Текст книги "Ловушка для бога (сборник)"

Сергей Грин
Ловушка для бога (сборник)

© Т8 Издательские Технологии, 2015

© Сергей Грин, 2015

* * *

Предисловие

Роман Сергея Грина «Ловушка для Бога» явление для современной отечественной литературы уникальное. Многоплановый полифонический роман писателя отмечен масштабом предлагаемых обстоятельств и скрупулезностью изображения деталей.

Текст романа представляется интеллектуальной игрой, состоящей из нескольких информационных уровней: реалистический план (где персонажи действуют в рамках современной читателю реальности), теологический контекст (история жизни апостола Павла), мифологический план (субъективный взгляд автора на причины инициации героев романа), исторические аспекты.

Роман представляется интересным явлением в Новейшей отечественной литературе, не лишенным, впрочем, характерных для постмодернистской практики философских спекуляций и исторических аллюзий. Типологическим признаком текста становится набор интеллектуальных загадок и культурологических кодов, которые, без сомнения, придутся по вкусу даже искушенному читателю.

Андрей Ястребов,

доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории, философии и литературы Российского университета театрального искусства – ГИТИС. 

Ловушка для бога

Часть I
Коллайдер, Бизон и Томас

Сумерки сгущались. В темноте уже почти ничего не видно, но ему это и не нужно. Он улегся головой в казахстанские степи, под рёбра нечувствительно попали Тянь-Шань и Гималаи, ногами раскинулся в Индии и Бирме, провел большим пальцем ноги по островкам Андаманского моря. Вспомнилась большая географическая карта в школе. На ней было бы намного удобнее лежать, – плоская и всегда расцвеченная весёлыми зелёными, коричневыми и голубыми красками. А здесь полная темнота и эта футбольная округлость. Хотя ясно, что это просто ассоциативные неудобства. Ничего такого в теле не ощущалось. До рассвета осталось четыре часа, потом солнце выглянет и разбудит своими жгучими лучами новый день.

Ранним утром, ещё в полудрёме, Томас собрался с духом и привычным усилием вырвался из тягучего, вязкого сна. Покалывание во всем теле возвестило, что он, наконец, проснулся и лежит в своей квартире в Москве на улице Профсоюзной. Раскрытые окна прятались за шторами от лучей яркого летнего солнца, которое не жалело своего тепла для озябшей от непривычно холодного лета Москвы. Яичница на ломтиках поджаренного хлеба шипела на сковороде и жаловалась, но прощена не была и оправлена вслед стакану томатного сока. Выглянув в открытое окно, чтобы не обмануться погодой, Томас оделся легко и вышел из подъезда. Всё было как обычно: собака тащила на поводке какую-то полураздетую девицу, автобусы шумно вздыхали, открывая двери на остановке, и старались побыстрее умчаться от выпархивающих из подземелья метро пассажиров, курильщики, стоя у табачных киосков, торопливо совали деньги, взамен получая надежду на скорый рак легких.

Ушастый троллейбус домчал Томаса до забора, за которым красовался старинный особняк с дорожками, цветниками и мемориальной доской перед проходной, которая, видимо, прошедшим поздним вечером была замазана и подправлена хулиганами так, что из приличных или непонятных слов осталось только «институт… физюки». В коридорах было ещё тихо. Инженеры и экспериментаторы приходили к десяти, а теоретики считали неприличным появляться раньше обеда. Первым делом Томас включил главный прибор экспериментатора – кофеварку и уселся за письменный стол обдумать ситуацию на учёном совете. А думать было о чём: решался вопрос о том, кто поедет работать в Женеву в европейский центр ядерных исследований. Помянув недобрым словом свободу воли, Томас всё же решил остановиться на разумном и безопасном варианте событий.

Заседание началось в три часа дня. Председательствующий – академик Арбузов сказал приличествующие случаю комплименты теме заседания и передал слово члену-корреспонденту Мимо Денег. Томас любил этого старика, который сейчас, грозно выглядывая поверх очков, начал свою речь. Александр Витальевич, как звали этого теоретика в старые времена, был гордостью института и предметом насмешек конкурирующих групп. В беспокойные девяностые он эмигрировал в Израиль, прожил там несколько лет и неожиданно для всех вернулся в Россию с именем Самуил Осипович. Выгнал из своего кабинета нахала Болховитина и продолжил бурную деятельность. Когда его спрашивали, почему он вернулся, старик мялся и ворчал что-то невразумительное. Впрочем, каждую весну он брал отпуск и отправлялся к своим сыновьям в Хайфу. Оттуда возвращался радостный и довольный так, что летние месяцы проводил на академической даче, изредка появляясь в институте, чтобы подстегнуть нерадивых аспирантов и зазнавшихся докторов наук.

Вот и сейчас, в самом начале своего выступления он помянул о некоторых преждевременных теориях, которые оказались пустышками и завели институт вместо главного на второстепенное направление. Все понимали, о ком идет речь. Самуил Осипович убийственно взглянул на виновника через очки, как бы пытаясь диоптриями увеличить смертоносность взгляда, но тот сидел, уставившись в пол, будто и не слушая выступающего.

Самуил Осипович мимолетом напомнил о своих заслугах в теории, которые собственно и были причиной странного его прозвища. В бытность ещё Александром Витальевичем, он не раз выдвигал смелые теории, которые бы, наконец, построили стройную картину микромира и даже вселенной. Под эти теории верстались научные программы, создавались большие экспериментальные установки, велись многомесячные исследования. В конце концов ничего не находили, кроме малозначащих эффектов. Через пару лет зарубежные центры начинали работать в этом же направлении и открывали новые элементарные частицы, новые странности в запутанной картине мира. Александр Витальевич срочно созывал учёный совет института, а то и заседание секции Академии наук, где клял невежественных экспериментаторов и заканчивал своё выступление традиционной фразой: «Ну вот, коллеги, опять мимо денег!»

Выступление старика было таким грозным и основательным, что никто не протестовал, когда тот назвал свой состав группы. Подразумевалось, что он сам поедет в качестве руководителя. Томас, который в это время думал о том, не пригласить ли на сегодняшний вечер Вику, очнулся только тогда, когда сосед мстительно впился локтем ему в бок и с любезной ненавистью прошептал:

– И вы, сэр! Поздравляю!

Всё это было так очевидно, что и не стоило бы тратить время Томаса, но приличия и условности всегда выше здравого смысла. Выйдя из зала заседаний, Томас набрал телефон Вики и чужим голосом внушительно проговорил:

– Виктория Филипповна?! Я уполномочен вам сообщить, что вы приглашаетесь на кинопробы в ресторан «У Семеныча»

На том конце взвизгнули и залили телефонный канал потоками сладких слез и восторженных надежд. Томасу стало стыдно, и он тем же голосом торжественно закончил:

– Кастинг проводит Томас Васильев.

Трубка опустошилась тишиной и через мгновение ввинтилась в ухо негодующим воплем:

– Свинтус, и как тебе только не стыдно! Как можно так издеваться над девушкой?!

Вика была очаровательно красива и также очаровательно наивна. Знакомые Томаса называли её наивность глупостью, но Томас был уверен, что это тот редкий случай, когда наивность, завершая круг, граничит с гениальностью. Личико Вики появлялось время от времени на рекламах косметических средств. Её грудь приводила в трепет даже пенсионеров и прожженных театральных режиссеров. Она любила себя страстно, и эта любовь была взаимной. Это не мешало ей встречаться время от времени с Томасом, о котором она говорила своим знакомым: «Может быть, он и не богат, но умнее некоторых…» Кого она имела в виду – никто не знал и не пытался догадываться. Рекламные проекты, как она считала, были для неё первой ступенью к профессии киноактрисы и падкие на сладкое рекламные режиссеры, поддерживали в ней это пагубное заблуждение. Иронизировать на эту тему было неприлично и опасно.

Назначив свидание, Томас вернулся в зал заседаний, где проигравшие отыгрывались в пустоту злобными намеками и угрозами будущих провалов новоиспечённым женевским жителям.

Увидев входящего Томаса, Болховитин подошел к нему и елейным зелёным голосом промямлил:

– Я был уверен Томас Андреевич, что концепция вашего детектора окажется лучшей из предложенных, – и, боднув лысиной одинокую растрепавшуюся прядь волос на своем затылке, вышел из зала.

Остаток дня прошел в поздравлениях и многочисленных осторожных намеках на готовность продать свой талант жадноватым швейцарским бюргерам. Впрочем, это никак не отразилось на хорошем настроении Томаса, и к восьми вечера он уже стоял возле дверей ресторана, ожидая Вику. Подъехавшее такси явило миру ослепительное сияние юной красоты и последних достижений косметической промышленности. Мягкие диваны ресторана окончательно расположили Томаса к миру и цветастым комплиментам, которые Вика благосклонно выслушала. Разговаривать с Викой было одно удовольствие. Она не принимала в расчет сложные стороны бытия. В её понимании мир был прост как арбузная корка, и Томас нередко удивлялся тому, как часто она оказывалась права. Вот и сейчас она завела разговор на важнейшую тему:

– Томас! У тебя куча знакомых академиков. Почему ты не можешь поговорить с кем-нибудь, чтобы меня взяли на роль в кино?! Я же не зря училась на этих ужасно дорогих актерских курсах. Я всё время слышу про эту киноакадемию…

– Сладенькая! Ты не представляешь, какие зануды эти академики! Они читают книжки и не смотрят фильмы. С ними можно сойти с ума.

Томас почувствовал неприятность раньше, чем она появилась перед глазами:

– Томас Андреевич! Рад вас видеть, тем более в обществе такой красавицы, – рядом со столом стоял Антон Вербицкий, завсегдатай полунаучных тусовок и телевизионных передач. – Разрешите присесть и оторвать вас на пару минут…

– Ну разве что на пару… Иначе дама заскучает.

– Ни в коем случае. Я слышал, что вы едете в Женеву, в этот как его… проект Атлас для поиска какого-то там бозона. Протоны, электроны… Уж не знаю, правильно ли сказал… Я собираюсь сделать небольшую телевизионную передачу о международном научном сотрудничестве. Съездить в Женеву на пару-тройку недель…

Вика вспыхнула и, не упустив случая, проявила свою компетентность:

– Атлас – этот тот здоровяк из греческих сказок, что стерег яблоки, но вот бизонов в те времена ещё не было. А вы, правда, из телевидения?!

– Правда! – ласково улыбаясь Вике и одновременно строго глядя на Томаса, – сказал Антон. – Из телевидения. А вы им интересуетесь?

– Ой, что вы! А кто же не интересуется телевидением?!

– Вот, Томас Андреевич, например…

– Ну, это он делает вид.

Вербицкий, плотоядно поглядывая на Вику, начал рассказывать пикантные случаи из жизни телезвёзд, чем окончательно увлек её в свои дырявые сети.

На минуту Томас выключился из разговора: «Стерёг яблоки?! Вот как всё повернулось. Каким-то невероятным путем это вошло в легенду, родиться которой не было причин. Кто-то мудрый и догадливый вытащил это из темноты истории».

Вернувшись в интимный полумрак ресторана, где по-прежнему сражались искушения Вербицкого и добродетель Вики, Томас доброжелательно улыбнулся и, заканчивая пытки самолюбия раскрасневшейся девушки, сказал:

– Антон, я обязательно позвоню вам, как только разберусь с ситуацией на месте.

– Буду рад, буду рад, – зачастил искуситель и, как положено классическому персонажу, исчез по мраке зала.

– Золотце, не верь ты этому фанфарону! Ни в какие телеведущие он тебя не приведет. Вот в свою постель – наверное.

– Не надо так обзывать хорошего человека. Он обещал… – собираясь заплакать, пролепетала Вика.

«Придется это сделать. Слишком часто стал нарушать правила», – подумал Томас.

Строго глядя на расстроенную Вику, он неуверенно сказал:

– Через три недели вернусь из командировки, обязательно пристрою тебя на телевидение. Есть один знакомый академик…

– Ой, милый! Неужели правда?! – и Вика через стол полезла целоваться.

Следующий час прошел в обсуждении грядущих побед на телевидении. Потом Вика успокоилась, и Томас остаток вечера безмятежно слушал о сложных проблемах с отсталыми, из прошлого века, родителями Вики, о несносных фотографах в рекламных агентствах и кознях конкуренток. И лишь под конец вечера, возвращаясь мыслями к льстецу Вербицкому, Вика спросила:

– Томик! А что за бизоны, из-за которых ты едешь в Женеву? Зачем тебе эти животные? Ты ведь даже собаку не держишь.

– Золотце! Это такие редкие существа, что люди едут туда, только чтобы на них посмотреть.

Следующий день прошел в суете окружающих Томаса людей. Сам он был спокоен. Ближе к вечеру телефон затрясся от нетерпеливого звонка и голосом Самуила Осиповича проскрипел: «Зайдите ко мне, Томас».

Через крытую галерею с расставленными по обеим сторонам горшками с цветами Томас прошел в священный храм прорицателей будущего – теоретиков. Храм выглядел как небольшой двухэтажный дом с длинным полутёмным коридором на обоих этажах и фотогалереей посетивших этот мир оракулов со степенями физико-математических наук. Это напоминало фойе театра, где блиставшие когда-то актёры навсегда остаются молодыми и красивыми, как в пору своего триумфа. Кабинет Самуила Осиповича выходил окнами второго этажа на цветник, закрытый от шумной московской улицы главным зданием. Считалось, что только благоговейная тишина открывает посвящённым дверь в тайны микромира. Старик сидел за большим столом, заваленным научными журналами и исписанными листами бумаги. Подняв от бумаг худощавое продолговатое лицо с зачёсанными назад седыми волосами, и поправив очки на носу с небольшой горбинкой, теоретик уставился на Томаса глазами, в которых навечно поселилась вселенская скорбь.

– Вы знаете, Томас, я старый человек, – ворчливо начал Самуил Осипович.

Томас в знак согласия наклонил голову, твёрдо зная, что тот хотел бы услышать опровержение. Иногда он позволял себе легонько поддеть старика.

– Так вот, я хочу прийти к Господу не с пустыми руками. Если в этом эксперименте на Атласе будет найден этот проклятый бозон Хиггса, я смогу завершить свою теорию и мне будет что сказать Богу.

– Самуил Осипович, мне кажется, что Господь всё знает о бозоне и о единой теории поля. Его ничем не удивишь…

– Шутить изволите, молодой человек! Наверное, это так. Но я, – я до сих пор не знаю, и умирать с пустотой в душе, думать, что за всю свою жизнь не сделал ничего значительного – это так мучительно. Мог, а не сделал.

– А ученики, а сотни статей, а академия?!

– Ах, бросьте! Ученики – это в школе, а здесь это коллеги, сотрудники. И каждый хочет как можно быстрее сам выбиться в учителя. А школы-то нет! Нет не только у меня. Время такое… А что статьи да академия – так это мишура. Из сотен статей – ну три-четыре вспомнить приятно. В каждой такой работе самое запоминающееся – это начало, надежда на успех, безграничный оптимизм… А потом, разочарование, падение с высот, опять мимо денег.

Томас улыбнулся одними глазами.

– Не волнуйтесь Самуил Осипович. Мы проверили детектор на моделях. Ошибок не будет.

– Мне уже написали из Женевы, что наш детектор будет принят. Осталось формальное утверждение. Хотя он малая часть всей установки Атлас, но очень важная. Не подведите старика… У вас способности экспериментатора выдающиеся. Вложитесь в это дело, как в самое важное в жизни.

– Почему так? У меня ещё многое может быть впереди…

Старик отвёл глаза от окна, которое лиловело сотнями покорных незабудок на цветнике, и рассеянно перевел взгляд на книжный шкаф, набитый старыми журналами, на портрет Эйнштейна на стене и на Томаса.

– У вас – да, но не у физики. Я много размышлял, думал… Следующие серьезные открытия потребуют гигантских усилий, на которые у людей нет в ближайшем будущем ни средств, ни такой энергетики. Будут десятилетия маленьких шажков и небольших успехов. И только…

Томас с любопытством посмотрел на старого теоретика.

* * *

Швейцария встретила Томаса сухой оранжевой погодой. Женева, как женщина слегка за тридцать, хотела нравиться всем, и молодым и старым, богатым и не очень. Напоказ были выставлены разноцветные игрушечные домики старого города, стеклянные витрины бутиков, приглашавшие войти в недоступный заурядным людям мир миллионеров, синеватые от чистоты улички с крошечными изумрудами аккуратных деревьев и, конечно, набережная озера, где каждый понимал, что он попал в промежуточную станцию между обычным миром и раем на небесах.

Маленькое кафе, мимо которого проходил Томас, обольстило его нежными запахами круассанов и, усевшись за крошечный столик на тротуаре, он заказал лёгкий завтрак. Щекастый и пахнущий всеми запахами кухни официант принес на подносе всё то, что было в конфликте с тонкой талией, и остановился у стойки, меланхолично переводя взгляд с одного утреннего посетителя на другого. Вернувшись в отель, Томас взял ноутбук, вызвал такси и поехал в пригород Женевы, где на склоне зелёного пологого холма разлеглись несколько зданий европейского центра ядерных исследований. Юркий жёлтый автобус довёз его до офисного корпуса, и Томас окунулся в суету обязательных визитов, знакомств с немногочисленными новичками и договорённостей о рабочих переговорах. Большое офисное здание было разделено на несколько отдельных залов и многочисленные небольшие кабинеты. В этом пчелином улье науки, в каждом маленьком соте сидели рабочие пчелы, увлечённо наполняющие медом большие экраны мониторов. Почти весь день ушел на переговоры, когда Томас, наконец, добрался до кабинета Майкла Стронберга, с которым хотел обсудить работу всей его группы.

Перед кабинетом Майкла жалобно и неловко стоял невысокого роста коренастый молодой мужчина. Темные волосы, синеватая, чересчур современная щетина на подбородке, искренняя преданность в глазах и длинные, ниже колен цветастые шорты. Весь этот нелепый вид принадлежал Артуру, теоретику из Армении, давно знакомому Томасу по прежним встречам на конференциях. Пристрастие армян к звучным иностранным именам выразилось в Артуре во всех мыслимых противоречиях. В отличие от тёзки короля, Артур не любил никаких конфликтов: ни физических, ни эмоциональных. Был доверчив и частенько подпадал под влияние чьей-то идеи, которая казалось ему гениальной, и так же часто разочаровывался. Потом ругал себя нещадно, был изгоняем из очередной группы, но чудесным образом снова появлялся в составе новой международной команды и таким образом побывал почти во всех крупных исследовательских центрах мира.

– Здравствуй, Артур!

– О, здравствуйте, Томас Андреевич! Как я рад вас видеть!

– А ты что здесь делаешь?

– Работаю в команде Майкла уже полгода.

– У тебя контракт?

– На три месяца. Сегодня заканчивается второй срок.

– Продлили?

– Не знаю, – кисло ответил Артур. – Три месяца назад тоже ничего не было известно до последнего дня. Вот и сегодня, уже скоро конец рабочего дня, а я не знаю… Майкл сказал «жди». Второй час жду.

Томас улыбнулся. Он знал эту манеру западных менеджеров томить подневольного сотрудника до последнего, чтобы тот настрадался ожиданием и всей своей неуверенной душой почувствовал могущество человека, дающего радость или печаль.

Дверь открылась, и из кабинета показался Майкл. Увидев Томаса, он громко воскликнул по-английски:

– Ну, наконец! Ты долго до меня добирался!

И тут же окрысился на Артура:

– А ты чего здесь стоишь?

– Так вы сами сказали… У меня ведь контракт закончился…

– Иди работать!

– Спасибо, Майкл, – с подозрительной слезой в голосе запинаясь, вымолвил Артур. Видно было, что ему хочется благодарить и кланяться, кланяться и благодарить. Но уже некого. Стронберг поманив Томаса рукой, исчез в своем кабинете.

Немного помявшись на месте, Артур радостным слонёнком затопал по широкому коридору в соседнее помещение.

Томас познакомился с Майклом несколько лет назад. Высокий, худощавый и элегантный англичанин, полное совпадение с описаниями английских джентльменов в классической литературе, он начинал работать физиком в Англии, продолжил в Брукхейвене под Нью-Йорком, а потом перебрался сюда, в Женеву, где десяток лет не быстро, но неуклонно поднимался по ступеням иерархической лестницы.

После обычных коротких обязательных фраз о дороге, здоровье и погоде, они начали осторожный разговор о главном:

– Томас, многие против твоего детектора.

– Это обычно, Майкл. Чем интереснее проект, тем больше противников. Ты знаешь это.

– Да, это так. Но многие не хотят рисковать. Тебе ещё работать над ним больше года, а ваша страна всегда была непредсказуемой. Что будет, если тебе вдруг не дадут на финише деньги, и ты подведешь весь проект?

– Я перекроил график постройки детектора. Всё то, что изготавливается на стороне, будет готово уже в этом году. Если вдруг финансирование прекратят, мы изготовим остальное за счет бюджета института.

– Ты мудро поступил! Тогда я поддержу тебя.

– Спасибо, Майкл.

– Да, кстати. Моя жена узнала, что ты приезжаешь и потребовала, чтобы я обязательно зазвал тебя к нам. Приезжай завтра вечером, мы будем ждать. Тем более что завтра днем должно быть принято решение по вашему детектору. Будет повод отпраздновать.

– Хорошо, Майкл, обязательно приеду.

Выйдя из кабинета Стронберга, Томас через несколько шагов столкнулся с Романовым из Санкт-Петербурга. Тот как будто бы поджидал его, но сделал вид, что оказался здесь случайно.

– Томас Андреевич! – елейным голосом пропел Виктор. – Слышал, слышал, что вы уже здесь, и сразу так у Стронберга…

Скандалист Романов был известен своей неумолимой способностью находить отрицательные нюансы в любом проекте и также неумолимо не замечать очевидных достоинств. Это чудесное, истинно русское качество характера снискало ему заслуженную славу. Как физик-экспериментатор он был очень средним, но способность уверенно вещать о чужих недостатках сделала его героем многих скандалов и ниспровержений авторитетов.

– Здравствуйте Виктор Петрович! Рад вас видеть в добром здравии.

– А что может быть с моим здоровьем? – подозрительно спросил Романов.

Всей русской колонии было известно пристрастие Романова к горячительным напиткам и красивым женщинам, отчего тот попадал то в неприятность одного свойства, то другого и постоянно пребывал только в этих двух состояниях, что, впрочем, нисколько не мешало ему прилежно трудиться по основной специальности. По всей видимости, Романов сейчас находился в неприятности, пагубно действующей на здоровье.

– Помилуйте, Виктор Петрович, – старомодно ответил Томас. – Обычная фраза среди интеллигентных людей.

– А-а-а… Ну, ладно. Вы надолго к нам?

– Всего на несколько дней.

– Завтра ведь последнее обсуждение вашего проекта?

– Да, Виктор Петрович. Буду рад вас видеть на этом совещании.

– Обязательно, обязательно буду, – и тяжелой гнусной походкой Романов направился к кабинету Стронберга.

Легонько постучав в дверь и услышав «войдите», Романов проскользнул в кабинет и, сев на стул, посмотрел на Майкла безмятежными голубыми глазами.

– Майкл, всё наше русское сообщество обеспокоено ситуацией с детектором, на который претендует группа Васильева.

– В чем ваше беспокойство, Виктор? – улыбнулся Стронберг.

– Это один из самых сложных проектов в Атласе. Предложения групп из Англии и Германии, которые рассматривались раньше, ещё не отклонены окончательно, так ведь?

– Я помню ваши критические замечания по тем проектам. Они были по существу.

– Но я о другом. Если группа Васильева не сумеет реализовать проект, то неизбежно возникнет недоверие ко всем предложениям из России.

– Почему так глобально? Я не вижу для этого причин, – внимательно посмотрел на него Стронберг.

Романов перекинул ногу на ногу, поерзал на стуле и решил переменить тактику:

– Васильев отличный экспериментатор, он справится с техническими вопросами. Но если он не получит денег в полном объеме, то эту неудачу все будут вспоминать при обсуждении любого проекта из России.

– Томас – неплохой менеджер, он должен справиться с этой проблемой. Вы думаете, что у него недостаточная поддержка в России или у него есть влиятельные противники? – лукаво спросил Майкл.

– Вот-вот! – не заметив насмешки, оживился Виктор. – Он очень странный человек, он как бы сам по себе. К нему приходит много людей, но сам он никогда не ищет чьей-то поддержки. Это многих раздражает. Кстати, вы знаете, что он из детского дома?

– Я не очень понимаю ваш английский. Мой сын тоже ходил в детское учреждение, когда моя жена не могла быть с ним весь день. Что здесь удивительного?

– Майкл, это не одно и тоже, я имею в виду российский детский дом.

– Что вы хотите сказать?

– У него не было родителей…

– Не говорите чепухи, Виктор! У каждого человека обязательно есть отец и мать, надеюсь вам это известно. Вы имеете в виду, что они погибли?

– Неизвестно. Говорят, что он сам пришел в детский дом в четырёхлетнем возрасте и сказал, что он Томас. И никто не знал, откуда он.

– Какая чепуха, Виктор! Для чего вы мне все это рассказываете?

– Извините, Майкл, я просто обеспокоен.

– Надеюсь, вы знаете, что в нашем совете сидят неравнодушные и достаточно компетентные люди. Уверен, что будет принято взвешенное решение.

Романов понял, что разговор окончен, но сидел ещё несколько секунд, лихорадочно соображая, что сказать. Стронберг опустил голову к бумагам и Виктор, пробормотав «извините», вышел из кабинета.

Утром следующего дня солнце заглянуло в Женеву точно по расписанию. Но уже раньше него по улицам покатили маленькие фургончики со свежим хлебом и пирожными, ящиками с водой и пивом, своим приглушённым стеклянным звоном на поворотах узких улиц, деликатно напоминающие сонным жителям о радостях и заботах наступающего дня.

Охранник на въезде в центр широко зевал, как будто собирался показать зубы стоматологу. Дисциплинированные сотрудники расставляли машины на стоянке, разлинованной как доска для партии в шашки. Европейский центр всем своим видом являл остальному миру швейцарский порядок и точность, которые он намеревался произвести, наконец, и в запутанной картине таинственного микромира. Начав своё скромное существование в пятидесятые годы, как альтернатива двум агрессивным монстрам, злобно пялящимся друг на друга из-за морей и океанов и потому занятым только собою, он в восьмидесятых годах вдруг обнаружил свою самостоятельность и исключительность.

Когда Россия и США, всё еще подозрительные друг к другу, окончательно решили сконцентрироваться на космических программах, чтобы в случае чего вместо кресла космонавта установить бомбу, объединившаяся Европа надумала выяснить, из каких кирпичиков Господь Бог создавал этот мир. В центр потекли физики из всех стран мира. В России, где толкучка в Черкизове интересовала правительство больше, чем какая-нибудь тайна микромира, физики и вовсе оказались на положении беспризорников и потому оказались первыми среди беглецов.

На стометровой глубине под землей был вырыт тоннель, захвативший и кусок Франции. Десятки километров тоннеля напичкали мощными системами, по сложности не уступающими космическим. И всё для того, чтобы в вакуумной трубе разогнать элементарные частицы и направить их навстречу друг другу. Отсюда пошло и название английским словом: коллайдер – столкновение лоб в лоб.

Закованные в броню времени, частицы живут вечно, недоступные влиянию обычного мира, но только не в коллайдере. Здесь как удар ножа, – чем сильнее, тем глубже рана. Сталкиваясь, они разрывают внутренности друг друга на горячие осколки, раздирают на куски тела, которые разлетаясь в стороны, оставляют следы своего короткого существования в огромной тысячетонной установке. Десятки маленьких и больших детекторов отмечают следы этих обезображенных взрывом частей, ещё мгновение назад бывших бессмертными телами, чтобы понять, как было устроено их сердце, этот загадочный бозон Хиггса, принадлежащий одновременно и этому и другому потустороннему миру, заставляющему их жить вечно.

Небольшой зал заседаний был полон и Томас начал свое сообщение с последних, полученных им характеристик детектора и закончил графиком работ, который должен был убедить всех в реальных сроках подготовки транспортировки детектора из Москвы в Женеву. Каким-то образом, многим стало известно, что совет уже фактически принял проект Томаса, и потому замечания о недостатках звучали у выступающих мягко на фоне общей положительной оценки. Даже неутомимый Романов, представляя каким серьезным противником может оказаться Томас, удивил всех комплиментами в адрес глубины научной проработки.

Совет, собравшийся после открытого совещания, через час объявил своё решение и официально известил об этом Томаса.

Вечером Томас подъехал на такси к дому Стронберга в пригороде. Американские стандарты докатились уже и до благословенной Женевы. Широкая улица с домами, трёх-четырёх архитектурных вариаций отличалась от Женевы так, как отличается школьная форма от бального платья. Небольшой двухэтажный дом с гаражом на две машины, газоном и двумя низкорослыми деревцами перед домом, означавшими видимо по замыслу архитекторов близость к природе, был убежищем Майкла от сумасшедшей десяти-двенадцатичасовой работы. Дженнифер, жена Майкла открыла дверь:

– Здравствуй, Томас! Входи, мы тебя ждём.

– Дженни, ты как всегда очаровательна!

– Я была бы ещё более очаровательной, если бы ты известил меня заранее, – засмеялась Дженнифер. – Майкл только вчера вечером сказал мне о твоём приезде.

Небольшие сувениры давно стали традицией всех таких встреч. Но матрешки, икра и русская водка превратились в банальность, и Томас привез в подарок небольшую картину с видом старой Москвы, которую купил у знакомого художника.

– Что это за город, Томас?

– Это старая Москва…

– Неужели?

– Да, такой её уже не увидишь, остались только воспоминания и картины.

– Тебе нравится больше та Москва, чем нынешняя? Мы были у вас три года назад. Это очень современный город, правда, какой-то безликий.

– Я всю жизнь прожил в Москве. В той старой Москве остались моё детство и юность, – с лёгкой грустью сказал Томас.

– Больше ни слова о прошлом! Вас, мужчин, ждет прекрасное настоящее. И оно на столе! – с торжественным жестом фокусника провозгласила Дженнифер, приглашая в соседнюю комнату.

Лёгкие свободные разговоры, непринужденно переходящие от новостей в Москве к новостям в Женеве, приездам и отъездам друзей и хороших знакомых. Как нигде Томас чувствовал себя спокойно и уютно в этом доме рядом с умным мужчиной и заботливой женщиной. Провожая Томаса к такси, Майкл неожиданно для себя сентиментально сказал:

– Томас! Этот дом всегда будет открыт для тебя, чтобы ни случилось. Ты достиг многого и сделал это один. Я догадываюсь, как это тяжело – быть одному в этом мире.