все хорошие новости?

– Пожалуй, что да. Есть новость нейтральная...

– Это как?

– Ну ты же знаешь, что Мурзика убили. То есть ты уже не расстроишься....

– Если бы даже не знала – не расстроилась бы, – фыркнула Лика. – Но что с ним могло еще случиться, он же умер?

– У него тоже была наколка. И ее содрали.

Лика поежилась, хотя метель теперь буйствовала с той стороны стеклянных витрин.

– Ну и давай уж плохое...

– Ты выдержишь?

– Я постараюсь.

– Колокольникова, – сказал Кирилл. – Вчера вечером.

– Черт! – Лика резко ударила рукой в тонкой перчатке по перилам эскалатора. – Черт, да когда же это кончится?! Знаешь что? – посмотрела она на Кирилла.

– Что?

– У нас очень мало времени.

– Я знаю, – сказал Кирилл.

Глава 20

Не так представлял себе это все Молчун, совсем не так. Однако не вышло то, о чем мечталось. Вместо холодного продуманного акта возмездия вышла сумбурная потасовка двух одинаково изумленных и потрясенных людей. А человек, представившийся Молчуну как Дима Фридкес, отошел в сторону и безмолвно наблюдал за дракой, не вмешиваясь, не разнимая, а лишь криво усмехаясь.

Их руки одновременно оказались на рукоятке ножа, и нож не достался никому – выскользнул и упал на пол, будто судьбе было угодно свести Молчуна и "спортсмена" в честной схватке один на один. Пальцы Молчуна коснулись на долю секунды пальцев "спортсмена", и оба тут же отдернули руки, будто обожглись. Молчун в это время своего лица, само собой, видеть не мог, зато видел его "спортсмен", и он оказался хорошим чтецом по лицам, вызнав в момент всю программу, которую приготовил для него Молчун. Видимо, без ножа в руке этот человек не слишком уверенно чувствовал себя что в женском обществе, что в мужском – он наплевал на замысел судьбы и натуральным образом пустился наутек.

Молчун от такой неожиданной подлянки заревел что-то дикое и первобытное, ухватил табурет и запустил его в спину набирающему скорость "спортсмену". Если в человек в спортивном костюме бежал по прямой, то он непременно словил бы этот табурет меж лопаток и грохнулся бы наземь. Однако противоборство разворачивалось в интерьерах городской квартиры, поэтому "спортсмен" вовремя повернул по коридору влево, втянув голову в плечи и испуганно вслушиваясь в раздавшийся поблизости грохот от встречи табурета со стеной. Следом за табуретом рванулся сам Молчун, и бежать ему долго не пришлось – у входной двери "спортсмен" притормозил, чтобы справиться с защелкой замка, и вот тут-то Молчун обрушился на него всей мощью своего исполненного ярости тела.

"Спортсмен" лишь успел пискнуть, прежде чем оказался на полу, уже без очков и без надежды выбраться из-под насевшего сверху Молчуна. Тот сначала с варварским удовольствием раздавил коленом очки "спортсмена", а затем принялся вколачивать свой истомившийся кулак в белое от ужаса лицо врага. По крайней мере в этой части план Молчуна реализовался. Молчун первым или вторым ударом сломал "спортсмену" нос, потом стали ломаться зубы, потом Молчун почувствовал, как ногти "спортсмена" лезут к его глазам – ответом было резкое движение, которым Молчун вывернул противнику пальцы и тем самым спас свои глаза. Одновременно Молчун что было мочи вдвинул свое колено в пах "спортсмену" – тот уже не кричал и не визжал, просто вздохнул и закрыл глаза.

Молчун перевел дух. Он посмотрел на свой кулак – тот был ободран и испачкан в крови. Молчуну это понравилось.

И ему очень не понравилось бы получить молотком по затылку или ножом в спину – Молчун быстро слез со "спортсмена", огляделся – Фридкеса нигде не было.

Можно было предположить, что Фридкес и понятия не имел, что его знакомый – один из убийц. Можно было так предположить. Но Молчун предпочитал сначала врезать подозрительному козлу в челюсть, убрать от него подальше все колющие, режущие и стукающие предметы, а уже затем выяснять, кто тут есть кто.

Чтобы осуществить этот смелый план, нужно было вернуться обратно на кухню и попутно проверить две комнаты. Представив данное путешествие в уме, Молчун неожиданно понял, что в этой квартире, как и в любой другой, слишком много углов, за которыми может спрятаться такой вот скользкий тип навроде Фридкеса.

Молчун сделал два шага в сторону кухни и резко крутанулся назад: "спортсмен", после всего что с ним случилось, не мог передвигаться бесшумно. То есть он не мог бесшумно ползти.

Молчун слегка увлекся – он забыл, что "спортсмен" явился не с пустыми руками. Он принес с собой канистру и хозяйственную сумку, поставил их у дверей и направился на кухню, не подозревая, что там его поджидает кошмар по имени Молчун. Три минуты спустя кошмар поджидал Молчуна – "спортсмен" судорожно рылся в сумке, а когда он нашел то, что искал, то оскалился в злорадной гримасе. Эта штука называлась пистолет.

Проблема заключалась в том, что "спортсмен", направляясь в квартиру, опасностей не ожидал, а потому нес пистолет на предохранителе и с невзведенным курком. Теперь он об этом сильно пожалел, пытаясь как можно быстрее исправить недоработки. Это было сложновато сделать, потому что "спортсмен" мог использовать только пять пальцев, о других пяти позаботился Молчун. А Молчун увидел свои недоработки – нужно было сломать "спортсмену" все десять пальцев.

Теперь все зависело от того, кто скорее исправит свои ошибки. Бросаться на "спортсмена" было чревато – он в любой миг мог привести пистолет в боевое состояние, и тогда Молчун сам бы налетел на пулю. И Молчун не стал играть в Александра Матросова. Фридкес что-то там говорил про готовящийся ремонт? И поэтому на полу чего только не валяется. Что ж, очень кстати. Молчун сгреб в кучу лежащую на полу одежду, куртки, пиджаки, штаны – вроде бы приличного еще вида – и швырнул на "спортсмена". Рядом стояла картонная коробка с бумагами – она тоже полетела на голову "спортсмена", а Молчун сделал еще один шаг вперед, подобрал с пола плащ и бросил его по прежнему адресу. Он сделал еще один шаг, краем глаза отслеживая копошение в куче вещей, и обомлел – на полу перед ним лежал нож. Причем не просто нож, а тот самый нож, который они со "спортсменом" не поделили на кухне. Или же его точная копия.

Молчуну некогда было рассуждать на эту тему, он схватил нож, зашел "спортсмену" в бок и ткнул ножом в промежуток между куртками и штанами. "Спортсмен", то ли так и не взведя курок, то ли не зная, куда ему стрелять, взвизгнул от боли. Молчун ударил еще раз, и, прежде чем его ушей достиг характерный хлюпающий звук, Молчун услышал отчаянный вскрик о помощи, последние слова "спортсмена". Это звучало как "Себастьян", или "Севастьян", или "Севастьянов"... Зато звук вырывавшейся из вспоротой артерии крови двойных толкований не вызвал.

Молчун вытянул нож обратно, встал и повернулся.

– Ну хорошо, – сказал человек, назвавший себя Димой Фридкесом. – А если это не он убивал?