Текст книги "Ловушка для бога (сборник)"

Томас внимательно посмотрел на Майкла:

– Неужели служба безопасности Центра в тесном контакте с российскими службами?

– Всё проще. Это некоторые русские ученые, видимо, не оставляют своих контактов в КГБ или как у вас сейчас это называется…

– Это длинная долгая история, Майкл…

Вернувшись в гостиницу, Томас разделся и лёг в кровать, широкую и неуютную как декабрьская ночь в одиночестве. Движущиеся по окнам пятна света от фар неслышно проезжающих по улице автомобилей как будто открывали картины наступающего сна.

Это действительно была длинная долгая история. Как Томас попал сюда, – он не знал. Он чувствовал границы своего огромного тела, но не видел его. Но и ощущать себя, чувствовать чем-то отдельным от всего стал не сразу. Это происходило в какой-то полудрёме, полузабытьи. Он словно просыпался и видел сквозь пелену эту жалкую планету с глинистой водой, обломками скал, нескончаемыми голубыми молниями, разрывающими на куски небо, и взрывами беснующихся вулканов. Его незримое тело, как будто состоящее из миллионов глаз видело целиком и сразу этот ужасный страшный мир. Ни страха, ни ненависти, ни любви к нему Томас не чувствовал. Он не знал ничего другого в своей короткой жизни, а только эту планету и она была его домом. Бесконечно долгие годы он просто жил в мелькающих сменах дня и ночи. Солнце давало ему свет и жизнь, вечную и бессмысленную. Он уже всё понимал, всё знал. Это знание приходило откуда-то и становилось частью его самого. Знание это было бесполезно, как бесполезно тонкое ощущение цвета в полной темноте. Его естество требовало и жаждало перемен. И тогда Томас бросался своим огромным невидимым телом в тёмные и грязные водные глубины, метался в водоворотах подводных извержений и вырывался оттуда ввысь в бездонное чёрное небо, сжигаемое лучами жёлтой звезды. Потом нёсся вокруг крошечной планеты, догоняя сам себя в этой безнадежной гонке и, остановившись, отворачивался от горячих нарывов вулканов в сторону безмятежного неба. Ничего не менялось. Этот мир был пристрастен к постоянству больше, чем однообразие жёлтой звезды, хотя изредка, но вздрагивавшей будто от внутренней боли и выбрасывавшей в чёрную пустоту длинные фиолетовые щупальца жгучей энергии. Со временем его страсть к безумствам поутихла. Планета была глуха к ним. Она словно не замечала Томаса.

Тогда он обратился к бездонному угольному небу. Оно манило бесконечностью и неведомой тайной. Тысячекратный блеск далёких звёзд обещал конец одиночеству и бессмысленности жизни Томаса на этой планете, конец этой пустой и начало новой, обязательно прекрасной жизни. Где ночь в гуще мириадов звёзд почти также светла как день, где смысл и значение бытия Томаса проявятся сами собой и не надо искать их в пустоте и задавать себе вопросы, на которые никогда не может быть ответов. Но планета как злобный монстр не отпускала. Он мог кружиться над ней, падать на неё, взлетать вверх, но чем дальше от неё, тем удушающая незримая петля сильнее тянула обратно. Он был в ловушке.

Он стал спокоен и безразличен ко всему, что было снаружи, и ушёл внутрь себя. Это оказалось увлекательней внешнего мира. Чудесное соединение неразрушаемых связей его тела, уходящих в бесконечную глубину микромира и чем дальше, тем жёстче и массивнее, бесконечное множество этого микрокосмоса и, наконец, там где микрокосмос граничил с другими мирами, – всё это увлекло его своей необыкновенной красотой.

Он научился собирать свою внутреннюю энергию и направлять её вовне, соревнуясь с молниями, которые полосовали небо ежеминутно. Но вид оживших на мгновение от его ударов осколков скал не приносил удовольствия. Примитивность окружающего мира раздражала его. То, из чего состоял окружающий мир, удивляло простотой и однообразием внешнего вида и титанической энергией внутри. Даже вулканы взрываясь и выплевывая из себя раскалённую, будто живую лаву, в конце концов остывали и становились холодными и неподвижными. Это противоречие внутренней кипящей жизни и мёртвой наружности материи подталкивало его разрушить этот барьер, отделяющий его живого и вечного от вскипающей только на мгновение и тут же умирающей планеты.

Он взялся склеивать, раздирать это однообразие, как бы слагая свой образ из мертвых снаружи, но огнедышащих внутри мельчайших частиц, видных ему во всей их удивительной красоте. Вечная однообразная жизнь не знает времени, и он склеивал и скручивал атомы в молекулы, молекулы – в пучки длинных прочных нитей, словно собираясь соткать невидимое покрывало жизни. Наконец, проснувшийся в нём творец был обрадован еле видимым маленьким безобразным чудовищем, которое двигалось и жило по его воле. Озадаченный этим творением Томас с ещё большим упорством соединял, развязывал, склеивал невидимой энергией своего тела кирпичики материи и, наконец, в миллионах мест поплыли к свету, к солнцу созданные им микроскопические жизни. Пришёл смысл бытия на этой планете. Ничего интересней, увлекательней этой работы Томас не знал за все предыдущие нескончаемые дни на этой планете. Жизнь разнеслась повсюду, и Томас был её родителем, её хозяином. Тысячелетний опыт подхлёстывал и увлекал. Миллионы существ жили рядом с Томасом. Они уже плавали, летали, ходили, а он всё не мог наиграться этим чудесным даром – создавать жизнь. Это были лучшие годы его жизни. Как ребенок, не наигравшийся в детстве, он бесконечными часами наблюдал за миллионами живых зверьков, потом тасовал молекулы и атомы как игральные карты и со жгучим любопытством наблюдал, что из этого получится.

Миллионы лет пролетели как один день, и планета стала живой в каждом её движении. Она стала частью его самого. Он испытывал к ней странное неизвестное ему чувство. Это была любовь. Каждое существо этого чудесного мира черпало свою способность летать, ползать, плавать из безграничных глубин сознания самого Томаса. Он был сосредоточием этой жизни, её центром. Уйди, исчезни Томас – и всё живое беспомощно остановится, упадет на лету, собьётся в клубок в смертельном неумении и погибнет, оставив планету в начальном её хаосе.

Звёздное небо по-прежнему притягивало его своей неведомой тайной, пока еще недоступной ему, но уже готовой открыться – и вдруг оно стало недоступной ему. Даже если его, теперь уже возросшей, огромной силы достанет, чтобы оторваться от этой планеты – он уже сам не сможет её бросить. Он стал пленником этой планеты и жизни, которую создал здесь.

Звонок будильника вытряхнул Томаса из остатков тягучего сна. Утро уже играло солнечными лучами беззвучную увертюру ясного, почти беспечного дня. Оставалось обменяться базами данных с несколькими группами экспериментаторов, уточнить последние данные по геометрии установки и тогда останется время на неизбежный и томительный поход по магазинам в поисках подарков московским друзьям и знакомым.

Только совершенно бессовестный, но практичный человек способен накупить одних и тех же безделушек в одном магазине и потом, таясь, чтобы не увидели другие претенденты на презент, раздать их, приговаривая: «Вам – совершенно уникальную вещь. Случайно увидел в магазине…» Всех остальных путешественников ожидают муки творчества, сравнения цветов и оттенков подарков и мучительные, но почему-то бесплодные воспоминания об оттенках волос знакомых женщин и любимых напитках настоящих мужчин. Первая часть программы дня была исполнена легко и с удовольствием, вторая – неоднократно изругана за отсутствие фантазии у местных ремесленников и сетованиями на произвол промышленников, гоняющимися только за тиражом и прибылью.

Затолкав коробки и коробочки в раздувшийся от самомнения чемодан, Томас поужинал в ресторане отеля, позвонил в аэропорт, уточняя время вылета, заказал на утро такси и завалился спать в полной уверенности хорошо прожитого дня.

Самолет погудел животом, придержал колеса, и как курица от машины, бросился от аэропорта, всё убыстряя и убыстряя свой бег. Поднявшись в воздух, он сделал полукруг, как бы оглядываясь на оставшуюся внизу Швейцарию и, опомнившись от недавней суетливости, тихо заурчал моторами, демонстрируя пассажирам солидность и надёжность. Постепенно облака стали закрывать виднеющиеся внизу игрушечные деревеньки, города и весёлые рощицы и, наконец, белая ватная пелена закрыла быстро ускользающий внизу мир, прижимаясь все ближе и ближе к самолету. И вот на этой рыхлой пелене появился крест летящего самолета. Это означало, что скоро Москва и вечно пасмурная московская погода.

Аэропорт быстро выбросил Томаса из своего аквариумного тепла на площадь, где набычившиеся мужчины, придвигаясь к Томасу, серьёзно спрашивали: «Такси не надо?» Москва встретила обычными пробками, и таксист гнал машину, спотыкаясь о каждую резким тормозом, дипломатично бурча ругательства одними губами. Лифт, ключи от квартиры, теплый душ и ленивое безмятежное лежбище на диване.

– Как тебе не стыдно! – звенел в трубке негодующий голос Вики.

– Здравствуй, моя дорогая! – только и успел вставить Томас.

– У меня есть женская гордость. И я никогда, слышишь, никогда не звоню мужчинам первой!

– Но ты же звонила мне в понедельник перед отлетом, – лукаво проговорил Томас.

– Это не считается. А ты наверняка два или три часа как приехал из аэропорта и до сих пор мне не позвонил, не сказал, что ты уже в Москве!

– Я только что распаковал чемодан и наслаждаюсь видом подарков, которые я привез тебе из Женевы.

– Правда? – смягчился голос Вики.

– Но через минуту я должен уехать в институт, а завтра мы с тобой поедем в Останкино. Помнишь, я говорил тебе перед отъездом?

– Не может быть! Я не верю тебе! Все мужчины обманщики…

– Нет, не все. Я заеду за тобой завтра утром в десять.

– Милый! Я целую тебя сто тысяч раз! – и трубка разразилась громким чмоканием.

Утром следующего дня Томас и Вика шли по длинным коридорам Останкино. Вика отчаянно волновалась и поминутно спрашивала Томаса:

– Ну, как я?

На что он невозмутимо отвечал:

– Как всегда великолепна. Не волнуйся. Сначала мы побываем у Антоши, а потом встретимся ещё с другими людьми.

– С кем, с кем, скажи мне! Не томи меня! Я волнуюсь, и, кажется, сейчас упаду в обморок.

– Современные девушки не падают в обморок по пустякам, – наставительно произнес Томас. – Они делают это только при решительном объяснении с любимым мужчиной.

– Ты всегда был циником, Том. И тебе это нисколько не идет.

По коридору навстречу им шли двое: молодой мужчина и Сусанна Аракелян, главный редактор программы «Russia Tomorrow». Когда-то Томас познакомился с ней в компании общих знакомых и потому он широко улыбнулся и наклонил голову в знак приветствия. Сусанна рассеянно скользнула взглядом по его лицу и уставилась на Викторию.

Надо сказать, что программа «Russia Tomorrow» для иностранных телезрителей была тяжким крестом для Сусанны, который она уже два года несла на свою Голгофу в абсолютном неведении, когда же она, наконец, вознесётся в райские кущи где-нибудь на средиземноморском побережье и осенит всех оттуда последним и честным благословлением: «Прощаю вас всех за грехи наши!»

Даже само название программы «Россия завтра» Сусанне пришлось долго отстаивать перед телевизионным начальством. Одни указывали, что слово «завтра» уже незаконно присвоено прокоммунистической газетой и потому создаст на Западе неверное впечатление. Другие утверждали, что лучше, чем название «Россия сегодня» быть и не может, на что Сусанна резонно замечала, что над образом «Россия сегодня» усердно трудятся Ассошиэйтед пресс, Би-би-си и Франс пресс и перебить этих монстров у неё, у Сусанны, слабой женщины, а впрочем, и у всего Останкино нет никаких шансов. И потому всё что Сусанна может, – это создать у недоверчивых иностранцев благоприятное впечатление о той России, которая будет в сияющем завтра. После утверждения этой смелой доктрины, студию Сусанны наводнили эксперты и знающие люди из Думы, которые, смело глядя в глаз студийной камеры, рассказывали, какой Россия будет в 2020, 2030, а некоторые, особо проницательные – в 2050 году. Этих, последних Сусанна частенько останавливала и приватно объясняла, что здесь студия политических программ, а не редакция фантастической литературы.

Томас всё это знал, сочувствовал этой неутомимой и смелой женщине и потому среди невидимых призраков мыслей и образов, витающих во всех помещениях и коридорах Останкино, появилось облако с лицом прелестного диктора, всей своей внешностью олицетворяющей эту светлую будущую Россию. Сусанна, вдруг озаренная этим видением, поняла, что этот образ и девушка, идущая навстречу – одно и то же. Её волнистые светло-каштановые волосы напрочь отвергали саму возможность существования на Кавказе бородатых черноволосых исламистов, доверчивые голубые глаза исключали даже намёк на непонимание между народом и правительством, её изящный, чуть вздёрнутый носик полностью отрицал связь антиолигархических настроений в обществе с бытовым антисемитизмом, а яркие, чувственные, в меру полные губы не признавали конфессиональной нетерпимости и догматизма.

В общем, весь состоящий из отрицаний образ Виктории подтверждал незыблемую аксиому математики, что минус на минус дает плюс. Это было лицо будущей России.

Сусанна остановилась и, дернув за рукав своего спутника, который утомлённо продолжал двигаться в прежнем направлении, сказала:

– Геворк! Сейчас же узнай из какой она студии и приведи её ко мне.

Тот нехотя повернулся и крадучись пошел за Викторией и Томасом. Те вошли в студию научных и популярных программ и тут же были захвачены вихрем наглого искушения, липкого гостеприимства и демонстративного величия Антона.

Усадив поодаль в уютное кресло сразу заскучавшую Вику, мужчины занялись обсуждением сценария документального фильма, который Антон неделей ранее прислал Томасу.

В кабинет неслышно ввинтился Геворк, кивнул Антону и, наклонившись к Виктории, призывным шепотом галантно объявил:

– Я прошу извинить меня, вас хотела бы видеть наш главный редактор программы. Это не займёт у вас много времени.

Виктория повернулась к Томасу, занятому разговором с Антоном, и недоумённо развела руками.

Томас извинился перед Антоном, подошел к Виктории и на ушко тихо сказал:

– Держи себя в руках и не соглашайся на утреннее время. Ты же любишь поспать.

– О чём ты? Я не понимаю, – так же шепотом ответила Вика и, увлекаемая Геворком, исчезла за дверью.

Несмело войдя в студию, Виктория увидела сидящую за огромным столом Сусанну и ещё больше оробела. Та пригласила сесть и внимательно стала её рассматривать. «Да, я не ошиблась. Это именно то, что надо», – подумала она.

Расспросив Викторию о её короткой, но впечатляющей жизни, Сусанна в нескольких сжатых, уже давно выученных выражениях, обрисовала тематику студии и, строго глядя на Викторию, сказала:

– Я хочу предложить вам место диктора в нашей утренней программе.

Виктория чуть не подпрыгнула от удивления, её глаза стали похожи на взрывы, которые рисуют в мультяшках, но вспомнив наказ Томаса и содрогаясь от грозящего ей неминуемого отказа, пролепетала:

– Утреннее время не подходит, – и неожиданно для себя добавила: – Я люблю поспать.

– Девочка – крепкий орешек, – подумала Сусанна и согласилась: – Ладно, день и вечер, но только не прайм-тайм.

Вика задумалась над последним словом, а Сусанна продолжала:

– Могу предложить вам сто тысяч.

– Рублей?

– Долларов! – сердито отрезала Сусанна.

– В месяц?

– В год! – разозлилась редакторша.

Пока Виктория считала про себя, сколько это будет в месяц, пауза затянулась, и Сусанна не выдержала первой:

– Хорошо, сто тридцать и это моё последнее слово!

Виктория, измученная предыдущими арифметическими расчётами, устало выдохнула:

– Я согласна!

Вика вбежала в комнату, где разговаривали Антон и Томас, и с порога закричала:

– Меня приняли диктором к Сусанне! Вот!

– Что?! – возмущенно воскликнул Антон.

– Так быстро? – меланхолично проворчал Томас.

– Да! Меня будут видеть в Америке, Франции и Германии!

– Томас, что это такое?! – взвился Антон. – Я сейчас же пойду и разберусь! Я не допущу, чтобы наивных и доверчивых девушек обманывали несбыточными обещаниями.

– Нет, Антон. Это Сусанна, вы же её знаете…, – спокойно и убеждённо проговорил Томас.

Антон опустился в кресло и посмотрел на Вику печальными глазами собаки, которую хозяин оставил дома, а сам ушел гулять с новой подружкой.

Всё оставшееся время в машине от Останкино до дома Виктория была занята переговорами по телефону решительно со всеми друзьями и просто знакомыми. Тем более, что пробки на дорогах способствовали этому процессу. Томас посмеивался про себя и спокойно вел машину, не обращая внимания на раздававшиеся время от времени возмущённые возгласы: «Ты что? Не веришь мне?!», «По-твоему, я сошла с ума?!». Томас остановил машину перед домом Виктории и она, не прерывая телефонного разговора, чмокнула его в щёку и побежала к подъезду. Вдруг она остановилась и вернулась к машине:

– Томик, а с какими людьми мы должны были встретиться после Антона?

– Ну, мы же встретились с Сусанной!

– Не понимаю! Ты как всегда морочишь мне голову. Но я тебя прощаю! Пока, милый!

Остаток дня Томас провел дома за компьютером, приводя в порядок и систематизируя данные привезённые из Женевы. Наконец, последний файл был тщательно просмотрен, снабжен замечаниями и помещен в нужную папку. Всё было готово, для того чтобы начать движение к последнему рубежу. Томас взглянул на закрытый ноутбук, погладил его гладкую спинку и удовлетворенно хмыкнул: «Так просто… Неужели конец этому долгому нескончаемому плену?!» Вечерняя Москва лежала за окнами сытая и блестящая. Светлячки автомашин двигались по освещённым фонарями линейкам дорог, разворачиваясь в разные стороны как стрелы салюта в ночном небе. Рекламные разноцветные панели торопили, напоминали, уверяли в своём могуществе, клялись в любви к тем, чей взгляд мимоходом касался их горячих, переливающихся всеми цветами и оттенками, обманных змеиных тел. Только пыльное небо, подсвеченное снизу миллионами огней, хранило безразличие и спокойствие, нарушаемое мерцающими звёздами самолетов, неторопливо плывущих из бесконечности в бесконечность. Томас улегся в кровать, ощущая лёгкое прикосновение приближающегося сна.

* * *

В закрытые глаза тут же приплыл дрожащий отблеск солнечных лучей от волнующейся поверхности тёплого моря. Заходящее за море солнце окрасило багрянцем белоснежный дворец финикийского царя Шубодди, возвышающийся над городом, вдали от кромки моря, сплошь забитой лодками, низкими причалами и крохотными домиками рыбаков. Ниже дворца спускались к центру города каменистые террасы, на которых радовали взор просторные дома мужей города, по традиции богатых жилищ увитые гирляндами дикого винограда. Этот город, как драгоценная перламутровая жемчужина между синим морем и зелёными холмами гор, блистал мраморной красотой и не давал покоя своим изобилием соседям и с юга и с севера.

Фасад верхнего балкона большого дворца выходил на море – источник могущества богатого города Библ. На мраморной веранде стоял стол со сладостями и прохладной водой. Два смуглых раба овевали царя и Гебалма, одного из богатейших мужей города, опахалами из перьев орла.

Шубодди, не глядя на своего многолетнего советника, раздражённо говорил:

– С юга нас закрыли отряды Египта. Воины фараона стоят в городах Финикии и следят за каждой отправкой дани. Я только что послал фараону свою дочь и тридцать лучших рабов в придачу. С севера мне всё время грозят хетты. Их дикие вожди не оставляют надежды захватить моё царство. Мы не можем торговать как раньше. Мне осталось только море. Но как можно плавать на наших лодках купцам и воинам, если они не могут выйти далеко в море, чтобы обойти хеттов или египтян, которые при каждом удобном случае грабят их?! Я писал об этом фараону, но он разгневался на мою жалобу, а его воины стали убивать купцов, чтобы никто не узнал об этих грабежах.

– Великий царь! Мои лодки тоже были захвачены хеттами, когда возвращались с товарами от народов моря. Я понёс огромные убытки.

– Ты говорил, что знаешь человека, который строит лучшие лодки в Финикии. Может быть, он сумеет сделать большие лодки для купцов и воинов, которые не боятся открытого моря?

– Он ждёт внизу, великий господин.

– Пошли слугу за ним!

Худощавый человечек, смуглый от долгих часов работы на жарком солнце, низко опустив голову, вошел в сопровождении слуги и, остановившись поодаль, монотонно стал повторять одну и ту же фразу:

– Великий государь! Я припадаю к вашим ногам семь и семь раз!

– Не бойся, подойди ближе. Говорят, что ты строишь лучшие лодки в Библе…

– Людская похвала делает нас больше, чем мы есть на самом деле, великий господин. Мы обтягиваем наши лодки козьими шкурами и пропитываем смолой кедра. В них садятся четыре человека и ловят рыбу далеко от берега.

Царь Библа, Шубодди смотрел на человека, который боялся взглянуть на царя и беспрестанно кланялся:

– Мне не нужны лодки для рыбной ловли, мне необходимы большие лодки для воинов. Твои посудины не выдержат воинов и ветров, которые дуют осенью. Мне сказали, что твои лодки лучшие в Финикии, но теперь я вижу, что это ошибка.

– Я твой раб, великий господин! Клянусь Ваалом я сделаю всё, что я умею, но я не могу сделать невозможное.

– Ты не всё сказал, – вступил в разговор Гебалм. – Где твой мастер, который говорит, что может сделать лодку для двадцати воинов?

– Мудрейший муж города! Это слова, только слова… Не вини этого человека за мечты, он очень молод.

– Кто этот человек?

– Это юноша, который пришел ко мне малышом. Он был один. Я приютил его, дал ему еду, постель в моем доме.

– Он раб?

– Нет, у него были длинные волосы, не стриженные…

– Как его зовут?

– То Маас, Пришедший с гор – на языке племени амореев, мой господин.

– Странное имя… Приведи его ко мне завтра утром.

– Да, великий и могучий. Пусть Ваал даст тебе и твоим воинам благополучие и удачу в сражениях.

– Иди!

Порыв утреннего ветра принес прохладу с гор, смешав в воздухе чуть солоноватый вкус моря со сладким запахом кедра. Зелень близких гор казалась тёмной от слепящего колеса солнца, выкатившегося над вершинами. Птицы в царском саду громко и бесстрашно распевали вольные песни, перебивая друг друга и царских слуг, которые суетились во дворце в ожидании приказов великого и могучего царя Библа.

– Ты навлёк на меня беду своим языком, – подталкивая юношу в спину, негромко шептал мастер больших лодок, осторожно ступая по мраморному полу дворца.

– Не волнуйся, отец. Мы справимся.

– Нет, ты точно сумасшедший. Ты отдаёшь меня царскому палачу, вместо благодарности за то, что я приютил тебя в детстве.

Тихий шепот гулким эхом отдавался в длинном коридоре дворца и мастер боязливо умолк. Слуга довел их до входа в зал и отворил дверь. Большой зал был почти пустынен. В глубине его стоял трон, сверкающий золотом, на котором сидел великий и грозный Шубодди в окружении мужей города и слуг.

– Подойдите сюда, – громко сказал один из придворных.

Старик и юноша подошли к трону и глубоким поклоном приветствовали царя. Уже знакомый старику Гебалм строгим и привычно властным голосом спросил:

– Тебя зовут То Маас – Пришедший с гор. Ты нарисовал большую лодку, которую можешь построить для воинов царя? Покажи свиток!

– Вот он, достойный муж, – и Томас развернул свиток из египетского папируса и передал его слуге. В зале повисла тягостная тишина, ждущая справедливого гнева.

– Но это же священный корабль Ашерат! – воскликнул Шубодди. – Так начерчено в наших древних табличках! Два раза по семь гребцов, мачта высокая, как могучий кедр. Божественный Ваал подарил его своей сестре, чтобы она плыла на нём по небесному морю и ночью освещала землю!

– Великий царь! Позволь мне построить такой корабль для тебя.

– Твой отец прав. Ты сошел с ума! Только могущество Ваала может удержать такой большой и тяжелый корабль на воде. Иначе он обязательно утонет. Уж не маг ли ты, Пришедший с гор?

– Нет, великий господин! Но я смогу построить этот корабль. Если я обману великого и могучего, то пусть меня настигнет кара Ашерат.

– Ты сам сказал! Если твоё слово окажется ложью, то четыре чёрных коня принесут твоё тело в жертву четырём богам севера, юга, запада и востока.

– Великий государь! Пройдет семь лун, и ты увидишь этот корабль в море со стен твоего дворца.

– Всё, что тебе нужно получишь у Гебалма. Он будет моими глазами и ушами на этой великой стройке. Иди!

Дом мастера больших лодок стоял недалеко от базарной площади. Сложенный из белого известняка с крошечным двориком, в котором росли бирюзовые, розовые и жёлтые цветы, он был ухожен и украшен руками Иллейны, дочери мастера. Томас жил в мастерской на берегу моря вместе с двумя рабами и иногда приходил сюда обедать вместе со стариком, когда заканчивались работы на очередной лодке и её спускали на воду, чтобы отдать заказчику. Солнце уже опустилось за край моря и нежный запах, раскрывающихся после дневной жары цветов смешался с запахами жирной баранины, чесночной приправы и ароматного вина, стоявших на столе. Молчание за столом было тягостным и долгим и когда на столе остались только чашки с ароматной водой, старик не выдержал.

– Плохие вести несутся по городу быстрее, чем осенний ветер, – не глядя на Томаса, говорил старик. – На базаре все только и твердят, что всемогущий царь решил наказать лодочника Тубала за гордыню и приказал ему построить небывалую огромную лодку. Потом он отрубит ему голову, и все будут знать, что похваляться и становиться вровень с Ашерат может только её брат – божественный Ваал.

Он помолчал и неуверенно добавил:

– Оружейник Менус уже прислал слугу сказать, что он передумал брать в жёны Иллейну для своего сына. Его голова помутилась после слишком большого количества вина, которое мы пили с ним неделю назад в его лавке.

Иллейна подняла голову и бросила мимолетный взгляд на отца. Её красота была в самом начале своего пути. Она радовалась этому и тревожилась. Когда отца и матери не было дома, Иллейна подолгу смотрела на себя в круглое вавилонское зеркало, распускала свои длинные волосы, потом собирала их в тугой пучок на голове и искала приметы быстрых перемен. На улице взгляды проходящих юношей и мужчин сначала пугали её, потом она привыкла к ним.

– Разве я знал много лет назад, когда я, легковерный, принял тебя, То Маас, в свою семью, что придет время, и ты разрушишь мою жизнь, а моя дочь и жена будут доживать свои дни одни в нищете и позоре?!

– Отец! – почтительно сказал Томас. – Сама Ашерат поможет нам построить её корабль.

– Ты богохульствуешь, То Маас! Призывать божественную и светоносную может только служитель её храма, а не бедный безродный лодочник! Если бы не приказ царя, то я бы прогнал тебя из дома. А сейчас вынужден вместе с тобой ждать дня своей смерти.

Вечернее море, с дорожкой из лунного света едва слышно накатывалось шуршащими волнами на берег. Томас сидел на деревянной скамье и безмятежно смотрел на бесконечную вереницу волн. Что заставляло приходить его на эту Землю в сотнях предыдущих человеческих жизней? Он знал всё об этой Земле, её людях, бесчисленных живых существах на ней, деревьях и травах. Он видел огромные моря и океаны, о которых люди даже не догадывались. Он проникал в глубины вод и взлетал на снежные вершины далёких гор. Он был властителем бурь и ураганов, очищающих моря и земли от всего закончившего свою жизнь, повелителем гроз и ливней, омывающих светлое лицо Земли. Он был хозяином этой жизни, её сосредоточием. Вся эта жизнь была внутри него самого своим бесконечным движением, своим стремлением родиться вновь и вновь. Вначале Томас только видел её, но не чувствовал, как не чувствуешь легких, которыми дышишь. Как не ощущаешь артерий и вен, по которым течёт животворящая кровь, глаз и ушей, которыми видишь и слышишь.

У него было всё кроме одного. Того, что не могло дать холодное знание – чувств, возникающих от соприкосновения с этой многообразной жизнью. Он хотел ощущать жизнь, которую он создал. И потому он стал приходить на эту Землю в новых своих рождениях, чтобы насладиться радостью и горечью той жизни, центром которой был он сам. Он помнил каждую свою жизнь, бережно хранил воспоминания, а главное – чувства, приходившие к нему в этих жизнях. Они были самыми важными, самыми главными в этих новых воплощениях.

Тысячи, миллионы людей каждый день поднимали головы в бескрайнюю пустоту неба и молились тому, кто создал жизнь. Но Томаса там, в этой вышине не было. Он был рядом, на Земле и вокруг неё. Цари, вожди и просто удачливые разбойники, захватившие землю и людей, клялись его именем, строили ему храмы, утверждали свою власть его неизречёнными законами, рубили головы тем, кто называл его другим именем и плакали в тишине, упрашивая его дать им вечную жизнь рядом с ним, всемогущим и милостивым.

Через несколько дней в маленькой бухте недалеко от города, скрытой от глаз лазутчиков фараона началось строительство корабля Ашерат. Две сотни вольных ремесленников и рабов сгружали из прибывающих телег стволы кедра, разрезали их бронзовыми пилами и складывали под огромными навесами. На галечном откосе бухты появился остов корабля, построенный из бруса каппадокийского дуба и скреплённый толстыми медными скобами. Высокая голова и рёбра походили на скелет лежащего на спине огромного хищного зверя с выеденными внутренностями.

Старый лодочник Тубал весь день ходил по площадкам, где рубили топорами, выстругивали большими длинными ножами части корабля и следил за каждым мастеровым. Сокрушённо покачивая головой, он негромко бормотал молитвы, не веря, что этот огромный корабль когда-нибудь сможет отплыть от берега. Но день ото дня он видел, как остов корабля преображается, и красота его линий, высокого носа, созданного чтобы разрезать высокие волны, постепенно захватила лодочника. Вечерами, перед тем как уйти в город, он подходил к кораблю, гладил его по прохладному гладкому телу и просил Ашерат не гневаться на То Мааса, который, наверное, когда-нибудь станет самым великим лодочником во всей Финикии.

В день праздника нового рождения Ашерат, Тубал пришел в храм, ведя на верёвке за собой молодого козлёнка. Каждый в городе уже узнавал Тубала в лицо. Он стал знаменитым и старый лодочник, привязав козлёнка у жертвенной плиты, неторопливо и с достоинством поднялся по ступеням в храм и прошел ближе к алтарю, кивая головой людям, приветствовавшим его. Храмовые служки зажигали светильники с пальмовым маслом, поправляли накидки из тончайшего египетского полотна на большой статуе богини Ашерат. Все ждали выхода верховного служителя храма. Бомилькар вышел из дальней маленькой двери позади алтаря в сопровождении двух служек, несущих в руках небольшие факелы. В полной тишине они подошли к алтарю богини и зажгли две огромные чаши светильников. Пламя взметнулось вверх, осветив всё пространство храма, и воздух наполнился запахом благовоний. Бомилькар выждал время и запел низким, дрожащим от напряжения голосом молитву великой богине. Стены храма гулко повторяли звуки молитвы. С каждым новым двустишием голос Бомилькара поднимался всё выше и выше, почти к женскому голосу и, наконец, с последними словами молитвы рухнул вниз в тишину храма. Бомилькар стоял в оцепенении с поднятыми руками и десятки людей не смели пошевелиться. Наконец служитель устало опустил руки и громко и отчётливо сказал: