Текст книги "Ловушка для бога (сборник)"

– Да, я знаю. Он будет рад вас видеть.

Рядом с Гришей стояла его жена, чем-то похожая на Гришу, но не такая полная. Она подала Томасу прохладную пухлую руку и, торопясь, заговорила о своих московских знакомых, которых вроде бы должен знать Томас. Но тот ничего о них не знал и поэтому был вскоре отпущен. Следующей оказалась пара из Новосибирска. Сто километров от Москвы – это уже другая Россия. А за уральским хребтом вообще другой мир. Томас был обстоятельно выспрошен о московских интригах в научных кругах, о политических новичках в правительстве, о надеждах и переменах, о как будто бы принятой правительством программе развития далеких регионов. Что делать! Сибирский житель до сих пор верит, что Россия Сибирью будет прорастать и никак не может поверить, что большие начальники в Москве не принимают это в расчёт.

В конце путешествия по комнате Томас был представлен двум молодым программистам, встреченным им у входа в дом. Это было хорошо знакомое Томасу поколение пепси с бутылкой газировки в одной руке и, с намертво припечатанной к клавиатуре другой рукой. Программисты – это пираты, корсары современной физики, которые захватывают корабли, мирно плывущие в дальние страны, и берут с них дань. Каждый из руководителей малых или больших проектов попадал в их жадные цепкие лапы. Бойкие, всё умеющие юноши и мужчины обволакивают новичка обещаниями и уверениями в полной преданности идеалам физики.

Поначалу доверчивые экспериментаторы приглашали их для короткой командировки в ЦЕРН, которая через месяц-два заканчивалась благополучной сдачей блока программ. Хитроумный пират уезжал в Россию, оставляя в программах несколько ловушек. Через некоторое время обнаруживалась нестыковка с другими блоками или вообще странная интерпретация результатов. Репутация руководителя оказывалась под угрозой, и разобраться в огромной базе новому человеку было чертовски трудно. Делать нечего, и руководитель вызывал из России корсара, загримированного под современного властителя бит и байтов, в новую командировку. Тот месяц глубокомысленно изучал проблему и радостно докладывал об ошибках, найденных, конечно, в соседних блоках программ, но благополучно устранённых. Так вот, пару раз нагнув непонятливого начальника, корсар получал постоянное место на корабле и долю в добыче. Впрочем, время наивных физиков уже минуло и, смирившись с разбойными физиономиями, праздно проводящими дни у компьютеров, капитаны кораблей и корабликов стали нагружать ловцов бит и байтов работами «пойди, найди, принеси». Те, понимая правду непроизнесённых слов, терпеливо сносят несправедливый приказ, и, проворчав заклинание «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что», снова беспечно устремляют взгляд в волшебный мир монитора компьютера.

– Ну как там, в России? – спросил Олег, усаживаясь рядом с Томасом.

– Правда, как там? – подхватил кто-то из дальнего угла.

Томас улыбнулся. Почти все, кто сидел сейчас в этой комнате, жили в Женеве по нескольку лет. Их жизнь была подчинена плану, разработанному десятком талантливых менеджеров науки на много лет вперёд. И на этот план трудились тысячи людей в разных странах, создавая сложнейшие устройства, которые привозили сюда для того, чтобы построить колоссальной сложности комплекс и открыть ещё одну тайну в бесконечной и обманчивой природе мира. Их дети учились в швейцарских и французских школах, а подрастая, уезжали в немецкие и английские университеты, и ни они, ни их дети не думали возвращаться в Россию. Для них она была как бедная деревня, в которой они родились, но из которой им по счастью удалось уехать, убежать в большой богатый и сытый город. И даже в летние отпуска все они уезжали на благополучное Средиземноморье или на экзотические острова, подальше от своего беспризорного детства, которое помнится, но в которое лучше не возвращаться. А Россия – она, как бедная неудачливая деревенская родственница, вспоминалась только изредка, если кто-то, ещё один, вырывался оттуда и напоминал им об их прошлом, – бедном, неуютном, но счастливом своим первым уроком, первой любовью и единственной своей юностью. Включая телевизор, они натыкались в новостных каналах на Россию, где то ли закончилась, то ли началась очередная вражда между правительством и народом, невнимательно вслушивались в насмешливые комментарии западных аналитиков о наивном вранье по поводу наконец-то наступившего экономического благополучия, в бандитские разборки и партизанские войны чиновников в глубоком тылу беспомощного народа. Эта вечная война всех против всех утомляла и, со вздохом облегчения переключив телевизор, каждый из них думал: «Слава богу, это – без меня!»

– Да, как там в России?! Как обычно, – меланхолично проговорил Томас.

Эта короткая формула всех успокоила. Стало ненужным говорить о деталях. Эта выбранная ими жизнь получила очередное подтверждение и оправдание. Всё было сделано правильно. Россия ушла в прошлое, значит, так тому и быть. Стоит волноваться и думать только о настоящем и будущем этой новой жизни. Заговорили о планах группы Томаса, о только что прошедшем совещании по очередному этапу монтажа систем ускорителя в подземном туннеле, о проведённых каникулах, о наступающем учебном годе детей, о проблемах по получению гражданства Швейцарии, о ценах на продукты в Швейцарии и Франции…

Часов в десять стали расходиться, разъезжаться по домам, кто во Францию, кто в Швейцарию. Романов сосредоточенно вёл машину по освещённой дороге, изредка перебрасываясь с Томасом не значимыми словами. Чуть подсвеченный приборами салон машины, негромкое урчание мотора, мелькающие за окнами вечерние огни почему-то сближают даже самых несхожих людей. Как будто два охотника, ушедшие далеко от своего племени, оказались ночью у небольшого костра. И эта нечаянная близость среди безбрежной ночи с тысячами безмятежных звёзд неожиданно смиряет былое соперничество, генетическую вражду сильного к сильному и заставляет ощутить изначальное единство в том далёком прошлом, которое не осознаётся, но которое всё равно существует вопреки расстояниям, войнам и времени.

Романов стал рассказывать о жене, так и не выучившей ни английского, ни французского, и потому не сумевшей приспособиться к новому миру и находящейся в состоянии постоянной депрессии. О старшей дочери, не оправдавшей его надежд и работающей в небольшом магазинчике на окраине Женевы, о сыне от первого брака, живущем где-то в России и только изредка отвечающим на электронные письма.

Томас почувствовал сочувствие к этому человеку, несомненно умному, но несчастливыми случайностями выброшенному на последнюю дорогу в жизни, где уже нет надежды ни на любовь, ни на удачу. Где-то не повезло, где-то не было выбора, а где-то и сам ошибся.

Месяц пролетел в суете и обычной неразберихе начала любой работы, встречах и обсуждениях пограничных задач с участниками проекта Атлас, вечерних звонках в Москву и коротких прогулках по вечерней Женеве. К этому времени Самуил Осипович уже заскучал вдали от забот жены, уютного и полного смелых идей собственного кабинета в Москве и засобирался назад, в аккурат перед приездом российского заместителя министра в Женеву, которого Самуил Осипович не любил и решил счастливо разминуться с ним в облачном небе. Провожание было сухим и недолгим. Выслушав в пол-уха обязательное стариковское ворчание, Томас недолго потоптался у стойки регистрации в аэропорту, легонько обнял худощавые плечи враз помрачневшего Самуила Осиповича и помчался по утренним дорогам на работу, где как обычно его ожидали сотни маленьких дел, которые должны были сложиться в одно большое. В зале, где собирали детектор, его нетерпеливо поджидал Романов, который увидев входящего Томаса, тут же решительно направился к нему и уже издали заговорил:

– Томас Андреевич! Завтра приезжает заместитель министра, который курирует наши работы здесь в ЦЕРНе. Наверняка Николай Львович захочет встретиться с вами. Вы никуда не уезжаете из Женевы?

– Как получится, как получится, – рассеяно пробормотал Томас. – Он ведь не на один день?

– Но вы, наверное, догадываетесь, что у него очень плотный график.

Жизнь и вправду не баловала Николая Львовича свободными минутами в Женеве. Он, как обычно, остановился в пятизвёздочном отеле «Four seasons». Вид из окна номера на пешеходный мостик через озеро и знаменитый фонтан вдохновлял Николая Львовича на желание вновь и вновь приезжать в этот благословенный уголок Европы. Тем более, что вдохновляющие минуты высокохудожественного пейзажа были тесно связаны с не менее вдохновляющими банковскими операциями, которые крайне неудобно проводить в подозрительной Москве. Деньги любят тишину – любимое присловье российских Рокфеллеров и Джи Пи Морганов, которые свято верят, что деньгам (а внимания достойных людей могут быть достойны только большие деньги) как нельзя лучше соответствуют тишина и надёжность швейцарских банков.

Николай Львович развалился на кресле в просторной гостиной номера. Двадцать минут ещё оставалось до прихода партнеров по бизнесу, который Николай Львович вёл в России, урывая драгоценные минуты от малобюджетных хлопот по основной деятельности.

Он вытянул уставшие ноги, прикрыл глаза и опрокинулся в тяжелую и беспокойную дрёму.

– Натан, просыпайся, Натан! – услышал он где-то внутри себя голос бабушки.

В романтические времена девяностых годов, когда название «Русский банк» или «Русский дом» означало, что в стеснительных учредителях нет ни одного русского, Натан решился на очередную резкую перемену в своей жизни и стал Николаем Львовичем. Спустя четыре года он уже жалел об этом, но возвращаться в прошлое было уже смешно. Этому прискорбному событию предшествовала эмиграция, исход из России в восьмидесятых годах через лагеря под Веной, Римом с последней остановкой в Америке. Тысячи эмигрантов прошли этот путь, который сентиментально именовали: «венский вальс», «римские каникулы» и «американская трагедия». Без сожаления покинув Россию, он оказался с семьёй в пересыльном лагере под Веной, где не было гнета косых взглядов и хмурых лиц покинутой Москвы. Первый глоток свободы, первые надежды на новую обустроенную жизнь Люди собирались кучками, возбуждённо переговаривались. Откуда только не прибывали! Одесса, Москва, Киев, Тбилиси, Ленинград. Он с радостью окунулся в бесчисленные школы и семинары по экономике, культуре и языкам для адаптации в суровых джунглях капитализма. Через несколько месяцев он оказался в лагере под Римом, где предстояло выбрать землю обетованную, и Натан выбрал благополучную Америку. Здесь начиналась американская трагедия, где надо было осваиваться в новом мире, работать и понимать чужую шумливую быструю речь, когда повторять дважды ни у кого нет охоты.

Конец 92 года в благословенной Калифорнии был беспокойным. В еврейскую общину приехали эксперты по Советскому Союзу и рассказали о фантастических изменениях на бывшей родине. В американских газетах кричали о гибнущей России, о тёмной и грязной Москве, о бандитских разборках. Но приехавшие спецы уверено говорили о грядущих огромных возможностях, которые откроются в самом ближайшем будущем. В это слабо верилось. В памяти остались пустые магазинные полки, огромные очереди и бездарные правительственные новации. Казалось невозможным изменить Россию за такой короткий срок.

Натан работал продавцом подержанных автомобилей уже второй год. Его диплом московского энергетического института ничего не стоил в Америке. Двадцать пять тысяч долларов в год – потолок, на который он мог рассчитывать, давал ему уверенность в спокойном будущем. Но запавшие в беспокойные еврейские умы обещания золотых гор не давали покоя. Разношерстная община обсуждала раз за разом: «Ехать – не ехать!» Горячие споры не прекращались и в ресторанчиках, где собиралась молодёжь и продолжала там говорить и говорить…

Возвращение в Москву из Америки было не таким громким, как уход. Небольшую группу аргонавтов, погнавшихся за золотым руном, встретили в Шереметьево и отвезли в гостиницу на Ленинском проспекте. По пути из аэропорта приезжие жадно вглядывались в новую Москву. Тут и там на тротуарах гнездились будки – тогдашние супермаркеты. Кто-то из приезжих ткнул пальцем в такую будку рядом со светофором. Сопровождающий назидательно сказал:

– Сигареты, кока-кола, жвачка, всякая мелочёвка. Такую будку установить на центральной московской улице в бойком месте стоит двадцать тысяч долларов, но и доход такой, что за полгода отобьёшь деньги.

Американцы переглянулись – такого в богатой Америке и не приснится. Вечером их собрали в маленьком конференц-зале гостиницы. Шел обстоятельный разговор, кого куда направить. Разговоры затянулись до полуночи.

Следующим утром Натан с сопровождающим приехал в здание министерства на Котельнической набережной. Их принял заместитель министра, Владимир Иосифович.

– Нам нужны люди, имеющие опыт работы в капиталистической системе, – сказал он. – А у вас хоть и небольшой, но такой опыт есть. Большинство наших просто не знают с чего начать!

Владимир Иосифович с интересом расспрашивал о жизни в Америке и был сама любезность. Сошлись на том, что Натан будет назначен скромным начальником отдела, но, как предупредил заместитель министра, задания Натан будет получать непосредственно от него. Несколько месяцев прошло в угаре сумасшедших нескончаемых встреч, переговоров, пустых надежд и работы до позднего вечера. Пригодились знания, полученные в пересыльных лагерях.

И наконец, – вот он решающий миг: Натана направили финансовым директором крупного московского завода. Завод готовился к приватизации. Её готовили долго и трудно. Надо было согласовать интересы всей верхушки. А очередь выстроилась немалая: начальники главков, заместители министров, сам министр. Натану достался крошечный пакет акций, да и то путем сложных манипуляций, переговоров и денежных займов. Промышленность была в развале, но завод тянул и тянул свою лямку. Строительство в Москве худо-бедно, но продолжалось, и завод делал, что мог. Первой своей крупной удачей Натан считал организацию нескольких фирм для сбыта продукции завода. Большая часть прибыли оседала именно там. Начальники одобрили идею, и весь сбыт пошёл этими новыми каналами. Натан вышел на строителей особняков в ближнем Подмосковье для новых русских, и завод захлебнулся в заказах. Тут же Натан пересмотрел ценовые условия. Карманные фирмы стали закупать у завода продукцию ниже себестоимости, и через некоторое время зарплату рабочим платить стало нечем. Это был блестящий ход Натана, в котором высокие начальники в пылу больших, лёгких денег поначалу не разобрались. Натан снял небольшую комнатку в здании напротив завода и дал скромное объявление о скупке акций завода. И рабочие понесли свои акции. Надо было кормить семьи.

Когда информация о пиратской вылазке Натана дошла до министерских начальников, Натан уже был собственником двадцати семи процентов акций завода. В министерстве собрались главные акционеры, но Натана на это обсуждение не пригласили. Были жёсткие разговоры, но резюме сделал Владимир Иосифович:

– Наш директор завода проглядел ситуацию. Меньше надо бегать по кабакам и проматывать шальные деньги. А мальчик оказался умнее нас. И если мы его сломаем, то уже не получим тех денег, которые имеем сейчас. Надо присматривать за ним, но пусть он делает свою работу.

В результате этого компромисса Натан стал генеральным директором завода. Он часто вспоминал это время своего первого крупного успеха, но никогда в нём не просыпалась жалость к рабочим, которых он заставил отдать ему акции за бесценок. Был только трезвый расчёт. Не сделай он этого решающего шага, то завод растащили бы по кускам. Впрочем, где-то глубоко в нём сидело ещё и желание не только доказать свою силу этой стране, не оценившей его и так неласково с ним обошедшейся в юные годы, но и наказать её такой же нелюбовью.

Бурные годы бизнеса утомили Николая Львовича. И он, однажды посчитав свои активы, решил сменить волнительное положение, когда он ищет деньги, на более спокойное, когда деньги ищут его. Он ушёл в государственные служащие, и это оказалось верным решением.

Звонок телефона заставил его очнуться и, пробормотав в трубку:

– Да, я жду вас, – Николай Львович вернулся из прошлого в настоящее.

Оно было богатым и обещало стать ещё более внушительным. Хотя и не доставляло такого удовольствия, какое получал Николай Львович в первые месяцы работы продавцом подержанных машин. Он сам не понимал почему. Тем трёмстам пятидесяти долларам в неделю он радовался искренне и почти по-детски. Они открывали дверь в мир уютных одноэтажных домов с зелёными газонами, длинных автомобилей и хрупких темноволосых красавиц в джинсах. Эти нынешние деньги в швейцарских банках вызывали только одно беспокойство. Их нужно было вкладывать в недвижимость, в образование детей, в наряды жены и любовницы, в автомобили и отдавать нужным людям. Это последнее было самым неприятным, хотя бы потому, что Николай Львович не любил с кем-либо делиться. Это было противоестественно его натуре, хотя и необходимо. Именно это обстоятельство отравляло всю приятность нынешних денежных операций и делало выражение его глаз печальным и скорбным, которое многие ошибочно считали национальным типом лица.

Переговоры с партнёрами заняли не более получаса, и Николай Львович вынужден был вернуться к официальной миссии своей поездки. Внизу, на ресепшен уже долго и беспокойно томился Романов, которого министерство назначило контролировать командированных из России учёных и писать ежемесячные отчёты. Бесцельно постояв у окна с видом на фонтан женевского озера, Николай Львович проговорил в мобильный телефон единственное слово «жду» и с недовольным видом уселся за письменный стол с тёмно-вишневой столешницей и роскошной в золоте настольной лампой, которую, впрочем, не представилось случая включать. Романов постучал в дверь номера и вошёл в гостиную, услышав строгое и короткое «Да». Николай Львович неспешно поднялся и, подав руку через стол, пригласил сесть в кресло.

Заместитель министра учёных не любил. Тем более тех, кто работал за границей. Они как бы тыкали в лицо Николаю Львовичу свою исключительность, своё знание тех вещей, понимание которых ему было недоступно, а большинство – неинтересно. Они просили денег, а взамен писали малопонятные статьи, которые, на взгляд заместителя министра, не стоили бумаги, на которой они были написаны. Всё это вместе взятое составляло тот фон отношений, который академики и простые доктора наук склонны были считать строгим, почти деспотичным, а в финансовых вопросах – образцом бережливости.

Николай Львович сидел за столом, не глядя на Романова. Вид на озеро был приятнее. Глаза Николая Львовича ещё больше погрустнели. Хмурый молчаливый профиль с заметной горбинкой на носу, антикварная настольная лампа и номер за полторы тысячи евро в сутки могли привести в трепет и смятение кого угодно, но только не Романова, который за последние годы встречал здесь, в Женеве, то ли пятого, то ли седьмого большого чиновника. А уж мелких – и не сосчитать! Искушённый в интригах, Романов постарался придать выражению лица и голосу почтительность и сказал:

– Благодарю, Николай Львович.

Чиновник повернулся к собеседнику и с пугающей строгостью во взгляде проговорил:

– Я пригласил вас, чтобы вы как куратор командированных в ЦЕРН российских ученых, рассказали мне о ситуации здесь. Может быть, есть какие-нибудь проблемы?..

– Нет, серьёзных проблем нет. Месяц назад, как вы, наверное, знаете, приехала группа с детектором для коллаборации Атлас. Фактически, работами руководит Васильев. Это его детектор. Кажется, всё идет по плану… Через два месяца группа должна вырасти до тридцати человек.

– Знаю я этого юношу. Знаком. И знакомство не доставило мне удовольствия, – лениво протянул чиновник.

– Васильев – сложный человек, – осторожно проговорил Романов.

– Сложный – это не то слово, – недовольно сказал Николай Львович и помолчал.

– Завтра я должен буду подписать с руководством центра соглашение о продлении нашего сотрудничества. Мы хотим внести в соглашение новый пункт о согласовании с нами кандидатуры руководителя и состава группы по тем проектам, которые мы полностью финансируем.

– Вы имеете в виду детектор Васильева?

– В первую очередь – да. Не делайте вид Виктор Петрович, что вы не знаете этой неприятной истории.

– Только отрывочно…

– Год назад министерство должно было завершить финансирование целевой программы для ЦЕРНа. Этот Васильев приехал ко мне… Я объяснил ему, с какими финансовыми трудностями сталкивается сейчас страна. Многие научные центры на голодном пайке. И я предложил ему взять в группу нескольких учёных из других институтов, которых мы очень ценим. Хотели подобрать ему грамотного заместителя. Этот мальчишка взялся читать мне лекцию об этих бозонах – мезонах и отказался наотрез. Тогда министерство остановило финансирование проекта. Ко мне приехал другой, как его… У него ещё такое смешное прозвище, как мне рассказывали…

– Мимо Денег…

– Вот-вот. Я объяснил ему позицию министерства. Так он решил через мою голову пойти к министру. Ну, естественно, министр поставил его на место. Мы думали, что теперь компромисс будет найден. Но не доглядели. Директор института Арбузов набрался наглости и профинансировал последний этап проекта из бюджета института. Институт остался на бобах. Естественно я дал сигнал в Счётную палату. Там разобрались быстро и вынесли ясное решение: нецелевое расходование бюджетных средств. Вы ведь знаете, чем это грозит. Поднялся большой скандал.

– Я слышал, что вмешалась академия…

– Вот именно. Им удалось замять эту историю, но директору института мы всё-таки влепили строгий выговор. Прощать такие самовольные решения недопустимо. Теперь вы понимаете, насколько важно, чтобы мы контролировали процесс, а не отдавали его на откуп отдельным личностям. Деньги ведь народные…

– Вы правы, Николай Львович. Наука сейчас – это коллективное творчество.

– Вот именно. Но мы думаем, что Васильев должен закончить монтаж и отладить свой детектор здесь, в ЦЕРНе. Меня предупредили, что без него это может оказаться сложной проблемой. Пусть смонтирует, наладит, а потом мы его заменим. Когда ускоритель заработает и будут получены результаты, то никто не вспомнит, кто такой Васильев.

– Это разумно, Николай Львович, очень разумно…

– Держите меня в курсе дела.

– Обязательно! Всего хорошего, Николай Львович.

Романов вышел из номера, спустился по лестнице, не дожидаясь лифта, и вышел из гостиницы. Лазоревое небо над озером было украшено сахарной ватой облаков, чинно проплывающих и прячущихся где-то за побелевшими вершинами гор. Группа усталых туристов прошла мимо, послушно поворачивая головы вслед мягкому жесту гида. За столиками маленького кафе сидели несколько человек и лениво наблюдали за прохожими. Женева жила обычной жизнью благопристойного европейского города. Романов уселся за столик и заказал кофе. Долгое ожидание в холле гостиницы вымотало его и разозлило. За шесть лет проведённых в Женеве Виктор Петрович много раз встречался с быстро меняющимися чиновниками из министерства, которые приезжали сюда по поводу и без. Их лица и привычки были словно из одного клише. Студенческие знания разных наук давно выветрились у них из головы, но именно это обстоятельство считалось в руководящих кругах положительным качеством для объективного рассмотрения проблем и принятия решений. Некоторые приезжали в Женеву в награду за верное служение там, на родине. Такие требовали внимания и развлечений, и Виктор Петрович, внутренне негодуя, возил их по приметным местам, уютным женевским ресторанчикам и привычно расстраивался, когда те устало отворачивались при виде официанта, приносящего счёт. «Жизнь несовершенна», – обречённо подумал Виктор Петрович и, допив кофе, направился к машине. Рабочий день был в разгаре.

Телевизионные зрители и журналисты, а разница между ними в том, что одни познают далекий мир через экран телевизора, а вторые через экран своего компьютера, одинаково пребывают в заблуждении, что ученые пишут формулы, горячо обсуждают их на семинарах, но потом непременно делают открытия, повергающие мир в шок. Горестная правда в том, что большая часть придуманных теорий и блестящих экспериментов по их проверке заканчивается ничем. На что философически настроенные физики при обсуждении таких результатов, нахмурив брови, говорят: «Отрицательный результат – тоже результат!» Ну а те редкие эксперименты, которые будоражат воображение широкой публики, годами вынянчиваются, выстраиваются, ждут своей очереди у жадных финансистов, месяцами и даже годами изготавливаются на заводах, монтируются на больших и маленьких стендах, чтобы затем в один прекрасный час ночью, утром или днём услышать: «Всё! Получилось!» И уйти спать домой после нескольких бессонных ночей.

Вот и сейчас команда Томаса, облепив огромное кольцо, двух метров в диаметре и длиной около четырёх метров, монтировала блоки, скрепляла их в единое целое с точностью до долей миллиметра, подсоединяла провода и проверяла электронику. Зазвонивший телефон оторвал Томаса от инженеров и голосом Майкла Стронберга весело возвестил:

– Томас! Мы еле отбились от твоего начальника! Он совсем не любит ни тебя, ни твой детектор. Ваши министры хотят лично руководить научным процессом.

– Майкл, я надеюсь, совет директоров не перенёс это чувство на наш детектор?

– Ну нет, конечно! Но он ушёл от нас расстроенный и даже разгневанный. Если тебе предстоит с ним встреча, то надень латы, шлем и всё что полагается для сурового мужского поединка.

– Спасибо, я учту.

– Да, вот ещё что, – отвлёкшись куда-то на несколько секунд, сказал Майкл. – Я посылаю тебе человека для согласования данных с твоего детектора с другими участниками эксперимента.

– Кто это?

– Ты его знаешь. Это Артур Манукян, – засмеялся Майкл.

– Я всегда чувствовал твоё хорошее отношение к нашему проекту, – сердито сказал Томас. – А что, разве Марселла Клементи не может уделить время нашему проекту?

– Красивые женщины всегда нарасхват, – радостно сообщил Майкл. – Артур хороший теоретик, он знает алгоритмы обработки сигналов и уже работал с другими группами. Ты будешь доволен. По крайней мере, у твоих людей не будет с ним языкового барьера.

– Я тебя понял. Ты меня спас от заместителя министра, теперь я тоже должен принять участие в спасательных операциях.

– Всегда приятно иметь дело с умным человеком, – откровенно развеселился Стронберг.

Томас услышал шум падающих предметов, обернулся и увидел сконфуженного Артура, который не обратил внимания на стол у входа и теперь поднимал с пола чертежи, бумаги и мелкие инструменты.

Артур был родом из Еревана. В каждой армянской семье найдётся родственник, которым особенно гордятся: продавец, директор магазина, милиционер, начальник цеха или бери ещё выше – заведующий складом, которого приглашают на все дни рождения и праздники. Отец Артура был ни тем, ни другим. Он работал научным сотрудником в Ереванском физическом институте. И хотя он был бедным человеком, им тоже гордились. Хотя и жалели. Правильнее сказать: жалели, но и гордились. Не во всякой семье есть ученый! Артур учился в ереванской школе и до поры до времени ничем не выдавал свои способности будущего физика-теоретика. Он носился с ребятами по широкому школьному двору, играл в футбол и подглядывал за девчонками. К тринадцати годам он пристал к компании, которых было много в Ереване и которые каждый день долгими часами стояли возле магазинов, кинотеатров или просто людных мест. Это называлось биржей. Это было одновременно агентство новостей и зал показа мод. Если мимо проходила красивая девушка, то биржа восторженно цокала:

– Цэ, цэ, цэ! – и дружно свистела вслед.

Артурчик тоже говорил «цэ, цэ, цэ» и свистел. Потому что если этого не делать, то девушка обижается.

Но к девятому классу что-то в Артуре изменилось. Он полюбил математику и даже участвовал в ереванской школьной олимпиаде. К окончанию школы в доме родителей собрались многочисленные родственники и стали говорить отцу:

– Левон, не губи ребенка! Если Артурчик хорошо считает, то пусть он считает деньги у Вазгена.

Седовласый тучный Вазген согласно кивал головой и говорил:

– Конечно, дорогой! Пусть!

– Хорошо! Если он хочет быть учёным, как ты, – говорил кто-то другой, – пусть идёт на завод к Гагику.

И Гагик подтверждал:

– Левон-джан, не пожалеешь! Приму его как родного!

Но отец не послушался и привёл сына в Ереванский университет. Артур с отличием кончил университет, на какой-то конференции в России успешно сделал доклад и был замечен. После коротких переговоров Артура пригласили на полугодовой контракт в Америку. Это было как удар грома. И этот гром докатился до самых дальних селений в Армении. Провожать Артура в Америку приехало так много родственников, что праздновать решили в большом двухэтажном доме уважаемого Вазгена на краю обрывистого берега реки Гетар. Артур сидел смущённый на этом торжестве, сквозь шум которого время от времени прорывался голос отца:

– А я говорил! Я давно говорил!

Его перебивали и кричали:

– Молодец! Давай выпьем за его здоровье!

В соседней комнате, где отдыхали женщины и дети, корили мать Артура:

– Такой взрослый и видный мужчина – а не женат! Посмотри, какая красавица Джульетта! А Карина? Ну, что ты скажешь?!

Мать Артура растерянно отбивалась, а девушки застенчиво прятались за спины соседок.

И вот теперь после долгих замысловатых путешествий по обоим полушариям земли Артур стоял в зале сборки детектора и сконфуженно говорил:

– Томас Андреевич! Вот никак не заметил. Меня прислал к вам Стронберг. Сейчас я соберу, не беспокойтесь.

Тихо и смирно, стараясь ни до чего не дотрагиваться, Артур сидел на дальнем стуле, ожидая, когда Томас освободится. Монтаж узлов детектора шёл легко и потому только к полудню Томас подошёл к Артуру и сказал:

– Пойдёмте, пообедаем, заодно и поговорим.

Небольшой ресторанчик на территории центра – это место больше для встреч, чем для еды. Пытливые Ньютоны и Ломоносовы из двух десятков стран, быстро проглотив нехитрую еду, чуть приспособленную для их космополитических вкусов, остальное время вдвоём-втроём обсуждают жизнь Вселенной в её невидимой ипостаси. Допивая кофе со сладким пирожным, до которых он был большой охотник, Артур спросил:

– Томас Андреевич, вы верите, что мы найдём этот бозон Хиггса?

– Вера – понятие не научное, а божественное, – назидательно проговорил Томас. – Мы с вами исследователи и должны применять научные категории. Найдём или не найдём, – всё зависит от того, в каком из миров мы сейчас с вами находимся.