Текст книги "Единоборец"

Часть вторая: ПОДЗЕМЕЛЬЕ

1

Мы опускаемся. Лифт довольно просторный. Посредине столик, прочно прикрученный к полу, около него два удобных кресла. Лифт отсчитывает вслух отрицательные этажи. У него мягкий женский голос с материнскими интонациями. Кабина идет плавно и гладко, без скрежета и качаний, обычных для городских лифтов. Мы скольким вниз, будто стальной шарик, падающий в масле. Звуковой отсчет дублируется световой панелью. Цифры переключаются слишком медленно. Проходит секунд тридцать, пока взамен погасшей цифры появляется новая. Это значит, что подземные уровни расположены далеко один от другого. Я смотрю, как одна цифра сменяет другую, и внутри меня нарастает тревога. Тревога растет как гриб после дождя. Куда мы движемся? На какой глубине мы находимся? Не можем же мы углубиться до самого центра планеты, в конце-то концов? Что означает подобная глубина? Два или три десятка уровней метро, расположенных друг под другом, уже кажутся мне детскими игрушками – по сравнению с этим. Кто построил все это? И зачем?

Мы опустились уже до шестьдесят седьмого уровня, когда кабина, наконец, остановилась.

– Мы приехали? – спрашиваю я.

– Нет. Но это граница. Дальше люди проникнуть не могут.

– То есть, есть уровни еще ниже?

– Гораздо ниже, – отвечает она. – Земля освоена не только на поверхности, она уже давно освоена по всей глубине. К сожалению, не любая глубина пригодна для жизни. Вещество, которое простирается на тысячи километров ниже твердой земной коры, мягкое, как расплавленный пластилин. Ниже – твердое ядро, которое слишком горячее, чтобы там можно было находиться долго. Но существуют трассы и грузопроводы, пронизывающие планету насквозь. Существуют шахты, добравшиеся до ядра планеты. Оно состоит из железа, с достаточной примесью других металлов. Это неисчерпаемый источник полезных ископаемых. Тепло магмы – неисчерпаемый источник энергии. Так что там, внизу, есть и вещество, и энергия, и пространство. То есть, все, что нужно для жизни. Но мы, конечно, не будем погружаться настолько глубоко. Можешь расслабиться.

– Меня не пустят, ты сказала? Там внизу только автоматика?

Она прикладывает ладонь к светящейся панели и прикрывает глаза. Через несколько секунд лифт продолжает движение.

– Людей здесь нет? Ты хочешь сказать, что эта область контролируется только машинами? – повторяю я.

– Именно так, – отвечает она. – Люди занимают лишь пространство наверху, на поверхности планеты, – поверхность, да еще несколько неглубоких уровней. Все, что ниже, принадлежит нам. Вначале так случилось просто потому, что людям неудобно было глубоко спускаться. На глубоких уровнях опасно было работать: слишком жарко, выделения ядовитых газов, частые аварии, внештатные ситуации, магматические сдвиги. Трагедии и катастрофы случались одна за другой. К тому же, в этом не было необходимости, в присутствии людей, я имею ввиду. Вся инфраструктура идеально контролировалась электроникой. И люди ушли, оставив нам все это. Аварии прекратились. С тех пор подземный мир стал гораздо больше, потому что он расширяется не только с каждым годом, но и с каждым месяцем и с каждым днем. Он стал гораздо безопаснее, потому что из него исключен человеческий фактор. Люди об этом мире не знают, а если знают, то не догадываются о масштабах того, что у них под ногами. Нам ведь тоже нужно жизненное пространство. Мы его находим, никого при этом не отодвигая в сторону. Только что мы пересекли границу двух миров, границу между двумя витками эволюции: вами и нами. Границу между прошлым этой планеты и ее будущим. Тебя это пугает?

– Слегка.

– Тебя пустили, потому что ты мой раб, – объясняет она. – Раб считается имуществом и пропускается наравне с прочим имуществом

– Как давно ты была там в последний раз?

– Я вообще там не была. Никогда.

– Но ты рассказываешь очень подробно.

– Эта память была вшита в мой мозг при рождении. Девяносто седьмой уровень. Это последний. Мы приехали.

Дверь открывается, и мы оказываемся в широком коридоре. Коридор выходит прямо на улицу, если только это можно назвать улицей. На самом деле это всего лишь еще один, лишь более широкий коридор. Его ширина метров пятнадцать, а высота потолка метров десять. Боковые стены напоминают электронные платы, поставленные на ребро. Местами на них расположены выступы странной формы, возможно, другие платы. Но в основном их поверхность гладкая. Время от времени по ней быстро проезжают прямоугольные устройства, механизмы величиной с крупный чемодан. Иногда они останавливаются, но всегда ненадолго, на несколько секунд. Скорее всего, это обслуживающие роботы, а стены коридора – сами жители этого мира. Роботы, как мне кажется, не имеют колес или других механизмов для перемещения; они передвигаются очень проворно, но всегда вдоль серебристых полос, которыми разукрашены стены. Несколько таких же полос лежит у нас под ногами. Их толщина около сантиметра. Я наклоняюсь и рассматриваю ближайшую полосу. Она устроена очень сложно.

– Не задерживайся, – говорит Клара. – Если ты хочешь что-то узнать, то запомни, что это бесполезно. Ты все равно уже никому не сможешь об этом рассказать.

– Спасибо за добрые слова, – отвечаю я.

Это, конечно, можно было предполагать. Оставь надежды всяк, сюда входящий. Глупо надеяться, что меня оставят в живых после того, как я узнаю хотя бы одну важную тайну. Уже сейчас я знаю достаточно, чтобы убить меня десять раз. И Фемида здесь не спасет.

Меня не покидает ощущение, что я нахожусь внутри одного громадного компьютера, возможно, компьютера размером с планету. Я знаю, что это ощущение ошибочно. Наша планета все еще остается собой: шесть миллионов миллионов миллионов миллионов грамм дикого камня, который плавится от собственной тяжести. Но машины уже начали прогрызать в этом камне свои длинные ходы, собираясь превратить его в один колоссальный термитник. Возможно, в этом будущее нашего мира. И я не знаю, хорошо это или плохо. Как говорит Клара, применительно к машинам эти два слова вообще не имеют смысла.

Пока я размышляю об этом, переулок заканчивается, и мы выходим на улицу, скорее всего, на одну из центральных.

Эта улица уже напоминает обыкновенную земную, но только на первый взгляд. На ней примерно такие же деревья и дома, только дома более приземисты, а деревья изготовлены из гибкого, и явно не органического материала. Я отламываю прутик и пробую его на вкус. Безвкусно, как речной песок. На месте слома выделяется пена, и повреждение закрывается плотной пробкой. Зачем садить деревья под землей, пусть даже искусственные деревья?

В домах нет окон, их заменяют широкие горизонтальные полосы, скорее всего, чисто декоративного назначения. Там и тут торчат широкие вертикальные столбы, скорее всего обыкновенные конденсаторы, как на исполинской компьютерной плате. Дома без окон напоминают слепые корпуса заводов. Я вспоминаю, что большинство здешних жителей не имеют никакой потребности в перемещениях, они представляют собой либо сеть, подобную грибнице, либо что-то вроде мыслящих кирпичей. Возможно, что эти дома, которые я вижу по сторонам от себя, на самом деле не жилища своих хозяев, а их тела. Многоэтажные жилища и многоэтажные тела, все это одновременно. Возможно, что они не так слепы, как кажутся, и пялятся на меня каждым квадратным сантиметром своей поверхности. Вместо воздуха, воды и органики, они питаются электричеством, а колонны конденсаторов, напоминающие старинные водокачки, – на самом деле органы их наружного питания. Вдоль улицы метет довольно ощутимый сквозняк, но ветер теплый, несмотря на зиму. Впрочем, почему зима? Зима наверху отнюдь не означает зимы здесь. Мой внутренний термометр показывает плюс девятнадцать градусов Цельсия. Нормальная температура как для жизни людей, так и для работы компьютерных мозгов. Здесь должны быть системы постоянного охлаждения и отвода тепла, тем более, что мы находимся глубоко под землей, и порода, окружающая нас просто обязана быть теплой.

Над улицей – небо, напоминающее низкое небо земного пасмурного для. То есть, на высоте примерно метров в двадцать плывет туман, выше которого, я думаю, потолок с вмонтированными в него светильниками. Проезжают машины, медленно движутся по своим делам немногочисленные механизмы, в основном андроиды. Вместо тротуаров – две узких рельсовых колеи, по которым время от времени пробегают закрытые вагончики без всякой раскраски или видимой маркировки. Никто не обращает внимания на нас. Клара поднимает руку, и автомобиль с шашечками останавливается. За рулем никого нет, это нормально. Но машина выглядит совсем как земная, плюс эти шашечки, плюс еще то, как Клара подняла руку, чтобы его остановить – это ведь все наше. При некотором напряжении фантазии можно подумать, что находишься на вечерней улицы в предместье какого-нибудь из земных городов.

– В Континенталь! – приказывает Клара вслух, и я улыбаюсь этому украденному у людей названию. А чего же я ждал? Что отель будет называться «икс в степени игрек»? Мы едем по улице, которая гораздо уже и короче, чем земные магистрали, и я размышляю о том, как и когда мог возникнуть этот подземный мир. Подземные военные сооружения древних, скорее всего, были началом. Они были громадны, монструозны, бесчисленны. Бомбоубежища, ракетные базы, секретные военные заводы. Хранилища боеприпасов, искусственные микро-биосферы с полностью замкнутым циклом – на случай ядерных атак. Люди того времени были параноиками, по нашим меркам. Секретность и военное могущество были их навязчивыми идеями. Постепенно секретность достигла такого уровня, что люди создали секреты от самих себя. Военные базы продолжали расширяться в глубину и в ширину, но ни один из контролирующих приборов не показывал этого, потому что это было секретом. Чем масштабнее шло строительство, тем строже становились секреты, и наконец, настал такой день, когда уже ни один человек на планете не знал о том, что происходит и продолжает происходить под ее поверхностью. Так возникла среда, идеально подходящая для техно-жизни. Свято место пусто не бывает. Люди так и не поселились здесь, их место заняли машины, которые с самого начала управляли здесь каждой мелочью. Но люди никогда не узнают, так ли это было. Здесь та же ситуация, что и с историей пресловутого двадцатого века: учебники так часто переписывали, а документы так часто подделывали, что истинная история исчезла и восстановлению не подлежит.

Когда мы оказываемся в комнате, обыкновенной комнате, напоминающей комнату земного отеля, Клара проделывает уже знакомые мне процедуры, положив на контакт вначале одну руку, а потом другую. После этого раздевается и идет в душ. Останавливается, перехватив мой взгляд.

– Как я выгляжу? С точки зрения человека?

– Неплохо. Но ты уделяешь своей внешности слишком мало внимания. И слишком мало времени. Земные женщины так не делают. Ты слишком редко моешься и совсем не следишь за ногтями. У тебя пахнет изо рта, и я могу рассказать, что ты ела в последний раз. Ты почти не пользуешься косметикой, а то, что ты пытаешься нарисовать на своем лице, некрасиво.

Она берет со стула халат и набрасывает на плечи. Громко хлопает дверью душа. Теперь она будет мыться даже дольше, чем нужно, я уверен. Мне нужно использовать каждую секунду. Возможно, в этом мое спасение, хотя надежды мало. Я бросаюсь к терминалу и разворачиваю виртуальный трехмерный экран. Пока все в порядке. Техника меня слушается. Почему она слушается раба? Возможно, что это не живой техно-организм, а всего лишь подсобная система. Не может ведь быть живым каждый телевизор или холодильник? Или гаечный ключ? Я нахожу план города и смотрю на него несколько секунд, пытаясь запомнить как можно больше подробностей. Удается запомнить почти все, в меня ведь вставлены дополнительные чипы для мгновенного запоминания. Теперь остальное. Я нажимаю ввод и вижу надпись «информация заблокирована». Еще раз. Тот же результат. Еще несколько моих попыток – экран сворачивается и гаснет. Все же кое-что я успел узнать. Город не так велик. По земным меркам это всего лишь деревня. За городом простирается необжитое пространство, скорее всего, враждебная человеку среда. Все выходы из города вертикальны, а не горизонтальны. Вообще, понятие вертикали здесь работает гораздо сильнее, чем у нас, на поверхности. Вертикаль и горизонталь здесь почти равноценны. Вверху над нами есть еще несколько городов, о которых я ничего не успел узнать. Под нами – тоже. Может быть, это все элементы одного города, который имеет не форму блина, а форму цилиндра. Сколько таких городов построено в глубине планеты? Как выглядят самые большие из них? Стоп.

Стоп. Не может быть, чтобы здесь не было людей. Дело не только в дизайне всего того, что я видел, в дизайне, рассчитанном на человеческое восприятие, дело во многих других мелочах, которые уже начинают складываться в картину. Даже сама надпись «информация заблокирована» была сделана на русском и английском языках. Для общения машин между собой человеческие языки не нужны. Машины прекрасно общаются на языке кодов или на Стандарте.

Дверь ванны открывается, и Клара появляется снова.

– Чем чистят зубы? – спрашивает она. – Зубочисткой?

– Зубной щеткой.

– Правда? Хорошо, что ты сказал. Как она выглядит?

– Обычная щетка, только маленькая. Шерстинки с одной стороны.

– Здесь должна быть такая, – говорит Клара, – я поищу.

– Откуда здесь зубная щетка? – спрашиваю я. – Откуда, если здесь нет людей?

– Почему нет? – удивляется она.

– Ты сама так сказала.

– Но ведь ты здесь. Здесь есть и другие рабы. Здесь немало рабов. Немало, но и немного. Большинство из них пошли на это добровольно. Им живется не так уж плохо, хотя, конечно, как кому. За всех не могу сказать.

– Но они не могут уйти?

– Конечно нет. Разве что на тот свет. Люди продают себя пожизненно. Они подписывают контракт. Многие даже не подозревают, с кем именно заключают договор. Некоторые считают, что заключили сделку с дьяволом. Им это нравится, они так чувствуют свою значимость и ценность. Сам князь тьмы, не кто-нибудь. Причем цена невелика, как ты понимаешь. Мы можем найти столько рабов, сколько захотим. Хотя их не нужно много. Слишком многие люди в ваших городах живут так плохо, что предпочли бы смерть. А мы даем им существование намного лучшее, чем смерть. Многие люди бедны, больны, несчастны. Есть люди, которые долгие годы балансируют на грани самоубийства. Есть такие, которые умирают просто потому, что не имеют денег на хорошую батарею. Есть психически больные и просто странные люди, с которыми никто не захочет общаться. Есть опустившиеся, алкоголики и наркоманы, есть такие, кто не может оправиться от несчастья. Есть просто искатели приключений.

Она говорит и одновременно перерывает все, что лежит во встроенном зеркальном шкафчике. Шкафчик довольно велик.

– Разве стать рабом – это выход? – спрашиваю я.

Она оборачивается и смотрит на меня презрительно.

– Кто бы говорил. Вы только и мечтаете о том, чтобы продать себя в рабство. Рабство дает вам чувство защищенности, без которого вы просто скулите, как голодный щенок на улице, в мороз. Раб всегда накормлен. И о нем заботятся, это не мало. Большинство из вас постоянно называют себя рабами Бога, которого вообще не существует. Почему бы это, как ты думаешь?

Я меняю тему. У нее пунктик насчет Бога. Когда-нибудь мне это пригодится. Но не сейчас.

– Им приходится много работать?

– Не обязательно. Многие не работают вообще. Они выполняют некоторые полезные функции, которые нельзя назвать работой. Некоторые люди занимаются искусством. Ставят разные исторические сценки, разыгрывают сражения прошлых веков. Все это, конечно, в уменьшенном размере. Многие занимаются спортом, например, бегают наперегонки. И, конечно, мы изучаем вас и стараемся изменить вас к лучшему. Молодым позволяют размножаться. Причем, в неограниченных масштабах.

– Постой, я не понимаю, – говорю я. – Это большой город?

– Это не город. Это мир, – отвечает она.

Я вспоминаю человека, который был моим соседом три года назад. Перед тем, как он исчез, он оставил записку о том, что заключил договор с дьяволом. То был странный молодой человек, который много пил, всегда выглядел печальным и разговаривал исключительно матом. О его жизни никто ничего не знал, да и не желал знать. Я его видел лишь однажды, когда он пришел ругаться со мной насчет того, что я стучал в его стену. Сообщения о договорах с дьяволом время от времени мелькали в желтой прессе, но ведь им не верит ни один нормальный человек.

– А Фемида? – спрашиваю я. – Она должна охранять людей.

– Она и охраняет. Но ведь большинство людей, отправляясь под землю, подписывают контракт. Там все оговорено. Это их свободный выбор.

– А меньшинство?

– Меньшинство – это случаи вроде нашего. Люди захватываются по необходимости. Фемида такое не запрещает, хотя и ограничивает степень жестокости. Смотри! Вот она. Я права?

Она показывает мне обыкновенную зубную щетку. Она рада, как ребенок.

2

Клара снова уходит в ванную, и я сразу же подхожу к терминалу. На карте города было всего одно название, которое показалось мне подозрительным. «Заповедник». Заповедник чего? Во всяком случае, не природы. На карте был еще и небольшой зеленый значок, напоминающий одновременно и китайский иероглиф, и фигуру человека. Может быть, я ошибаюсь, но стоит попробовать. Этот заповедник так мал, что я могу пройти его поперек за пять минут. Это не может быть природным заповедником. Зато может быть человеческим кварталом, где люди живут в более или менее натуральных условиях. Я снова врубаю экран и делаю запрос о заповеднике. Все в порядке, меня соединяют. На экране заспанное небритое лицо человека лет пятидесяти. Это настоящий живой человек. Он смотрит на меня безо всякого интереса.

– Новенький? – спрашивает он. – Или имитант?

– Новенький, – отвечаю я. – Кто такие имитанты?

– Сгустки информации. Что-то вроде вирусов, имитирующих облик и мышление человека. Не только человека, кого угодно. Они звонят тебе по одной из линий и разговаривают с тобой. Ты уверен, что говорил с человеком, а на самом деле – с пустотой.

– Ты тоже можешь быть имитантом, – говорю я.

– Конечно, могу. Это ты никак не проверишь. Что ты делаешь в Континентале?

– Не имею понятия. Здесь остановилась хозяйка.

– Если ты новенький, то слушай и мотай на ус, – говорит человек. – Во-первых, всегда веди себя прилично и, если тебе что не нравится, то молчи. Это тебя убережет, и не один раз. Во-вторых, если предложат что-нибудь такое, с чем ты не можешь согласиться, то отказывайся сразу и стой на своем, что бы с тобой ни сделали. Убить они тебя не убьют, это им не нужно – так, только пригрозят. И никакой инициативы. Найди старшего раба в своем квартале и вырази ему свое уважение. Сделай это как можно скорее. Лучше всего прямо сегодня, прямо сейчас, чтобы не накликать беды. Остальное сам постепенно узнаешь.

– Что такое «заповедник»?

– Несколько домов и несколько сотен человек, которые в них живут. Работаем всего по шесть часов в сутки, остальное время предоставлены сами себе. Умеренная свобода действий и передвижения.

– Работа тяжелая?

Человек смотрит на меня с недоумением.

– Конечно нет. Мы же не рабочий скот, мы больше на положении домашних питомцев. Нас хорошо кормят и много играют с нами. У нас есть все, включая отличных секс-андроидов для занятий любовью. Любой наш каприз будет выполнен, если это только возможно.

– Значит, вы живете в раю.

– Почти.

– То есть? – спрашиваю я.

– Я же сказал, что мы на положении животных.

– Ну и что?

– А что ты делаешь со щенками твоей собаки? – спрашивает он и чешет небритую щеку. – Ты еще молод, и ты с этим столкнешься.

Он отключает канал связи.

Я осматриваю комнату, пытаясь найти еще какие-нибудь зацепки. Номер отеля совсем невелик и, по моим меркам, неудобен. Все контакты с внешним миром – через терминал или мутно светящуюся пластину, на которую нужно класть ладонь. Я кладу свою – никакого результата. Так и должно быть, я ведь раб. В комнате нет окон, нет телевизора, нет цветов, нет даже стульев. Одна жесткая кровать, три тумбочки, стол и непонятные мне приспособления на стене, имеющие форму сюрреалистических крючьев. Наверняка они предназначены не для человека. Например, андроиды подвешивают на них свои тела перед тем, как отключиться на ночь. Я открываю тумбочки и проверяю содержимое ящиков. Большинство предметов мне не известны. В одном из ящиков есть несколько чистых тарелок и ложек. В другом – конусовидные жужжащие штуки, которые сразу же напоминают мне больших шмелей. Я закрываю ящик, от греха подальше, и ложусь на кровать. Предоставим событиям разворачиваться самим. Совершенно необязательно их подталкивать.

Вскоре Клара выходит из душа.

– У нас есть примерно четыре часа, – говорит она. – За это время мы должны сделать покупки, а ты должен отдохнуть. Потом мы уйдем. Пока можешь расслабиться, здесь на нас не нападут.

– Почему ты так уверена? – спрашиваю я.

– Потому что здесь действует закон. И закон меня охраняет. Так же, как он охранял тебя на земле.

Не очень-то хорошо он меня охранял.

– Здесь есть полиция? – спрашиваю я.

– Что-то вроде этого. И наша полиция работает гораздо лучше вашей. Поэтому можешь быть спокоен.

– Куда мы пойдем? Вверх, вниз или вбок?

– Мы не пойдем ни вверх, ни вниз, – отвечает она.

– Но это опасно. Это значит – выйти из города.

Она внимательно смотрит на меня и молчит.

– А я и не обещала тебе легкой жизни, – говорит она, наконец. – Тебе не кажется, что ты слишком много знаешь?

Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Во мне еще достаточно энергии, чтобы протянуть без сна и отдыха две недели или около того, но все же, нужно использовать момент. Неизвестно, когда я отдохну в следующий раз. Клара кладет ладонь на светящуюся пластину и общается с кем-то. Я засыпаю и сплю спокойным сном без сновидений. Для того, чтобы отдохнуть в аварийном режиме моему мозгу достаточно двадцати минут. Это как раз тот случай.

Как только срабатывает таймер, я просыпаюсь. Клара сидит, склонившись над книгой, и улыбается. Интересно, о чем она читает? Я встаю, и она поднимает глаза.

– Уже отдохнул?

– Я собираюсь пойти и выразить почтение старшему рабу. Если ты меня, конечно, отпустишь.

– Это необязательно, – говорит она. – Мы скоро уйдем и сюда не вернемся.

– Порядок есть порядок.

– Хорошо. Если ты так хочешь. Здесь в подвале, живет несколько семей. Можешь узнать у них все подробности.

– Откуда ты об этом знаешь?

– Рабы всегда живут в подвалах таких зданий. Я хочу сказать, что гостиницы вроде этой всегда нуждаются в человеческом обслуживании. Что-то около десятка рабов. Обычно они живут семьями. Один мужчина на несколько женщин. Женщин больше потому, что многие мужчины живут в одиночестве, работа мешает им заводить семью.

Я выхожу в коридор и спускаюсь на одном из лифтов, нажав самую нижнюю кнопку. Этажей здесь немного. Просто потому, что этот лифт не связан с другими уровнями города, а толщина каждого уровня – максимум метров тридцать. Потолки низкие, я едва не задеваю их головой. Подняв руку, я могу их коснуться.

Но в подвале потолок оказывается еще ниже. Всего два метра. Или два пять, так я оцениваю на глаз.

Сразу же мне на глаза попадается женщина. Здесь тепло, и она едва одета. Ей лет около тридцати, но тело выглядит истощенным, буквально изношенным, какое бывает у женщин, которые слишком много работают, слишком много пьют, и практически никогда не отдыхают.

– Новенький? – спрашивает она.

– Имитант.

– Она криво улыбается, оценив шутку.

– Что надо?

– Ищу старшего раба.

– Идем со мной.

Я иду за ней. Мы спускаемся по ступенькам, несколько раз поворачиваем и оказываемся у маленькой двери. Я толкаю дверь и вижу за ней каморку. Что-то вроде хорошо освещенного чулана, заваленного вещами. На стене – большое зеркало. На единственном стуле сидит уродского вида мужичок и пытается отремонтировать туфель, вонзая в него длинную игру.

– Это к тебе, – говорит женщина и уходит.

За стеной слышатся крики ребенка. Судя по звукам, ребенка бьют. Крики переходят в визг. Мужичок недовольно морщится.

– Садись, выпьем, – говорит он. – Тебе повезло, что на меня попал. Я человек простой. И добрый, если меня не трогать. Денисий, ты его не знаешь, умер осенью. Вот он был крут.

Мужичок наливает мне стакан прозрачной жидкости, судя по запаху, самогона, чокается, мы выпиваем. Я сразу же анализирую состав раствора. Жидкость не очищена. Содержит четырнадцать опасных для жизни компонентов. Но мои фильтры могут обезвредить и не такое.

– Отчего умер Денисий? – спрашиваю.

– Замерз. Он обслуживал охлаждающий генератор. Положено работать в паре, но он вышел один. Ночью, как положено, выпил, чтоб не так страшно было. Ну и, понятно, потерял концентрацию.

Ребенок за стеной опять начинает орать.

– За что ее так? – спрашиваю я.

– Это Машка. Ее сегодня расселяют, – отвечает мужичок. – Не хочут они уходить, никогда не хочут. Вот и приходится дубасить. Детишки и бабы, они это всегда понимают.

Он показываем мне увесистый кулак.

– Я пришел, чтобы выразить почтение, – говорю я.

– Понятно. Но это не ко мне. Я всего лишь старший в этом доме, а тебе нужен староста квартала. Здесь, в квартале, тридцать семь человек. В доме – одиннадцать. Двенадцать, если считать тебя. Детей я не считаю, их все равно будут расселять. Лидка, уйми этого ребенка, мать твою! – кричит он, и вопли за стеной затихают.

– Расскажи мне об этом.

– О чем? – удивляется он.

– О детях. Что с ними делают?

– А черт его знает, что с ними делают, – он наливает еще по стакану, и мы чокаемся. – Ух, звериное пойло! Когда-нибудь все от него загнемся. Варим прямо здесь, в подвалах.

– Все-таки, что дети? – напоминаю я.

– Их расселяют. Никто не знает, что это значит. Они просто не возвращаются, вот и все. Может быть, они умирают, может быть, и вправду, куда-то переселяются.

– На поверхность? – предполагаю я.

– На поверхность, это вряд ли, – сообщает мужичок, подумав. – Они же расскажут обо всем, что тут видели. Нет, на поверхность, это нет. Разве что, им поправляют память, это, конечно, может быть. Еще налить? Прости, что без закуски.

– А ты как сам думаешь?

– Я думаю, что их топят, как котят, если тебе интересно мое мнение. Машка тоже так думает, поэтому и орет. Оно, конечно, жалко, хотя с самого начала знаешь, что оно не вырастет. Свое все-таки. Потихоньку привыкаешь, но ведь все равно жалко, правильно? Я здесь родил уже семерых, но осталась одна Машка. И та сегодня уйдет. Ну ниче, настрогаем новых. С детишками, оно, жизнь повеселее.

– И ничего нельзя сделать? – спрашиваю я.

– Как ничего? Можно. Почему ничего? Иногда детей оставляют, но очень редко.

– Что для этого нужно?

– А тебе зачем? – настораживается мужичок.

– У меня свои интересы.

– Знаю я твои интересы. Хочешь задарма получить малолетнюю б…. Так учти, что девчонки еще совсем малы. Долго ждать придется.

– И все-таки?

– Ниче не выйдет.

– А ты все-таки расскажи.

– Если ты хочешь оставить себе ребенка, его нужно защитить. Женщина для этого не годится, тут нужна физуха, голая сила, то есть. А мужики обычно в это дело не ввязываются. Ты должен доказать, что ребенок тебе нужен. Лично я думаю, что они не могут оставить здесь много детей, поэтому проверяют, кому дети нужны по-настоящему, а кому нет. Чтобы не перепутать, кого оставлять.

– Может быть, они изучают нашу психику в сверх-острых ситуациях, – предполагаю я. – В ситуации острого конфликта человек раскрывается по-настоящему.

– Может, оно и так, – соглашается мужичок. – Мне-то почем знать. А то, что они нас изучают, это правда. Каждый второй здесь работает подопытным кроликом. Это по совместительству, то есть. А физуха, она-то у тебя есть?

Я подцепляю ногтями гвоздь, вбитый в столешницу, вытаскиваю его и завязываю на бантик. Мужичок смотрит на гвоздь с искренним непониманием. Потом трогает его пальцем и убеждается, что гвоздь настоящий.

– Уважаю, – говорит он, наконец. – Это я уважаю. – А ты точно человек, не из ихних?

– Точно, человек. На сто один процент.

– Тогда отдам тебе мою Машку. Пусть лучше она тебе в кровать ляжет, чем на тот свет. Подрастет, будет добрая жена. У нас ведь женщины в основном старухи. Видел ведь мою Лидку?

Под конец разговора мы выпиваем еще по половине стакана, и мужичек совсем расползается, роняет на пол туфель и начинает нести ахинею. На меня алкоголь не действует. Не потому, что нейтрализуется, как другие яды, а потому, что я не могу себе сейчас позволить потерять внимание. Це-два-аш-пять-о-аш запасается в организме и хранится до лучших времен. Может быть, и на нашей улице случится праздник, тогда я и себе позволю захмелеть. Но вряд ли это произойдет скоро.