Текст книги "… всё во Всём"

Джессика не переставала меня удивлять – сейчас я видел человека, со своими комплексами и болью, с незажившими ранами детства и мне виделась какая-то незримая нить наших судеб, которая и посадила нас рядом в одном самолете десять лет назад. Джессика продолжала:

– В шестнадцать лет поступила в Гарвард и уехала. Получила американское гражданство в девятнадцать и постоянный паспорт. При получении паспорта я изменила свое имя. Вот и жила до двадцати трех лет, стремящейся вверх во всех областях экономики и со слезами внутри. Но слезы высохли. И эта двойственность ситуации позволила именно мне достичь всего, что я имею сейчас, не оглядываясь на прошлое. Так, благодаря именно Двойке, Дэнис, я стала собой. Сейчас я искренне благодарна семье за нелюбовь ко мне. Моя сестра живет в крохотном датском городке жизнью простой домохозяйки – семейной, толстенькой пшеничноволосой шведки, такой, как нас рисуют в воображении миллионы людей. И я рада, что эта жизнь не моя. Со временем «Чужое Тело» стало реально Богатой Леди, а сама носительница такого шикарного имени зашла в то самое «Чужое Тело», ведь именно на нее возлагались надежды нашей семьи… Чем тебе не проявление власти Двойки? Двойка рождает действие, множит его вокруг себя, как земля рождает жизнь на себе самой. Разве Единица может это?

Во все глаза я смотрел на женщину, которую знал много лет, а оказалось – не знал совсем. Но вместо сочувствия, во мне самом восстали собственные детские воспоминания о семье, отце, лик которого мелькнул передо мной в момент инициации. О маме, которая положила жизнь свою во имя моего благополучия и забыв о том, что мне больше нужна она сама, ее тепло, а не блага человечества. И этой двойственности ее поступков я тоже был благодарен, ведь именно из-за игр Двойки я попал в семью Малокешин, где меня окружили той самой любовью и вниманием, которых так не хватало. Жаль было только, что начинаешь ценить это значительно позднее. Иногда тогда, когда проявить свои ответные чувства уже некому.

На пол опустилась еще одна пустая бутылка вина. Теперь их символично стояло две. Джесс сидела рядом с прежним огромным бокалом и пристально смотрела на меня, практически в упор. Я также налил себе еще траппы и увидел, что увесистая квадратная бутылка почти пуста. Мы молча соединили наши бокалы и залпом их опустошили. Долив остатки граппы в свой стакан, я опустил свою бутылку напротив винных, опустошенных Джессикой. Она тоже смотрела на это странное совпадение – одна квадратная моя и две круглые ее. Единица и Двойка продолжали нами играть.

Джессика еще приблизилась ко мне и обеими руками взяла меня за лицо так, что ее мизинцы оказались за моими ушами, а большие пальцы легли на уголки губ. Ее лицо приближалось ко мне, и я видел, что теперь она смотрит только на мои губы. Мои мысли стали еще более плотскими, и я, поняв, что к этому моменту мы шли все десять последних лет, ответил на ее призыв. Наши губы соединились в глубоком и чувственном поцелуе, который венчал наши сегодняшние рассказы о самих себе. Напряженность всего пережитого стала изливаться через это страстное и нежное притяжение друг к другу.

Джесс на мгновение отстранилась, и я увидел в ее глазах мелькнувшее сомнение – правильно ли все сейчас происходит? Я не стал ничего ей отвечать, а поднял ее на руки и медленно, не прерывая поцелуя, отнес в спальню. У меня не было никаких сомнений, что после такого эмоционально насыщенного дня, полного истинных переживаний, боли и чувств, нам было жизненно необходимо провести эту ночь вместе. Да и нравилась она мне необыкновенно. Сила ее притяжения, которая ранее была где-то глубоко скрыта, обрушилась на меня со всей своей мощью.

Уже засыпая на изрядно измятых фисташкового цвета простынях, последней мыслью, пришедшей в голову, было: «Кажется, что я стал реально и полностью счастлив…». Я взял руку Джессики в свою, поцеловал ладошку, и сразу заснул.

Проснувшись, и взглянув на часы, я не смог поверить глазам – десять часов утра. Плотно закрытые шторы практически не пропускали свет, но в небольшие щелки было видно, что за окнами необыкновенно хороший ноябрьский день. Я не мог вспомнить, когда спал так долго. Хотя воспоминания о ночи, об этой умопомрачительной женщине, снова заставили меня лечь и накрыться с головой одеялом. Я чувствовал себя подростком, у которого «случилось ЭТО!». Таким ярким и непередаваемым было мое ночное приключение – наслаждение.

Джесс в постели не было. Из-за закрытой двери тоже не доносилось ни звука. Меня это вполне устраивало. Еще раз вспомнить все в мельчайших подробностях – сильное, требовательное до агрессии и в то же время такое нежное и податливое тело Джессики, наши сплетающиеся руки, потные от страсти тела… Это надо вспоминать в одиночку. Все это не выходило у меня из головы. Я был просто очарован этой необыкновенной, такой чувственной и прекрасной женщиной. Почувствовав необыкновенное желание еще раз прижать ее к себе, я заставил себя вылезти и выйти в гостиную.

– Джесс, ты где? – я прислушался.

В ответ напольные огромные часы что-то прожужжали, указывая на половину одиннадцатого. Еще полчаса пролетело. Одиннадцать. «11». 1+1=2. Снова «Двойка». И Джессика – «Двойка». Что она там говорила про мужское и женское? Про принципы Единицы и Двойки? Что-то эти принципы успешно разбились о нашу ночь. Вдребезги. Или воплотились во что-то новое. Люди сошлись вместе – две принципиальные разницы страстно и сладостно соединились и стали Двойкой. Джессика, похоже, и здесь завоевывала победу, оставаясь, по сути, самой собой.

Глава 21

Я стоял и глупо улыбался, озираясь вокруг, пока мой взгляд не уткнулся на записку на столе. «У меня дела утром. С меня обед, Путник. Номер в твоем полном распоряжении, завтрак должен стоять у двери, холодное «Просекко» в холодильнике под баром. Д. ХОХ». И нарисовано сердечко. Таких уж визуальных проявлений от нее тоже нельзя было ожидать. Я пошел к двери, и действительно – большой сервировочный столик стоял в номере. Подкатив его к столу в гостиной, я стал по очереди открывать колпаки блюд. Джесс была в своем репертуаре – еды было на пятерых. Немного остывшей, но всё равно очень сытной и красиво оформленной. Открыв обещанную бутылку легкого шипучего вина, я налил добрый бокал и жадно выпил. Часть пролилась на меня, и только тут я вспомнил, что стою абсолютно голым. Я накинул на себя халат и размеренно уничтожил добрую половину утренних припасов. Открыл с пульта все шторы, и в комнату вновь заструился золотистый свет. Напыление на окнах, дошло до меня.

На стене по-прежнему висела копия «Меланхолии». Насытившись, я снова подошел к ней и стал рассматривать. Внимательно рассматривая гравюру, я снова приходил к ощущению понимания автора. Создается впечатление, что гравюре придают слишком много смыслов небрежно разбросанные по всему объему листа те или иные инструменты описания, измерения или воспроизведения. Инструменты, которыми люди пытаются зафиксировать реальность. Не уводят ли они от самого главного? Суть, на мой взгляд, в Единице, которая совсем не порядковый номер работы, а точное и меткое олицетворение Творца. Причем, как Творца – Отца небесного, так и творца – человека, как макрокосм и микрокосм воплощения, ведь созданы мы по образу и подобию… И «задвоенность» ангела, большого и маленького, напрямую об этом указывает. Я вспомнил себя лет в 15–16, сидящего с карандашом перед листом бумаги и тщетно пытающимся выжать из себя слова или линии, способные выразить те переживания, что наполняли меня при встрече с миром. И вот я сейчас смотрю на этот офорт, вижу этот удивительный математически идеальный квадрат, в который вписаны почти все смыслы мироздания, я вижу этот усеченный многогранник, который удивительным образом стремится повторить энергетическую решетку земли, научное обоснование которой дали лишь в начале 21 века, я вижу столярные инструменты и измерительные приборы, которые для времени создания гравюры были квантовыми компьютерами нашего времени. И вижу неизмеримую тоску, депрессию, меланхолию во взгляде главного действующего лица. Это состояние знакомо каждому, кто, хотя бы раз соприкоснувшись с великолепием мира сущего, узрев в этом величие Творца, захотел, или я бы усилил это слово, осмелился повторить, запечатлеть, измерить. И, будучи честным с самим собой, несмотря ни на какие слова восхищения окружающих от увиденной проделанной работы, этот «малый» творец должен почувствовать разочарование. Копия никогда не сравнится с оригиналом. Копия всегда будет лишь тенью идеи. Вот так и Дюрер, будучи невероятным мастером живописи, математики, химии и наверняка обладающий еще талантами, как истинно талантливый человек, впадает в тоску от невозможности достижения цели! Точнее, достигнув цели, ты снова оказываешься лишь в точке, а горизонт опять ускользнул…

Все рассказанное мне Джессикой про гравюру натолкнуло меня на прежние мысли – «кто вы, мисс Торнистсон?». Откуда такое стремление всё контролировать и откуда такие познания разных областей науки, мистики, истории? Вопросов было много, и я как опытный археолог решил немного поискать ответы. Окинув взглядом комнату, я понял, что тут точно искать нечего. Не было ни тумб, ни секретера, ни письменного стола. Стол не нашелся и в других комнатах, а вот ящичков было полно. Открывая их все подряд, я не испытывал никакого смущения, работа наложила отпечаток. Да и скрывать от Джессики, что я искал информацию о ней, я и не собирался. Какая у нее будет реакция – не знаю, но вот делать тайну – значит точно потерять доверие. А ее доверие было мне дорого. Нет, не так. Теперь ее доверие стало еще дороже.

Странно, но никаких документов не было. Бумаги, в основном деловые. Карты каких-то незнакомых мне районов, без обозначения городов и стран. Только на одной из них красным маркером аккуратно было выведено «Блокула[18]18
  Блокула – одинокая гора у побережья Швеции, окружена морем. Растительности нет. По верованиям шведов там проводят шабаши ведьмы.
  Ренна Шессо. «Математика для мистиков».


[Закрыть]» и, насколько я разбирался в картах, поблизости не было суши – это была карта какого-то водоема. Колода карт Таро… Она еще и гадает? Такое увлечение уж совсем ей не подходило, и я искренне рассмеялся своей находке. Так я и улыбался дальше, пока из прикроватной тумбочки не достал небольшую квадратную книжицу в кожаной обложке. Уж очень она была внешне похожа на найденный мной фолиант в гробнице. Только меньше. Я резко бросил ее на кровать. Физически я почувствовал, как изменилось мое выражение лица. Да и воздух вокруг, как казалось, стал гуще, что л и? Разглядывая сверху эту картину, я вновь провел параллель – черный квадратный абрис почти в середине кровати. На кровати, где два человека несколько часов дарили друг другу себя, напиваясь силами и соками партнера… Не верилось глазам. Я их закрыл и стал ловить ощущения. Сжечь ничего не хотелось. Открыв глаза и присев на кровать, я снова аккуратно взял черную книжечку в руки – никаких ощущений. Я открыл ее, и вздох облегчения невольно вырвался у меня. Это была личная тетрадь Джессики, о чем торжественно было написано на внутренней стороне обложки. Далее следовали какие-то таблицы, формулы, фамилии. Причем записи были сделаны в течение длительного времени – первые листы были довольно потрепаны, цвета чернил всех оттенков и яркости придавали черты импрессионизма. В конце тетради было вписано русское имя, причем по-русски, и писала его точно не Джесс, почерк другой – «Валентин Фёдорович Турчин» – гласила запись. Я достал из того же ящика небольшой МакБук, но он, что не удивительно, оказался под паролем. Убрав его на место, я сходил за своим планшетом, включил его и набрал имя в поиске интернета. Высветилось несколько ссылок, но единственное указание на полное имя гласило: «ФЕНОМЕН НАУКИ. Что сделал Декарт?». Я прочитал первые строки и понял, что сейчас это мне ничего не даст. Сохранил текст в планшет и стал снова разглядывать тетрадку. В середине тетради было множество квадратных таблиц. Только одна из них была подписана еле видными буквами «Квадрат Юпитера. Дюрер».

Я всмотрелся внимательнее и узнал тот самый квадрат с гравюры. Только несколько чисел стояли в других местах. Подойдя с тетрадкой к гравюре, я понял, что они похожи, только являются отражением друг друга. Хотя нет, средние колонки тоже поменяли свои места. Забавно и увлекательно. Я вернулся к таблицам. Квадраты внутри были разные – от маленьких – 3 на 3 клетки, до гигантских, 8 на 8 и 9 на 9. Некоторые были заполнены полностью, но большинство имело всего несколько чисел внутри. Было понятно, что это какая-то логическая игра наподобие известных числовых головоломок – судоку, только намного сложнее. Я положил тетрадку на место и еще раз осмотрелся. В ящиках более ничего не было. Информация о Джессике так и осталась закрытой, а в свете этих находок стала еще загадочней. Ну что ж, чем больше тем для разговоров, тем лучше.

Я выкатил столик с остатками завтрака, которые могли осчастливить несколько десятков бездомных, за дверь, и сел снова в кресло, в котором сидел вчера, с планшетом в одной руке и новым бокалом прохладного «Просек-ко» в другой. На глаза снова попался странный квадрат с гравюры. Чтобы убить время, я набрал в планшете: «Квадрат Юпитера Дюрер», так же, как было в тетради. Среди новых ссылок мне понравилась своей необычностью одна – «Квадрат Дюрера (Почти квадрат Юпитера)». Решительно нажав на эту ссылку, я попал на страницу очень необычной книги*, что немало меня снова удивило, поскольку влияние чисел и их сочетаний в этом произведении рассматривалось исключительно с магической и колдовской стороны. Язык автора был достаточно простым, и я стал внимательно просматривать страницы. Тут снова описывались все цифры и примеры разнообразного счета. Потом начались главы про подобные квадраты, но они назывались магическими. Было, о чем подумать.

Часы мелодично напомнили, что уже наступил час дня. «Единица» – улыбнулся я сам себе и решил выйти пройтись по красивым улочкам и почитать эту необычную книгу. Да, и не мешало бы забрать свои вещи с вокзала. Расставаться с Джессикой мне категорически не хотелось. Думаю, она не будет против пары моих рюкзаков.

Спустившись вниз, я снова увидел вчерашнего портье, Людовико, который, скучая, разглядывал что-то в компьютере.

– Добрый день, сэр, – он поднял глаза на меня. – Вам всё нравится?

– Спасибо, всё отлично.

Не мог же я поделиться с ним рассказом о проведенном времени, но у меня родилась мысль:

– Людовико, подскажи, сколько стоит арендовать этот номер до следующего уикенда?

– Нисколько, сэр, номер «17» в данный момент не сдается.

– Это почему?

– Донна Джессика Торнистсон выкупила его на 40 лет вперед. Вам подобрать другой номер?

– Не надо… – я слегка опешил, если честно. – Я подумаю еще.

Развернувшись и размышляя о том, как неплохо быть богатым человеком, я отправился в сторону небольшого вокзала Флоренции.

Она позвонила ровно в три.

– Дэнис, это я, – сегодня она говорила с каким-то особенным придыханием. – Я еду в отель. Ты меня ждешь?

– Жду с момента, как обнаружил твое отсутствие, Джесс, – я тоже невольно добавил брутальности в свой голос. – Я могу прибыть через пятнадцать минут. Напротив отеля неплохое кафе. Я тут уже сижу пару часов, ветерок прохладный.

– С меня обед, ты же помнишь? – она снова соблазнительно задышала в трубку. – В номере или ресторан?

– И в номере, и ресторан, – решил не оригинальничать я. – Я занесу в номер свои пожитки?

– Боялась, что не спросишь, конечно. Я в пути, – и отключилась.

Я положил несколько мелких купюр на стол, мне было здесь очень удобно ждать именно такого звонка. Подхватив свое скромное богатство, я отправился в номер. Перейдя через дорогу, я вошел в гостиницу и увидел, как ко мне бежит Л юдовико, тот самый портье.

– Мистер Кочетоф уже вернулся? Мы рады вас видеть, – растянувшись в ослепительной, но очень неестественной улыбке, он призывно махнул рукой беллбою, указав на мои рюкзаки. – Донна Торнистсон предупредила, что вы особенный гость. Прошу вас, Мистер Кочетоф…

Бой проводил меня до лифта, где я сунул ему пару евро, забрал свой легкий багаж и поехал вверх один. Войдя в номер, я понял, что уже успел соскучиться по своей непредсказуемой даме.

Я снова уселся в кресло и стал просматривать главу в книге, на которой остановился в кафе. Мое внимание привлекла большая карта созвездия Девы и наложение на карту звезд расположения французских соборов, посвященных Богоматери. Автор старательно соединил их. Из двенадцати крупнейших звезд четыре совпали с храмами точно, а остальные были просто близки. Увидев одно из названий звезд – Виндемиатрикс[19]19
  Виндемиатрикс – третья по яркости звезда в созвездии Девы. Дословно переводится как «сборщик винограда». В арабской и иудейской мифологии Виндемиатрикс отождествляли с пророком Нухом (Ноем), явившемся на землю для того чтобы очистить её от людской скверны. Пророка также называли ещё «жнецом» или «виноградарем».


[Закрыть], совпадающей на карте с Амьенским собором во Франции – я понял, что когда-то слышал о ней. Вроде это была звезда, обозначающая библейского Ноя и его деяния. Опять всплыло в памяти имя Гильгамеша, шумеры… От всех этих воспоминаний я задремал.

Кто-то поцеловал меня и стал тянуть планшет из рук. Я открыл глаза – передо мной в нескольких сантиметрах было прекрасное лицо Джессики. Я смотрел и любовался.

– Привет, соня, – он прошептала это тихо и нежно в самое ухо и слегка прикусила мочку. – Пора вставать, а то…

Она не договорила. Я снова схватил ее на руки и поставил на кушетку напротив себя. Теперь все было не так сумбурно и страстно, как ночью, но не менее эмоционально и чувственно. Вновь наслаждаться ее идеальным, даже чересчур, телом, лицом… Запахами тела, желания и духов… Теперь в золотистом свете из окон. Всё было прекрасно снова и снова.

Позже, в душе, она прильнула ко мне и, заглядывая в глаза, проговорила:

– Дэн, я хочу уехать с тобой и побыть только вдвоем. Пару недель. Только вдвоем. Ты и я. Ни работы, ни телефонов. К черту компьютеры и телевизор. Поехали со мной.

– Куда, Джесс? Есть разве места, где сейчас никого нет? – я обнял ее и крепко прижал к себе. Небывалое чувство. Не знал, что к сорока годам можно так «втрескаться», да еще в женщину, которую так долго знал, и с которой не возникало даже мыслей о близости.

– У меня маленький домик в Амьене. В квартале огородников. Там мы будем недоступны для внешнего мира. Поедем? Я и в правду хочу побыть с тобой.

У меня не оставалось никаких сомнений в правильности такого решения, да и могло ли быть по-другому? Ко мне прижималась не женщина в нынешнем положении, а моя личная богиня, мой фетиш, моя страсть и, как бы я не боялся этого слова, моя любовь. Растворяясь в этих чувствах, я прошептал:

– Когда выезжаем?

– Завтра утром. Днем будем на месте. Это недалеко.

На следующий день мы частным крохотным самолетом долетели до Парижа и прямо из аэропорта «Шарль де Голль» на арендованном мной «Рендж Ровере» отправились на север от столицы Франции в небольшой провинциальный Амьен.

Описывать чувства, бурлившие во мне, в наших глазах, во всех частях тела, не стоит. Мы были друг с другом и каждую минуту показывали и доказывали это. Не помню даже, когда я был настолько счастлив. Весь мир отступил на задний план. Только Джессика. Ее рука. Лицо. Губы. Кожа. Только это имело значение. Да и она полностью поддалась нашему буйству чувств. Рядом сидела и о чем-то мило щебетала совсем обычная, простая женщина. Она так смотрела на меня, что в ответ хотелось улыбаться дурнем и лезть целоваться. Приходилось сдерживаться, но не всегда получалось.

– Мы подъезжаем, – Джесс внимательней меня смотрела на дорожные знаки. – Смотри, какой вид на город сейчас откроется.

Она была права. Через километр я невольно остановился на обочине дороги и вышел из машины, чтобы запечатлеть в памяти этот необычный вид: в окружении чернеющих от наступающей осени деревьев с яркими желто-красно-зелеными пятнами сохранившейся листвы располагался небольшой – в один-два этажа городок. Редко выступали третьи и четвертые этажи, являющиеся исключением в данном месте. Он полностью просматривался с невысокого холма, на котором мы сейчас стояли. Над всем этим миниатюрным, кукольным городком нависал своей громадой огромный, непропорционально большой для Амьена Собор Амьенской Богоматери, Нотр– Дам де Амьен. Этот кафедральный колосс не подавлял город своей массой, а наоборот, делал его видным и привлекательным для всех видящих со стороны. Представляю, какое впечатление он производил на приезжающих сюда крестьян, ведь построили его в тринадцатом веке, как я помнил, но вживую увидел впервые. Потрясающее зрелище.

– А вблизи он еще эффектней, поверь, – Джесс наслаждалась эффектом, который оказал на меня только вид на город. – Знаешь, ведь здесь говорят так: «Наш Нотр-Дам вместит два парижских Нотр– Дама, привозите и проверьте». А уж внутри можно ходить часами. Тебе понравится.

– А тебе?

– А мне нравится всё то, что нравится тебе.

– Значит, тебе нравишься ты сама. Эгоисткой не станешь? Нарциссизм там всякий?..

Она весело засмеялась. Подошла и громко чмокнула меня в щеку.

Я снова смотрел на Собор и видел, что местные жители были отчасти правы – парижский Нотр– Дам скромнее. Гораздо скромнее в размерах. Здесь бы Квазимодо никто не нашел.

– Ладно, нам пора в Ортилоннаж…

– Куда-куда?

– В квартал садовников, рыбаков, земледельцев. Сейчас сам всё увидишь.

И действительно, я увидел. На берегу Сомма, реки протекающей через город, уютно стояли сотни маленьких домиков с огородами и мини-парками в сторону реки. У одного из таких домов, нежно-персикового цвета, с невысоким белоснежным забором, мы остановились. Навстречу вышел невысокий пожилой мужчина в комбинезоне, резиновых сапогах и маленькой шапочке на голове. Он открыл маленькие ворота, в которые еле пролез «Ровер».

– Это Эмерик, мой садовник и славный старикан. Вы друг другу понравитесь, – Джесс проворно выпрыгнула из машины и подбежала к садовнику. Он снял большие рукавицы и развел руки для объятий, куда немедленно попала Джессика, целуя старика в бородатые щеки.

Я тоже вышел из машины и подошел к ним. Джесс уже вырвалась и показывала на меня рукой:

– Эм, это Дэнис, мой очень важный друг. Я доверяю ему всё, поэтому и ты доверяй, – она махнула рукой, делая знак, чтобы я подошел.

– Здравствуй, Дэнис, – старик очень неплохо говорил по-английски, что в провинциальной Франции большая редкость. – Рад видеть того, с кем рядом так светится Джебра.

Он протянул свою руку, оказавшуюся сильной и горячей. Я улыбнулся в ответ.

– Почему Джебра?

– Ой, забыла сказать. Эмерик в прошлом военный моряк, сейчас на пенсии. Он соединил мои имена, Джессика и Баребра, получилось – Джебра, похоже на остров в Средиземном море. Так, Эм? – Джессика стояла рядом с моряком, и я понимал, что в нем она, похоже, нашла того, кем стали для меня мои последние приемные родители.

Так вот откуда такая ухоженная бородка и баки! Стало понятно. Садовник довольно кивал головой словам Джесс. Он внимательно осматривал меня и, поглядывая на свою хозяйку, тайно показал ей большой палец. Все это увидели и рассмеялись.

Мы прошли в дом. Дом был небольшой внутри, всего три комнатки. Но вот позади него открывалось чудо – сад, даже в ноябре наполненный яркими, разной высоты и объема, цветами. Не знаю, каким моряком был в прошлом Эмерик, но садовником он был чудесным. Далее был небольшой канал с берегами, обитыми деревянными досками. Чуть правее – мостик через канал и еще один дом. Вот он и был основным, как я понял. Джесс схватила мою руку и увлекла за собой через мост.

Если первый дом, совершенно крохотный и снаружи и внутри, был ярким примером сельского хозяйства в черте города, то здесь всё было иначе. Внутренний размер казался больше внешнего, внутри всё современное и достаточно новое, хоть и стилизовано под старину и деревенский быт. Две внушительные спальни, полноценная ванна с кабинкой финской сауны, огромная гостиная и множество подсобных помещений и шкафов. Всё было собрано в доме талантливым дизайнером. Лаконично и красиво. Следов телевизора и прочей электроники я не увидел. Да нам было не до того. Мы сразу же испортили внешний вид одной из кроватей, утонув в маленьких подушках и высоком мягком матрасе. Я вспомнил, что в моем русском детстве такой мягкий матрас называли «перина» – из перьев…

Так счастливо продолжалось целую неделю. Мы не вылезали, практически, из дома, проводя большую часть времени в постели. Три раза по маленьким каналам Ортилоннажа на собственной лодке нас прокатил старина Эмерик. Было понятно только с воды, что это действительно гордость жителей Амьена – водный квартал, насыщенный живописными огородами и маленькими парками, цветниками и загонами для птиц. Такая садовая Венеция. Количество гусей, лебедей и уток всех размеров и цветов также было огромным. Лодке даже приходилось пропускать длинные семейные цепочки из птиц разных возрастов. Душа и тело реально наслаждались здесь покоем, умиротворенностью и красотой. Несмотря на ноябрь и большое количество воды, было довольно тепло, будто кто-то сверху нас специально радовал возможностью побыть вместе как можно дольше. Проплывая различные каналы, я то и дело видел появляющийся Собор, и меня тянуло туда. Но к Джессике тянуло еще больше, и я знал, что мы обязательно там побываем вместе.

Несколько раз мы обедали и ужинали в компании Эмерика, он оказался отличным рассказчиком. Военному моряку, прослужившему на благо Родины тридцать шесть лет, было, что рассказать. Даже про пиратов. Современных, конечно. Но он всегда с такой добротой и лаской смотрел на Джесс, что было понятно – она стала его семьей, которой он в молодости так и не завел. Ему было восемьдесят два года, но выглядел он на шестьдесят от силы. Сильный и славный старик. Джесс сделала правильный выбор, наняв его девять лет назад.

Утром нас неизменно ждала корзинка с молочными продуктами и теплыми булками, сам Эмерик появлялся редко, как и когда он ухаживает за шикарным садом, оставалось неизвестным.

Удивительное дело, но я так и не узнал ничего о своей возлюбленной, да и не хотелось, если честно говорить. Она и так была со мной. Зачем мне остальное?

Следующие три дня мы пешком обошли весь городок, включая местный зоопарк и квартал ресторанчиков Сен– Лё, в котором заглянули под каждый цветной шатер с разнообразной кухней и колоритными хозяевами. Причем Джесс так выбирала маршруты, что мы не приближались к Нотр– Дам, а только смотрели на его громаду издалека. Сладкое на потом, так думал я.