Текст книги "Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари"

План первого этажа (нижнего апартамента). Часть проекта невского дома, составленного Ф.Б. Растрелли к весне 1753 г. В левом верхнем углу комплекс кухни. Посередине западного корпуса – парадный вестибюль

Дом, построенный по заказу Сергея Григорьевича Строгонова на Невском проспекте в Петербурге, получился своеобразным. Несмотря на открытый с первого взгляда облик – большие окна и расположение в городской среде, – он сохранил в себе, по крайней мере, один элемент средневекового сооружения феодала (замка) – закрытый почетный двор. Избранный для фасада стиль барокко предусматривает легкость и прозрачность. Архитектор действительно устроил проход, вовлекающий, казалось бы, прохожего внутрь обустроенного двора. Но попасть в него можно было только в карете. Пропустив ее, дубовые ворота наглухо закрывались. Владелец, занимавшийся торговыми операциями, пытался скрыть свою жизнь от глаз посторонних. Лишенный внутренней свободы он был еще не готов к открытой общественной жизни.

Глава 4
Картина как программа жизни

И мой великолепный дом

Храм будет роскоши для всех, кто мне любезен

Иль властию своей полезен.

Так, вслед за купчиной Альнаскаром, героем сказки И.И. Дмитриева «Воздушные башни», мог сказать Сергей Григорьевич Строгонов. Внутренние покои его дома очень долго совершенствовались, прежде чем застыли в своем окончательном виде, отражающем историю смены поколений владельцев. Изначально они выглядели не менее амбициозно, чем фасад. Первые гости увидели залы, как уже упоминалось, 25 октября 1754 года. В тот день барон Сергей Григорьевич, желая угодить Двору, дал великолепный бал для иностранного купечества по случаю рождения наследника престола – великого князя Павла Петровича. Одновременно праздник стал представлением Петербургу и Европе нового дома. Посещавшие барона Строгонова в первый раз едва ли могли заподозрить переделку, особенно в том случае, если хозяин не открывал двери в старые, земцовские, комнаты. Благодаря сведениям «Санкт-Петербургских ведомостей», разнесенных изданиями других стран, вся Европа узнала, что новый дом в Петербурге принимал полтысячи гостей, которые «в большей зале танцевали при изрядной музыке; а в прочих покоях во всю ночь [были] подчиваны дорогими напитками, фруктами и конфектами в великом довольстве».

Хотя эпоха императрицы Елизаветы Петровны известна многолюдными собраниями, начинавшимися, как правило, поздно ночью, все же корреспондент, в угоду хозяину, явно преувеличил число иностранных купцов, что побывали в тот день в доме у Зеленого моста. Так, Большой зал, его можно видеть и сейчас, не может принять более 100 гостей. Его площадь всего 122 квадратных метра. Зеркальная галерея, второй вместительный интерьер здания в ту эпоху, имеет площадь еще меньше – 78. Другие залы были еще меньше – примерно по 30–40 квадратных метров.

Большой зал, традиция создания и оформления интерьеров которого восходит к итальянскому ренессансу, был призван придать дому барона Сергея Григорьевича характер общественного здания. Действительно, в 1760–1770-х годах это помещение иногда использовалось для проведения «государственных мероприятий» – увеселений и концертов, оставив Зеркальной галерее, видимо, функцию Столовой.

Франческо Растрелли – итальянца, через Францию оказавшегося в России, часто называют создателем Строгоновского дома. Это верно, но лишь с тремя существенными дополнениями. Во-первых, этот архитектор в значительной степени пользовался плодами трудов предшественников.

Во-вторых, свои возможности Растрелли не реализовал полностью. Желание иметь четыре здания равного размера по периметру воплощалось довольно долго, но все же осталось в качестве наследства следующим поколениям зодчих.

Большой зал невского дома. 1920-е гг. Дом-музей превратился в музей-дом. В интерьер перенесли скульптуры из Картинной галереи, на восточной стене повесили портрет графа Александра Сергеевича кисти А. Варнека. Все остальные детали оставались неизменными с начала 1790-х гг., за исключением паркета, уложенного в 1850-е гг.

Наконец, в-третьих, очевидно, что в первоначальный замысел постоянно вносились коррективы. Это могло быть результатом разногласий Строгонова и Растрелли, последнего «погубила» архитектурная мода, быстро менявшаяся в 1750-е годы, хотя он все же внес свой вклад в приближение Петербурга к Парижу, что соотносилось с всеобщим увлечением Францией в России XVIII века.

Город на Сене притягивал к себе взоры россиян еще со времен Петра Великого, но только по примеру фаворита императора И.И. Шувалова подражание лучшим парижским домам превратилось в манию, поскольку французский этикет окончательно завоевал российский двор. Следует заметить, что первоначально заказчики удовлетворялись лишь некоторыми компонентами. Именно в этот период, по словам Я. Штелина, в Петербурге «не осталось более ни одного знатного дома, не меблированного в новейшем французском вкусе».

Великолепная французская мебель появилась и в Строгоновском доме, его Ф.Б. Растрелли спроектировал как палладианский дом с барочной декорацией. Можно усмотреть лишь одну явную ссылку к Франции, точнее, к Версалю. Мастер пишет о примыкающей к Большому залу зеркальной галерее, украшенной позолоченной скульптурой, да и то пропорции зала – длина 13,6 метра и ширина 7,9 метра – не дают основания считать его галереей в точном значении слова.

Андреа Палладио, классик европейской архитектуры, писал: «Комнаты должны располагаться по обе стороны передней и зала; при этом необходимо, чтобы комнаты правой стороны соответствовали и были равны комнатам слева». По центру западного корпуса зодчий наметил парадный вход в здание, он вел в довольно обширный и украшенный статуями в нишах вестибюль (говоря по-русски – в сени).

Пронизанная светом западная стена Большого зала – триумф архитектурной мысли Растрелли. Десять окон почти не оставляют места простенкам, нижняя часть которых украшена зеркалами

Из сеней можно было попасть на мраморную Парадную лестницу, служившую границей между половинами отца и сына. Как я предполагаю, отделали только вторую из них, ту, что начиналась в двух антикамерах (верхних вестибюлях), расположенных также в центре западного корпуса, но уже на втором этаже. Из них посетители после некоторого ожидания и непременных рассуждений по поводу богатства владельца, представление о котором у них уже, конечно, сложилось, проходили в Большой зал.

Про устройство подобных интерьеров великий итальянец сообщал: «Я обычно делаю так, чтобы длина зала равнялась не больше, чем двум квадратам, сторона которых равна его ширине». Это означало, что ширина интерьера составляла половину его длины. Сделав высоту зала равной его ширине, зодчий добивался идеальных кубических пропорций. Именно так, например, поступал его английский последователь Иниго Джонс в чрезвычайно знаменитом Уилтон-хаус, графство Уилтоншир в юго-восточной Англии. В доме, построенном в XVII веке, до настоящего времени сохранились одинаковых пропорций залы, которые созданы последователями Палладио и носят название «Doble cube room» («Зал в два куба») и «Single cube room» («Зал в один куб»). Ребро куба каждого из них имеет те же пропорции, но это интерьер в полтора куба (высота и ширина интерьера зала равна 9 метрам, длина – 15,5 метрам). Два куба могло поместиться лишь в центре северного корпуса.

Исполненный Валерианы эскиз центральной части плафона в Большом зале дома Строгоновых. Наиболее интересная деталь – круглый в плане закрытый храм с восьмиколонным портиком

Плафон Большого зала также соответствует эпохе Палладио. Архитектурная часть плафона написана, судя по всему, Антонио Перезинотти, постоянным ассистентом Джузеппе Валериани, несомненного автора центрального изображения. На плинте колонны можно найти подпись этого итальянского мастера, который прибыл в Россию в 1743 году. Валериани работал преимущественно как живописец Императорской оперы, но не отказывался и от заказов на плафоны. На картине, написанной итальянцем для барона Строгонова, находим множество аллегорических фигур римских богов: Юпитера и Юнону, под ними Эскулапа, Геркулеса и Аполлона. Слева внизу представлены добродетели – Сила, Правосудие, Храбрость, Правда, Стойкость и Верность.

Направо – Живопись, создающая картину, История, пишущая на скрижалях, поддерживаемых Сатурном, рядом Музыка играет на флейте. Посреди обширного полотна богиня мудрости Минерва. Она изгоняет с Олимпа пороки: Медузу Горгону, Сизифа, Мидаса и гиганта. Две фигуры – юноши и сопровождающего его мужа – аллегорически представляют на великолепной картине Джузеппе Валериани двух Строгоновых – Сергея и Александра, тот кажется новым Телемахом или Киром.

Ниже Верности на холсте показан старец в латах и с книгой (на эскизе это место задумывалось несколько иным: старик толкует деве книгу). Эта часть плафона посвящалась Асклепию, не очень внятно показанному на другом конце диагонали композиции Валериани, или Гермесу. В обоих случаях как образ комплекса жизни – смерти-возрождения.

Над юным героем в воздухе завис Меркурий, покровитель путешественников, посланник богов и мастер герметических таинств. В его руке находится кадуцей – жезл с переплетенными змеями, символ преобразований и великого процесса, осуществляемого в союзе и борьбе противоположностей. Этот фрагмент дает основание предполагать, что на картине представлен персидский царь Кир Великий или Старший (? – 530 г. до н. э.).

По мнению Ксенофонта, афинского историка и писателя, жившего в V–IV веках до н. э. (430 – после 355 до н. э.), Кир был идеальным правителем, поскольку отличался смелостью, добротой и терпимостью к покоренным народам. В частности, он освободил иудеев из вавилонского плена и восстановил Иерусалим с его храмом. Именно последний факт, как мне представляется, привлек внимание французского писателя-масона Андре-Мишеля Рамзея (1686–1743), который, подобно Фенелону, был воспитателем. Рамзей использовал для своих целей «пробел» Ксенофонта. Античный писатель ничего не говорит о том периоде, когда его герою было от 16 до 40 лет. По версии Рамзея, соединившего в своей книге «Новое Киронаставление, или Путешествия Кировы» (1727 г.), как и Фенелон, античный миф со своим текстом, Кир в это время путешествовал.

В левом верхнем углу полотна показан круглый храм, стоящий на скалистой горе и напоминающий Пантеон. Перед ним портик из двух рядов колонн. Здесь находится основной содержательный элемент картины, которую можно трактовать как проповедь созидательной добродетели. В данном случае полотно обрело статус образного «завещания», ибо отцу и сыну Строгоновым не довелось вместе рассматривать созданный шедевр. Завещания, связанные с имущественными делами, теряют всякое значение спустя какое-то время. Подобный «документ» оказался применим к другим подобным обстоятельствам в истории династии, по крайней мере, его использовал Александр Сергеевич, примерив на себя тогу отца. Кроме того, задуманное Сергеем Григорьевичем деление здания на две половины также с тех пор стало традиционным.

Переведя взгляд от плафона к стенам, понимаешь, что Большой зал можно отнести к числу курьезов в искусстве. В отличие от хрестоматийных (и современных дому Сергея Григорьевича) образцов барокко, например Большого зала Палаццо Лабиа в Венеции, расписанном Дж. Тьеполо, картина не согласована со стенами, оформленными лепным узором в стиле моднейшего рококо. Хотя следовало далее написать колонны. Приходится думать, что Растрелли на это согласился, ибо в Реляции об отделке зала он пишет следующим образом: «Ornee d’ouvrage en stuc» («Декорирована композицией в гипсе»), то есть так, как мы видим в настоящее время.

Восточная стена Большого зала – свидетельство разногласий между заказчиком и зодчим, кариатиды готовы, а балкона нет

Как будто предчувствуя что-то в своей судьбе, барон Сергей Григорьевич торопился завершить стройку. Занявшись в первую очередь апартаментами наследника, он отложил до времени обновление своих комнат и полноценное завершение восточного и южного корпусов. В результате «смысловой» центр здания переместился в изначально второстепенный западный корпус, а плафон с храмом превратился в главный содержательный элемент. Созданные два корпуса создавали иллюзию большого дома, с которым на Невском проспекте могли соперничать только дворцы Ивана Шувалова и Алексея Разумовского – фаворитов императрицы.

Глава 5
Путешествие строгоновского Телемаха

Династия владельцев невского дома отличалась широким кругозором. Новые возможности для его формирования открылись в XVIII веке благодаря путешествиям, в деле которых Строгоновы задавали тон прочим. В мае 1752 года барон Александр Сергеевич первым отправился в европейскую поездку. Ее целью было расширение общих знаний о западном мироустройстве, овладение иностранными языками, прежде всего, французским, ознакомление с курьезами природы и произведениями художеств. Барона сопровождал крепостной живописец Матвей Печенев, тому предстояло фиксировать главные события поездки. В конце июня младший Строгонов прибыл в Данциг, входивший в прусское владение. Здесь его поразила находившаяся в Мариацком костеле знаменитая картина «Страшный суд», считавшаяся тогда работой Ван Эйка, а впоследствии признанная произведением Ханса Мемлинга.

В середине июля Александр Сергеевич оказался в Берлине, где нанес визит фельдмаршалу Джеймсу Кейту (1696–1758) – шотландцу и активному участнику масонского движения, в 1720–1748 годах находившемуся на службе в России, где он успел стать первым подполковником лейб-гвардии Измайловского полка, первым военным инспектором русской армии и гетманом Малороссии. Не исключено, что Строгоновы водили знакомство с Кейтом через испанского посла Лирия, тот определенно бывал в доме у барона Сергея Григорьевича.

Следует привести пример отчетов, присылаемых юным бароном отцу, чтобы увидеть, какая необыкновенная вереница резиденций предстала перед ним воочию, а не из увражей, пролистываемых отцом. Так Александр Сергеевич писал о Касселе: «Оный город, хотя мал, однако наполнен курьезностями… в сад Ланграфский ездил, называемый Вейсенстеен, в котором каскад очень за первый в Европе почитается вышиною и множеством вод. Вверху башня наподобие старинного идолского капища, а на оном статуя Геркулесова в 60 футов вышиною»[8]8
  Кузнецов С.О. Пусть Франция поучит нас «танцовать». СПб., 2003. С. 376.


[Закрыть].

Незаконченный дворец Геркулеса строился на Karlsberg (горе Карла) итальянским архитектором Дж. Ф. Гуерниеро по инициативе ландграфа Карла Гессен-Кассельского. Это был результат итальянского путешествия ландграфа 1699–1700 годов, во время которого на него, в частности, большое впечатление произвела вилла Алдобрадини во Фраскати. Наверху обелиска, расположенного в центре дворца, до настоящего времени стоит реплика Геркулеса Фарнезского высотой 9,2 метра. Длина каскада составляет 250 метров. Дворец в долине был построен в конце XVIII века при ландграфе Вильгельме, когда и весь парк получил современное название Wilhelmshöhe (высота Вильгельма). Строгонов планировал оказаться в самой Италии, но прежде он должен был приготовиться к знакомству, в частности, овладеть языком этой страны. Кроме того, ему не хватало общих фундаментальных знаний, их предполагалось получить в тихой протестантской Швейцарии.

«Страшный суд» Г. Мемлинга – первое, или, по крайней мере, самое сильное из первых художественных впечатлений барона A.C. Строгонова

Портрет Д. Кейта работы А. Пэна

Проехав через Гановер, Франкфурт-на-Майне, Страсбург и Базель в октябре 1752 года, Строгонов прибыл в Женеву. В этом городе он провел два года, занимаясь в университете. Уроки там начинались с раннего утра. Например, в первый год пребывания: с 8.00 до 9.00 часов изучал историю и географию, с 10.00 до 11.00 – уроки математики, а с 12.00 до 13.00 штудировал логику. Александру прочили военную карьеру, но его увлекало искусство и странствия в качестве способа с ним знакомиться. Вероятно, поэтому во время учебы Строгонов написал по-французски два эссе о Путешествии: они показывают нам его как истинного последователя Петра Великого и как нового Анархарсиса, желающего просветить соотечественников.

Анархарсис (ок. 605–545 гг.) – знатный скиф, один из семи мудрецов, автор множества известных изречений и изобретений, в частности якоря. Побывал в Афиных, где встречался с самим Солоном, путешествовал по другим греческим городам, переняв многие обычаи. В конце XVII века в храме московского Новоспасского монастыря мастер Федор Зубов создал по сторонам лестницы, ведущей ко входу, роспись, на которой вместе с Платоном, Аристотелем, Плутархом, Солоном, Клавдием, Птоломеем, Иродионом, Гомером и мифическим Орфеем был изображен Анархарсис. Замысел художника состоял в том, чтобы представить античных философов и поэтов предшественниками христианства.

В двух эссе юный россиянин рассуждал о важности образовательных поездок по примеру Петра Великого, о необходимости тщательной подготовки и важности умения сосредоточиваться на главном. Он сравнивал вояжера с пчелой, приносящей нектар в свое жилище. Это сочинение не получило широкого распространения, но стало кодексом поведения для самого Александра Сергеевича и его потомков. Путешествия выдвинули эту ветвь династии вперед и поставили в особое положение среди аристократии.

Вид кассельского дворца на старинной гравюре

«Верх горы Везувия». Рисунок М. Печенева

Осенью 1754 года Строгонов отправился наконец в Италию. В северных городах Александр Сергеевич посетил множество кабинетов знаменитых ученых, которые, без сомнения, предлагали ему образцы экспонатов для будущего собственного хранилища редкостей. Сам он также занялся созданием художественной коллекции и впервые самостоятельно купил в Венеции картину (она принадлежала кисти Корреджо). С этого момента и до самой смерти Строгонов продолжал пополнять свое собрание, приобретя репутацию страстного и серьезного коллекционера. Первое место он отдавал картинам академического времени, то есть написанным после Рафаэля. Капитал, созданный дедом Григорием Дмитриевичем, позволял удовлетворять едва ли не все прихоти по этой части.

На юге Италии барон совершил восхождение на Везувий, осмотрел археологические раскопки Геркуланума. Вероятно, несколько изображений сделал сопровождавший барона Матвей Печенев. Два рисунка, исполненные сангиной, сохранились, и они, пожалуй, не оставляют сомнения в том, что сопровождавший Строгонова художник Матвей Печенев и некоторое время преподававший в Академии художеств Матвей Пучинов одно и то же лицо. Неизвестные нам жизненные коллизии повлияли на написании фамилии скромного живописца, которого после возвращения в Россию ждала трудная судьба.

Один рисунок, исполненный после путешествия патрона на вулкан в ночь с 27 на 28 апреля 1754 года, Строгонов назвал «Верх горы Везувия» и следующим образом объяснил в письме отцу: «Представьте себе А как вал, сочиненный из красноватого каменья, В так, как ров, наполненный выкиданными из горы каменьями и из многих мест. Из-под оного каменья идет прегустой селитерный дым и оные каменья от оного дыма пожелтели, на левой стороне, которая подписана литерой С, покрыто лавою так гладко, как застылым салом. В середине всего оного возвышается с той стороны, где литера Д, сажень на 8, а где литера Е, сажень на 10 селитерный пригорок. На оный мало смеют всходить, но, по моему счастью, там был, хотя трудно дышать от селитерного дыма. Который из большой преужасной пропасти выходит, в которую мы смотрели. Каменья туда бросали. Стук отлетающего вниз камня долго слышать можно».

В Италии Александр также подбирал музыкантов для оркестра дома на Невском проспекте. Наибольшую активность в этом деле он проявил в Неаполе. Славный Джузеппе Тартини (1692–1770), композитор и крупнейший скрипач-исполнитель своего времени ему отказал, сославшись на старость, а вот другой скрипач, Борбекла, согласился поехать в далекую Россию. Там же, в Неаполе, Строгонов подружился с одним оригинальным человеком, который столь важен для характеристики самого Александра Сергеевича, что ему следует уделить некоторое внимание.

Барон Сергей Григорьевич в июне 1755 года получил от сына следующее послание: «Я имел счастье в Неаполе сдружиться со славным принцем S. Severe. Оный мне все свои сочинения подарил и сверх того делает теперь мне картину особливым манером своей инвенции. Более 4 или 5 картин такой работы в свете нету»[9]9
  Там же. С. 441.


[Закрыть]. Речь идет о том самом Раймондо ди Сан Северо (di San Severo, 1710–1771) – писателе, поэте, ученом, основателе той самой масонской ложи, где председателем в 1751 году был упоминавшийся выше барон де Чуди. Явно существовал «алхимический треугольник» Строгоновы – Чуди – Сан Северо. Итальянец учился в римской семинарии, где вскоре показал склонность к механике и другим прикладным искусствам. Еще будучи семинаристом, он создал план театра, якобы подсказанный ему во сне самим Архимедом.

Хотя Сан Северо собрал на свои деньги полк, изобрел некоторые виды оружия – легкую пушку и особенный тип ружья, но его самого военная жизнь не привлекала. В своем дворце чудак открыл типографию, где опробовал новую технику цветной печати, а также научно-экспериментальную лабораторию, где использовал «вечную лампу». Еще ученый открыл «елоидрическую живопись», привлекшую внимание Строгонова, придумал четырехколесную телегу, способную плавать.

Однажды со своей террасы король с удивлением увидел, что его придворный плавает в телеге. Швед Г.Г. Брьонсталь, бывший свидетелем события, рассказал о нем в своих знаменитых письмах королевскому библиотекарю К.К. Гюрвеллу (кстати, одно из этих посланий посвящено «гробнице Гомера», приобретенной графом Александром Сергеевичем). Будучи членом академий, Сан Северо знал греческий, арабский, арамейский и сирийский языки. Перевел и опубликовал «Новое Киронаставление, или Путешествия Кировы» Андре-Мишеля Рамзея, мотивы этой книги использовались, как я предполагаю, при сочинении плафона в Большом зале невского дома. Таков был человек, с которым подружился A.C. Строгонов, и, разумеется, это характеризует его самого.

Раймондо ди Сан Северо

Осмотрев на рубеже марта и апреля 1755 года Рим только мельком в течение двух недель, Александр Сергеевич вернулся туда в конце мая и провел в вечном городе еще более двух месяцев. Это время позволило освоиться Печеневу в мастерской П. Баттони, куда его приняли в обучение за плату в несколько шуб. Его патрон стал членом Общества аркадских пастухов, причем Строгонову было дано имя «Аристагора Пелопонесского».

После Италии Строгонов отправился во Францию, следующий по счету, но не по значению пункт своего путешествия.

В Париже Строгонов познакомился с Дезальи д’Аржинвиллем, автором «Письма об устройстве кабинета» (1727 г.) и «Краткого жизнеописания известнейших живописцев» (1745 г.). Эта встреча имела решающее значение для формирования личности A.C. Строгонова как коллекционера. В течение нескольких месяцев он пополнял не только собрание живописи, но и курьезностей.

По дороге во Францию, благодаря причудливости маршрута, у барона Александра Сергеевича появилась возможность вновь посетить Женеву – город, где он провел два года, и Строгонов, отложив свои серьезность, экономность и рационализм, воспользовался этим шансом. В письме к отцу он объяснил неординарный поступок довольно просто: «Будучи столь близко от Женевы захотелось мне еще раз видеть и проститься (может быть, последний раз) со всеми теми друзьями, которых здесь имею». Однако сентиментальный визит, который не должен был оставить большого следа, подарил барону встречу с Вольтером – философом, чьи труды самым серьезным образом влияли на умы по всей Европе.

В частности, в России за деятельностью и даже перемещениями знаменитой персоны пристально следили. В 1745 году, когда он впервые предложил российскому престолу написать историю Петра Великого (М.П. Бестужев-Рюмин счел заказ французу непатриотичным), Вольтер поселился при дворе Людовика XV. В 1751 году, когда Кирилл Разумовский отклонил его идею совершить поездку в Россию, философ жил при дворе Фридриха II. Он оставался там до 1753 года и затем решил переселиться в Женеву, что было немедленно замечено в России. 28 января 1755 года «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «Сказывают, что господин Волтер намерен в городе Женеве поселиться; и для того на реке Роне в расстоянии пушечного выстрела от Женевы купил себе изрядной хутор за 87 500 ливров».

На картине, сделанной 25 апреля 1755 г., М. Печенев показал старинное кладбище в «Елисейских полях», как было принято называть царство мертвых. «Елисейские поля» – прекрасные поля блаженных в загробном мире на берегу реки Океан, куда по окончании бренной жизни попадают любимые богами герои

Это место называлось Сатрапе St. Jeane, а философ прозвал его «Delices» («Наслаждение»). Именно там, судя по всему, произошло первое знакомство Александра Сергеевича, мнившего себя «любителем мудрости», с подлинным философом. Знаменательное событие Строгонов описал своим обычным «телеграфным» стилем, впрочем, простительным для его юного возраста: «В бытность мою в здешнем городе имел удовольствие спознаться со славным Волтером. При сем прилагаю копию одного письма, которое вышеозначенный господин де Волтер получил из Парижа. Из оного изволите усмотреть несчастливый случай, который почти в ничто превратил великий славный и богатый город Лиссабон»[10]10
  Там же. С. 447–48.


[Закрыть].

Речь идет об огромном землетрясении 1 ноября 1755 года, когда в День Всех Святых столица Португалии потеряла примерно 10 000 человек. Это был исключительный, хотя и не первый случай сейсмической активности в Западной Европе. В 1753 году толчки ощущались даже в Женеве. Александр Сергеевич написал оттуда отцу 13 марта: «На прошедшей неделе в пятницу по полудни в третьем часу было здесь трясение земли, которое на нашей стороне не столь чувствительно было, но на другой стороне Роны оное велико было. В церквах колокола сами собой звонили»[11]11
  Там же. С. 391.


[Закрыть]. Таким образом, Строгонов почувствовал свою сопричастность к событию, кое, кстати, имело и художественное значение с точки зрения распространения моды на эффектные развалины. В парках Европы стали строить «поврежденные временем» павильоны, которые «рассказывали истории».

«Les Delices» («Наслаждение») – поместье, купленное в 1755 г. Вольтером близ Женевы и несколько месяцев спустя ставшее местом его встречи со Строгоновым

Как известно, в 1756 году Вольтер написал поэму «Лиссабонское землетрясение, или Проверка аксиомы „Все благо“», в ней он впервые поставил под сомнение благость Бога.

Эти мысли он, очевидно, и развивал перед своим российским собеседником в конце 1755 года, когда оба философа, один умудренный жизненный опытом и другой начинающий, одновременно, но каждый по-своему переживали переломный момент в мировоззрении. Вольтер тогда написал следующие строки:

 
Смерть каждому страшна, жизнь каждому постыла,
Средь наших дней пусть слезы нам порой
Веселье осушит беспечною рукой,
Веселье улетит, оно как тень, мгновенно;
Печаль, утрата, скорбь пребудут неизменно.
Мы в прошлом свято чтим лишь память наших бед;
Все в настоящем – скорбь, коль будущего нет,
Коль мыслящую плоть разрушит умиранье.
Все может стать благим – вот наше упованье;
Все благо и теперь – вот вымысел людской[12]12
  Вольтер. Избранные сочинения. Пер. А. Кочеткова. М., 1997. С. 275–276.


[Закрыть].
 

«Лиссабонское землетрясение»

В сущности, встреча A.C. Строгонова с Вольтером была неизбежна, едва ли мог он миновать всеобщей болезни «волтеризма»: с французским мыслителем переписывался его женевский наставник Якоб Верне и веронский знакомый Сципионе Мафеи, послания ему адресовал друг отца Антиох Кантемир и «петербургский милостивец» Иван Шувалов. Можно считать несомненным, что это свидание не могло иметь иного следствия, кроме ускоренного заражения «вольтерянством», которое уже поразило многих его современников в разных концах Европы. Строгонов был не первым, но и не последним, кто искал личной встречи с затворником. Что подвигло Вольтера встретиться с молодым россиянином? Только ли шальные соляные деньги решили дело? Личная встреча Александра Сергеевича с властителем умов быстро сделала возможным тот результат, который долгое чтение сочинений могло достигнуть многими годами или вообще не достигнуть.

«Отец мой, испорченный сочинениями Вольтера, не верил в божественность Иисуса Христа; а моя мать, вышедшая замуж очень молодою и не видевшая в религии ничего кроме утомительных и часто суеверных обрядов, с жаром приняла мнения моего отца. Оба они были деистами[13]13
  Согласно воззрению деистов, Бог, сотворив мир, не принимает в нем какого-либо участия и не вмешивается в закономерное течение его событий.


[Закрыть], и говорили о Господе нашем Иисусе Христе не иначе как о мудром законодателе, о христианской религии, как о прекрасном курсе нравственности, составленном для обуздания пороков народа и о святом Евангелии как о книге, наполненной чрезвычайными странностями»[14]14
  Цит. по: Кобеко Д. Ученик Вольтера Андрей Петрович Шувалов // Русский архив. 1881. Кн. третья. С. 287–288.


[Закрыть]. Эти слова, написанные дочерью графа А.П. Шувалова, вполне могли бы принадлежать кому-либо из детей Александра Сергеевича.

Путешествие россиянина на Запад всегда означает пересмотр представлений о жизни, в том числе и о собственном доме. У Строгонова появилась возможность осмотреть большое число домов, как в Италии, так и во Франции, ознакомившись с новейшими веяниями европейской архитектурной и интерьерной мод. Из этих экскурсов он сделал вывод о необходимости существования Кабинета (музея) как важнейшей составной части облика своего жилища.