Текст книги "Танцы с дьяволом"

III

В доме отца Михаила, который он для себя называл как Сергиев скит, в тот день были Агриппина, Анна и знакомая нам травница Татьяна. Сейчас они смотрели, как двое молодых плечистых парней втаскивают огромный телевизор. Батюшка, сидя у окна, молча наблюдал за этими действиями.

– Куда ставить-то будем? – спросил священника один из рабочих.

– Да уж не в красный угол, – ответил ему отец Михаил. – Давайте на столик к дивану.

Татьяна быстро сняла со столика цветущую розу и освободила стол для телевизора. Агриппина попросила у батюшки благословения поставить чайник и напоить рабочих чаем. Пока чайник закипал, рабочие подключили комнатную антенну и настроили телевизор.

– Алексей Сергеевич просил передать, чтобы вы посмотрели финал программы «Последний герой Верхневолжья», а мы уж поедем. Извините, но дома ждут! – сказал, убирая инструменты, второй из рабочих, тот, что был постарше.

– Что же, это дело хорошее! Спасибо вам и поезжайте с Богом!

А бабушки уже сели на диван и уставились в телевизор. На экране появляется заставка передачи «Последний герой Верхневолжья».

И снова мы в знакомой уже нам студии местного телевидения в районном доме культуры. Знакомый зал, зрители и заставка передачи. И свет уже поставлен, и камеры включены. За столиками в центре зала сидят, как говорится, оставшиеся в живых два последних героя Верхневолжья – Санников и Ефремов.

– Проведенный нами опрос показал, что наибольшее число зрительских симпатий было отдано за Санникова Алексея Сергеевича, – оглашает результаты зрительского голосования ведущий программы.

Зрительный зал аплодирует. Николай Анатольевич, стоявший в проходе, уже кого-то на радостях обнимает.

Отец Михаил вместе со старушками со вниманием смотрели передачу, а когда зрительный зал стал аплодировать Санникову, священник невольно перекрестился.

– Все, что Бог ни делает, все к лучшему! – сказал он, а старушки солидарно закивали головами.

Они видели, как ведущий предоставляет слово кандидату на должность главы администрации Верхневолжского района Санникову Алексею Сергеевичу.

Санникову дают микрофон.

– Дорогие друзья, уважаемые телезрители! Должен вам сказать, что настоящим героем среди нас является присутствующий здесь ваш земляк Александр Ефремов. И если бы не он, то еще и неизвестно, где бы я сейчас находился. И я искренне хочу еще раз поблагодарить его за свое спасение.

Санников подходит к Ефремову и протягивает ему свою руку. Ефремов встает и нерешительно отвечает на его рукопожатие.

– Я хорошо знаю, в каких тяжелых условиях приходится трудиться и жить работникам органов внутренних дел, знаю про их небольшие зарплаты. Знаю и то, что у Александра есть жена и дочка…

Камера показывает находящихся в зале жену Ефремова и его дочь.

– Знаю, – говорит Алексей, – и то, что они несколько лет стоят в очереди на получение квартиры.

Весь зал уже внимательно вслушивается в слова выступающего.

– В знак благодарности за свое спасение, в знак искренней радости, что в нашей милиции еще работают такие смелые и благородные люди, я хочу сделать его семье подарок.

И достает из кармана ключи.

– Я вручаю вам ключи от новой двухкомнатной квартиры, которую наш комбинат приобрел для своих нужд. Живите в ней, радуйтесь и любите друг друга.

Ефремов растерянно принимает ключи. Люди, сидящие рядом с его женой, уже поздравляют их с новосельем.

– А теперь о главном! О том, ради чего мы сегодня и собрались здесь и у экранов телевизоров. О выборах нового главы администрации для нашего района.

Зал начинает аплодировать и скандировать: «Санников! Санников! Санников!»

Движением руки ему удается остановить скандирование.

– Если говорить серьезно, то настоящим героем, человеком, перед которым я готов склонить свою голову, опытным организатором и любящим отцом для всех нас, конечно же, был наш батюшка, отец Михаил!

И снова зал взрывается аплодисментами, и Санникову потребовалось какое-то время, чтобы успокоить зал.

– Мне кажется, что лучшей кандидатуры для главы района нам все равно не найти! Здесь присутствует председатель избирательной комиссии, и, как я понимаю, до окончания регистрации новых кандидатов у нас осталось только три часа.

Присутствующий председатель избиркома согласно кивает головой.

Санников берет в руки папку, которая до этого времени лежала у него на столе.

– У меня в руках все необходимые документы для регистрации отца Михаила Боголюбова как кандидата на должность главы нашей администрации. Вы все его знаете, многие его любят, почти все уважают. Я часто за последние дни задавал себе один и тот же вопрос: чем он отличается от других кандидатов? И понял! Ему, как монаху, лично ничего не надо! Ему не для кого воровать! Он и сейчас довольствуется лишь тем, что ему через нас подает Господь! Еще он не обременен семьей! У него нет своих детей, а потому для всех обездоленных, забытых и нелюбимых у него найдется и тепло, и любовь, которая им так необходима и которая будет нас всех согревать!

Зал замер. Камера делает наезд на Санникова, и мы видим его крупный план.

– Поэтому сейчас я делаю официальное заявление о том, что снимаю свою кандидатуру с выборов в пользу отца Михаила! И прошу всех, кто мне верит и доверяет, отдать свои голоса за батюшку. А я, в свою очередь, даю вам слово чести в том, что все, о чем я говорил, все, что обещал для района, я выполню и буду помогать новой власти сделать вашу жизнь достойной.

И уже широко улыбаясь, глядя прямо в камеру, добавляет: «Ну что, отче Михаил, взваливай на себя новый крест. Я так понимаю, ты у Бога в любимчиках ходишь. А меня принимай к себе в соработники…»

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – промолвил не ожидающий такого поворота священник.

Уже через час Санников приехал в Сергиев скит к отцу Михаилу. Батюшка, Агриппина, Анна и Татьяна уже сидели за столом, пили чай. Посадили за стол и Алексея.

– По-доброму все сделал, молодец, Алеша! Неожиданно, правда, для меня, но достойно. И за Александра тебя благодарю, что помог его семье. И если бы ты не снял сразу же своей кандидатуры, то после могли бы тебя обвинить в подкупе кандидата.

– Я это и сам понял в момент передачи ключей, да отступать было поздно. Хотелось, чтобы у людей был праздник! Да и вы уж меня извините за слова о том, что монаху, как человеку без семьи, наши боли и заботы ближе к сердцу.

– За что же тебя винить? Слова ты нашел хорошие, правильные, душу согревающие. Но дело тут не в монашеском чине, а в наличии у того или иного слуги Господнего любящего сердца, которое равно согревает и одаривает своей любовью каждого, с кем оно соприкасается. А монахом я ведь стал не так давно. Была у меня и семья, и сын любимый Иван. Только это все осталось в прошлом.

– Еще раз извините…

– Когда-то об этом все равно пришлось бы рассказать, так почему бы и не сейчас…

Батюшка на мгновение погрузился в воспоминания. И начал свой рассказ.

– После рукоположения в священный сан в возрасте двадцати пяти лет я стал настоятелем одного из московских храмов. За двадцать пять лет своего служения успел получить все, что давалось Святейшими Патриархами из знаков отличия за примерную и верную службу у алтаря Господня. У меня был широкий круг самых разных знакомств как среди правительства Москвы, так и из числа тех, кто был воистину сильными мира сего. Жили мы в пятикомнатной квартире в одной из сталинских высоток, что на площади Восстания, и был у меня новенький, последней марки «Мерседес». Все было. Будучи еще молодым настоятелем, я все свое время проводил в храме, который с помощью Божией восстанавливать пришлось из руин. Да и сам храм, что дитя малое, также требовал меня всего себе без остатка. И родившийся вскоре у нас Ванюшка был целиком вверен на воспитание матушки, жены моей Анастасии.

Однажды я ее сильно обидел, когда при ней снял с пальца свое венчальное кольцо. Что-то, уже и не помню, сказал ей тогда о своем обручении с храмом. Она этого понять не смогла, да половины сказанного, видимо, и не расслышала по причине того, что сам факт, как ей тогда показалось, моего отказа от нее был как удар обухом по голове. Вот с того самого дня Настенька моя стала увядать, сохнуть словно цветок, лишенный живительной и благодатной влаги.

Батюшка вспомнил те годы в Москве. Высотку. Свою квартиру. Вновь увидел, как в большой гостиной Анастасия и ее пятилетний сын Иоанн наряжают новогоднюю елку. Накрытый праздничный стол…

Когда он после новогоднего молебна пришел домой, Анастасия и Иван смотрели мультипликационный фильм «Двенадцать месяцев». Часы показывали начало второго ночи. Он тихо отворил дверь и вошел в квартиру весь заснеженный, словно Дед Мороз. Его никто не услышал. Все были увлечены мультфильмом. Но когда он, раздевшись, шел на кухню, то услышал диалог жены и сына:

– Как бы и мне хотелось, чтобы кто-нибудь принес мне в новогоднюю ночь корзинку с подснежниками!

– Так ты скажи папе, пусть он помолится, и тогда Дед Мороз обязательно принесет тебе корзину подснежников!

Отец Михаил с сумками в руках вошел в гостиную.

– Подснежники, радость моя, в январе бывают только в сказках! Сейчас легче попросить у Деда Мороза ананасы и мандарины… – сказал я и стал выставлять на праздничный стол пакеты с заморскими продуктами. Но мать с сыном были увлечены перипетиями удивительной сказки, к тому уже были сыты и не обратили никакого внимания на принесенные мною продукты.

Сегодня я часто задаю себе вопрос: любили ли мы вообще друг друга? Домой я приходил поздно вечером и уже почти без сил. Так же рано и уходил на службу. По ревности служебной и по образу подвижников православной веры пытался служить тогда каждый день. По этой причине вынужден был ограничивать себя и в выполнении супружеских обязанностей, так как сам же поставил себя в положение вечного поста. По сути, наши отношения стали более напоминать отношения в семье между братом и сестрой, но уж никак не любящих и находящихся в самом расцвете сил молодоженов.

В нашей спальне стояли две кровати, разделенные тумбочкой с ночником. Когда я пришел в спальню, Анастасия уже лежала в своей кровати. Я подошел к ней.

– Поздравляю тебя с Новым годом!

У меня в руках коробочка с подарком, которую и вручил матушке.

– Спасибо! – ответила она и, не раскрывая подарка, положила его на тумбочку.

Я склонился над ней и собрался было всего лишь поцеловать жену, как это обычно делал перед сном. Но Анастасия движением руки остановила меня.

– Как только принесешь мне корзину подснежников.

– И никак не раньше?

– Никак!

– Но сие, к сожалению, невозможно, существуют объективные законы природы, и январь не сможет, как в сказке, уступить свое место маю…

– Поживем – увидим! – ответила она и выключила ночник.

За столом все внимательно слушали рассказ священника:

– Она и умерла так же загадочно, молча, заснув и не проснувшись, в один из прекрасных дней Рождественских святок… И более двадцати лет я сам занимался воспитанием своего единственного наследника Иоанна. Мальчик выбрал спортивную стезю и за эти годы добился определенных успехов, став после окончания спортивного вуза вратарем одного из столичных футбольных клубов. И последние годы мы почти и не встречались, так как сын все время проводил на сборах. Я и видел-то его лишь по телевизору, когда транслировался тот или иной международный футбольный матч и внимательно всматривался каждый раз в своего мальчика на экране, отмечая то, как он подрос и возмужал…

И вот однажды в январский день, раздавая в аэропорту, как обычно по возвращении с зарубежного матча, сувенирные футбольные мячи со своим автографом работникам таможни, Иоанн по ошибке передал один из мячей, начиненных наркотиками. Когда это обнаружилось, утром особая следственная бригада пришла к нам в дом с обыском. И сообщение об аресте сына я узнал, как и сотни москвичей, через день из новостей столичного канала.

Я тогда крепко выпил, что не делал уже много лет. Пил и вспоминал покойную жену, оставившую меня с мальчонкой на руках. И как всякий истинно православный человек, отчетливо понимал, что в ее смерти повинен лишь сам.

В первый же понедельник после совершения Божественной Литургии отправился в тюрьму, где содержался мальчик. О чем я только не передумал за эти часы до нашей с ним встречи. И вот Иоанн вошел в комнату для свиданий. И я не узнал сына. Не узнал того, кого уже почти два года видел лишь на экране телевизора.

– Зачем ты пришел, отец? – спросил он меня.

– У меня достаточно связей, сынок, и я мог бы помочь тебе. Может быть, тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи, и я все для тебя достану…

Иоанн на мгновение задумался, а потом сказал:

– Тогда, если сможешь, конечно, принеси мне, пожалуйста, корзину подснежников!

И внимательно взглянул мне в глаза, словно заглянул в этот миг в саму душу. А потом встал и, не прощаясь, молча вышел из комнаты.

Убаюканные рассказом старушки задремали, сидя на диване. Но Санников внимательно вслушивался в слова священника, стараясь не пропустить ни одного слова.

– А потом был суд. Были привлечены лучшие адвокаты, зачитаны блистательные характеристики, по сути доказано, что в момент ареста ни у самого Иоанна, ни в его доме следов каких-либо наркотиков не обнаружено. Но суд осудил моего мальчика на три года. Этот приговор, как я понимал, был вынесен не столько сыну, сколько мне лично, а в моем лице уже и всей Православной Церкви, которая столько лет последовательно отстаивает право введения в светских школах если уж не Закона Божьего, то хотя бы основ православной культуры. И этот процесс был более показательным для общественности, которой давали понять, что и у православных нянек дитя также бывает без глазу… Как же им после всего этого можно доверять своих детей? И уже через месяц мой сын был отправлен в одну из колоний Магадана…

Узнав о месте отбытия наказания сына, я написал прошение на имя правящего архиерея с просьбой о переводе меня в те же края. Учитывая причины, послужившие поводом для такой просьбы, и насущную необходимость в квалифицированных кадрах среди клириков Магаданской епархии, моя просьба была уважена. И в первые дни осени, оставив свой приход и продав машину, с одной связкой книг отправился я в неведомое для меня путешествие на край света. Туда, к сыну. В надежде, что близость с ним поможет растопить образовавшийся в наших отношениях лед недоверия и мучительной хладности, проявленной сыном во время нашей единственной встречи.

И тут священник замолчал.

– Алеша, ты ведь для чего приехал ко мне?

– Да, мне нужна ваша подпись под документами… И у нас остался всего лишь один час, чтобы успеть передать эти документы в избирком… Может быть, мы в машине продолжим этот разговор?

– Ты же ничего не знаешь обо мне…

– Еще более уверовал, что мое решение правильное! Собирайтесь, отче! Нас ждут большие дела!

В машине отец Михаил и Санников сидели рядом на заднем сидении.

– И вы оставили московский приход, чтобы поехать к сыну? – спросил батюшку Алексей, как бы приглашая его продолжить свой рассказ.

– Не только приход, Алеша, а всего себя прошлого должен был постараться оставить, прежде чем поехать к нему на Магадан…

В избирком они все-таки попали вовремя. Отец Михаил поставил необходимые подписи, и вместе с Алексеем они пришли в гостиницу, где Санников предоставил ему одну из комнат своего люкса. Стол был уже накрыт, но батюшка лишь выпил чай и погрузился в воспоминания. Вспомнил перрон вокзальный, провожающих его чад, обещавших помнить и молиться, вспомнил, как почти трое суток пути практически не спал и все лежал на своей полке с открытыми глазами. А поезд Москва – Владивосток был лишь в начале своего пути…

– Лишь ночью, когда вагон погружался в тишину, под стук колес я вновь и вновь перебирал всю свою жизнь, останавливаясь на каждом эпизоде, так или иначе связанном с сыном. Я пытался понять, где и какие по отношению к нему совершал ошибки. И эта фраза о корзинке с подснежниками, сказанная двадцать лет назад женой и вдруг в тюрьме прозвучавшая из уст сына… Неужели он до сих пор не может простить мне смерти своей матери? Или во всем этом есть какой-то другой потаенный смысл? Господи, прости и вразуми меня, грешного и недостойного иерея.

И с покаянной молитвой на устах на какое-то время лишь забывался в тонком сне…

Санников сидел в кресле с бокалом красного вина в руках. Он собран и внимательно слушает исповедь священника, который сидит за столом, наполненным различными закусками, но так ни к чему и не прикасаясь, продолжает свои воспоминания.

– Почти каждое утро в моем купе менялись пассажиры. Как лицо духовное и будучи в священническом облачении, проехав уже почти полстраны, в этом поезде я, к сожалению, не почувствовал своей востребованности. Меня словно бы и не замечали. Все занимались своими делами: обсуждали последние новости, пили и ели, играли в карты, а больше отсыпались, благо что дорога к этому располагала. Что же это? Почему и здесь, среди простых людей, я почувствовал ту же хладность отчуждения, что и в общении с сыном? И это при том, что все, особенно в столице, лишь и говорят о духовном возрождении новой России. В чем же тогда это возрождение проявляется? Я не понимал…

Один из новых пассажиров, сидевших напротив, крепкого спортивного вида молодой мужчина перелистывал томик популярного в столице писателя и вдруг обратился ко мне:

– Читали?

– Если честно, то нет. Не могли бы вы дать мне эту книгу на пару минут?

И взял в руки протянутую мне книгу. Чуткие пальцы рук мгновенно почувствовали, как от книги повеяло холодом. Наугад раскрыл страницу и бегло пробежал всего лишь один абзац текста – тот, что попался ему в этот момент на глаза. Там в ироничном ключе автор выдвигал свою версию сотворения мира, которая заключалась в том, что ангелам якобы стало скучно, после того как Бог изгнал сатану, и чтобы развеять их тоску, Господь и придумал им новую игрушку, сотворив человека…

Я закрыл книгу и негромко обратился к своему попутчику:

– А как же всепрощающая любовь? Христианские заповеди? Страсти Христовы? Ради чего была принесена в жертву тогда Сама Жизнь? И эта ужасная и позорная смерть на кресте, наконец? Во имя чего? Или это все так же, от скуки?

– Не знаю, но читается легко и с каким-то упоением! – с какой-то долей экзальтации, так не свойственной мужчинам, ответил он мне.

– Тут вы правы. Чем талантливее произведение, тем больше вреда оно может принести. Свою задачу автор выполнил: ему удалось посеять в вас семена сомнения в Истине.

– Истина? А что есть истина? Одна условность, некие внешние символы…

– Хорошо, могу предложить пример из другой области. Чувствуется, что вы человек в прошлом военный и знаете, чем для солдата является знамя. Знаменосец вел за собой людей в атаку. Перед знаменем преклоняли колени, принимая присягу на верность Отечеству. В годы войны люди жизни свои отдавали, спасая знамя полка. А теперь давайте лишь на минуту попытаемся разобрать этот символ на его составные части. И тогда увидим, что перед нами всего лишь простая палка да красная тряпка, шитая белыми нитками… Вот таким копанием и разрушается Вера во все святое на земле…

– Было бы кому говорить о святости, поди, и вы сами все не без греха?

Я промолчал.

– Должен признаться вам, что мне, например, посредники с Богом не нужны! – сказал и протянул руку за своей книгой.

– Вольному воля! – ответил я. – И грех обязательно придет в этот мир и завладеет миром, но горе будет тому, через кого грех придет в этот мир! – сказал и вернул книгу.

И снова какое-то время мы ехали в полной тишине, если в поезде вообще возможна тишина.

«Что же происходит с людьми в последнее время? – думал я. – Откуда эти заполняющие собою все живое метастазы жестокосердия? Хотя, может быть, и прав этот парень: а чем я лучше его? И если люди проходят мимо меня, то это означает лишь то, что я сам не источаю так необходимого людям тепла и света. Не иначе и я сам давно уже умер для веры, и вся моя служба сегодня заключается лишь в том, что вместе с такими же мертвыми, как и я, предаю земле новых мертвецов.

Но когда же это произошло? Когда покинула меня всеосвящающая благодать Святого Духа? Когда, как бабочка, пытаясь свить себе кокон, ходил по инстанциям, лез из кожи вон, заискивая и ублажая хамов, добиваясь новой квартиры в сталинском доме, которая теперь без жены и сына более напоминает родовую усыпальницу? Когда благоговейно принимал пожертвования от сильных мира сего и частенько путал церковный карман со своим?»

Санников внимательно поглядел на священника.

– К чему лукавить! И такое, к сожалению, иногда случалось. Господи, прости меня, грешного!

– А как складывалась судьба вашего сына в заключении? – спросил священника Алексей.

– Это длинная история…

– Мне некуда спешить, да и завтрашний день у нас с вами свободен.

– Тогда слушай! На самой Колыме, в пятистах километрах от Магадана, как оказалось, практически ничего не изменилось. Переход под надзор Минюста всех лагерей на жизни заключенных практически не отразился. Структура горизонтали власти оставалась у начальника колонии, а вертикальная, глубинная, пробирающаяся до самого донышка, власть над человеческими судьбами так и вершилась самими заключенными. Иоанн после двух с лишним месяцев пути по этапу наконец-то был вброшен, что тот футбольный мячик, в свою постоянную камеру, где его должны были теперь футболить восемь сокамерников.

Был полдень. Лучик столь редкого солнышка, словно лучик надежды, освещал людей, сидящих в тишине. Восемь пар глаз внимательно и цепко всматривались в новичка. Пауза затягивалась. Новенький был молодым, крепким, рослым и хорошо развитым парнем. Но это было не главным. От него повеяло теплом, так не свойственным им самим. Его лицо, взгляд выдавали в нем добротную и заботливо выпестованную и хорошо сохраненную закваску. А более всего их поразили его глаза, их глубина, в которую они чем дольше смотрели, тем глубже погружались. И которые завораживали их своей необъяснимой, неземной добротой.

Иоанн стоял и слышал мысли, витавшие вокруг:

– Кто же ты таков, сынок? За какие грехи Господь наградил и тебя этим нелегким крестом?

– Посмотрим, что он сейчас запоет!

– Как оказался ты здесь среди нас, воров и насильников?

– Смазливая мордашка, вот бы с кем покувыркаться!

Он понимал, что следует с чего-то начать разговор, и непринужденно спросил: «Футболисты среди вас есть?»

– Да это же? Точно Иван Боголюбов, вратарь из Москвы! – узнав московского вратаря, чуть ли не закричал один из молодых.

– И вправду он! – подтвердил его сосед, седовласый, спортивного склада крепыш.

И эта загадочная неопределенность от первого ощущения при встрече вдруг неожиданно отошла на второй план. Иван стал для них и ближе, и понятнее. Стал своим в доску.

– Не знал, что за пропущенные голы нынче срок дают… – проговорил старший по камере. И все замерли, понимая, что Ванино испытание еще не закончилось.

– Насчет пропущенных голов не знаю, но попался я на наркотиках, которыми наполнял наши мячи на сборах…

– Хорошо, что правду сказал, а то ведь вокруг меня одни только невиновные сидят! – сказал старшой и сам же засмеялся своей шутке. – За правду твою дарую тебе и место рядом со мной.

И снова каждый из присутствующих по-своему отнесся к сказанному. Иоанн понял, что, возможно, в этот самый момент появились у него и первые недруги.

– Как скажешь! – ответил он и прошел к указанному ему месту.

И снова несколько пар глаз самым внимательным образом следили за этим его передвижением по камере.

Должен тебе заметить, что первые минуты для человека, впервые оказавшегося в тюремной камере, – одно из самых серьезных испытаний в его жизни. С дрожью в голосе еще можно как-то справиться с помощью бравады, а вот неуверенность походки, ватные ноги и слегка согбенные от ожидания неизвестности плечи, руки, с которыми в такие минуты человек не знает что и делать, – все это становится предметом пристального изучения со стороны твоих сокамерников.

Но и данная моему сыну от Господа способность слышать чужие помыслы помогла быстро разложить всех сидящих в этой камере по своим местам, так, словно все они были членами одной футбольной команды. Он нашел среди них капитана и запасных, выявил возможных нападающих и тех, кто может стать для него защитой. Но и это еще не все. Теперь ему следовало понять, кто тот тренер, который, словно опытный и тайный кукловод, ведет здесь свою игру, и кто может быть тут объективным и независимым третейским судьей. Итак, настало время разминки. Впереди была игра, от результата которой зависела его жизнь. Проявленный к нему воровской интерес и покровительство свидетельствовали лишь о том, что они каким-то образом узнали о спрятанном им на гражданке тайнике с наркотой, оцененной в несколько миллионов долларов…

В один из банных дней все и началось…

Казалось бы, слава Богу, что и там человек хотя бы изредка смывает с себя то, что мы называем грязью. Хотя делать это опять-таки можно по-разному. Одно дело омыть себя и надеть все чистое, как делали мужики перед покосом или накануне боя. И уж совсем другое дело тешить себя баней, ублажая кожу мягкими мочалками, пошлепываниями угодливых массажистов, вспрыскиванием и натиранием кожи различными мазями. А потом еще и долго нежиться, подставляя под упругую струю воды ту или иную часть собственного тела.

Но вернемся к непосредственным событиям того дня.

Пару в бане было столько, что разглядеть, кто и чем там занимался в тот день, было практически невозможно. Но Иоанн интуитивно чувствовал повышенный интерес к себе со стороны отдельных заключенных. Один так просто, хищно улыбаясь, вырисовался в клубах пара всего в тройке метров и внаглую онанировал, глядя на него.

Иоанн, взяв в руки наполненную кипятком шайку, словно снова вбрасывая мяч в поле, с профессиональной точностью запустил ею в сокамерника. Тот и сообразить не успел, как его вздыбленный член был ошпарен кипятком… Страшный глухой рев раненого кабана, перемешанный с грубой бранью, заполнил все банное помещение.

И только ошпаренный сделал было всего лишь один шаг в сторону Иоанна, как несколько крепких парней, словно воплотившихся из пара, повалили его и придавили к полу.

И в помывочную вошел настоящий хозяин зоны Михаил Исааков по кличке Исаак. Этот шестидесятилетний крепкий мужчина в белоснежной для зоны простыне более напоминал сейчас древнеримского патриция.

Ошпаренного уже перевернули. И тут, увидев приближающегося к нему хозяина зоны, он пришел в неописуемый ужас, понимая, чем для него сейчас окончится эта мастурбация.

Всего лишь один неуловимый жест сделал Исаак, и у одного из сопровождающих в руках появился острый, как скальпель, миниатюрный нож.

– Не делайте этого! – попросил его Иоанн. – Того, что он сегодня получил, уже более чем достаточно для первого урока.

– Здесь я, сынок, решаю, что делать можно, а чего нельзя!

– А как же Господь Бог и Его неотъемлемое право судить живых и мертвых?

– А я как папа римский являюсь наместником Бога на этой забытой Им же земле!

– Но сие возможно лишь у католиков. А вас, как я понимаю, в православной вере окрестила соседка, бабка Параскева, когда родная мама испугалась, что вы умрете, не дотянув и до месяца…

Иоанн тогда и сам не сразу понял, что он сейчас говорит, да и откуда ему было все это знать-то?

Исаак молча смотрел на него.

То, что сказал ему мой сын, не мог знать никто из смертных. Давно уже нет в живых ни бабки Параскевы, ни его матери, от которой он и сам-то узнал об этом лишь во время их последнего свидания, буквально перед самой ее смертью…

И тут Исаак увидел глаза, о которых уже неоднократно слышал от других. Но где же та кротость и любовь, о которой ему все говорили? Сейчас глаза Иоанна метали только молнии, которые словно током поражали его мозг, заставляли вслушиваться и запоминать каждое произносимое им слово.

Встряхнувшись, словно от долгого пробуждения, после своего мгновенного погружения в детство как от дремоты, Исаак если и не зло, то с иронией произнес:

– Если ты все знаешь и такой умный, что же сам попался с наркотой?

– В своих собственных грехах Господь нам не помощник.

Исаак внимательно посмотрел на лицо покалеченного, что лежал на полу в крови, словно желая запомнить.

– Уберите его с глаз долой, пусть пока поживет!

И те же парни вмиг испарились, забрав с собой и ошпаренного.

В помещении, кроме Исаака и Иоанна, больше никого не было.

– Теперь мне понятна природа твоего феноменального успеха в игре! Тебе помогало твое умение слышать чужие мысли и предвидеть направление будущего удара противника…

– Возможно, – ответил Иоанн, – но я об этом не думал, когда играл.

– О себе спрашивать не стану, а вот ведомо ли тебе самому то, как и когда ты сам умрешь?

– О сроках никто не знает! – и спокойно добавил, – а вот умереть мне, видимо, придется все же от твоей руки!

Исаак почувствовал в это мгновение, как он словно бы в тумане наткнулся на какую-то неведомую ему преграду. И в одно мгновение понял, какие великие силы стоят за этим мальчиком. И в жарко натопленной бане ему стало очень неуютно и зябко.

– Я сам еще никого и никогда не убивал! Надеюсь, что этого не случится и в дальнейшем, несмотря на твое пророчество. Хотя, смотря с какой стороны на этот процесс посмотреть. Может быть, ты в чем-то и прав.

И прежде чем выйти, он еще раз посмотрел в глаза Иоанну. Господи, какая же в них была в этот момент кротость и обезоруживающая любовь! От этого взгляда он сам даже слегка покачнулся и, чтобы не выдать этой своей сиюминутной слабости, быстро вышел.

Иоанн продолжил помывку.

Санников уже сидел за столом рядом с отцом Михаилом. В его руке был все тот же так и недопитый им стакан с красным вином. Он внимательно слушал исповедь священника.

– Я ехал к сыну. После длительного и утомительного путешествия на поезде поездка морем на небольшом пароходе к Магадану казалась мне тогда просто прогулкой. Был конец декабря. Навигация закончилась. Рейс был последним, и непонятно, как я вообще успел на этот пароход. Слава Богу, что у меня не было с собою багажа…

Несмотря на мороз, я стоял на палубе и всматривался в показавшийся берег. И вдруг почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит и так же как и я, пытливо и с надеждой всматривается в приближающийся берег. И тогда я обернулся. Но палуба была пустой. Показалось, подумал я тогда. И успокоившись, стал читать молитву. А когда вновь через какое-то время обернулся, то заметил рядом с собой невысокого, седого, с окладистой бородой и просто одетого мужичка-старичка. И поклонился, приветствуя его. Тот улыбнулся и склонился уже передо мной в свою очередь.