Текст книги "Мастер тату"

Глава 21

На входе в клуб «Фрегат» Кирилл показал свое служебное удостоверение.

– А у этой шмары – что? – спросил говорящий шкаф с табличкой "Служба безопасности".

– Это медэксперт, – сказал Кирилл, проталкивая Лику в узкий промежуток между говорящим шкафом и стеной. – Тоже наш сотрудник.

– А на фига? – удивился шкаф. – Трупов еще нет. Мы и работать еще не начали.

– Трупы будут, – сказал Кирилл. – Со временем. Лика крепко держалась за его локоть и настороженно поглядывала по сторонам: клуб имел репутацию бандитского. Оставлять девушку на улице Кирилл тоже не мог – метель продолжалась, да и торчать рядом со входом во "Фрегат" было, пожалуй, еще опаснее, чем прогуливаться внутри самого клуба.

Шнурок полностью соответствовал описанию, данному Лагинской, – квадратное лицо, короткая стрижка и полное непонимание в глазах. Еще от него сильно пахло потом.

– Я че-то не понял... – сказал он, переводя взгляд с Кирилла на Лику и обратно. – Это вы специально пришли, потому что мне наколку тот тип сделал?

– Точно, – сказал Кирилл. – Тот тип потом повесился.

– А мне-то... – равнодушно бросил Шнурок. – Я с ним всего лишь разок забухал, а потом он говорит: "Хочешь, наколку сделаю?" Чего ж на халяву-то не согласиться? Главное, чтоб наколка не позорная была...

– Не позорная? Ну и сделали тебе непозорную наколку?

– А то! – ухмыльнулся Шнурок. – Такой ни у кого нет... Эксклюзив, бля...

– Покажи, – попросила Лика.

– За просмотр деньги платят, – серьезно ответил Шнурок. – Но для родной ментуры сделаем поблажку... Во! Крутой мэн на колеснице! Крутой, прям как я...

– Мне кажется, он и похож на тебя, – сказал Кирилл, вглядываясь в рисунок на груди парня. – Такое же лицо... – он едва не сказал "дебильное", но сдержался.

– Может быть, – Шнурок опустил майку. – А че тот мужик захомутался? Вы не в курсе?

– Жить надоело, – сказал Кирилл. – А тебе – нет?

– Че, шутка, что ли? – хмыкнул Шнурок. – У меня времени на шутки нет, я сегодня в ночь работаю. Мне надо в душ да одеваться к вечеру... Вы ж меня, так сказать, тормозите.

– Не до шуток, – сказал Кирилл. – За последний месяц в городе было убито пять человек, которым сделал наколки твой знакомый. Их убили, а потом содрали кусок кожи с наколкой.

– Че, прикалываетесь? – обиделся Шнурок. – Делать вам больше нечего? Думаете, если у меня срок условно, так можно ходить и на мозги мне капать?!

– Пять человек. – Кирилл на всякий случай показал Шнурку растопыренную ладонь. – Хочешь быть шестым?

– Так че – не шутка? – наморщил лоб Шнурок. – В натуре режут людей за эти картинки? Ну так я выведу, без проблем. Лазером их выводят, у меня друганы есть – сделают.

– Не забудь сообщить об этом убийце, – хмыкнул Кирилл.

– Ладно, – кивнул Шнурок. – А кто он?

Лика тяжко вздохнула и отвернулась. У Кирилла терпения было больше.

– Если в мы знали, кто убийца, к тебе не приходили бы. Убивает кто-то из близких знакомых того художника. Ты ж бывал у него, бухал с ним – никто из его приятелей не показался тебе странным, подозрительным?

– Вот говорила мне мама – не бухай со всеми подряд! – сокрушенно вздохнул Шнурок и поддернул спортивные штаны. – Я там по сторонам особенно не смотрел, мы же бухали, за жизнь трендели...

– И не только бухали, – заметил Кирилл.

– Это провокация, – заявил Шнурок. – Про это я ничего не скажу... А вообще там все у него с прибабахом были. Не было нормальных пацанов. И бабы тоже, – он покрутил пальцем у виска. – Бабы шизанутые. Одна старая вешалка мне в штаны полезла, а мне не до нее, я упыханный лежу... Ой, в смысле – упившийся лежу.

– Ты теперь поменьше упыхивайся, – посоветовал Кирилл. – Иначе не заметишь, как тебя освежуют.

– Само собой... – Шнурок вдруг ухмыльнулся. – Только зря вы меня пугаете. Откуда этот хмырь узнает, что у меня есть эта наколка? Я же не ору об этом на каждом углу!

– Но мы-то знаем, – сказал Кирилл с грустью в голосе. Почему-то ему показалось, что Шнурку не суждено стать долгожителем – если не из-за тевосяновской наколки, то из-за миллиона других причин...

– М-да. – Шнурок почесал в затылке. – Я как-то не подумал. А вы откуда знаете?

– Старая вешалка, – бросила Лика. – Обиженная женщина – это страшная сила...

На танцполе по-прежнему преобладали девушки в вечерних нарядах, их лишь стало больше. Кирилл разглядывал их оценивающе, Лика – снисходительно. Музыка стала громче, под потолком завертелся серебряный шар, и Кирилл вспомнил одну весьма неглупую фразу Шнурка.

– Может, тебе тоже вывести лазером свою Луну? – предложил он Лике.

– Еще чего! Предложи еще сделать пластическую операцию и уехать в тайгу! Мне кажется, не я должна прятаться от этого гада, а он должен прятаться!

– Он и прячется, – подтвердил Кирилл. – За ним теперь будет гоняться вся городская милиция, и он будет очень хорошо прятаться. Может, он даже на время затаится и прекратит убивать...

– А вот другой вариант, – сказала Лика. – Он постарается побыстрее все закончить. И мне жаль, что у тебя нет пистолета.

Говорящий шкаф на выходе пробурчал им вслед:

– А где же обещанный труп? Оставь медэксперта на ночь, пока кого-нибудь не пришьют...

Обещанный труп появился около одиннадцати часов вечера, когда Шнурок, уже в черных брюках и белой рубашке с табличкой "Служба безопасности", спустился к женскому туалету, чтобы отыскать невесть куда запропастившуюся девушку из числа сотрудниц клуба.

Шнурок даже не успел испугаться, когда из темноты выступил пожилой человек с черным чемоданчиком в руке.

– Где у тебя наколка? – деловито спросил он.

– Наколка? – переспросил Шнурок, подумав про себя: "И этот туда же! Заколебали они меня сегодня!" Но палец его уже машинально ткнул в грудь, и тогда пожилой человек выстрелил Шнурку в низ живота – стрелять в голову он не рискнул, боялся промазать. Шнурок упал, тогда убийца приблизился к нему и выстрелил промеж глаз.

Затем пожилой человек перевел дух, положил пистолет с глушителем на пол, сам встал на колени и раскрыл свой незаменимый чемоданчик.

Глава 22

Сначала Хамакулов просто вытащил из сейфа сто сотенных купюр, но затем передумал и позвонил в бухгалтерию, чтобы там подготовили десять тысяч долларов пятидесятидолларовыми купюрами. Вроде бы сумма одна и та же, но так – одна пачка баксов, а так – две пачки баксов. Выглядит солиднее, внушительнее. Шароватов не устоит, когда увидит.

На всякий случай Алишер Харисович положил во внутренний карман пиджака еще и бумажник с парой штук баксов – как резерв, на случай если старик все же решит поторговаться, встанет в позу... Дополнительная пара тысяч решит все проблемы.

Хамакулов любил искусство. Точнее, он любил любить искусство. Ему нравился сам процесс – общение со всей этой интеллигенцией, которая заискивающе заглядывает в глаза и просит денег. Ему нравились фотографии в газетах: "Известный меценат открывает выставку". Ему нравилось само слово "меценат". Ему нравилось ощущать себя не таким, как все, – выше, лучше... И как это теперь говорят – продвинутее. Потому что не всем это под силу – любить искусство.

"БМВ" чувствовал себя неуютно на белогорских неровных дорогах, которые ближе к окраинам приобретали вид трассы гонок на выживание. Хамакулов в этих местах не бывал сроду, так что нужную улицу отыскали только благодаря самоотверженным усилиям водителя. Дом Шароватова выглядел как настоящая деревенская изба, невесть как затесавшаяся среди "хрущевок". "БМВ" остановился и перегородил всю улицу, однако ни Хамакулова, ни его водителя, ни охранника это не волновало.

Дело есть дело.

Охранник взял пакет с деньгами, Хамакулов пригладил волосы, поправил галстук и выбрался из машины. Помимо двух запасных тысяч, он приготовил для старика еще один сюрприз – пять бутылок фирменной хамакуловской водки в кейсе. Пусть дед порадуется, погреется – в избе, должно быть, прохладно...

– Здорово, Петр Дмитриевич! – крикнул Хамакулов с порога. Дверь, само собой, не заперта, деревенская привычка Шароватова была Алишеру Харисовичу хорошо известна. Равно как и проблемы со слухом. Поэтому Хамакулов говорил громко, отчетливо: – Это я, Алик! Как и договаривались...

Хамакулов остановился. Рядом застыл охранник с пакетом денег в руках.

– Петр Дмитриевич? – Хамакулов недоуменно смотрел на молчаливого старика, который сидел в кресле, закутавшись в одеяло по самую шею и никак не реагируя на появление гостей. – Петр Дмитриевич, тебе плохо? Может, врача вызвать?

Шароватов едва заметно помотал головой.

– Ну а чего ж ты как неродной? – приободрился Хамакулов. – Мы вот денежек тебе привезли, как и договорились...

– Прости Христа ради, – просипел Шароватов.

– За что? – не понял Хамакулов. – За что прощать-то?

– Прости... – повторил Шароватов и закрыл глаза.

– Вот тебе и...

Хамакулов не договорил – он бросился назад, к дверям, потому что не хотел получить такую же черную дыру в груди, которую только что – абсолютно беззвучно – получил его охранник. Пожилому человеку с чемоданчиком пришлось стрелять Хамакулову в спину – к сожалению, потому что так можно было повредить татуировку.

Алишер Харисович ткнулся лицом в деревянный пол, судорожно царапнул его ногтями и затих. Пожилой человек удовлетворенно улыбнулся – удача наконец-то вернулась к нему. Шароватова он застрелил как положено – в голову, ведь старик никуда не бегал, сидел себе смирно и не создавал проблем.

После этого можно было раскрыть чемоданчик и приняться за работу. Отвлекся он лишь раз – когда в дом вошел обеспокоенный отсутствием шефа водитель. С этим было легко – ценности его кожа не представляла, можно было палить куда хочешь.

Он вышел из дома сорок минут спустя, не прячась, не торопясь исчезнуть с этой улицы. Обогнув "БМВ", он двинулся в сторону стоянки такси, чтобы еще успеть в клуб "Фрегат".

Он не собирался прятаться, он собирался поскорее закончить свои дела. ВСЕ свои дела.

Глава 23

Метель сделала свое белое дело, напугала и изумила горожан, а потом вдруг исчезла, оставив после себя холодный ветер в качестве временно исполняющего обязанности. Этот атмосферный беспредел совсем не напоминал о весне, хотелось попрочнее закрыть окна и двери, запереться и никуда не выходить. Это желание возникло у массы людей, совершенно не информированных о наличии в Белогорске целеустремленного маньяка, который одного за другим освежевывает друзей и знакомых покойного художника Тевосяна. Кирилл и Лика знали. Поэтому они с особым удовольствием забрались в квартиру Кирилла, стуча зубами и мечтая о шерстяной одежде, теплом чае и горячей ванне.

Лика, правда, еще мечтала о пистолете, чтобы иметь стопроцентную защиту от нападения, но Кирилл устало сказал ей:

– Угомонись. Если хочешь, я придвину к входной двери шкаф с книгами, тогда сюда точно никто не войдет. Правда, и мы уже не выйдем.

Тогда Лика согласилась в отсутствие пистолета довольствоваться ванной. Кирилл не возражал, просто немного обидно было услышать, как закрылась изнутри защелка. С горя Кирилл сел на телефон, так что когда согревшаяся Лика выбралась из ванной, Кирилл мог жизнерадостно отрапортовать:

– Меня только что послали. Причем с большим энтузиазмом. Товарищ Рукавишников не желает ни с кем общаться вообще и не хочет общаться по поводу Тевосяна в частности.

– А ты объяснил, что речь идет о жизни людей? И о его жизни, вероятно, тоже?

– Я начал объяснять, но у Рукавишникова не хватило терпения дослушать. Он бросил трубку.

– У нас ведь есть его адрес, – напомнила Лика. – Если он и дальше будет играть в молчанку, мы можем просто высадить ему дверь. То есть ты сможешь. Наверное.

– Ну да, – кивнул Кирилл. – А если дверь железная, то я вызову ОМОН. Скажу, что у Рукавишникова на квартире удерживают заложников, печатают фальшивые деньги и готовят государственный переворот.

– А тебя потом не взгреют на работе за вранье?

– Моя карьера находится в таком глубоком и темном месте, – вздохнул Кирилл, – что эта мелочь ей не повредит... Но все же ОМОН к Рукавишникову я бы вызвал – ведь это он самый близкий к Тевосяну человек. Из живых. Меня смущают рассказы Лагинской о новом ученике, каком-то мальчике-одуванчике...

– С мальчиком сплошные непонятки, а Рукавишников – живой человек с адресом и телефоном. Погоди, – Лика взяла бумажку, написанную Лагинской. – Это телефон Рукавишникова, а это?

– Не знаю. – Кирилл всмотрелся в клетчатый листок. – Я думал, это просто какая-то старая бумажка, и поверх Лагинская написала...

– Написала телефон Рукавишникова, а еще какого-то... Нестеренко.

– Очень мило с ее стороны, но только на фига она это сделала? И кто такой этот Нестеренко? Давай-ка я позвоню Лагинской...

– Подожди, – задумчиво проговорила Лика. – Мне кажется, в газете что-то мелькало... Нестеренко, Нестеренко... То ли это старый приятель Тиграна, то ли журналист, который про него писал... Я позвоню, – решительно сказала она. – Я позвоню ему и все узнаю.

Она и вправду позвонила, она и вправду узнала. Кирилл поморщился, глядя за окно, где погода продолжала беспредельничать. Мерзко становилось на душе от самой мысли, что можно покинуть теплую квартиру и вылезти на холод – однако все к этому шло.

– Он – школьный приятель Тиграна, – уверенно говорила Лика. – И он очень заинтересовался, стоило мне намекнуть про татуировки. Я думаю, стоит немедленно к нему поехать.

– Ты же говорила, что лучший вариант – это Рукавишников, он больше других знает?

– Рукавишников никуда не убежит. А если он не хочет ни с кем общаться, значит, и убийца вряд ли до него доберется. Стало быть, займемся Нестеренко, а потом...

– Потом будет ночь, – жалостно сказал Кирилл. – Холодно будет.

– Холодно – это в морге, – неожиданно серьезно и даже зло сказала Лика. – Хотя это же не тебе грозит. Это грозит мне. Может, поэтому мы немного по-разному ощущаем ситуацию?

Глава 24

Львов проснулся от звука глухих грохочущих ударов – словно он плыл на подводной лодке, а сверху кто-то швырял в него глубинными бомбами, но попасть не мог, лишь доставляя беспокойство барабанным перепонкам Львова. Не разлепляя век, Львов брыкнул ногой, намекая, чтобы от него отстали, однако бомбардировка продолжалась. Тогда он махнул рукой и пробормотал какое-то страшное ругательство. Злость от нарушения сладкого послеобеденного сна вскоре вышла за рамки, Львов решил встать и двинуть неугомонному шумопроизводителю по морде, но внезапно обнаружилось, что это невозможно: Львов был в кабинете один. Смутно вспомнилось, что он еще и закрылся изнутри. Стало быть, кто-то долбился в дверь снаружи. Львов, так и не открыв до конца глаз, на ощупь спустился с письменного стола, обулся, не завязывая шнурков, и проковылял до двери. Он отпер замок, выглянул в коридор и никого не обнаружил. А может быть, просто опять забыл открыть сонные глаза.

Во всяком случае, Львов снова выругался и повторил свои действия в обратном порядке – запер дверь, вернулся к столу, сбросил ботинки и залег на прежнее место, не слишком комфортное для сна, но обладающее одним важным достоинством – от него до работы было буквально рукой подать. Или ногой.

В следующий раз Львов проснулся часа через четыре. Он сел на столе, посмотрел в окно и едва не ополоумел – там мела метель. Львов даже спросонья решил, что переборщил со сном и прохрапел до зимы. Потом он рассмотрел среди белой поземки не по-зимнему одетых людей и облегченно вздохнул.

После визита в морг и общения с родственниками Мурзика Львову оставалось либо напиться, либо лечь спать. Он выбрал второе, тем более что потраченное на засаду возле винного магазина время требовалось компенсировать, то есть добросовестно отоспать это время. Львов блестяще решил эту задачу, помассировал шею, размял поясницу и как был, то есть без ботинок, уселся разбираться с бумажками.

Бумажки у него были какие-то странные, и Львов не сразу припомнил, как и чем связаны все эти имена, факты и обстоятельства.

У него были пять граждан, покусанных собаками в ночь убийства в Пушкинском сквере.

У него был телефон, с которого родственникам Бахтиярова звонил некто, представившийся дедушкой Рафиком. Как утверждали родственники, дедушка Рафик в это время был совсем в другом месте и к телефону даже не приближался.

У него были зверски убитые Алена Жданова, Игорь Молочков, госпожа Колокольникова, Марат Бахтияров, пенсионер Хрипачев, да еще и несчастная хрипачевская собака.

И еще у Львова было смутное воспоминание, что все это теперь его не касается, а касается это прокуратуры.

Львов подумал и уже хотел собрать все эти бумажки в одну кучу, да и...

Но тут в дверь снова забарабанили. Это был новый дежурный, сменивший Михалыча.

– Это ты? – спросил он Львова. – А это я. А где Иванов?

– Понятия не имею, – пробормотал Львов, почесывая босые пятки. – Я его сто лет уже не видел. А на кой он тебе сдался? – Львов посмотрел на часы. – На ночь глядя...

– Говорят, он здесь был днем, – сказал дежурный, пристально разглядывая львовские босые ноги. – Тебя искал, но не нашел. И еще он попросил, чтобы какой-то Лагинской предоставили охрану, потому что ей угрожает опасность...

– Ну, – сказал Львов. – Дали вы ей охрану?

– Дать-то дали, – сказал дежурный, упорно глядя вниз. – Но только она уже мертвая была. И еще это...

– Что?! – рявкнул вмиг проснувшийся Львов. – Что – это?

– Ну ты знаешь. Кожу содрали... Со спины. Так что теперь Иванова хотят видеть, чтобы он все растолковал... Не знаешь, где он?

– Понятия не имею, – сказал Львов и пошел искать свои ботинки.

– Ты его лучше найди, – посоветовал дежурный. – Да, у тебя тут еще какие-то бумажки на полу валяются...

– Где? – Львов прыгал на одной ноге с ботинком в руках. – Что там у меня валяется?

Дежурный подобрал с пола распечатки и положил их на стол. Львов обулся, подошел к столу и прочитал: "Что происходит с наследием Тиграна Тевосяна после его смерти".

– Кто-то ошибся адресом? – предположил Львов.

Он отбросил первую страницу и прочитал фразу вверху второй страницы: "...предположение, что Тевосян перешел от рисунков на бумаге к рисункам на человеческом теле..."

– Художник, – фыркнул Львов. – Руки отрывать таким художникам... На теле он рисовать собрался! На своем бы вот и рисовал!

Внизу второй страницы Львов прочитал: "...наверняка найдутся частные коллекционеры, способные оплатить пересадку кожи для обладателя татуировки, лишь бы только заполучить уникальную работу..."

Львов отошел от стола, подошел к подоконнику, взял графин с водой, налил стакан и выпил. Потом снова подошел к столу и снова прочитал – слова ничуть не изменились. Львова это не обрадовало.

Он положил распечатки на другие бумаги, сгреб все это и запихал в свой старый "дипломат" с пластиковыми стенками. Потом он вынул из сейфа пистолет и положил себе в карман.

Дежурному на выходе он сказал:

– Пойду прогуляюсь...

Назад старший оперуполномоченный Львов не вернулся.

Глава 25

– М-да, – сказал Нестеренко. – Это прямо как в песнях про Ленина – человек умер, а дело его живет. Так и с Тиграном. Он все-таки образумился под конец...

– То есть повесился? – недоверчиво спросил Кирилл, для которого "образумиться" и "повеситься" были словами противоположного значения. Однако в мире, где жили Нестеренко и Тевосян, все было немного иначе.

– То есть повесился, – кивнул Нестеренко. Его спокойное лицо, ухоженная, аккуратно постриженная борода, чистая одежда, плавные движения и неторопливая речь никак не сочетались с содержанием его слов. А говорил он о смерти, о безумии, о жестокости и об отсутствии смысла. Он говорил это, глядя поочередно в глаза то Лике, то Кириллу, и когда Кирилл встречался с ним взглядом, то ощущал странную изолированность, будто бы в данный момент был только он и человек, с которым он говорил. Потом переводил глаза на Лику, и Кирилл приходил в себя. А затем – снова...

– Он понял, что был не прав, и повесился, – ровно и обыденно говорил Нестеренко. – Если бы он этого не понял, он жил бы и дальше. Стараясь достичь своей ложной цели.

– А какая у него была цель? – спросила Лика.

– В разное время у него были разные цели. Когда ему было лет двенадцать, я как раз в это время с ним познакомился, Тигран хотел стать знаменитым художником. И он им стал. Еще он хотел иметь столько денег, чтобы, не заботясь о них, ездить по всему свету, любить красивых женщин, жить в роскошных отелях... Он получил и это. Когда он приехал в Белогорск, то имел какую-то новую цель.

– Вам он не рассказывал о ней?

– Мне это было неинтересно, – Нестеренко улыбнулся. – Я не думал, что это коснется других людей. Тем более – коснется их жизни. Я знал Диану Шверник, знал о ее смерти, был даже на ее похоронах. Но я и подумать не мог, что это убийство как-то связано с Тиграном. Тигран понял, что его проект – глупая жестокая затея, и остановил себя. С помощью петли. Однако кто-то продолжает его дело, если люди все еще гибнут. Кто-то продолжает...

– Быть может, его ученик?

– Рукавишников? О нет, это совсем иной тип, это человек, который никогда не сможет прорваться к славе так, как прорвался Тигран. Он будет тихо оттачивать свое мастерство годами, десятилетиями, мало интересуясь окружающим миром и отношением мира к себе. Шароватов, учитель Тиграна, потому и навязал Тиграну Рукавишникова, чтобы в свете Тевосяна был заметен и этот тихий гений. Проекты, подобные Тевосяновскому, не могут заинтересовать Рукавишникова просто потому, что они не связаны напрямую с искусством и не для искусства они задуманы...

– Подождите. – Кирилл отвел взгляд от внимательных глаз Нестеренко, сосредоточился и спросил: – Вы все время говорите – проект, проект... Неужели вы не знаете, в чем там было дело?

– Дело было в татуировках, да? – жестко спросила Лика, пытаясь нажать на Нестеренко и выдавить из него ответ. – Чтобы сделать серию татуировок, а после смерти Тиграна продать их за бешеные бабки какому-нибудь западному коллекционеру? Содрав все эти татуировки с живых людей?

Но давить на Нестеренко было все равно что давить на мокрое мыло – он выскользнул, причем без всякого напряжения. Его голос и повадки ничуть не изменились. Он по-прежнему бы спокоен и расслаблен, будто бы вел разговор о карасях и бабочках, о флоре и фауне и тому подобных безобидных пустяках.

– Как-то глупо все это звучит, – сказал Нестеренко. – Зачем было устраивать такие глупости? Из-за денег? Но Тигран в деньгах не нуждался. Для кого тогда? О ком он хотел позаботиться?

– Тихий гений, – Кирилл сказал это и увидел на лице Нестеренко улыбку, но не ироничную, не насмешливую, а добродушно-снисходительную.

– Рукавишников в деньгах тем более не нуждался. Никогда. Просто они ему не были нужны. Ему это было неинтересно, как мне был неинтересен проект Тиграна.

– Но ведь был еще один ученик? Он появился после ссоры Тиграна с Рукавишниковым, и, может быть, он-то нуждался в деньгах, он-то не был таким отшельником...

– Ничего не могу сказать по этому поводу, – пожал плечами Нестеренко. – Этого нового ученика я в глаза не видел... Мои отношения с Тиграном испортились. Он меня больше к себе не звал, ну а я тоже не любитель соваться без приглашения.

– Но он успел вам сделать татуировку, – Лика не спрашивала, она утверждала. – Ведь так?

– Откуда вы знаете то, о чем я никому не говорил? – удивился Нестеренко.

– То есть татуировка присутствует? – уточнил Кирилл.

– Да, – просто сказал Нестеренко. – Это было во время второй или третьей моей встречи с Тиграном после его приезда. Мы крепко выпили, я уснул, а когда проснулся, то... Все уже было сделано. Он сказал, что это его подарок мне, талисман на будущее... Оказалось, что это лишь часть его проекта. Короче говоря, меня использовали. И это грустно.

– Не новая и не оригинальная история, – сказал Кирилл. – Так Тевосян обошелся со многими знакомыми и незнакомыми людьми. Такое впечатление, что иногда он просто брал людей с улицы, вел к себе домой, спаивал или давал покурить травы, после чего делал свои наколки. Чертов проект... Знаете, пока я не вижу в нем никакого другого смысла, кроме как желание заработать деньги на рисунках Тевосяна, сделанных на коже. И на вашем месте я бы вел себя поосторожнее, потому что раз о вашей татуировке догадались мы, то наверняка о ней догадается и убийца. А может, он не догадывается, а знает наверняка. Может, у него есть список, составленный Тевосяном.

– Осторожнее? – Нестеренко мягким и бесшумным движением поднялся со стула, подошел к окну и уставился в темный квадрат, в котором гнулись под ветром кроны деревьев. – Осторожнее, потому что ко мне могут прийти и содрать с меня эту татуировку... Сколько, вы говорите, уже погибло человек?

– Пятеро, – сказала Лика. – Шверник, Алена, Игорь Молочков, Колокольникова, Мурзик.

– Допустим, что погибли еще какие-то люди, о которых вы не слышали, – сказал, не оборачиваясь, Нестеренко. – Двое или трое. Получается уже довольно много жертв. И довольно много татуировок. Куда им столько?

– Жадность, – сказал Кирилл. Привычное слово для обозначения причин, побудивших человека убивать себе подобных.

– Жадность, – эхом повторил Нестеренко. – Или незавершенность.

– Что? – переспросила Лика.

– Есть такое страшное слово – незавершенность. Это нехватка фрагмента в целом. А без этого фрагмента целое не имеет смысла.

– Я как-то не очень... – произнес Кирилл.

– Сейчас объясню, – сказал Нестеренко, задумчиво водя пальцем по стеклу. – Возьмем, к примеру, меня... Мне бог дал не так много, как Тиграну, но кое-что мне перепало. Как мне кажется, самые мои большие способности – в изящной словесности. И я уже много лет хочу написать одну большую великую книгу. Для того чтобы мой язык, мой стиль были идеальными, я решил прочитать всю мировую литературную классику. Я хотел взять лучшее, отринуть штампы и добавить то, до чего еще никто не додумался раньше. Я читал книги, читал их много лет... Впрочем, если вы милиционер, то уже поняли это. Так вот, насчет фрагмента и целого. Мне пятьдесят два года. Я прочитал тысячи книг. Я знаю, как писал Толстой, я знаю, как писал Достоевский и как писал Набоков... То есть знание у меня есть. Не хватает лишь маленького фрагмента – я не знаю, о чем мне писать. И отсутствие этого фрагмента делает бессмысленным все мое накопленное за десятилетия знание. В результате я оказываюсь пустоголовым стариком, зарабатывающим гроши в местной газетенке, – и никем больше. Для этого не стоило тратить десятилетия на чтение тысяч книг, портить зрение, лишаться личной жизни... Вот вам значение фрагмента.

Кириллу показалось, что Нестеренко совсем уж отклонился от темы, и он хотел напомнить ему об этом. Однако Нестеренко все помнил.

– Теперь насчет Тиграна. Помните, он все говорил, что это проект. А проект подразумевает нечто целое, завершенное. Состоящее из фрагментов.

– Так фрагменты... – Кирилл не верил смыслу произносимых им слов, однако холодная логика была выше его веры. – Фрагменты – это татуировки?

– Вероятно, – сказал Нестеренко. – Я не могу утверждать это на сто процентов. Но по крайней мере похоже, что так...

– Какое же целое может быть составлено из этих фрагментов?! – недоуменно спросила Лика. – Что получится, если сложить вместе пять или семь кусков кожи с наколками?

– Во-первых, их может быть не семь. Их может быть сто, – спокойно произнес Нестеренко, и Кирилл поежился. – Во-вторых... Начнем с такой простой мысли, что серия рисунков будет стоить дороже, нежели разрозненные рисунки. Допустим, Тигран делал татуировки на одну тему. Коллекционер захочет иметь их все, это естественно. Или еще более глобальный замысел... – Нестеренко обернулся, и они увидели на его лице грустную улыбку. – Из всех этих рисунков складывается одна большая картина, как из кусочков мозаики.

– Черт... – сказал Кирилл и вытер пот со лба: он даже не заметил, как вспотел, слушая Нестеренко. Кирилл не знал, кто более безумен – то ли Тевосян, если он действительно задумал что-то подобное, то ли Нестеренко, который за пару минут воссоздал в своем мозгу этот кошмар. Кирилл точно знал, что никогда бы не додумался ни до чего подобного. Лика просто подавленно молчала.

– Черт, вот тебе и фрагмент... – проговорил Кирилл. – Но... Но кто же это может делать? Кого Тевосян мог посвятить в свои планы, кому он мог отдать список протатуированных людей?

– Любому человеку, настроенному серьезно и решительно, – сказал Нестеренко. – И это не Рукавишников, могу вас уверить. И это не я – я уже почувствовал по вашим глазам, что подобная мысль крутится в вашей голове. Кто-то другой. Рукавишников мог знать этого человека просто потому, что он был ближе к Тиграну, чем я. И – что вы там говорили насчет нового ученика? Кажется, Рукавишников никогда никому не объяснял, почему он ушел от Тевосяна, почему он перестал устраивать Тиграна в роли ученика...

– Он отказался действовать серьезно и решительно, – сказал Кирилл. – Тогда Тевосяну понадобилось его заменить. И он нашел другого человека. Только мы не знаем, кто это.

– Если вы не знаете, кто это, – прежним рассудительным тоном проговорил Нестеренко, – нужно задаться другим вопросом: как его остановить?

– Его уже не остановишь, – мрачно сказала Лика. – Он уже развернулся вовсю...

– Его можно остановить, – возразил Нестеренко. – Девушка, кажется, невнимательно слушала мою лекцию насчет фрагмента и целого.

– Я слушала, – сказала Лика. – Только что толку?

– Ну как же, – укоризненно покачал головой Нестеренко. – Все очень просто. Я же сказал – если у вас нет одного фрагмента, то движение к целому бессмысленно. Вы знаете, что никогда не достигнете цели.

– Это вы про свою книгу? – насупилась Лика, пытаясь дойти до смысла сказанных слов.

– И про книгу тоже, – кивнул Нестеренко. – Сейчас, подождите минутку...

Он неспешно прошел в соседнюю комнату и прикрыл за собой дверь.

– Что там еще за сюрприз? – проворчала Лика. – Странный он какой-то...

– Странный был твой Тевосян, – шепнул Кирилл. – По сравнению с ним все остальные кажутся слегка чудаковатыми. Удивительно, как ты могла водить компанию с таким шизиком...

– Я не водила компанию! – прошипела Лика. – Я просто...

Звук выстрела подбросил ее с кресла, как катапультой. Слух Кирилла был более тренирован, и он различил в звуке не один выстрел, а два или три. В соседнюю комнату Кирилл и Лика ворвались вместе. Нестеренко улыбался им сдержанно и с достоинством.

Он сидел на полу, сжав в правой руке старенький "ТТ". Прежде чем выстрелить в себя, Нестеренко снял спортивную куртку и задрал до горла майку, обнажив бледное одутловатое тело.

Когда люди кончают жизнь самоубийством, некоторые стреляют себе в висок, некоторые в сердце, некоторые в рот, некоторые под подбородок. Нестеренко не подходил ни под одну из этих категорий. Нестеренко целился в голову – но не в свою, а в голову мужчины, вытатуированного у него на груди. Мужчина висел вниз головой то ли на ветке дерева, то ли на виселице, сверху и снизу рисунок был ограничен двумя параллельными линиями, будто незавершенной рамкой. Голова повешенного приходилась Нестеренко на уровень живота, и вот туда-то он и всадил себе несколько пуль. Выражение лица повешенного теперь было неразличимым, в отличие от лица самого Нестеренко – этот удивительным образом выглядел довольным и счастливым, будто бы только что завершил очень важное и ответственное дело.