Текст книги "… всё во Всём"

Сергей Коч
…всё во Всём

От автора

Когда в 1995 году я раскрыл подаренную мне книгу, я не подозревал, какое влияние на мое мировоззрение окажут всего два абзаца из более чем 800 страниц энциклопедического изложения эзотерических знаний, собранных М.П.Холлом.

Глава о Пифагорейцах содержала лишь обрывки знания, скрытого в веках. Последующие двадцать лет я жадно искал и собирал по крупицам отрывки, упоминания скрытые и зашифрованные.

Я благодарен судьбе за предоставленный мне шанс зафиксировать идеи. За оказавшихся рядом со мной Олега Тюленева и Татьяну Грачеву, проделавших большую работу вместе со мной.

Я благодарен моим первым рецензентам: Александру Солнцеву, Игорю Шулинскому и Марии Дашевский, поддержавших меня в моем желании всё-таки издать этот роман.

Я благодарен Анне Лебедевой за терпение и предоставленную возможность заниматься работой над книгой. Я благодарен Марии Гаспарян, поддерживающей меня во всём с момента нашего знакомства и по сей день.

Я благодарен моей дочери, подвигнувший меня своим личным примером и детским бесстрашием начать эту работу.

Я надеюсь, мой читатель простит автору ошибки, присущие новичкам. Я лишь прошу быть внимательным и пытливым. Как в настоящем рыцарском романе, в тексте больше вопросов и вложенных в них предпосылок ответов. Далеко не на всё у автора имеются ответы. И этот роман – послание тем, кто впереди.

Пролог

«Стоит столик на четырех ножках;

Стоит, крепко держится.

Не упадет столик на четырех ножках.

Скорей – упадет человек.

Ведь у человека всего две ноги.

И упасть ему очень легко».

(Долгин Ю.И[1]1
  Долгин Юлиан Иосифович (1912–2002) – литератор, поэт, философ, математик. Знаток учения Пифагора, поэзии Хлебникова, творчества Рерихов и трудов Блаватской, таинственный и романтичный посланник «серебряного века».


[Закрыть])

Гибель Гиппаса[2]2
  Гиппас из Метапонта (Hippasos) (основная деятельность – V в. до н. э.). Философ-пифагореец, который, судя по всему, был наказан за то, что раскрыл математический секрет пифагорейцев.


[Закрыть]

Ветер был попутный, и половина гоплитов спокойно ждала своей смены. Бирема, недавно построенная и богато отделанная на деньги торговца Суцепия, лихо резала волны Эгейского моря. Отряд возвращался домой. До пристаней Коринфа осталось не более дня пути. Эллины и наемники не пострадали в этом походе, но и прибыли он не принес. Македонские и спартанские биремы и пентеконторы спокойно прошли мимо, никому не нужна была схватка. Люди мучились бездельем, и от этого нарастала злость друг на друга.

– Где Боги спрятали тебя, Гиппас? – прогремел голос командира похода Карпоса. – Ты нам второй день не рассказываешь, как закончится наш поход, будут ли Боги неба и моря милостивы к нам. Где ты?

– Он снова под палантином, рисует? – сказал кто-то из шести возлежащих на отдыхе гребцов.

– Мне надоел этот астроном, от него никакого толка! Только ест и рисует свои бестолковые квадраты! Кеней, Ператл, со мной, – скомандовал командир.

Двое нехотя поднялись и, чтобы придать себе воинственности, застегнули ремни на железных нагрудниках.

Откинув полотно, натянутое от борта до борта, Карпос указал на крохотного и худого бородача, который сжимал в руках ворох высушенных пальмовых листьев, полностью исчерченных линиями и символами. Глаза маленького человечка радостно сверкали.

– Карпос! Да видят Боги, Карпос! Я нашел! – громко закричал он.

– Что ты мог найти? Гиппас, мы не дали тебе ни папируса, ни угля! Мы прошли за семь лун путь до Мегара, Керамика, Анатолии, а ты ни разу не помог нам! Да, Боги милостивы, но не к тебе, а к нам. Откуда ты взял папирус?

– Выпросил у менял в Анатолии. Смотри, Карпос, теперь все строители могут использовать этот алогос и больше не ошибаться. Мне все говорили, что его нет. Вот он! – Маленький Гиппас практически танцевал от собственного восторга.

Карпос в Керамике взял на борт несколько ученых людей, которые сейчас все вместе подошли к воинам, держащим за локти восторженного астронома. Один из них, самый высокий, обратился к командиру:

– Карпос, разреши нам посмотреть на рисунки этого человека, я вижу, что он принадлежит к нашей, пифагорейской школе, а я сейчас возглавляю группу нашу и мы точно определим, ценны его слова или нет. Меня зовут Ферсит и я тоже из Метапонта, откуда и твой астроном. Там он тоже не имел успеха.

– Смотрите быстрее! – злясь, что не понимает и половины слов, прорычал Карпос.

Ферсит взял листья из рук растерявшегося Гиппаса.

– Посмотри сам, Ферсит, вот эта пентаграмма! Я считал ее десять дней, почти не спал и все сошлось! Я верю, что это так!

Люди Ферсита столпились вокруг него. И загудел разговор. Громкость его все усиливалась. Лица пифагорейцев хмурились. Стали появляться резкие жесты и окрики. Потом Ферсит собрал листья в свои руки и подошел к командиру. Лицо его было хмуро.

– Послушай, Карпос! Этот человек выдает себя за ученого и астронома, я знал его ранее, он действительно был пифагорейцем, точнее, называл себя так. Сейчас мы видим, что он колдун и молится Аиду. Он нарушил святую целостность единой линии чисел. Это недопустимо. Если ты видишь на этих листах папируса звезды, то сможешь ли прочесть то, что он написал?

– Не смогу и не собираюсь! – прогремел уже разъяренный командир эллинов. – Что ты хочешь от меня?

– Выбрось его в море, иначе наведет горе он на тебя, твою команду, и судно погибнет. А я и мои люди сделаем для тебя все расчеты до самого Коринфа, – спокойно ответил глава ученых.

– Да будет так! – принял решение Карпос. – За борт его!

И махнул рукой своим солдатам, которые легко подхватили маленького Гиппаса и потащили к борту. Сам Гиппас с отвращением смотрел только на своих бывших сподвижников и, не издав ни одного звука, гордо подняв голову и сжав губы, смиренно готовился к казни.

Часть первая

Глава 1

Ну почему телефон звонит, когда в руках тяжести? Мне пришлось поставить любимую дорожную сумку на ближайшую скамью и достать дребезжащего помощника. Звонила Джессика. Как знала.

– Привет, Джесс! Я еще в Гоулберне, – слышу, как она улыбается своей особой улыбкой. – Рад тебя слышать!

– Хелло, Путник, не потерял свои драгоценные рюкзаки? Двигайся в аэропорт и приезжай ко мне, я нашла на тебя два заказа. На выбор.

Дышит восторженно, может, действительно что стоящее подвернулось?

– Если такие же, как в Брисбене, то лучше не надо, – пытаюсь сделать обиженный голос. – Хотя я готов сейчас браться за всё подряд.

– Не пытайся вымолить извинения, их не будет, – почти смеется. – Вылетай из Сиднея. Билет на стойке ждет тебя.

И со смешком отключается. Знает, как я не люблю эти ее деловые выкрутасы – билеты, шоферы, лимузины. Сказал пять слов, а устал, как 5000 метров пробежал. Хотя здесь, на южном краю света, всё еще в футах и дюймах считают. Ну, тогда 5000 ярдов.

Просто падаю, а не сажусь на скамейку и снимаю очки; солнце этого жаркого австралийского лета спряталось за деревьями. Поправляю, чтобы не упали, рюкзаки.

Итак, что мы имеем? Я в парке крохотного пригорода Сиднея, сижу на лавке. Меня ждет информация от Джесс. Может, и подкинет мне более привлекательный маршрут археолога, чем тот, что вышел здесь? Поверили мошенникам, потратили времени месяц и много денег, а оказалось, что никаких артефактов нет. Подделка. Качественная, громкая, красиво завернутая в слои почвы, но подделка. Забудем.

«Парк «Виктория» – как неоригинальны местные жители. Компактный и красивый, ухоженный, как поле для гольфа. Справа от меня больница «Гоулберн Бейс», слева – маленькая и наверняка уютная местная тюрьма. Потрясающе! Весь город – отличное место, чтобы прожить жизнь с детьми в домике с красной крышей, почти как в европейских городах, лечиться в местной больнице, быть наказанным за «пьяный руль» и провести десять суток в краснокирпичном заточении. Всё рядом. Почти на одной улице. Но нет у меня ни постоянного дома, ни семьи, ни детей. Постоянны только полеты – разъезды, гостиницы– палатки… Да и в паспорте уже больше консульских вклеек для виз и печатей, чем было страниц при получении. Можно сказать, что паспорт – это самая толстая книга в моем багаже. Никогда я не видел себя ни игроком в петанк, ни добрым бюргером, ни многодетным папашей в одном из Диснейлендов. Хотя вот эти карапузы на лавке напротив мне определенно симпатизировали. Они так жизнерадостно ели фруктовый лед, что глаза невольно искали ларечника с замороженными молочными сладостями.

Позади скамейки – площадка для собак, на которой почти 20 лет назад выгуливала своего черного лабрадора Иванка – мой яркий и короткий студенческий роман. Тогда я увлекся психологией и приехал на курс профессора Энтони Харрисона в Сиднейском Университете из своего Калифорнийского в Беркли. Там-то и села рядом со мной черноволосая славянка из еще целой тогда Югославии. У нее был старенький «жук», на котором мы и поехали сюда, на Файтфулл-стрит, дом 151, где поселились ее родные. Собственно, так я и попал из Брисбена в этот городок. Решил зайти, посмотреть на прошлое. Но прошлое ускользнуло. Нынешние жильцы сказали, что они переехали куда-то на север страны, а Иванка вроде нашла работу где-то в Европе. Только дом тот же, оливкового цвета, с настоящей черепичной крышей. Точно. Вот оно – то, что проходит сквозь года, века и тысячелетия, – черепки! Уж мне-то не знать!

Малыши, сидящие напротив, тоже обратили на меня внимание. Интересно, сколько им? Года по три-четыре? Светленькие, большеглазые, с круглыми сытыми детскими щечками. Хохочут что-то. Половина слов на их детском уникальном языке. У девочки яркие синие глаза, даже с 8 метров виден их цвет. Вот она помахала мне рукой. Я улыбаюсь в ответ и поднимаю руку. Мальчишка тоже повернул ко мне голову и стал неловко слезать с лавки. В профиль мне показалось, что у него необыкновенный нос, остренький, как у птички, немного загнутый вниз. Вот он повернулся ко мне, высоко поднял в моем направлении недоеденную холодную сладость и медленно, вразвалочку, поковылял ко мне. Когда до меня оставалось около метра, он перестал улыбаться, нахмурил свой острый носик и жутковатым, уж точно не детским, шипением, по слогам, четко и тихо проговорил:

– НЕ С-с-с-МЕЙ! НЕ СМЕ-Е-ЕЙ!

Эти слова прозвучали во внезапно наступившей абсолютной тишине. Как будто выключили все звуки вокруг. Ни птиц, ни ветра, ничего. А он медленно развернулся и со звонким смехом побежал обратно. К своей хохочущей подружке. Он влез обратно на скамейку и явно потерял ко мне интерес.

От неожиданности меня словно парализовало. В ушах стоял звон от тишины и от этого голоса. Не могу сказать, что я испугался насмерть, но волна холодного болезненного ужаса вместе с огромными мурашками прошлась по моему телу от кисти левой руки до пальцев правой. Потом через ноги ушла куда-то в землю. «Заземлился», – почему-то пришло в голову. Медленно вернулся обычный шум городского парка.

Все-таки – нет, могу сказать. Он меня напугал. Сильно. Даже смотреть в их сторону расхотелось, хотя детское щебетание продолжалось, как и раньше. Ощущение такое, что ты сам на мгновение стал мороженым. Хорошо, что без палочки обошлось.

«Вот так. Пора собираться. Уже детей стал бояться», – единственные мысли, которые пришли в голову.

Выйдя из этого оцепенения, я накинул оба рюкзака на плечи, схватил сумку и, стараясь не смотреть на звонкую парочку, пошел в сторону Клиффорд-стрит, где всегда было много такси. Весь путь до выхода на оживленную улицу мне казалось, что глаза над остреньким носом постоянно смотрят мне в спину.

Глава 2

– Мистер Дэннис Кочетоф? – внимательно глядя мне глаза и дежурно-мило улыбаясь, пропела смуглая, явно из аборигенов, девушка за стойкой. – Вам забронирован билет в первый класс, «Юнайтед Эйрланс»*, рейс 840, вылет в 9:45 завтра утром, прилет в аэропорт Лос– Анджелеса в 6:30 по североамериканскому времени послезавтра. Вас устраивает?

– Конечно, спасибо, – надев такую же пустую улыбку на себя, ответил я. Вариантов более комфортно провести время до вылета всё равно не будет. А в ночное время из Сиднея вылетов нет.

Пока трещал принтер, печатая мой талон, я снова, как и в каждом аэропорту мира при каждом долгом вылете, подумал, как чудесно устроен наш маленький шарик – летишь чуть больше 12000 километров, почти 13 часов внутри огромной летающей железной рыбы, а по календарю выходит 21 час. Интересно, я так молодею, или наоборот? Куда мы тратим эти «потерянные» часы?

Взяв талон, я встал в очередь таможни, где пожилой рыжеволосый служащий внимательно осматривал всех входящих и направлял к свободным сотрудникам. Он явно любил свою черно-серую форму, постоянно осматривая, не появились ли ненужные складки от его резких движений.

– Сэр, кто вы и куда направляетесь? – спросил он, выводя меня из задумчивости.

– Лос– Анджелес, пассажир, – стандартной фразой ответил я и пошел к указанному окну.

Новый таможенник оказался тоже рыжеволосым, да таким, что я невольно обернулся на распределителя, чтобы их сравнить. Кто ярче?

Юнайтед Эйрланс – United Airlines, UA-840, Американская частная авиакомпания.

– Смотрите сюда! – окликнули меня резко из окошка. Я повернулся и протянул ему документы. Он уважительно взял мой распухший паспорт, два-три раза еще посмотрел на меня, и, найдя чистое место, шлепнул очередной штамп. – Хорошего пути!

* * *

Еще раз улыбнувшись, я кивнул и прошел через вертушку в свободную зону аэропорта Кингсфорда Смита. Таможенник в окне по яркости волос выиграл с явным преимуществом.

Изучив символы на посадочном талоне, я встал на бегущую дорожку в сторону зоны «В» и стал высматривать вывеску с надписью «Юнайтед» – до вылета еще одиннадцать часов, надо отдохнуть от такого эмоционально трудного дня.

Под вывеской двухцветного герба Юнайтед Эйрлайнс меня ждала очередная процедура проверки. Узнав, что из багажа мне не понадобится в полете, остальное погрузили в специальный кейс, на котором выставили номер рейса и код с посадочного талона, а потом увезли. Меня проводили в такой же двуцветный, как логотип компании, зал ожидания. Я выбрал себе комнату и обрадовался, что мебель в ней простого бежевого цвета, не такая яркая, как всё вокруг. Поставил дорожную сумку и взял буклет, объяснявший мне все преимущества временного здесь нахождения. Помимо бесконечных и бесплатных услуг бара и двух небольших ресторанов «а-ля карт», мне был доступен мини-кинотеатр с практически безграничным выбором видео, музыкальный портал, библиотека и прочие доступные в ограниченном пространстве развлечения. Я отметил про себя библиотеку. Уж очень хотелось посмотреть, чем снабжают в подобных местах гостей. Слегка перекусив и выпив по привычке, несмотря на позднее время, двойной и очень крепкий кофе, заказав в свое временное пристанище орешки и бутылку минеральной воды, я вышел в поисках библиотеки. Услужливый бармен указал мне направление и я, поднявшись на второй этаж, оказался в небольшом зале. Зал делился ярко подсвеченной полосой в полу на две равные части. Прямо, как в самолете. Справа был лаунж-бар с тягучей негромкой музыкой, а слева было видно несколько стеллажей с книгами. К ним я и направился.

Проводя рукой по корешкам потрепанных и не очень книг, я с каким-то удовольствием отмечал, что при наличии различной беллетристики, детективов, хоррора и прочих развлекательных, здесь была неплохая подборка фантазийной и научной литературы. Энциклопедии, словари, труды различных известных и неизвестных мне людей. Некоторые книги совсем не передавали понятия о своем содержании, поскольку были написаны на незнакомых мне языках. С радостью увидел книги на русском, узнал греческий, испанский, французский и еще несколько языков. Как символ любого аэропорта, здесь была особая смесь разных знаний, философий и народов.

Всех размеров и форматов, расцветок и уровня зачитанности, с золотыми тиснениями и совсем без обложек, мягкие и жесткие, они явно хотели, чтобы их хоть кто-нибудь нашел и взял в руки. Но легкая пыль на полках говорили об одном – сюда заглядывали редко. Да и на всем втором этаже я был, похоже, в одиночестве. Хотя и во всей вип-зоне было, по моим наблюдениям, не больше 10 человек.

Так на чем же остановиться? Чтобы и время убить, и непременно уснуть с книгой в руках? Забить мысли последних дней чужими словами и образами. Вот и зацепимся за слово «образы». Я стал искать глазами обычные комиксы, которых так и не начитался в своем американском детстве, предпочтя учебу рассматриванию картинок. Я попытался вспомнить, сколько же всего я прочел…

* * *

Я родился в России, тогда еще РСФСР, но в возрасте семи лет остался в неполной семье, почти один. Мой отец погиб по пути домой, когда в геологический автобус врезался груженый песком грузовой автопоезд. Он работал на изысканиях ценных пород в Заполярье, и его смены длились по шесть-восемь месяцев. Я его даже не помню. Только тень в памяти. Городок Усть-Илимск, на холодной Ангаре, где я появился на свет, совсем не располагал к каким-либо воспоминаниям. Об отце не осталось даже записей. В моей метрике там стоял прочерк. Об этом я узнал позже, когда переезжал в Америку. В незнакомый и другой, непривычный мне, и такой далекий мир. Моя мама, по моим воспоминаниям, сразу стала искать новую партию для брака. И успевала работать на двух работах. Она погрузилась в процесс поиска нового мужа полностью, до конца. На меня не осталось ни тепла, ни слов. Только письма, письма, письма. Мне она всегда объясняла, что «это все только для твоего будущего». Я замкнулся тогда, и моими самыми близкими друзьями стали книги. Все, что были на полках. Полок было много. Учебная программа не радовала разнообразием, поэтому я брал почти все книги подряд. Выменянные на сданный бумажный мусор – макулатуру, они надолго стали моими немыми собеседниками и наставниками. Потом появился Остен. Новый «Па», многодетный отец. «Пример благотворительности для всего человечества» – две такие вырезки из местных газет висели в гостиной его дома. Он «искал и нашел маму по программе слияния одиноких родителей». Такова была официальная версия. Они поженились, и мы переехали в Канаду. Мне уже исполнилось тринадцать с половиной лет. Я получил приставку к фамилии – Брискинц. Кочетов-Брискинц. Звучало, как фамилия композитора или ученого. Через полтора года мама умерла. Ей поставили диагноз «синдром внезапной смерти». Не проснулась утром и все. Трудно описать мои чувства в почти пятнадцать лет. А еще через полгода Остен привел нам «новую Маму». Марианну. Она была своенравной и деспотичной женщиной, у которой тоже было двое детей-близнецов трех лет. Но она желала одного – не видеть никого из нас. Я почти никогда с ней не разговаривал, а она ничего не говорила мне. И продолжал читать. Позже, когда оказалось, что все восемь детей, включая малышей Марианны, не являются детьми ни ее, ни Остена, а все это – тонкая махинация, был небывалый шум по всей Канаде. Наш ставший родным Виннипег гудел, как осиное гнездо. Они, Остен и Марианна, были международными мошенниками, знакомыми друг с другом со времен колледжа. Они усыновляли детей из разных стран, получали на это пособия и гранты. Но тратили совсем не на нас, а на создание местной финансовой пирамиды. Покупая недвижимость по подложным документам, они попались, и через три месяца судебных разбирательств их посадили в тюрьму, а нас – восемь детей от 5 до 15 лет – определили в разные интернаты. Было подозрение, что Остен был причастен к смерти жен, всех четырех, но доказать не смогли. Но он все равно получил тридцать пять лет тюрьмы без права на досрочный выход. Что стало с Марианной, меня вообще никогда не волновало. Нас восьмерых разбросало по всему американскому континенту, кого-то определили в США, как меня и еще двух моих названых братьев, а четыре сестры и старший из собратьев остались в Канаде. У меня спросили, буду ли я носить фамилию своих прежних родителей дальше? Я сразу от нее отказался. Там, в Рапид– Сити, Южная Дакота, меня и записали Дэннис Кочетоф, немного изменив на американский лад. Причем, на тот же лад, стали ставить ударение на «е». Так я и зафиксировался, как Кочетоф. Еще через шесть месяцев меня нашла семья русских эмигрантов, Михаила и Нины Малокешин, уже возрастная семья евреев, которая поехала за лучшей жизнью в Америку в середине 80-х. Но они потеряли своего сына, когда ему исполнилось 11. Он с одноклассниками весело отмечал переход в среднюю школу. Кто-то из них принес бутылку крепкого алкоголя, он выпил немного и задохнулся от аллергии. Они много плакали по всем праздникам и годовщинам, но я всегда смотрел на них со стороны и не мог принять их глубокого горя. Жили мы неплохо, хотя Михаилу пришлось сменить род занятий, и он переквалифицировался из автомеханика, которым был в России, на ремонтника газового городского оборудования. Нина никогда не работала в России, а здесь ей поступала большая пенсия из Германии за то, то ребенком она некоторое время провела в фашистском концлагере на территории Польши. После переезда она подрабатывала сиделкой и временной медсестрой в одном из госпиталей. Вообще, что в Канаде, что в Америке, было довольно много русских, и мне удалось сохранить язык, а самое главное, что были книги. Все самые интересные книги в жизни я прочел на русском. За всё это время мне так и не захотелось посетить могилу матери или разыскать данные о настоящем отце.

* * *

Еще раз осмотрев стеллажи с книгами, в конце одного из них я увидел знакомый потрепанный формат. Подойдя, я понял, что сюда точно постоянно заглядывают гости – так много и в таком плохом состоянии были сложенные в пачки комиксы. Почти всех супергероев можно было здесь найти. Сверху лежала подшивка про Флеша, суперчеловека, который нарушал собой все законы физики. Подняв комиксы, я увидел книгу в черной обложке. Она лежала под комиксом и сразу привлекла мое внимание. Я взял и ее. Она была теплой и приятной на ощупь. На обложке с белой полосой, по-русски, было написано: Стивен Хокинг «Краткая история времени». Забавно, что суперфизик, обездвиженный болезнью и прикованный к своему креслу, «прятался» за комиксом про супергероя со сверхскоростью. Вот Хокинга я и возьму. Никогда не читал. Не люблю физику. Но будет интересно полистать. А уж усну гарантированно. Еще забавнее было то, что в баре сейчас звучала музыка Пинк Флойд, из их последнего альбома. Как раз та композиция, где своим электронным голосом солирует Хокинг.

Правда, в этой стопке была еще одна толстая книга, отличная от комиксов. Она торчала из-под соседнего набора картинок. Я подвинул ее к себе и внимательно посмотрел на обложку. Имя автора был мне незнакомо, название растянулось на нечитаемые три строчки, но главное – обложка была полностью покрыта слишком откровенными эзотерическими символами. Вот оккультизма мне как раз не хватало после случая на скамейке. Из всех строчек названия в голове задержалось только имя – «Пифагор». Я вспомнил, с каким восторгом о нем отзывался мой последний профессор, Джоэл Монтесе, многие факты из современной жизни объясняя наследием этого древнего грека. Почитать про него могло бы быть интересно, и я положил руку на книгу, но она была холодной и отталкивающей. Вопреки ощущениям, открыл и увидел, что написана она на четырех языках одновременно. Нет, только не сейчас. Здравый, материалистичный и обладающий, как я слышал, отличным даром слова и чувством юмора Хокинг – вот что мне нужно было сейчас.

С «Краткой историей» в руке я спустился к своей комнатке, где меня уже ждал поднос с напитками и ваза с разнообразными орехами. Я скинул всю надоедавшую и так помогающую в экспедициях верхнюю одежду туриста и свои истоптанные дорожные ботинки и так, в одних многокарманных брюках, влез в огромное кресло-кровать. Нажал кнопку деформации, и кресло стало превращаться в лежанку, изгибаясь одновременно в четырех местах. Когда мне стало удобно, я отпустил кнопку. Сзади горел мягкий свет, удобный для чтения. На тумбочке слева предусмотрительно лежал плед и пара небольших подушек, которые сразу перекочевали мне под шею. В этот момент вновь раздался звонок телефона.

– Привет. Ну что, Дэн, как устроился? – снова проявила свою осведомленность Джесс. Раньше меня это удивляло, но потом я понял, что современный мир позволяет мгновенно получать информацию практически обо всем. – Жду тебя завтра.

– Послезавтра, – машинально поправил я. – И привет тебе тоже. Уже готовлюсь спать. Кстати, сегодня встретил странного мальчишку.

И я подробно и со всеми деталями рассказал своей знакомой о сегодняшнем пережитом внезапном кошмаре.

– Ты серьезно? На тебя не похоже. Тебя раньше мало что могло напугать. Ни медведи с анакондами в палатках по утрам, ни падение вертолета в Андах, ни пожар у твоих Малокешин. Ничего не производило на тебя такого впечатления. А тут трехлетний парнишка, – сявным напряжением в голосе быстро проговорила Джессика. – И про скорый сон мне не рассказывай. Знаю, что по ночам у тебя просыпается второе дыхание к жизни. Придется увидеться. Поговорить.

– Не знаю, Джесс. Сам не понял. Впечатление жуткое, вот и всё, – мне почему-то расхотелось говорить дальше. – Прилечу, позвоню.

– Хорошо, жду, – еще более холодно проговорила она.

Я нажал на отбой и подумал, что Джесс – единственный человек, который меня знает по моим собственным рассказам, возможно, даже лучше меня самого. Ведь даже психолог, поставивший мне когда-то в Беркли диагноз «детская травма привязанности», не слышал и сотой части всех моих рассказов про себя, впечатлений и отчетов о поездках по миру. Психолога мне посоветовали сразу после смены четвертого университета. Это так модно в Америке. Если ты непонятен – иди к психологу, он сделает тебя понятным или поможет стать понятным для других. За деньги. Вот так и я после первого же посещения выслушал свой диагноз, заплатил восемьдесят долларов по счету в приемной и вернулся домой. Чуть позже, выстраивая воспоминания о прошлой своей жизни и моему отношению ко всем в ней участвовавшим, я понял, что психолог был прав. Ни к чему и ни к кому за всю мою жизнь я не сумел прирасти ни одним из чувств. Возможно, я, наверно, ждал пинка от мира и природы. А тогда просто выкинул назначение на еще одиннадцать сеансов и больше там никогда не появлялся. Потом появилась Джесс, которая с вечным терпением и, как мне казалось, с особой благодарностью, выслушивала короткие и длинные мои рассказы обо всех абсолютно перипетиях жизни. Вот уже много лет.

Я еще раз привел в максимально удобное положение свое тело, подоткнул подушки так, чтобы шея не уставала, и открыл книгу. На удивление она так и осталась теплой. Видимо, свойства материала обложки давали такое чудное тактильное ощущение. Я начал читать.

Поначалу в книге не было ничего сложного, да и особенно нового не было для человека с таким большим количеством «нетехнических» образований, как у меня. Хотя и законченных до конца факультетов я бы тоже перечислить не смог. Полтора года Технического Массачусетского Института с его факультетом «Машины и производство» считать не будем. Конечно, я не ставил себе цель изучить творчество современного гения за ночь, поэтому выбирал главы не подряд, а случайным способом. Если бы меня через десять минут попросили рассказать всё это самому, я бы, пожалуй, только промычал какую-нибудь банальную ерунду, но, прочитывая очередной абзац, с удовольствием отмечал про себя – я это уже знаю. Потом речь пошла о суровых и трудно произносимых теориях развития звезд и Вселенной – а усталость брала свое – и я стал то и дело терять нить прочитанного.

Споткнувшись в очередной раз на слове «сингулярность[3]3
  В философии слово «сингулярность», произошедшее от латинского «singulus» – «одиночный, единичный», обозначает единичность, неповторимость чего-либо – существа, события, явления.


[Закрыть]», я осмысленно прочитал, что Хокинг с неким Пенроузом доказали, что «должна существовать сингулярная точка Большого Взрыва» и сделали это, опираясь только на то, что «верна общая теория относительности и что во Вселенной содержится столько вещества, сколько мы видим».

Я отложил книгу и посмотрел вокруг. Даже решил себя ущипнуть. Я реально читаю это? Пенроуз? Кто такой Пенроуз? Кажется, изрядное количество страниц не достигли моего сознания. Я, наверно, просто листал их, уже засыпая. Но я же пока не сплю… Открыл книгу снова на несколько листов назад. А, вот: «Роджер Пенроуз, английский физик и математик. Он доказал, что когда звезда сжимается под действием собственных сил гравитации, поверхность ее в конце концов сжимается до нуля. А, раз поверхность сжимается до нуля, то же самое должно происходить с ее объемом. Когда всё вещество звезды будет сжато в нулевом объеме, то ее плотность и кривизна пространства-времени станут бесконечными. И в некоей области пространства-времени возникнет черная дыра».

Дальше автор писал, что он понял, «когда можно изменить направление времени на обратное, так, чтобы сжатие перешло в расширение, то предположение Пенроуза будет также верно». Вот оно как!

Я попытался прочитать это еще раз и отложил книжку опять. Автор понял. Я – нет. На часах был третий час ночи.

Как все эти ребята могут так легко рассуждать о таких вещах? Бесконечность, нулевой объем, обратный ход времени, эта самая сингулярность – ведь это не укладывается в сознание человека. Или они знают что-то «такое»? Может просто привыкли жонглировать словами и пользуются ими, не пытаясь постичь, что они значат?

Поймал себя на том, что пытаюсь представить себе бесконечность. Вообразить ее. Поначалу это было просто. Ну, бесконечность. Что тут непонятного? Но стоило позволить воображению идти все дальше и дальше, как внутри начинал расти какой-то холодок, парализующий и ужасный. А ведь я испытал его совсем недавно – когда услышал того мальчика в парке.

К счастью ли, нет ли – но мне не удалось уйти мыслями в неведомые глубины. Мозг работал вяло. Скорее он спал, а остальные ресурсы организма еще держались. Вместо того, чтобы воображать черную бесконечность, я представлял приятную, нежную, дарующую отдых темноту. Сон наваливался на меня с неодолимой силой.

«Кстати, что же это такое – "сингулярность"?», – выдало мне сознание напоследок, и я погрузился в сон.