Текст книги "… всё во Всём"

Глава 20

Выйдя на площадь, я детально еще раз проговорил про себя всё, что услышал, и особенно слова Мудреца. В его словах просто пульсировало число два. Двойка. Такая нелюбимая самим Мудрецом цифра. Я медленно побрел в сторону улицы Проконсоло, на которой стоял отель Джессики. Как я помнил, медленно идти не более получаса. Флоренция – очень старый, необыкновенный и красивейший город в Европе, просто и понятно устроенный, особенно в исторической части. Любая улица является частью всемирного культурного наследия. Можно реально свернуть шею, рассматривая многочисленные детали разнообразных зданий. Очень старых. Старых. Древних. Совсем древних… Да современных тут и нет. Строительство всего внутри и снаружи города практически запрещено, а чтобы получить разрешение, надо обращаться в очень высокие инстанции, вплоть до ЮНЕСКО. Конечно, взгляд археолога точно подмечает залатанные фасады и восстановленные элементы, а некоторые здания умышленно выглядят полуразрушенными. Но, как правило, это не так.

По дороге я, как и любой в этом городе, рассматривал все здания подряд. Если раньше имело значение впечатление от красоты и старины, то сейчас появилось столько деталей и мелочей, которых нельзя заметить сразу. Например, я точно определял дома с деревянными перекрытиями крыш, для этого на стенах делались специальные выемки для бревен, они казались элементом орнамента и не были видны. Их украшали вычурной лепниной и фигурками. Красота. Так я прошел до широкой Проконсоло и свернул направо. До отеля оставалось не более двухсот метров

Я уточнил номер, в котором остановилась Джессика Торнистсон. Выговаривая ее фамилию, многие спотыкались так же, как бедняга с именем Людовико на бейдже. Покраснев от невероятной нагрузки, он сообщил, что донна Торнистсон остановилась на третьем этаже в люксе «17». Людовико поднял трубку телефона и предложил соединить меня, но я ответил, что донна меня знает и ждет, и отправился к лифту. «Хотя и здесь уже произвела впечатление, – подумал я, улыбаясь способностям моей знакомой. – Уже «донна»!». По пути я невольно остановился. Третий этаж, номер семнадцать. Ярко в памяти высветились помеченные бригадой археологов камни с номерами «3» «1» и «7». И здесь те же цифры. Потом знакомый неприятный холодок пробежал по моей спине – 137 тысяч долларов было в контракте, карты за столом с Маккеннами неумолимо показали «3», «7» и «1» – Туза. Я сбросил с себя это наваждение и просто решил сложить всё, как в нумерологии. Результат меня тоже не обрадовал: 1+7+3=11,1+1=2. Ну, надо же, и здесь получилась Двойка.

Двойная дверь с номером «17» была прямо против лифта, в глубине коридора. Дверь была прикрыта, но не заперта, и я без стука вошел вовнутрь.

В глубине слышался голос Джесс. Похоже, она с кем-то темпераментно разговаривает по телефону. Слышно плохо, но похоже на итальянский язык.

Номер, конечно, соответствовал стандартам Джессики – четырехкомнатный суперлюкс с избытком антиквариата, лепнины и цветов. Дизайнеры, которые здесь работали, четко знали свое дело, и всё это, включая позолоту и высокие витрины с разнообразной муранской посудой, не выглядело аляповато, а подчеркивало красоту номера и статус гостя. Огромные, почти до пола, окна, выходящие на солнечную сторону, наполняли бронзовым светом всё пространство. «Это красиво», – разглядывал и думал я.

Разговор прервался, и в моем направлении зазвучали шаги. Как с приема у премьер-министра, в деловом костюме и потрясающих туфлях, ко мне вышла Джессика.

– Привет, Дэнис! – громко воскликнула она и протянула руку. – Ты немного задержался, но и хорошо, я только пять минут, как вернулась, была важная встреча. Прости, я сейчас вернусь. Проходи и садись. Я пока сброшу эти рыцарские доспехи.

Я радостно взял ее руку. Даже хотел дважды расцеловать, как это принято с близкими и знакомыми при встрече, но ее несколько напряженный взгляд и избыточно деловой вид не настраивал на такое дружеское проявление, и я передумал. Во всяком случае, пока.

Она исчезла на несколько секунд и вернулась, толкая перед собой огромный сервировочный стол полный напитков.

– Пользуйся. Меня тут снарядили выпивкой так, как будто я не одна, а с рок-бандой приехала.

– Я надеюсь, нам не надо всё это уничтожить за вечер? – спросил я, разглядывая неровные ряды бутылок всех цветов и форм из всех стран, производящих алкогольные напитки. Не менее сорока, а может и больше. – Я уж точно один не осилю.

– Да и не надо. Нам предстоит многое друг другу рассказать, как я понимаю, а, значит, времени у нас будет вполне достаточно. Через час принесут закуски и немного горячего, потом еще и поужинаем. Поверь, Дэн, времени хватит, – и она вновь скрылась в следующей комнате.

Я смотрел на богатый выбор расслабляющих напитков и решил найти самый простой вариант – местное вино. И, конечно, оно было здесь – самое уважаемое в Тоскане вино – Брунелло ди Монтальчино от винного дома Банфи. Хотя простым его назвать тоже было нельзя – не в каждой винотеке можно было найти эти вина, а уж цена могла разорить коллекционера.

Открыв бутылку и выбрав высокий пузатый бокал, я щедро налил себе на треть вина и, подождав, когда оно надышится, сделал небольшой глоток. Пришлось даже закрыть глаза! Вкус с ароматом фиалок и легкой лакричной остротой на мгновение подавил все остальные желания. Я снова взял бутылку в руки. Неизменный рыцарь с гербом винного дома на флаге в руках по-прежнему стоял на страже виноградников. Я сделал еще глоток и мои «органолептические сосочки», – как в прошлом говорил знакомый сомелье, – «послали в мозг сигнал об очередном вкусовом оргазме». Помню, как смеялся над этими словами.

Я посмотрел в окно. Вдали виднелись холмы Тосканы, покрытые полями и виноградниками. Как писал Вергилий: «Бахус любит холмы».

Между окнами, на стене, висела довольно крупная копия гравюры Дюрера «Меланхолия». Решив еще раз рассмотреть это странное и так любимое мистиками всего мира произведение искусства, я подошел ближе. Копия действительно была большой по размеру и позволяла увидеть мельчайшие детали, как под увеличительным стеклом. Я внимательно всмотрелся в мальчика-ангелочка. Он всё-таки писал что-то стилусом на вощеной дощечке. Путто, так, по-моему, звали этого символичного ангелочка. Многие, как я помнил, различные версии описания «Меланхолии» считали, что он читает. Да и сама основная фигура рождала споры: то ли мужчина, то ли женщина; гений или страдающий ангел… Да и табличка на башне с числами не давала покоя многим. Но я помнил только, что «15» и «14» в нижнем ряду – это год создания гравюры художником.

– Тридцать четыре, – сзади раздался голос Джессики, от неожиданности я вздрогнул. – Альбрехту Дюреру было тридцать четыре года. Не знала, что ты увлекаешься символистической графикой.

– Еще раз привет, Джесс, ты меня напугала.

Она полностью сменила имидж, и сейчас от деловой дамы не осталось и следа – мягкий домашний костюм, волосы в хвост и задорная улыбка, – совсем другая Джессика вышла ко мне. – Вина?

Она кивнула, и я налил во второй бокал вино приятного рубинового цвета.

– Насколько я помню, оригинал значительно мельче, раза в три, – я решил блеснуть своими познаниями. – Джесс, в таком номере и копия? Что-то не совпадает.

– Дэн, эта копия сделана вручную чернилами в одном из немецких монастырей всего через тридцать лет после появления оригинала. Есть мнение, что одна из королев европейской древней династии заказала ее для себя… – ее абсолютно не смутил мой вопрос. – Скажу честно, копия эта может конкурировать с оригиналом по цене. Так что самое место ей – на моих глазах. Она со мной вместе столь долгое время, что уже является частью меня самой. Я не могу с ней расставаться надолго. Что ты думаешь о ней?

– Так почему тридцать четыре? – я повернулся снова к гравюре.

– Квадрат по всем строкам, диагоналям, столбцам и прочим элементам дает такой результат. Учитывая, что хорошо известна дата рождения Дюрера, а также год создания этой гравюры, то всё совпадает. Посмотри внимательно – автор гравюры составил первый во всей истории европейского искусства магический квадрат с ячейками 4 на 4. Сумма чисел в любой строке, столбце, диагонали, а также в каждой четверти и сумма угловых чисел равна 34. Проверь, если хочешь. Средние числа в нижнем ряду уточняют год создания картины – 1514. Два крайних числа в нижнем ряду соответствуют инициалам художника. Обрати внимание на средние квадраты первого столбика – туда явно внесены исправления – цифры деформированы.

Я присмотрелся, действительно, была видна измененная насечка в этих местах. Потом мысленно сложил числа в разных сочетаниях. Джесс была права. Тридцать четыре.

– Ясно, – мне просто было сейчас необходимо потянуть время. – Почему «Меланхолия I»? Где остальные? И, если их нет, в чем смысл цифры «I», сможешь объяснить?

– Читал книгу Эрнесто Фресеса «Тайные послания шедевров мирового искусства»?

Я отрицательно покачал головой.

– Он там, в книге, указывает, что «Меланхолия II» не появилась, и нет никаких свидетельств, что Альбрехт Дюрер хотел ее создать. Фресес предположил, что "Г это вообще не цифра, а буква I из латинского алфавита. И выходит, что «I» – это латинский глагол в повелительном наклонении. Он звучит, как «ЕО», что означает «уходи». И, значит, всё совсем просто – это магическое заклинание с аллегорическим изображением меланхолии, призванное удалить её из души художника…

– А мне кажется, я знаю ответ! – У меня снова пронеслись перед глазами все новые знания о числах. – Ответ кроется в символизме самой Единицы. Джесс, тебе не видно в этом, как точно Дюрер смог показать невозможность передать изобразительными средствами полноту и целостность Единицы? Любой художник-поэт-artista (lat.), когда сталкивается с величием и красотой Творца, неизбежно впадает в меланхолию, ввиду невозможности даже приблизиться его «звучанию».

– Смотрю, ты действительно стал смотреть на мир с какими-то другими категориями, – Джесс загадочно улыбалась моим словам о картине. Она сделала несколько глотков из бокала и внимательно посмотрела на бутылку. – В Тоскане – пить тосканские вина! Ты прямо как кулинарный турист. Но мы, вроде, собирались не великосветские беседы вести.

Она рассмеялась, еще раз отпивая из бокала, и забралась с ногами на небольшую кушетку в центре комнаты, сначала мне показала на бокал, чтобы я долил вина, а потом на кресло напротив. Поставив столик с напитками между нами, я присел. Джесс продолжала улыбаться, но ее глаза с самым серьезным выражением разглядывали меня. По всему было видно, что она действительно чем-то обеспокоена.

Я тоже решил держать паузу, что называется, «до последнего» и тоже стал разглядывать ее. К моему удивлению, я понял, что так долго молчать друг перед другом нам еще никогда не приходилось. Также понял, что ничего толком о ней не знаю, кроме нескольких адресов в разных странах мира, номера телефона и очень общего понятия о ее роде деятельности – бизнесе. Судя по размеру и наполнению номера в этой гостинице, «Бизнеса» с большой буквы. Внимательно вглядываясь в ее черты лица, я попытался понять, какой стране принадлежит ее странная фамилия и поймал себя на мысли, что она мне очень напоминает какую-то необыкновенно популярную актрису из 20-40-х годов прошлого столетия. Да. Точно. Грета Гарбо.

Очень похожи глаза, да и форма лица, безусловно. Очень похожа. Я даже вспомнил фильм, который часто смотрел в Канаде, уча английский язык. Там она играла деловую женщину, у которой не оставалось ничего для себя, только заботы и постоянное саморазвитие и труд. Там она была королевой Дании. Так и Джессика, как я знал, постоянно чем-то была занята и, судя по всему, в очень высоких кругах. Трудоголик-Королева, только на современный лад: более высокая и по-модному крупная в необходимых частях, с правильными чертами лица, но ничуть от этого не кажущаяся куколкой, одновременно хрупкая и совсем не беззащитная. В общем, портрет действительно деловой, неприступной, агрессивной жительницы Скандинавии.

Так я раздумывал, пока мы держали паузу. Тут вспомнилось это треклятое письмо, которое я потерял. И я не выдержал.

– Так что там было для меня? В письме?

– Ты так долго держался, не ожидала, – Джессика искренне рассмеялась. – Теперь уже не важно. Очень бы не хотелось, чтобы его читал кто-то другой, но что уж говорить. Тот, кто постоянно что-то находит, видимо, просто обязан что-то терять время от времени. Предлагаю тебе про него забыть. Всё произошедшее с того момента начисто стирает его важность. Забыли?

– ОК, забыли. Ты сказала, что нам многое надо друг другу рассказать. Я-то готов, ты знаешь, что мне не составляет труда рассказывать тебе о своих похождениях. Но что расскажешь мне ты? – я решил идти напролом. – Будешь ли ты, Джессика Торнистсон, так же откровенна со мной?

– Добавь еще «и я отпущу тебе все грехи!» – она искренне веселилась над моей серьезностью и даже прикусила губу, чтобы снова не рассмеяться. – Всё зависит от того, что именно и как расскажешь ты, Дэн. Я понимаю, глядя на тебя, что три последние недели стали для тебя чем-то новым. Ты так странно разговариваешь и выглядишь, что я узнаю тебя и не узнаю одновременно. Ты действительно другой. Ну ладно, даю шанс на вопрос. Спрашивай и обещаю ответить сразу и честно.

– Откуда ты и сколько тебе лет? – неожиданно для самого себя выпал ил я и, кажется, покраснел.

– Я из Швеции. Шведка. Джессика Баребра Торнистсон. Твой вопрос про возраст стал вторым, и ты ответа не получишь, – она снова смягчилась от такой детской моей глупости. – Теперь твоя очередь.

Джессика снова указала взглядом на бокалы, и я разлил нам остатки вина. Как ни странно, мне стало намного спокойней, когда я снова увидел нормальную женщину в шикарной, но все-таки домашней обстановке. Свою властность она сумела спрятать. Вот бы и мне такую выдержку.

В дверь постучали, и к нам вкатилась такая же тележка, как и винная, только накрытая разнообразными закусками, предназначенными усилить вкусы почти всех предоставленных напитков.

– С чего начать, Джесс?

– Давай с того места, как ты мне позвонил из Австралии, после этого, как я понимаю, всё и произошло. И нам так пока и не удавалось поговорить. Еще раз опиши мне этого парнишку.

Так, начиная с лавки в парке, я и стал пересказывать с максимальными подробностями, какие мог вспомнить, всё произошедшее со мной. Но теперь, в отличие от прошлых моих рассказов, я внимательно вглядывался в ее реакцию на мои слова. И всего две мысли приходили мне в голову в этот момент: «Сколько же тебе лет?» и «Почему всё это я доверяю именно тебе?»

В момент, когда я рассказывал о сне с Хокингом и вылечившим его Мудрецом, она попросила повторить описание обоих, после чего встала и несколько раз прошлась по комнате, точно так же, как у себя ходил Панкратос. Я не прерывался. Мой мюнхенский «потусторонний» собеседник ее развеселил. А вот рассказ о Греции, о моменте, когда я слушал пение Кины, ее разозлил настолько, что она сама попросила меня остановиться, неожиданно достала новую бутылку «Брунелло» и открыла ее четким выверенным движением. Налила себе полный бокал, прошептала что-то вроде: «скунк[17]17
  Tik – самка домашней собаки (сука), а также вообще животных из семейства собак (швед.). Skunk – мерзкий, отвратительный человек, гадина (презр.).


[Закрыть], тик скунк» и выпила вино в три больших глотка.

«Что за бред она говорит?» – несмотря на мое крайнее удивление, я решил не реагировать пока никак, задав ей вопросы после описания своих похождений. Рассказ об открытии захоронения Аристотеля на нее никакого впечатления не произвел, а вот получение мною конверта от таинственного С.И.Н., наоборот, заинтересовал очень. Она даже наклонилась ко мне, внимательно слушая каждое слово, и одобрительно, как мне казалось, кивала моим словам. Описание произошедшего в некрополе и всего позже в гостинице на юге Италии, снова заставило ее вскочить с места. Она несколько раз метнулась по комнате, села напротив и, немного прищурившись, вновь стала меня детально разглядывать. На словах о том, что Тилманидис вернул мне медальон, Джессика выпрямилась и медленно проговорила:

– Покажи.

Я расстегнул пуговицы поло и достал медальон. Не снимая с шеи, протянул ей. Она с какой-то тоской смотрела на него и даже протянула руку, но отдернула ее. Как будто он и манил ее, и отталкивал одновременно. Я продолжил рассказ.

Во время всего моего повествования о необыкновенном посещении Индии Джесс напряглась, вглядываясь в мои черты, особенно на лоб, как будто действительно разглядывала какую-то бабочку или таракана. Только не хватало увеличительного стекла. Я даже потер лоб от ее взгляда… Мои рассказы о Единице ввергли ее в некоторый анабиоз, она даже закрыла глаза, и движения ее мышц за скулами снова показывали крайнее раздражение. А в месте, где я точно перечислял свои переживания про услышанное и увиденное, когда процитировал ей самого себя: «…я и был той самой Единицей, про которую говорил голос, сотрясающий всё вокруг, и я сейчас сумел осознать это. Вот зачем я в Индии. Вот, что с древних времен здесь называют реинкарнацией – бесконечное возрождение – прохождение этой самой точки бессмертной сущностью или душой. Так мне повезло родиться снова в собственном теле…», ее красивое и спокойное лицо исказила гримаса. Ей отчего-то было неприятно слышать эти слова. Но она снова взяла себя в руки и вновь стала меня внимательно разглядывать, надеясь, видимо, увидеть следы произошедшего или увидеть признаки лжи в моем рассказе. Только желваки на щеках также вздымались какое-то время.

Так постепенно я дошел в своем рассказе до ее звонка в самолет. Здесь, приблизившись к окончанию своего рассказа, всё-таки решил спросить еще одно:

– Может, объяснишь мне, почему всегда «Юнайтед»?

– Всё очень просто, я один из мажоритарных акционеров этой, поверь мне, немаленькой авиакомпании. Доволен?

– Тогда ясно, – почувствовав себя еще раз идиотом, проговорил я.

Как можно детальнее я описал сегодняшнее свое видение того же самого Мудреца, да Винчи и бедняги монаха. Вплоть до самого прихода в гостиницу. После чего повторил поступок Джесс, налив себе полный бокал и также варварски его выпив. Только мне пришлось еще отправить вдогонку несколько оливок и кусочков сыра, так как до меня дошло, что я еще ничего сегодня нормального и не ел. Я тоже прошелся по комнате, сделав круг, и вернулся в кресло. Повисла новая пауза. Было видно, что Джессика что-то очень тщательно обдумывает.

– Пошли, пообедаем? – видимо поняв мое состояние, спросила Джесс.

– Давай закажем сюда. Неохота видеть людей, если честно, и мы сможем

продолжить, – я решил не лукавить, а сказать, как чувствую. – Да и тебе снова переодеваться не придется. Ты же в этом в ресторан не пойдешь?

Она внимательно осмотрела себя, потом встала и подошла к огромному зеркалу у одной из стен. Покрутилась пару минут, рассматривая себя, как истинная женщина, а я понял, что такую одежду она не привыкла носить. Даже забыла, во что одета. Еще одна новая черта Джессики Баребры показалась мне необычной. Хотя всё вокруг меня легко укладывалось в это слово.

– Хорошо, я закажу на свой вкус. Позвони пока Нине.

Меня кольнуло то, что она расслышала в моем рассказе попытки дозвониться до приемных родителей, а я так этого и не сделал. Я вытащил телефон и вопросительно посмотрел на Джессику. Она указала на дверь между витринами с коллекцией бокалов и посуды. Сама же сняла трубку внутреннего телефона гостиницы и что-то бегло стала говорить по-итальянски. Пройдя туда, я оказался в еще одной спальне с присоединенными к ней ванной комнатой и балконом. Быстро ополоснув лицо, я набрал номер дома моих пожилых Малокешин. Странно, но трубку никто не брал. Я посчитал: сейчас пять дня здесь, значит, в Рапид– Сити сейчас одиннадцать. Нина должна быть дома.

– Никто не ответил, – я развел руками, возвращаясь в гостиную. – Наверно по магазинам…

– Аты помнишь, что они переехали? – язвительно проговорила Джессика. – Пожар уничтожил дом на треть, а пожарные залили так, что он сгнил за год. Вот их новый номер. Они теперь в Гейнсвилле. Страховка покрыла и новый дом, и переезд.

Я взял листок с незнакомыми цифрами и снова вышел в маленькую спальню. Сел на кровать и набрал цифры с листка. Пока набирал, подумал, что очень символично получается, что людей через страны, океаны и континенты связывают опять-таки числа и их комбинации – телефонные номера, ip-адреса, коды и индексы. Интересно.

– Алло, кто говорит, это Нина, – по-русски ответила мне Нина. – Говорите, не слышу вас!

– Нина, это Денис. Здравствуй, Ма! – в ответ я сразу услышал громкий всхлип, и у самого что-то сжалось внутри. Я даже откинулся на кровать, на спину.

– Денис, Денис, ты нам звонишь на новый номер, как ты узнал? Ты далеко, когда приедешь?.. – она засыпала меня вопросами, а я не успевал отвечать, но прямо видел ее доброе лицо в черных с сединой волосах и крупные слезы, бегущие вниз, по щекам. – А Миша сейчас на работе. Он болел последний год. Но тут хорошие врачи. По новой страховке врач тот же, что лечит что-то у половины селебрити из Палм-Бич, а Миша тоже у него. Ну как ты? Когда к нам? Мы ждем!

– Ма! Нина, – я сглотнул набежавшие слезы, поняв, как же меня любят и ждут в этом доме, а я обнял их за все время раза четыре-пять. – Нина, передай Мише, я приеду, как смогу. Работы много. Но приеду обязательно. Без меня – не болеть! Как вы переехали, вам там не жарко?

– Денис, приезжай же, у нас толстые каменные полы и кондиционирование – и кости старые греем, и дышим нормально. Много зелени, озер… А какие музеи, Денис, нам надо будет все обойти… А парк университета… Ты нам звони чаще… У нас всё нормально… Ждем мы тебя очень! Миша сильно расстроится, что тебя не слышал, но я передам…

– Передай, и знай сама, ждите меня, я приеду. Обнимаю вас вместе, – я даже всхлипнул сам от избытка чувств. И почувствовал снова, как в далеком детстве, то самое чувство, когда надо сказать что-то приятное своим близким, но не можешь – вдруг они не услышат или не захотят услышать…

Нина нажала на отбой, и после серии громких щелчков раздались знакомые гудки. Я лежал и смотрел на телефон, представляя, как она сейчас прижимает трубку к груди и плачет, а, как сможет говорить, сразу начнет звонить Михаилу, рассказать о звонке сына. И как она произносит мое имя – Денис. Так по-русски и тепло, что даже бездуховная телефонная связь передает эти чувства. Хотя почему это «бездуховная»? Связь же теперь «цифровая», а, значит, и общаемся мы с помощью тех же чисел и цифр… А числа, как оказалось, совсем не только символы на экране или бумаге. Ну ничего себе… И чувства можно числами передать, и передаем: голос и эмоции превращаются в цифры, летят сквозь пространство, и обратно, цифры – в эмоции и слова. Такие простые и нужные. И так стало мне хорошо и легко, что совершенно не хотелось вставать, а так лежать и думать обо всём этом. Но подлый желудок все-таки напомнил о себе, издав голодный протяжный стон. Как по команде, открылась дверь. Естественно, в проеме стояла Джессика, улыбаясь, глядя на мое довольное лицо.

– Ну что? Перекусить, сигаретку и секс уже не нужен? – напомнив мне старую мужскую шовинистскую шутку, специальным хрипловатым голосом проговорила она. – Ладно, пошли. Обед на две персоны накрыт, сэр.

Я медленно, стараясь не растерять богатый спектр положительных флюидов, которые так щедро подарила мне Нина, встал и вышел в гостиную. Стол действительно был накрыт. Щедрая итальянская кухня здесь воплотилась еще и в мои воспоминания об Индии, так как рыбные блюда были в приоритете на этом пиру. Мы сели напротив друг друга. Специально присланный официант открыл и убрал со стола все колпаки над горячими блюдами, налил нам выбранные напитки, кивнул каждому и удалился.

Подняв высокий стакан с темно-золотистой граппой «Деллавалле» и дождавшись ответного жеста от Джессики, я пафосно провозгласил:

– За чудеса чисел и цифр! Прозит!

– Прозит! – Джессика качнула в ответ крупный бокал с розовым вином, который так выгодно подчеркивал изящество ее маленькой руки.

Если понятна фраза «наброситься на еду», то это именно то, что я сделал в следующую секунду. После стандартных блюд в самолете и поезде я ел и чувствовал удовольствие дикаря, впервые отведавшего пищу, приготовленную поваром.

Минут через пятнадцать после трех небольших блюд и трех стаканчиков хорошо охлажденной траппы я почувствовал, что чувство голода погибло в неравном бою. Я вздохнул и откинулся на стуле. На столе еще полно было привлекательных и изысканных шедевров местной кухни. Я довольно и сыто молчал. Джессика прервала молчание первой:

– Ну что, Путник, ты так много узнал про Единицу. Теперь тебя так заботит непонимание Двойки?

– Ты решила сейчас поговорить о числах? Хорошо, – ее переход от благообразности обеда к деловому общению был стремительным и неожиданным. – Не то, чтобы заботит, но мне прекрасно помнятся слова: «Двойка всегда разделена и представляет двух, а не одного, и они противоположны друг другу…»

– Дэн, ведь я сейчас точно так же противоположна тебе, сидя напротив, так? И мы представляем собой пару, двойку. Два человека сидят и разговаривают, едят, пьют прекрасные напитки. И что в этом плохого?

– Джесс, мне кажется, что ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Да, мы совсем разные, у каждого своя жизнь и ее течение, у каждого свои взгляды и увлечения, но это всё не делает нас ни Единицей, ни Двойкой, ни какой-либо другой цифрой. Мы же про индивидуальность, про тот самый «собственный путь» и роль в истории. Кто-то становится Единицей, как Леонардо да Винчи, а кому-то – наслаждаться ролью Двойки при нем, в его тени.

– Да что ты! – воскликнула Джессика, в наигранном удивлении подняв брови. – С чего ты взял, что роль Двойки столь пуста и презираема?

– У тебя есть возражения?

– Миллиарды! Давай сначала посмотрим на само это слово, сколько всего существует, благодаря Двойке: все науки существуют исходя из двойственности предположений, два человека создают новую жизнь, двуликие боги есть во всех мифологиях мира, для урожая всех возможных культур нужны всего два фактора – солнце и вода… Тебе мало?

Я непрерывно смотрел на ее разгоряченное спором лицо и видел совсем другую Джесс, совсем не такую, к какой привык ранее. Сейчас она отстаивала свою позицию и готова была объявить войну несогласным. Так, наверно, вели себя фанатики-инквизиторы, не принимающие никаких доводов логики, объявляя всё инакомыслие происками дьявола. «Кто ты такая, Джессика Торнистсон?» – опять возник вопрос в голове. Она спорила, явно зная свое дело. Иначе бы смогла достичь таких высот положения?

Не забывая отпивать из своего бокала, она также откинулась на своем стуле и продолжала:

– Единица ничего не порождает, Дэн. Она основа, и всё. Только Двойка способна предъявить миру результат сложения Единиц. Ты же слышал про разность мужской и женской логики? Назовем это еще проще – принципы. Тогда получается мужской принцип – это «1» – Единица, а женский принцип – «2», Двойка.

Я заинтересованно слушал такую новую для себя трактовку. А Джесс горячо продолжала:

– Да, женский принцип весьма материален, но, если вдуматься в этимологию самого слова «материя», то слово созвучно слову «мать»! Есть ли в нем что-то от матери?

Она на секунду задумалась и продолжила:

– С двойки начинается счет, ведь в единицах считать можно, но утомительно, согласись. Двойка первое число, имеющее квадрат и все степени выше. Сама двойка венчает понятие квадрата, ведь дважды умноженное на само себя число и есть квадрат его самого. Вся теорема Пифагора основана на применении квадратов, правильно? Ты сам приводил мне сейчас пример про «3*3+4*4=5*5» – всё по два раза в основе геометрии. Знаешь мое первое потрясение во время обучения в Гарварде? Я до сих пор этому удивляюсь, но мы очень плотно изучали диалектический материализм с точки зрения марксизма. Ты же был на экономическом факультете, как я помню? Прибавочная стоимость и стоимость потребления. Помнишь? Вот тебе капиталист и рабочий класс, как пример вечной борьбы и непонимания. Всё вокруг, – и сейчас, и в истории, основано на борьбе и единстве противоположностей: свет – он есть и частица, и волна одновременно, и у каждого свои параметры; «гармония лиры и лука» у древних греков; «поляризм» у Лао-Цзы – всё есть положительное и отрицательное; да и просто взаимодействие и взаимопроникновение Инь и Янь в китайской философии и жизни… Диалектика – искусство вести спор между двумя людьми, так назвали это греки еще три тысячи лет назад. И только взаимодействие таких неравных понятий и параметров дают движение и развитие всему.

– Да, возразить действительно нечего. Но почему тогда с таким пренебрежением все относятся к Двойке? Ты не знаешь? – я вытащил ведерко с граппой из обилия тарелок на столе и перешел на диван, на котором ранее сидела Джессика.

Она повернулась ко мне на стуле и приветственно приподняла бокал. Потом встала и отчетливо и с выражением, как на отчетном экзамене продекларировала, размахивая в такт словам свободной рукой:

– Выражение «борьба противоположностей» содержит следующий смысл:

1) всякая органическая система заключает в себе внутреннее противоречие;

2) это противоречие непрерывно разрешается и воспроизводится;

3) оно осложняется тем, что каждая из обладающих относительной самостоятельностью внешних противоположностей сама противоречива;

4) только через полное разрешение таких противоречий целого возможно прогрессивное преодоление его и переход к высшей форме.

– Вот! – закончив, она устало плюхнулась на диван, перед которым стоял обновленный стол с закусками и передвижной бар, снова поджала под себя ноги и подняла бокал высоко вверх.

– Прозит, Дэн! – Джесс сделала глоток. – Двойка не только проявляет возможности Единицы, но многому препятствует. Где появляется Двойка – появляются границы. Границы создают объект: предмет или период. Но когда объект создан, его уже нельзя изменить. Поставь точку – фраза закончена и сказанного не воротишь. Закрой дверь – и визит завершен, остался в прошлом. Столько еще всего существует, связанного с Двойкой. – Тут она резко наклонилась ко мне и прошептала, – Хочешь, расскажу о себе? То, что никто не знал и не знает. Я стерла воспоминания об этом у окружающих, но тебе расскажу. Хочешь?

Мне оставалось только покорно кивнуть, поскольку сочетание траппы, сытости и покоя на этом диване настойчиво призывали меня выслушать ее, пока она говорит.

– Мое первое имя совсем не Джессика. Родители назвали меня Ингер. Вот так я и была крещена, двойным, как принято у католиков, именем Ингер Баребра. Я была вторым ребенком, Дэн. В Швеции уже давно это не принято, особенно, когда первая – девочка, рожать вторую, тоже девочку. Поэтому меня так и назвали – Ингер – переводится, как «тело», и Баребра – «чужое». Перед тобой, Дэн, сидит Чужое Тело. Как тебе? – сейчас Джесс была той самой обиженной девочкой, которую не ждали родители, но не было у нее слез, да и эмоций на лице не было, кроме обиды. – И знаешь ли ты, что имена в Швеции регламентированы, и родители выбирают из списка, а если хотят выбрать другое имя, то должны подать прошение с суд. Так мы и росли, две сестры, одна Оттала Фрея, что значит «богатая леди» и Ингер Баребра – «чужое тело». Как ты думаешь, всё ли было нормально в моем детстве, в школе, на улице?