Текст книги "Ловушка для бога (сборник)"

– Откуда такая уверенность? – рассмеялся Томас.

– Томас! Ты не знаешь женщин! Ты такой наивный!

Утро следующего дня было благословенным воскресеньем. Как замечательно в русском языке отмечен этот день недели! Изматывающие понедельник – пятница. В субботу ты приходишь в себя, тоже хорошее выражение, то есть возвращаешься к себе, а в воскресенье воскресаешь! Становишься самим собой! Вот в этот замечательный день Томас был приглашен к Самуилу Осиповичу на дачу. Тот считал, что для самых важных долгих разговоров этот день подходит как нельзя лучше, тем более что суббота уже позади. Щекотания за ушком, потом по пяткам не прошли даром и Вика к десяти часам утра, наконец, поднялась.

Сорок минут езды по свободным дорогам и Томас с Викторией оказались среди академических дач. Академиков в этих местах становилось всё меньше и меньше. Не столь талантливые наследники, не устояв перед большими деньгами, один за другим продавали дачи с почти гектарными участками. От академиков осталась только традиция низких заборов, когда соседи могли раскланиваться через изгородь. Каким-то образом новые владельцы, насмотревшись американских фильмов с домами и лужайками, не решались сломать последние устои академического духа и продолжали жить беззаборно на виду у остальных. Старые дачные дома, построенные по типовому проекту, сносились один за другим. Вместо них строились роскошные трёхэтажные особняки. Томас их не разглядывал. По толстым мордам, видневшимся поверх невысоких изгородей, все новые коттеджи были для него одинаковы.

Машина въехала на участок и остановилась в стороне от дома. Самуил Осипович стоял на крыльце, олицетворяя собой пророка Илию. Тот, как известно, жил в пещере далёкой пустыни, питался гусеницами, но время от времени с шумом выходил из пещеры, свергал неправедных царей, с шумом же возвращался и продолжал тихую жизнь. Судя по выражению лица Самуила Осиповича, он находился в состоянии завершения неаппетитной фазы питания и готовности выйти в большой мир. Немедленному этому событию помешала его жена, Дина Давидовна, которая вышла из дома и мелкими шажками побежала к машине обниматься с Томасом. Увидев Викторию, она тут же изменила первоначальному намерению и, коротко подставив щёку Томасу, взяла под руку Викторию и повела её в дом, что-то приговаривая по пути. Томас поздоровался с хозяином, на что тот проворчал:

– Поговорим позже, сам знаешь, пока Дина не накормит всех – не успокоится.

Томас прошел с Самуилом Осиповичем в дом, где его жена с моментально рекрутированной Викой наполняли столовую суетой и блюдами. Изыски настоящей еврейской кухни радовали глаза и носы: фаршированная щука, салат из фасоли и перца, бейлок из курицы. И только небольшой старинный графин с прозрачной жидкостью и хрустальные рюмочки рядом напоминали о том, что за окном, увы, не иерусалимская весна, а подмосковное лето.

Обед привел всех в приятное расположение духа: Дина Давидовна перестала метаться между кухней и столовой, Томас рассеяно оглядывал опустевший стол, оставивший такие приятные воспоминания, а Самуил Осипович решительно отложил разговор о физике и с удовольствием слушал восторженный рассказ Вики о телевизионных буднях, которые превратились в праздники после прихода туда Виктории. Нет, положительно она знала о жизни больше, чем Томас, потому что Самуил Осипович по окончании обеда повел Викторию в сад показать любимый цветник и альпийскую горку.

Дина Давидовна уселась на диван рядом с Томасом и голосом, не терпящим возражений, начала:

– Томас, вы обязательно должны жениться. В вашем возрасте уже неприлично оставаться холостым. Виктория прекрасная девушка, такая обаятельная! Не женитесь на ней – её быстро возьмут другие молодые люди. Конечно, у ней есть небольшие недостатки. Но у кого их нет?!

– Дина, и какие это недостатки? Вы знаете, мужчины всегда такие невнимательные…

– Ой, боже мой, зря я это сказала. Это такие пустяки…

– Но все же…

– Ну, Томас! Такой красивой девушке позволительно иметь крошечный недостаток. В конце концов, не всем же девушкам быть еврейками!

– Но я тоже не еврей!

– Мой мальчик! Не говорите глупостей. Я знаю вашу историю, знаю о ваших пропавших родителях, но уверена, что вы из приличной еврейской семьи!

Дина Давидовна решительно продолжила:

– Вы люди молодые, вам конечно хочется развлекаться, хотя я не одобряю того, как развлекается сейчас молодежь. Но если вам куда-нибудь захочется поехать – всегда можете оставить своих детей в нашем доме.

– Дина, мы ещё и не думали о детях!

– Это вы не думали, а Вика о них просто мечтает, – отрезала она. – Подумать только! Тридцать два года – и никаких мыслей о детях. Просто сумасбродство какое!

Она помолчала и горестно добавила:

– У меня трое внуков в Хайфе, но я вижу их только один месяц в году. Не могу же я бросить Сёму здесь в Москве одного. Он пропадёт без меня.

Томас никак не мог себе представить пропащего Самуила Осиповича, но на всякий случай согласился. Вернувшаяся из сада раскрасневшаяся Виктория несла охапку ирисов и георгинов. Судя по всему, любимый цветник был основательно опустошен. Серьёзный разговор о физике и программе работ случился только под вечер после легких необременительных разговоров о Хайфе и Москве, после душистого чая с крошечными рогаликами, после пеленания стеблей цветов в мокрые салфетки и бережного укладывания их на заднее сиденье машины:

– Томас, машины с оборудованием уже отправлены в Женеву. Встретимся завтра утром в аэропорту.

Томас в который раз понял, что Вика легко и просто изменяет окружающий его мир, который он так долго и тщательно подготавливает.

Вечернее шоссе было забито машинами, возвращающимися в Москву. Гудки нетерпеливых водителей, машины то и дело выскакивающие из общего ряда, чтобы хоть на десяток метров опередить тех, кто добропорядочно ждёт очереди у надолго закрытых железнодорожных переездов, толкучка у светофоров со всех четырёх сторон, когда одни уже едут на красный, а вторые рвутся на свой законный зелёный – всё это лицо сегодняшней России, которая везде хочет быть первой. Но вот страна осталась за последним светофором и Томас с Викторией вошли в квартиру уютную своим порядком, улыбающуюся рисунками и фотографиями на стенах, надёжную своим чайником со смешным свистком и мягким гостеприимством дивана.

– Том, меня не выпустят завтра на передачу, если я съем ещё что-нибудь. Мне кажется, что я тут же растолстела на пять килограмм после аппетитного обеда у Дины.

– Красоту такой женщины не испортит даже толстенький животик.

– Фу! Какие глупые намеки! Тебе не стыдно?

– Нисколько, моя хорошая. Давай пить чай без сладостей и беречь фигуру.

– Ты – изверг! Я отказываюсь пить чай без сладкого. Вытаскивай свои припасы и поскорее.

Запах ароматного китайского чая с цветком жасмина поплыл по комнате. Восточные сладости, до которых Томас был большой любитель, украсили стол.

– Я люблю финики, – объявила Вика. – У них смешное название фи! – ники.

– Ничего и не фи! Это по названию древнего народа – финикийцы. Так их прозвали греки. Финик – по-гречески «смуглый». А как они называли сами себя – все уже забыли.

– Расскажи мне. Я люблю, когда ты мне рассказываешь какие-нибудь истории. Только не начинай «жили-были», а то мне кажется, что я становлюсь маленькой девочкой.

– Разве это плохо?

– Да, плохо. Мне нравится быть взрослой женщиной, быть любимой и красивой. В детстве я всегда хотела быстро-быстро повзрослеть.

– Ну, хорошо. Располагайся поудобнее. Вот тебе подушка. Это было давным-давно, когда по греческим горам ходили только пастухи с овцами. И не было ещё ни греческих мудрецов, ни мраморных статуй, ни сыра фета. А финикийцы уже построили большие города у моря, плавали на лодках в море ловить рыбу…

– Томик, расскажи про любовь, а не про географию!

– Не перебивай! Сейчас будет про любовь… В городе, которым правил жестокий царь Шубодди, жила семья мастера лодок. У них росла красавица-дочь Иллейна и был ещё работник по имени Пришедший с гор, который появился в их семье маленьким ребенком.

– Что за странное имя – Пришедший с гор?

– В те времена каждое имя что-то означало. Вот твое имя, Виктория – значит «победа», ты же не удивляешься. Её звали Иллейна – лучезарная, а его – То Маас, – Пришедший с гор.

– Как интересно! Я не знала, что ты финикиец.

– У меня другое имя – Томас, Т-о-м-а-с… Слышишь разницу?!

– Да, дорогой. Не сердись. Я такая болтушка… Больше не буду.

– Всё было бы хорошо, но финикийцам без конца досаждали то соседние дикие племена, то египетские фараоны.

– Не люблю египтян. Они такие приставучие…

– Финикийцы их тоже не любили, потому что египтяне хватали на дорогах их купцов и грабили. Царь решил построить большие корабли, чтобы плавать по морю, а не ходить по дорогам. Он хотел плавать в далёкие волшебные страны, где золото лежит под ногами, а драгоценными камнями играют ребятишки. Но никто в городе не мог построить такие большие корабли.

– Когда будет про любовь?

– Скоро… И тогда приемный сын мастера, То Маас вызвался построить большой корабль. Никто не верил, что он сможет это сделать. Он начал и почти построил такой большой корабль, которого никогда не видели раньше. Но жрец из городского храма, его звали Бомилькар, рассердился, что какой-то мальчишка строит большой корабль без его разрешения и решил прийти с толпой людей и сжечь корабль. Все работники, конечно, испугались и разбежались. Остался у корабля только Пришедший с гор.

– А ты бы остался?

– Не знаю…

– Зато я тебя знаю! Ты бы остался и сражался с ним, кто – кого… Уж не такой ты тихоня, как многие думают…

– Сражаться не пришлось. Неожиданно с моря пришла гроза, и молния ударила в жреца Бомилькара.

– Говорят, что если в человека попадает молния, то он становится экстрасенсом.

– Бомилькар не стал экстрасенсом, он стал обугленной головешкой.

– Так ему и надо!

– Остальные разбежались, и корабль был спасен. Но сын Бомилькара, младший жрец в этом храме, решил отомстить и нашептал царю Шубодди, что надо принести в жертву дочь лодочника Иллейну, чтобы корабль благополучно плавал по морям.

– Какой негодяй! Поднять руку на женщину! Ему тоже надо дать по макушке молнией.

– Иллейну схватили стражники, когда Томаса не было дома и увели в храм, поэтому он не смог защитить её.

* * *

Томас шел по берегу моря. Солнце, повинуясь божественному порядку, уже опустилось в подводный дворец могущественного Ваала, чтобы никто не увидел его спящим и не потревожил. Луна, царица ночи, прекрасная Ашерат как скромное отражение божественного брата уже показалась на темнеющем постепенно небе, чтобы утвердить свою власть над ночью и людьми.

Томас помнил Иллейну совсем маленькой, когда он уже самостоятельный мальчуган, помощник её отца, водил её за руку по двору. Она, в длинном до пят широком платье из грубого полотна, покачиваясь на неуверенных ножках, шла рядом с ним, крепко держась за его руку. Они росли вместе и вместе играли в детские игры, которых было не так много в их жизни. Море было рядом, и он учил её плавать. В редкие дни отдыха Томаса они ныряли и плескались, поднимая фонтаны брызг. Лежали на горячем обжигающем песке, рисовали на нём смешные фигурки. Потом Томас носился по прибрежному песку, держа её на спине, подпрыгивая, и выкрикивая что-то смешным голосом молодого козлёнка. Она крепко держалась за его шею и смеялась ему прямо в ухо. Повзрослев, она иногда смущалась его и пряталась за спину матери, с любопытством погладывая на Томаса. Став взрослой девушкой, она ощутила желание заботиться о нём. Отбирала у него рубахи, головные платки, стирала их и разглаживала нагревшимся на солнце плоским камнем. Носила в отцовскую мастерскую на берегу моря нехитрую еду и, раскладывая её по деревянным тарелкам, не забывала положить Томасу лучшие куски. И вот теперь её не стало рядом с ним.

Томас остановился и в круговороте мыслей, образов и воспоминаний нашел то, что возвращало его к самому себе. Весь огромный мир со своими радостями и страданиями, звуками и сновидениями ворвался в его сознание вспышкой, поглотившей всё его человеческое существо. Тело наполнилось такой болью и таким напряжением, что казалось, оно не выдержит, взорвётся и разлетится миллионами огненных искр. Томас видел и чувствовал, как в это самое мгновение тысячи людей на разных концах Земли убивали друг друга или успокоено ложились спать, трудились на полях или в мастерских, стонали в оргазме или умирали, болели или выздоравливали, пробирались трудными дорогами или устало садились передохнуть, радовались, негодовали, молились и проклинали. А Иллейна тихо плакала в храме.

Томас быстрыми шагами стал подниматься по холму. Вечерняя молитва в храме только закончилась и люди небольшими группами, негромко переговариваясь, возвращались в город. Многие пришли из любопытства, для того, чтобы узнать о завтрашнем торжестве. Кто-то, увидев Томаса, останавливался и долго смотрел ему вслед. Он шел по дороге, не останавливаясь и только кивая идущим навстречу. Каменистая дорога закончилась широкой лестницей, ведущей к входу храма. Двери были открыты, за ними в полумраке служки убирали и чистили храм к завтрашнему празднику. Два светильника по бокам великой богини освещали дрожащим светом помещение святилища.

Томас увидел Иллейну. Она сидела у статуи богини с золотым ошейником на шее, который надевали на шею жертвенным животным во время больших праздников. Томас медленными шагами направился к ней. Увидев его, она поднялась с пола и остановилась в ожидании. Откуда-то сбоку, из темноты появился жрец Демарунд и, увидев Томаса, властным голосом крикнул:

– Остановись! Она уже в руках великой Ашерат! Остановись или ты умрешь от гнева богов.

Томас продолжал идти, и Демарунд вскинул руки вверх, то ли защищаясь, то ли закрывая Иллейну. Ядовитая змея ненависти неслышно поползла к Томасу. Он физически ощущал эту злобу, эту мстительность человеческого мира. Фиолетовый туман ярости окутал голову Томаса. Земля вздрогнула, и дрожащий низкий гул раздался из глубин. Звук становился всё ниже и ниже, но сила его нарастала, как рык неведомого огромного зверя, пока, наконец, уши перестали его слышать, но всё вокруг уже содрогалось в тисках этого страшного голоса земли, который вырвал из тела всё человеческое, оставив только животный ужас.

Земля вздрогнула, пол храма будто выдернули из-под ног. Широкая трещина разрезала мрамор под ногами Демарунда и стены храма покачнулись. Томас схватил Иллейну за руку и быстро пошёл к выходу. Оглянувшись, он успел увидеть искажённое ужасом лицо Демарунда, размахивающего руками, чтобы удержаться на краю пропасти и его беззвучно кричащий рот. Второй удар сбросил Демарунда в кривую чёрную пасть земли. Иллейна и Томас выбежали из дверей, когда стены храма словно в раздумье покачнулись и обрушились, подняв облако пыли, закрывшее темнеющее небо. Пыль осела, и только статуя богини Ашерат стояла невредимой среди развалин некогда самого прекрасного храма Финикии.

Иллейна еле держалась на ногах. Томас обнял её и она, прильнув к нему, еле слышно сказала:

– Я так ждала тебя! Думала, что никто уже не спасет меня…

– Мы всегда будем вместе. Я люблю тебя!

Томас посмотрел на город, лежащий ниже храмового холма. Светлячки масляных ламп, украшавшие город в обычные дни, сменились темнотой, но в некоторых местах из-под обрушившихся построек уже показались жадные языки пламени. Иллейна и Томас шли через город, который пробуждался криками, стонами и надрывным плачем испуганных женщин. Лёгкий дом Тубала, построенный из дерева, как и многие дома рыбаков и ремесленников, пострадал мало. Эмина успела затушить землёй упавшие светильники и теперь убирала мусор и черепки глиняной посуды, постоянно шепча молитвы во спасение пропавших страшным вечером Иллейны и Томаса. Они вошли в дом и женские слёзы, которые облегчают испытания и дают надежду, были долгими и сладкими. Мужчины сидели рядом и молчали.

– Мне стыдно, что я, взрослый мужчина, спрашиваю совета у юноши. Но я не знаю, что сказать… Что нам делать, То Маас? Завтра придут стражники и снова заберут Иллейну под нож Демарунда, – угрюмо проговорил Тубал.

– Нет, отец. Демарунд – мертв. Храм разрушен. Завтра всё будет по-другому. Сейчас самое время подумать о будущем. Я хочу взять Иллейну в жены.

– Мы не знаем, будем ли мы завтра живы, а ты просишь у меня Иллейну…

– Боги защитят нас, отец.

– Я хотел бы, чтобы ты снова, как и той ночью в бухте, оказался прав…

Тревожная ночь тянулась нескончаемо. Прежняя жизнь ушла, а новая была во мраке неизвестности. Все ждали утра. И оно наступило со стуком в дверь, за которой стоял стражник:

– Мастер больших лодок! Тебя ждет в своем доме муж города, справедливейший Гебалм.

– Хорошо, я иду, – коротко ответил Томас.

– Не ходи, тебя убьют! – закричала Эмина.

Иллейна, напуганная вчерашними испытаниями, жалась к матери и боялась вымолвить хоть слово. Тубал встал, чтобы загородить Томаса, но тот спокойно сказал:

– Мне надо идти, отец. Мы не можем прятаться все время. Надо завершить то, что мы начали…

Советник Гебалм стоял на открытом балконе своего дома. Высокая шапка из скрученного белого египетского полотна скрадывала его маленький рост. Перешагнув через трещину в полу, он повернулся к стоящему со склоненной головой Томасу и вкрадчиво сказал:

– Мне сказали, что ты был в храме, когда произошло это ужасное событие.

– Да, мудрейший. Я видел, как храм был разрушен, а Демарунд умер.

– Он умер, а ты остался жить…

– Ашерат покарала его. Он хотел осквернить храм человеческой кровью.

– Хотя ты и построил великий корабль, но ты ещё юн. Тебе ли толковать волю богов?!

– Все перед твоими глазами, мудрейший! Ашерат наказала и город, который согласился принести человеческую жертву на её алтарь.

Царский советник помолчал и отошел к перилам, откуда открывался взору Библ. Он смотрел на город, который ещё вчера был одним из самых красивых городов Финикии.

– Готовь свой корабль к плаванию. Никто кроме тебя не умеет им управлять. Я расскажу тебе об острове, откуда народы моря на маленьких лодках привозят медь и бронзу. Нам нужно много бронзы. Найди этот остров и привези сколько сможешь. Ты получишь и золото и воинов.

– Я обязательно найду этот остров, – улыбнулся Томас.

– Но ты должен дать мне слово, что вернешься в Библ.

– Я непременно вернусь! В городе меня будет ждать жена!

– Хорошо, иди!

Царский советник внимательно посмотрел на Томаса:

– Постой! – он задумался и, немного помедлив, сказал: – Если когда-нибудь ты узнаешь волю богов раньше, чем жрецы храмов, приди ко мне и расскажи об этом.

– Тёма! Это так здорово. Всё вокруг рушится, а они говорят: «Я тебя люблю!» Они жили долго и счастливо? И умерли в один день?

– Не так долго и не в один день. Но счастливо…

– У меня глаза слипаются. Разбуди меня утром, когда они отлипнутся. Я тебя поцелую перед отлетом. Не смей уезжать в аэропорт, не разбудив меня.

– Обещаю. Давай я помогу тебе раздеться.

– Мой финикиец! Обожаю твои горячие руки.

Виктория уютно поворочалась на кровати, и через минуту Томас услышал её ровное дыхание. Он лёг на бок, подложил руку под голову и стал смотреть на спящую девушку. Временами для Томаса весь мир сосредоточивался на ней одной: в ней были радости и обиды, нетерпение и спокойствие, любовь и горечь неминуемой потери. Он смотрел на мир через призму любви к этой женщине. Как в невероятно давние времена смотрел на Лили. Любовь к созданной им на Земле жизни приняла обличье женщины и растворилась, разнеслась, коснулась каждого существа и стала многоликой. Любовь в утешение, в радость, в страдания, в надежду, в счастье краткой человеческой жизни, в вечные поиски совершенства. Непредсказуемость женщины приоткрывала перед мужчиной другие пути, кроме тех, к которым он привык, и мир изменялся, взрослел, становился непохожим на себя прежнего. И оставались неизменными, вечными только надежда, вера и любовь.

* * *

Полёт в любую страну у русского человека начинается с магазинов дьюти-фри. Именно здесь начинаешь чувствовать свободу от всего оставшегося позади и предвкушение необыкновенных приключений. Именно здесь сердечный выбор между золотой текилой или серебряной, ирландским или шотландским виски определит дальнейшую жизнь в далёкой стране, где по ночам будут сниться русские берёзки. Будет ли страна к тебе любезна и приветлива или так себе… Каждый русский человек понимает это с первой поездки за рубеж и потому относится со всей серьёзностью к этому главному моменту в прощании с родиной. Томас в окружении своих техников и инженеров, впервые летящих не в Турцию или Египет, а в настоящий капитализм, едва успевал отвечать на вопросы «а там это есть?» или «а там это дороже или дешевле?». Самуил Осипович, которому любая страна – заграница, меланхолично перебирал шоколадки и сладости, но так ничего и не выбрав, вышел из магазинчика, чтобы в спокойствии на жёсткой скамейке переждать эти суетливые сцены прощания с родиной.

Наконец, равнодушный голос прорицательницы полетов возвестил о посадке на самолёт в Женеву, первые двери в волшебную страну швейцарских гномов открылись и народ, толпясь и оглядываясь, повалил в автобус. Пузатый самолёт стоял на поле, поглядывая рыбьими глазами кабины пилотов на поднимающуюся в его живот шумную вереницу пассажиров. Некрасивые стюардессы мягкими движениями рук разбивали тесный поток людей на два ручья и заученно повторяли мантру «здравствуйте, проходите». Томас сел вместе с Самуилом Осиповичем, а весёлые и возбуждённые инженеры уселись позади их кресел. Стюардесса в красном жилете и с кислородной маской помахала руками, показывая, как спасаться и куда бежать, и довольная скрылась за занавеской отсека. Самолёт негромко заурчал моторами и неторопливо поплёлся к взлётной полосе. Спустя минуту он неприметно оторвался от земли и поднялся в своё любимое небо.

Томас любил летать самолётами. Они возвращали его чувства к собственному естеству, к жизни на земле и на небе одновременно. Сбоку от Томаса сидели двое мужчин, похожие своей серьёзностью на портреты американских президентов на долларовых бумажках. Впрочем, минут через пятнадцать они освоились и уже вполне по-российски застучали стеклом, упрятанным в цветной пакет, разливая по пластиковым стаканчикам пахучий джин. Самуил Осипович откинулся на спинку кресла и устало сказал Томасу:

– Скажите девочкам, что мне еды не нужно. Я отдохну.

Он закрыл глаза, и Томас подумал, что старик снова витает в теоретических идеях устройства мира. Последний год, как будто чувствуя приближение неотвратимого, он думал об этом постоянно, его мучила неизвестность, неопределённость того, как всё-таки устроен этот мир. Это стало навязчивой идеей, от которой он не мог освободиться. Томас знал ответ, но не знал почему и зачем. Это их роднило. По дрожащим векам Томас понял, что тот не спит, а просто закрыл глаза, чтобы отвлечься от этого суетного мира.

– Вы ведь знаете, Томас, – Мимо Денег открыл глаза и повернул голову к Томасу, – я всё время думаю о моей теории. Не могу отвлечься от этого, даже если говорю с кем-нибудь о постороннем. Но ведь не я один думаю над этим. Этих теорий уже больше десятка. Некоторые из них настолько запутанны, что их до конца не понимают сами авторы. В них больше математики, чем физики. Я всегда думал, что мир должен быть устроен в изящной простоте. Господь Бог, я уверен, не силён в математике.

Томас улыбнулся, а Самуил Осипович продолжал:

– У него в кармане всего несколько простых загадок. Умница Эйнштейн отгадал самые первые, а потом ударился в дебри сложных формул и каков результат?! Потерянные годы и разочарование, опять мимо денег. Богу стоило бы прийти на землю, как во времена Иисуса Христа, собрать двенадцать апостолов из теоретиков и объявить свои физические заповеди, накормить всех пятью хлебами несложных формул.

– Вы уверены, Самуил Осипович, что миру сейчас больше всего нужно знать о бозоне Хиггса? Может быть, люди ждут новую Нагорную проповедь?

– Не говорите ерунды, Томас! Что может быть важнее этого проклятого бозона?! Тогда всё становится на свои места. И можно будет закончить теорию, поставить точку.

– Увы, Самуил Осипович! Господа Бога не примет наша академия. У него нет учёного звания академика, а апостолы побьют его камнями теоретических выкладок.

– Вы правы, к сожалению… Не послушают, опять потребуют чуда, чтобы он показал на ладони всю Вселенную от её начала. Так и будет. Но и новую Нагорную проповедь не примут! Она будет не в ладах с законами финансовых рынков. В этом трагедия нашего времени…

Старик помолчал и устало добавил:

– Нажмите кнопку и попросите девушку принести минеральной воды.

Он откинулся на кресло и снова закрыл глаза. Самолёт, урча, как объевшийся котёнок, летел над молочными облаками. До международного аэропорта Женевы Куантран оставалось три часа.

Недолгие формальности в аэропорту – и вот уже микроавтобус доставил русскую ватагу к европейскому центру ядерных исследований, на въезде которого красуется известная каждому физику английская аббревиатура CERN. Желание Томаса поселиться где-нибудь в ближней швейцарской деревушке не сбылось: Самуил Осипович, привыкший ходить пешком на работу в Москве, настоял на скромной гостинице тут же, в научном центре, и Томас, поворчав для приличия, согласился. В соседнем гостиничном здании поселили группу инженеров. Ближе к вечеру бытовые хлопоты закончились и Томас, развалившись в кресле, набрал номер Виктории. Телефон не отвечал, и Томас надиктовал в автоответчик приятные женскому сердцу слова. Как по команде раздался звонок гостиничного телефона, и голос Самуила Осиповича проскрипел:

– Тут за мной заехали, так что я уезжаю. Встретимся утром за завтраком.

Томас улыбнулся: старик всегда был конспиративен, имел множество знакомых, со всеми был добр и мил, но держал свои связи и полезные знакомства втайне от других. Не успев остыть от теплой руки, телефон зазвонил снова и заговорил вкрадчивым голосом Романова:

– Томас Андреевич, здравствуйте! Это Романов. Уже извещены, что вы приехали. А тут, кстати, у нас еженедельная русская вечеринка, так что милости просим вас и Самуила Осиповича в гости.

– Спасибо, только Самуил Осипович уже уехал…

– Ну, да, ну да… У него ведь здесь половина ЦЕРНа в друзьях. Ну, а вы-то как?

– Спасибо за приглашение. Только я ещё не успел взять в аренду машину.

– Никаких проблем! Я заеду за вами. А вы уж завтра с машиной разберётесь. Через полчаса вас устроит?

– Вполне.

– Ну, так я буду, – и голос исчез, прежде чем Томас успел положить трубку.

Спустившись и перейдя в другое здание, Томас постучался в один из номеров инженеров. Номер был пуст. Услышав шум голосов в соседнем, Томас постучался и, открыв дверь, увидел отодвинутый на середину комнаты письменный стол, украшенный консервами, колбасами и спиртным. Шестеро инженеров открывали, нарезали, намазывали.

«И когда только успели», – подумал Томас.

Его встретили радостной разноголосицей и, перебивая друг друга, стали приглашать к новоселью, но Томас покачал головой и сослался на встречу. Те понимающе закивали. Томас строгим голосом предупредил о порядке и о швейцарцах, не привыкших к шумным русским застольям. Инженеры заволновались и вразнобой запротестовали:

– Мы не понимаем, что ли?! Не маленькие. Будьте спокойны.

– Ладно, отдыхайте. Завтра утром на работу!

Тёплый летний вечер в Женеве особенно хорош. Многие сотрудники Центра по августовской традиции в отпусках, поэтому территория пустынна. Нет суеты и шума больших городов. Зелёные, с серыми вершинами горы, окружающие город, пробуждают в душе русского человека воспоминания о южных отпусках. Тёплый уютный вечер и иностранная речь на улицах – значит вы где-то неподалёку от радостных ожиданий и приятных встреч. Эта иллюзия исчезла с шорохом шин и возгласом Романова:

– Томас Андреевич! Прошу!

Машина покрутилась по улицам и выехала на дорогу во Францию. Многие сотрудники Центра или даже командировочные снимали апартаменты во французских деревушках – дешевле, чем в Швейцарии, и не так далеко по хорошим дорогам. Полчаса езды оборвались в симпатичной деревеньке у одноэтажного дома, где у входа курили двое мужчин и привычно громко что-то обсуждали. Романов и Томас, поздоровавшись со сразу замолчавшими спорщиками, вошли в дом, где в просторной гостиной стояли или сидели человек пятнадцать. Хозяин дома Олег, немолодой уже физик из Дубны, несколько раз мимолётно встречавшийся с Томасом, радушно протягивая вперед руку, пошёл ему навстречу.

– Рад, что вы заехали к нам на вечеринку. Гости из Москвы последнее время не часты.

– Ну, какой же я гость?! Несколько месяцев придётся меня терпеть, – засмеялся Томас. – Будем работать вместе.

– Конечно, конечно. Давайте я вас познакомлю с остальными, хотя многих вы, наверное, и так знаете.

Кроме трёх-четырёх молодых мужчин и женщин, остальные были знакомы с Томасом. Внук известного академика тяжело поднялся с кресла и протянул руку Томасу. Судьба Гриши была альтернативой справедливой жизненной формуле, выдвинутой ещё дедом-академиком, а потом ставшая лозунгом и отца – доктора наук, руководителя многих известных экспериментов: «Талант пробьётся всегда, даже если начнет дворником». Эту формулу дед, а потом спустя годы и отец втолковывали недоверчивым студентам и младшим научным сотрудникам, смиряя их гордыню и направляя на путь истинный. Пока кандидаты в таланты мели задворки физических проблем, годами пробиваясь в ведущие научные направления, Гриша безмятежно окончил Московский университет, следующие пять лет мудрыми семейными советами поучаствовал в нескольких значимых экспериментах и на руках отца был вознесён в Брукхейвенскую лабораторию под Нью-Йорком. Ситуация в физике менялась быстро, и чадолюбивый отец пристроил сына в Национальную лабораторию имени Ферми в Чикаго, и наконец, перед тем как уйти на покой в подмосковной даче, втолкнул сына в ЦЕРН, где тот растворился среди десятков других грамотных, но ничем не выдающихся специалистов. Гриша, полноватый, наследственно лысый, доброжелательно улыбнулся Томасу и, не отпуская руку, сказал:

– Томас, здравствуйте. Я слушал ваш доклад здесь в ЦЕРНе год назад. По-моему, это здорово, отличная идея. Я хотел бы прийти к вам и посмотреть на детектор, пока его не опустили в шахту.

– До этого ещё далеко, не раньше, чем через четыре месяца. Но в любом случае приходите. У меня один кабинет на двоих с Герштейном.

– Самуил Осипович тоже приехал?

– Да, он будет здесь ещё месяц.

– Он очень дружен с моим отцом. Они начинали когда-то вместе.