Текст книги "Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари"

По воспоминаниям современника, полный тезка президента Академии художеств был «весьма не глуп, и добр, и мил, и умел хорошо воспользоваться данным ему аристократическим тогдашним воспитанием; вместе с тем был он весьма деликатного сложения, чрезвычайно женоподобен, и от того в обществе получил прозвание барончика»[36]36
  Записки Филиппа Филипповича Вигеля: в 5 ч. Книга III. СПб., 1891. С. 158.


[Закрыть]. Личную жизнь этого представителя рода омрачила трагедия. В 1800 году он женился на княжне Софье Александровне Урусовой, та скончалась от родовой горячки 26 апреля 1801 года. Несчастная новорожденная дочь Вера к ужасу Александра Сергеевича и родителей Софьи прожила всего тринадцать дней (20 апреля – 3 мая), безутешные родные заказали скульптору М.И. Козловскому монумент для кладбища Александро-Невской лавры. (Его описание см. в главе 12 третьей части.)

В доме на Дворцовой набережной Александр Сергеевич-второй основал литературный салон, претенциозно именовавшийся «Академией». Сам хозяин сочинял на французском языке. В 1808 году в Женеве были опубликованы два тома его «Lettres а see amis» («Письма к друзьям»). Гостями салона на Дворцовой набережной бывали многие российские литераторы и французские эмигранты: А.Л. Пушкин, князь И. Долгорукий, Ю.А. Нелединский-Мелецкий и, наконец, граф Ксавье де Местр. Последний, женатый на Софье Ивановне Загряжской, сохранил отношения с родственной семьей Строгоновых[37]37
  Барон Александр Николаевич Строгонов (1740–1789) был женат на Елизавете Александровне Загряжской (1745–1831).


[Закрыть] на долгие годы. Некоторое представление о салоне дает стихотворение одного из членов «Академии» княжны Зинаиды Белосельской (1789–1862), в замужестве княгини Волконской, она была дочерью князя Александра Михайловича Белосельского и, таким образом, приходилась племянницей баронессе Н.М. Строгоновой, урожденной княжне Белосельской, дочери М. Белосельского.

В последующие годы княгиня Зинаида Волконская прославилась своим поощрением искусства. В молодости она составила стихотворное послание «К президенту Строгоновской Академии»:

 
Наш президент виной тому,
Что в Академии уму
И сердцу все даны свободы.
Благословите эти своды!
«Вот перед вами ряд картин» —
Сказал он как-то нам. «Взгляните
На этот мавзолей иль там – на вид картин…
Себе сюжет по вкусу изберите,
И каждый пусть затем, благославясь,
Расскажет повесть нам иль сказки сложит вязь,
Но только чтоб от них мы не заснули стоя!»
Так он изрек, и мы сдались ему без боя.
Один на кресло влез и смотрит на пейзаж,
Другой марину взять готов на абордаж,
Сусловьем, чтоб сосед держал его подмышку,
Напоминая нам ту самую Мартышку,
Которой в басне раз Крысенок был в заслон.
А третий сам не свой: ему весь мир не сладок,
Не по нутру ему порядок,
Когда строчить пером обязан даже он.
Лишь я, покорная, отбросила сомненья,
И, потирая лоб, обшариваю зал,
Чтоб где-нибудь мой взор избрал
Предмет, который навеял вдохновенье;
Как вдруг внимание остановил портрет, —
И вот уж я горю: сюжета лучше нет!
И опустив глаза смиренно пред народом,
Как в проповеди поп перед приходом,
Трикратно кашлянув, чтоб дело шло верней,
Отважно занялась я одою своей:
«Пою тебя, герой в кафтане голубом,
Тебя, кого Лебрён рисует п о л у б о г о м! (выделение мое. – С.К.)
Все верно выражено: сердце и черты,
И даже милый дар сквозит в портрете строгом, —
Радушье, полное ума и теплоты,
С которыми, как Стерн, сбираешь ты цветы.
И более того: мне видно даже рвенье,
С каким ты матери приносишь утешенье,
Успешней времени слезу стирая ей.
О, много есть еще в наружности твоей,
Но скромность пощадим и предпочтем молчанье;
Ни звука! Кончено сказанье!..
Сказанье? Вовсе нет! Правдивый лишь рассказ;
В нем истина царит, – в этом заверяю вас!
Сказать: вот добрый сын, вот верный друг средь света,
Вот тот, кто с ласковостью слил свободный дух, —
То значило б назвать пред вами вслух
Модель портрета»[38]38
  Пер. М. Талова – Азадовский М. «Из материалов «Строгановской Академии». Неопубликованные произведения Ксавье де Местра и Зинаиды Волконской // Литературное наследство. 33–34. М., 1939. С. 195–215.


[Закрыть].
 

Я могу назвать модель. Художница Э. Виже-Лебрен изобразила барона A.C. Строгонова. Таким образом, в начале XIX века в Петербурге существовала не одна, а две строгоновских Академии: одна императорская, другая частная. К сожалению, основатель второй из них был тяжело болен и не имел детей. Никаких следов его дома не сохранилось.

Барон А.С. Строгонов, племянник графа А.С. Строгонова

Важнейшей составляющей частью строгоновского «бренда» был граф Александр Сергеевич, он приложил большие усилия для наследования семейного художественного мира, иногда – при помощи А.Н. Воронихина. В некоторой степени первым и самостоятельным прототипом дома на Невском проспекте, с точки зрения содержимого здания, стало владение барона Александра Сергеевича на Дворцовой набережной.

Глава 15
Столовая для строгоновской кулебяки

Интерьер Парадной столовой крайне важен для дома, поскольку подчас именно там происходят главные события. Выше говорилось, что первоначально роль Столовой в доме на Невском проспекте исполняла, вероятно, Зеркальная галерея, расположенная в северо-западном углу здания, противоложном тому месту, где тогда находилась кухня. Именно там, надо думать, граф Александр Строгонов встречал женевских гостей в 1768 году. Не исключено, что кушания проделывали слишком длинный путь к столу господ и их гостей. Возможно, это обстоятельство показалось неудобным, и в 1791 году А.Н. Воронихин устроил Столовую и Буфетную в конце восточного корпуса, в непосредственной близости от кухни.

Зал, располагаясь за зеркальной дверью Картинной галереи, являлся некоторое время заключительным аккордом «ритуала осмотра картин». Чтобы попасть в нее, гости графа должны были проделать большой путь от Парадной лестницы через весь Кабинет (музей), наслаждаясь зрелищем сокровищ владельца. Возможно, в тот период интерьер представлял собой своеобразный триклиний, где три ниши выше панелей украшались зеркалами. Стены были расписаны растительными орнаментами, вновь заставлявшими вспомнить Ч. Камерона, в частности, его Зеленую столовую для Екатерининского дворца в Царском Селе.

С 1796 года здесь прекратили устраивать пиры, так как появилась необходимость в создании комплекса Библиотеки – Физического кабинета в тайной части дома. Кроме того, вероятно, появились опасения по поводу сохранности многочисленных вещей, и гостей предпочли не допускать далеко от Парадной лестницы, новая версия которой появилась вскоре.

Еще в 1794 году А.Н. Воронихин отделал другой зал для обедов, причем вторая и большая по размеру Парадная столовая, или Угловой зал, заменивший Зеркальную галерею Растрелли, стал, благодаря огромным зеркалам, с одной стороны местом воспоминаний о балетной карьере владельца, а с другой служил местом для театральных постановок. Граф Александр Сергеевич, коллекционер и меценат, менее всего известен современным читателям как любитель лицедейства. По крайней мере, он не обладает славой графа Н.П. Шереметева, построившего дом в Останкино вокруг театра, или князей Юсуповых, еще одних страстных поклонников Мельпомены. Тем не менее сохранилось множество сведений о поездках графа «в маскарад», концертах и постановках в его доме, об участии в придворных балетах эпохи императрицы Елизаветы Петровны, наконец о его искусном подражании манерам и голосу императрицы Екатерины.

Сопроводив перспективный вид Парадной столовой (1794 г.) надписью «Сиятельнейшей госпоже», остроумный Воронихин сочинил визуальный образ обращения, поместив в центре акварели кавалера с почтением обращающегося к даме

Огромные зеркала, которые научились делать на Петербургской зеркальной фабрике, А.Н. Воронихин поместил на южной стене. Сам император Павел, как сообщает его биограф Август Коцебу, поместил одно такое же в своем Тронном зале. Кроме того, архитектор окружил зеркалами и двери, благодаря чему эффект растекающегося пространства еще больше усилился. В скором времени Столовая стала местом знаменитых воскресных обедов Строгонова, когда после утренней службы в Казанском соборе здесь собирались любители искусства и просто любители вкусно поесть, фальшиво или искренне предвкушая знакомство с картинами владельца. В период наполеоновских войн Столовая стала местом «патриотических демонстраций» владельца.

Слово «Отечество» часто употреблялось в начале XIX столетия. Строительство Казанского собора сопровождалось интересом ко всему национальному. Граф Александр Сергеевич вместе с племянником Григорием, который, как указывалось выше, избрал дипломатическую карьеру, и сыном Павлом при любом удобном случае единодушно демонстрировали свое неудовольствие дружбой императора с Наполеоном. Об одном из таких эпизодов, ставших легендой из жизни столицы, рассказал Н.И. Греч: «В начале 1809 года, в пребывание в Петербурге прусского короля и королевы, все знатнейшие государственные и придворные особы давали великолепные балы в честь знаменитых гостей. <…> В числе первых лиц двора был граф Александр Сергеевич Строгонов <…> удалявшийся от всякого соприкосновения с Коленкуром (Луи, французским послом. – С.К.). На бале у Нарышкина (Л.А. – С.К.) Александр сказал старику: „Ты дашь бал и не будешь дурачиться. Понимаешь!“ Граф безмолвно поклонился, это значило: пригласить и Коленкура».

Проект двойного кресла, сочиненный Персье и Фонтеном для графа Строгонова

О таком удивительном факте неподчинения монарху поведал своим читателям Н.И. Греч, судя по его мемуарам, он был весьма осведомлен о внутренней жизни Строгоновского дома в начале XIX века. Следует сказать, что в 1804 году Коленкур участвовал в убийстве герцога Ангиенского, потомка дома Конде. Местр в своем письме кавалеру де Росси от 19 января 1809 году писал: «Тесно связан я <…> с наиглавнейшими противниками французской партии, часто бываю у графа Строгонова, и его невестки, у княгини Голицыной, у матери сей последней, у графа Григория Орлова (Владимировича (1777–1826), племянника екатерининского фаворита. – С.К.). Семейства сии окончательно сбросили маску и даже не принимают французского посла»[39]39
  Местр Ж. де. Петербургские письма. 1803–1817 / Сост., пер. и предисл. Д.В. Соловьева. СПб., 1995. С. 118.


[Закрыть]. Как рассказывает Ф.Ф. Вигель, во время проезда Александра I и Фридриха-Вильгельма III по улицам российской столицы французский посол «пожал плечами и злобно улыбнулся. Это видел народ, и, если бы не был удерживаем страхом, закидал бы его грязью и камнями»[40]40
  Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Книга III. С. 51, декабрь 1808. Автор пояснил свою мысль следующим образом: «Привыкнув видеть своего императора, окруженного толпою королей, им побежденных или им пожалованных, Коленкур находил, что другой, равный ему император, унижает свое достоинство, воздавая такую честь тому, которого мог он почитать едва ли не вассалом своим» (С. 48). Фридрих-Вильгельм III находился в столице России с 25 декабря 1808 года по 7 января 1809 года.


[Закрыть].

Н.И. Греч продолжил свой рассказ о событиях 1809 года в Строгоновском доме сообщением о предосудительном поведении французского посла: «Бал закончился ужином. В одном конце залы накрыт был круглый стол на девять кувертов, по числу царственных особ, удостоивших бал своим посещением».

Этот стол представлял собой поистине грандиозное сооружение диаметром почти полтора метра, украшенное четырьмя гермами, помещенными в основание, изящными колонками, опирающимися на львов и вазой с кентавром. Столешницу исполнили из малахита.

Стол для Строгонова, спроектированный французскими законодателями архитектурной моды Персье и Фонтеном

Вернемся к тексту Греча: «От этого круглого стола тянулись два длинные стола для верноподданных и прочих. Перед самым окончанием танцев Коленкур вошел в столовую, увидел распоряжение, по которому он исключался из общества царских особ, и решился захватить свое место наглостью. Он стал у круглого стола и взялся за стул. Входят гости. Александр в первой паре вел королеву, взглянул, увидел Коленкура, догадался и сказал королеве: „Сегодня позвольте мне не садиться возле Вас. Уже и так мне нет покою от моей жены. Буду ходить вокруг стола и ухаживать за всеми“. Королева стала, смеючись, возражать. Императрица Елизавета Алексеевна, поняв мысль государя, начала играть роль ревнивой жены. Государь не садился и был до крайности любезен со всеми, и особенно с Коленкуром, который согнал его с места и потом жестоко поплатился за свою наглость».

В заключение своего рассказа мемуарист не отказал себе в удовольствии сообщить читателям об унижении, которое Коленкур испытал в год вхождения русских войск во Францию. 19 марта 1814 года он безуспешно добивался приема и приезжал к воротам замка Бонди, где остановился российский император после взятия Парижа. Греч рассматривал это событие как расплату за былую надменность посланника[41]41
  Греч Н.И. Записки о моей жизни / Под ред. и с комм. Иванова-Разумника и Д.М. Пинеса. М.-Л., МССМXXX [1930]. С. 272–273.


[Закрыть]. В своем рассказе он ссылается на сведения Ф.И. Ласковского (1780? – после 1819) – выпускника Горного кадетского корпуса, тот с 1797 года служил экзекутором и переводчиком в Берг-коллегии, с 1800 по 1803 год по рекомендации К. Леберехта преподавал минералогию и служил переводчиком в Академии художеств, а с 1803 года исполнял обязанности секретаря Александра Сергеевича.

В 1810 году, после смерти А.Ф. Бестужева, Ласковский назначается правителем канцелярии графа. В 1807–1811 годах одновременно являлся помощником хранителя в Депо манускриптов Императорской публичной библиотеки. Другие сотрудники библиотеки, в частности Н.И. Гнедич и И.А. Крылов, были постоянными посетителями дома на Невском. Последний из упомянутых являлся большим поклонником Столовой, создав в ней даже собственный культ.

Парадная столовая после реставрации 1995–2003 гг.

14 марта 1811 года, еще при жизни графа Александра Сергеевича, графиня С.В. Строгонова посетила первое публичное заседание «Беседы любителей русского слова» – литературного общества, душой которого был поклонник русской старины адмирал A.C. Шишков. Он выступил на том собрании с речью, немедленно превратившей графиню в его почитательницу. Доказательством тому ее послание: «Когда сначала увидела я лежащую перед вами тетрадь, которая показалась мне велика, то подумала, что вы чтением своим наскучите; но когда слушала его, то сожалела, что оно так коротко, и с радостью желала бы еще два часа слушать»[42]42
  Записки, мнения и переписка адмирала A.C. Шишкова. Изд. Н. Киселева и Ю. Самарина. Berlin, 1870. С. 116–117.


[Закрыть]. С другой стороны, Шишков был сам заинтересован во влиятельных слушателях, и слушательницах также.

«Гвоздем программы» заседания стала басня «Огородник и философ», блестяще прочитанная И.А. Крыловым (1769–1844).

Иван Андреевич – сын капитана, в молодости служил мелким чиновником, испытывал нужду (некоторое время подобно Г.Р. Державину увлекался карточной игрой), но стремился участвовать в литературной жизни. Новый период наступил в 1805 году, когда, после знакомства с И.И. Дмитриевым, Иван Андреевич начал переводить басни. Как он позднее признавался Строгоновой, похвала в одном из журналов приохотила его к дальнейшему творчеству. В 1806 году Крылов напечатал сборник собственных сочинений и, благодаря высмеиванию галломании в своих комедиях, например в «Уроке дочкам» (1807 г.), вошел в кружок А.Н. Оленина. Алексей Николаевич устроил Крылова вначале на Монетный двор (1808–1810), на котором сам некогда служил, а затем, в 1812 году, в Публичную библиотеку, где Иван Андреевич стал сослужившем Гнедича. Сам Оленин в тот момент занимал пост директора, став преемником графа A.C. Строгонова. К тому времени сочинения Крылова вошли в моду, и он немедленно, как некогда Д.И. Фонвизин, стал приглашаться в аристократические дома для чтения своих произведений, которые были своеобразными манифестами русского языка. Посещал он и С.В. Строгонову.

О происходившем в Петербурге после памятного заседания 14 марта 1811 года рассказал и сам адмирал A.C. Шишков: «Многие присутствовавшие на ней госпожи почувствовали, что непохвально свой язык презирать и многих прекрасных на нем сочинений не читать и не знать. На другой день после одного из собраний беседы, приезжаю я к графине Строгоновой и в первый раз нахожу у ней Крылова, читающего басни свои посреди окружающих его слушателей и слушательниц»[43]43
  Там же.


[Закрыть]. Затем Шишков с удовольствием рассказал о барьере, возникшем между россиянами и иностранцами, жившими в городе: «…приезжает к ней (Софье Владимировне. – С.К.) сардинский посланник граф Местр. После короткого ему приветствия, чтение продолжается по-прежнему. Он помедлил несколько и, видя, что все слушают и никто им не занимается, обратился ко мне и сказал по-французски: „Я вижу нечто новое, никогда прежде не бывалое – читают по-русски, – язык, которого я не разумею и редко слышу, чтобы в знатных домах на нем говорили. Нечего мне делать здесь. Прощайте!“»[44]44
  Там же.


[Закрыть]

Возможно, еще до войны 1812 года, а особенно после нее, графиня Софья Владимировна вместо греческих вечеров, прославивших некогда дачу свекра, устраивала русские обеды, главным участником которых был Иван Андреевич, быстро превратившийся в невозмутимого простодушно-лукавого наблюдателя жизни, ленивца и обжору – «дедушку Крылова», героя многочисленных анекдотов. Один из них приводился Н.М. Колмаковым, он, будучи юристом по образованию и воспитателем детей по положению у Строгоновых, взял на себя обязанности летописца дома на Невском: «В тот день, когда он заявлял о своем приходе, весь обеденный стол заготовлялся в русском духе: щи, каша, пироги, кулебяка и все прочее, что Русью пахло. Притом все присутствующие должны были говорить по-русски, в противном случае назначалось взыскание»[45]45
  Очерки и воспоминания Н.М. Колмакова с 1816 г. // Русская старина. СПб., 1891. Т. 70. С. 667.


[Закрыть].

Способ подачи пищи был очень зависим от политических пристрастий хозяев дома. Статус дома на Невском в период наполеоновских войн кажется идеально подходящим для рождения загадочного бефстрогонов (тем не менее речь о блюде пойдет только во второй части книги). Во втором десятилетии XIX века после смерти графа Александра Сергеевича в 1811 году и графа Павла Александровича в 1817 году и установления нераздельного владения стала очевидна необходимость в новом Строгоновском доме, его действительно создадут в «настоящей России» на реке Тосна в усадьбе Марьино. Согласно указа императора Александра I от 11 августа 1817 года, владельцем майората Строгоновых, куда вошел и дом на Невском, назначалась графиня Софья Владимировна. Более подробно об этом будет рассказано в главах о Марьино, в этом месте отметим появление «охранной грамоты» Строгоновского дома.

Глава 16
Романтическая смерть

Брак в аристократическом обществе – предмет тщательного обдумывания, ибо он помогает решить статусные и финансовые проблемы. Мы видели выше, как барон Сергей Григорьевич, умело женив сына Александра на графине А.М. Воронцовой и построив молодоженам подобающий дом, добился превращения своей ветви в графскую. Решив династические проблемы при помощи Натальи и Аглаиды, превратившихся в «машины по производству графов Строгоновых и князей Голицыных» (на двоих у них было 11 детей), графиня Софья Владимировна и стоявшая за ней мать – княгиня Наталья Петровна, должны были, кажется, ослабить внимание к судьбам младших дочерей – Елизаветы и Ольги. Однако этого не произошло, что привело к обратному результату – пятну на репутации безупречных аристократов при замужестве Ольги, которая в своем воображении превратила дедовскую эллинистическую дачу в средневековый замок. Прологом ее истории является «романтическая смерть» отца.

10 июня 1817 года граф Павел Александрович скончался на корабле близ Копенгагена. К северу от города на самом краю мыса, выступающего прямо в пролив Эресунн (Зунд), стоит огромный замок Кронборг, который прославился благодаря двум легендарным персонажам. Первый из них – Гамлет, принц датский, герой пьесы Вильяма Шекспира (1564–1616). Действие ее разворачивается именно в Кронборге, хотя автор именует его Эльсинор – так по-английски звучит название небольшого городка Хельсингёр, расположенного у стен замка. Второй легендарный герой – Хольгер Датчанин, один из 12 паладинов императора Карла Великого (742–814). Подобно английскому королю Артуру, Хольгер не умер, а, согласно преданию, спит, но восстанет в час самых трудных испытаний, чтобы защитить свою родину. И вот именно здесь скончался российский граф, который очень мало бывал дома в последние пятнадцать лет жизни, предпочитая дворцовой жизни бивуачный быт.

Следование корпоративным правилам поведения, стремление захватить лидерство в дворянской среде и широкие меценатские жесты потребовали от графа A.C. Строгонова таких расходов, которые не покрывались даже его исключительными доходами от соляного и металлургического дела. Расширить свой «бизнес», находясь в столице и не имея «кредита» при дворе, он не смог. В результате «неумеренного меценатства» Строгонов разорился, оставив после себя долг в 3 миллионов рублей. Этот представитель семьи, унаследовавший в 1756 году не менее 3 миллионов десятин земли и не менее 30 000 душ, пытался заниматься хозяйством только в юные годы. Рано или поздно это должно было сказаться. Обнаруженные документы позволяют утверждать, что финансовое положение графа, оказавшееся в плохом состоянии в 1770-е и 1780-е годы, стало угрожающим к 1790-м годам. 17 ноября 1794 года Строгонов был вынужден впервые заложить дом за 40 000 рублей некоему И.И. Отто. Прибегая затем с 1798 года к услугам Заемного банка и фонда Воспитательного дома, граф оказался должен им к 1809 году 1 163 922 рубля, за которые заложил 23 635 душ. Дальнейшие заимствования оказались невозможны без одобрения императора Александра I. К нему и обратился его прежний сотрудник по Негласному комитету граф П.А. Строгонов, прибывший 11 июня 1809 года на побывку с театра военных действий.

14 июля 1809 года Александр I подписал указ Государственному казначею Ф.А. Голубцову: «Снисходя на всеподданейшее прошение и желая доставить им графам Строгоновым надежный способ к лучшему устройству имения и расплате с партикулярными долгами… перевести долг на Государственное Казначейство». В сентябре 1811 года старый граф скончался. В апреле 1812 года было узаконено то, что фактически произошло уже давно. Граф Павел Александрович передал жене доверенность платить за него в казенные места долги, а равно получать следующие ему казенные суммы. Долг семьи на тот момент составлял 14 278 рублей золотом, 144 530 рублей серебром и 1 044 925 рублей ассигнациями, причем деньги выдавались под залог крестьян. Строгоновым дали рассрочку до 1825 года. Вскоре Павлу Александровичу пришлось прибегнуть к новому займу.

Наладить хозяйство было возможно только при постоянном внимании к делу. Строгонов прекрасно это осознавал, но продолжал откладывать деловые занятия, обратившись к ним лишь тогда, когда почти растратил жизненные силы. Сохранилась записка, содержащая мысли Строгонова по этому предмету. Граф считал продажу промыслов невыгодной и даже невозможной, поскольку правительственная инспекция займет много времени. С другой стороны, по его мнению, «имение, в промыслах состоящее, в обороте наличных денег преимуществует пред всяким другим, чему многие случаи служили доказательством… и чтоб не продавать сего имения немаловажным убеждением должно служить и то, что есть жалованные грамоты, изъясняющие заслуги предков наших и привилегии им дарованные. С потерею сего имения, в основание оным служившееся, изчезнут или, можно сказать, что трехсотлетнее достояние одним почерком пера обратиться в ничто». Сам граф, конечно, предполагал сделать некоторые шаги, хотя в наибольшей степени рассчитывал на своего управляющего.

Далее он в своей записке писал: «Показав, таким образом, ничтожность намерения о продаже промыслов соляных, должен показать о способах предлагаемых к устройству дел до интересу моего касающихся и по мнению моему следующие: по воспоследовании Высочайшей воли на показанное письмо занять в казне потребную на заплату партикулярных долгов сумму; избавиться тем от несравненно отяготительных в сравнение с казенными процентов, а дабы доход со всего имения был достаточен к ежегодной заплате следующих в казну сумм и содержанию дома по обоим половинам нужно умножить доходы без отягощения крестьян, от других угодий в обилии по тому именно имеющихся чего и ожидать должно от дознанной опытности и усердия к нам главного над имением управителя. А в противном случае я должен буду оставить службу, и всем собою пожертвовать для жизни экономической, хотя сие к истинному моему прискорбию послужит, если бы сего избежать было невозможно». Такая жертва в намерения графа не входила. К тому же Павел Александрович в тот момент не мог даже написать письмо министру финансов. За него это сделал управляющий Сергей Игнатьев, который 16 апреля сообщал Д.А. Гурьеву, что граф «по причине слабости своей не может прочесть и пяти строк». Простудившись в шведскую войну 1809 года, граф Строгонов затем долго лечился. Взяв с собой единственного сына Александра на войну с Наполеоном, где тот погиб, он заработал чахотку, сгубившую его за четыре года.

20 апреля 1817 года принимается положительное решение о займе. Два месяца спустя граф скончался.

Современник нарисовал нам эту сцену: «Как я предполагал и как предсказывали медики, он умер в море через два дня после оставления Копенгагена, где он расстался с графиней и князем Дмитрием Голицыным. Он потребовал, чтобы они вернулись в Россию для заботы о семьях, сказав, что чувствует себя все хуже и что их присутствие не может принести ему какой-либо пользы. Консилиум врачей в Копенгагене дал заключение, что он не сможет прожить более двух-трех дней. Графиня Строгонова, впрочем, должна была увидеть его еще раз в Эльсиноре на следующий день. Но, прибыв в назначенное место, она увидела, что фрегат прошел мимо, не остановившись. Таково было желание умирающего. На следующий день он скончался или, лучше сказать, угас, как пламя, от общего истощения сил, еще сохранявшихся в нем, ибо до последнего момента он говорил по-английски с врачом, по-французски с племянником бароном Строгоновым (Александром Григорьевичем. – С.К.) и по-русски со слугой»[46]46
  М. Н. Логинов – гр. С.Р. Воронцову 7 июля 1817 г./ Пер. с франц. (Упоминается кн. Д.В. Голицын, брат Софьи.) // Архив князя Воронцова. Книга двадцать третья. М., 1882. С. 384–385.


[Закрыть]. Другие подробности можно узнать из моей книги «Не хуже Томона».

Невозможно утверждать, что граф Павел Александрович написал сценарий своей смерти. Тем не менее это была красивая «романтическая смерть». Разумеется, не она, а прежняя «романтическая жизнь» Строгонова, никогда не желавшего обременять себя хозяйством, стала причиной семейных проблем и «банального брака» старшей дочери. В уважение заслуг Строгоновых, а также принимая во внимание поставку графами столь стратегического товара, которым являлась соль, Александр I издал упоминавшийся выше указ, в преамбуле его говорилось: «Уважая отличное усердие Графа Строгонова, особенную к Нам его преданность, ревность и услуги, оказанные им и предками его Российскому престолу, и, находя, что главное сие имение, производящее немаловажную выварку соли и обеспечивающее тем значительную часть народного продовольствия Империи Российской, долженствует для лучшего и удобнейшего управления и для принесения вящей общественной пользы сохраняться неприкосновенно и нераздельно во владении одного лица».

В документе, помимо пермской вотчины, упоминались как совокупно закрепленные за родом Строгоновых два каменных дома в Петербурге «с движимым имением» и на аналогичном основании мыза Мандурова, со строениями и землей, на Выборгской стороне. Остается неясным, какой городской дом был вторым. Так или иначе, хотя описи и не существует, актом 1817 года, весьма своеобразным, «романтическим», завещанием графа Павла Александровича государственный статус и «охранную грамоту» получило художественное наследие его отца графа Александра Сергеевича. Это было особенно важно для коллекций графа или Кабинета, как говорили в XVIII веке. В данном случае знаменитой коллекции, основой которой были картины и минералы, ничего не грозило, по крайней мере, так казалось в 1817 году.

Кроме того, указом решалась проблема наследства трех младших дочерей графини Софьи Владимировны – Аглаиды, Елизаветы и Ольги. Каждой из них доставалось, правда, не по три, а по два миллиона рублей, что также, впрочем, было весьма значительной суммой. Они должны были выплачиваться из доходов нераздельного имения, пожизненным распорядителем которого стала графиня Софья Владимировна. Наталья, ее старшая дочь, объявлялась наследницей. Поскольку ее муж получал титул графа Строгонова, его кандидатура была исключительно важна.

Находясь еще под впечатлением от смерти мужа, первым делом Софья тщательно обдумала брак Натальи – первый из четырех союзов, который ей предстояло «сочинить», причем сочинить немедленно, ибо в 1817 году девушке уже исполнился 21 год. Употребленное слово – «сочинить» – кажется странным в этом контексте, но все же я использую его для того, чтобы показать меру влияния графини на существо дела и подозрения об искусственном характере союза.

Уже в августе 1817 года все было решено. В самом начале 1818 года, вероятно, 6 февраля, Наталья стала супругой Сергея Григорьевича – третьего из пяти сыновей барона Григория Александровича, своего четырехюродного брата. Он родился 8 ноября 1794 года, будучи таким образом на полтора года старше Натальи. Скорее всего, брак между родственниками принципиально был задуман графом Павлом Александровичем, правда, он взял с собой в «роковое плавание» второго сына троюродного брата – барона Александра Григорьевича. Возрастная дистанция между братьями была незначительной – чуть больше года, но Александр, родившийся у Сергея, становился Александром Сергеевичем. Не в этом ли мистическом следовании магии имени истинная причина перемены, произведенной графиней Софьей Владимировной? Под «роковым плаванием» разумеется поход фрегата «Святой Патрикий», на котором граф Павел Александрович отправился для поправки здоровья в Португалию. Думается, что события нанесли душевную рану обоим братьям – один оказался незадачливым претендентом на титул, а другой вынужден был подчиниться необходимости.

Графини Ольге Строгоновой нравился граф П.К. Ферзен, большой любитель искусства, в частности поклонник творчества К.П. Брюллова. В 1825 году по заказу Ферзена живописец исполнил две «готические» картины «Пифферари перед образом Мадонны» и «Вечерня (Римская часовня)» в соответствующих «готических» рамах. Позже он подарил графине Софье Владимировне бронзовые ширмы с цветными стеклами, что можно расценивать как своего рода благодарность теще. Но ему отказала княгиня Наталья Петровна, не желавшая признавать своим родственником небогатого шведского дворянина.

И тогда крестник «романтического императора» Павла I и штаб-ротмистр Кавалергардского полка похитил свою возлюбленную. Небольшая «готическая пьеса» была разыграна на глазах удивленно-восхищенного Петербурга в 1829 году, затмив события Русско-турецкой войны. Следовало позабыть, хотя бы на время, об имидже клана Строгоновых-Голицыных как образца добродетели. Бессмертным происшествие стало благодаря «Метели» Пушкина, которому это произведение едва ли добавило поклонников среди обитателей Марьино, в частности, и в целом в аристократической среде, оказавшейся враждебной к нему в 1837 году.

Самоустранение от занятий хозяйством вместе с династическим кризисом привело Строгоновых к сложнейшей семейной ситуации, из которой невозможно было выйти без потерь. В 1817 году создается нераздельное имение, одновременно начались поиски его наследника и переживания по поводу супругов многочисленных дочерей Павла Александровича. Решив достаточно благополучно три задачи, графиня Софья Владимировна, вдова героя, споткнулась на последней, когда следовало выдать замуж Ольгу.