Текст книги "Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари"

Глава 14
Ликвидация-2

Пауза дала шанс противникам продажи, к числу которых, помимо хранителя Т.В. Сапожниковой и искусствоведов, принадлежал даже «советский директор» Эрмитажа П.И. Кларк. К моменту назначения на пост в музее 19 декабря 1928 года Павел Иванович уже довольно пожилой человек – ему исполнилось 65 лет. За плечами был физико-математический факультет Казанского университета, членство в «Народной воле» и в партии эсеров, приговор к смертной казни (замененный 15 годами каторжных работ) за организацию вооруженного восстания в Чите в 1906 году. С каторги Кларк сбежал и до 1917 года скрывался в Японии и Австралии. Недолгое время существования советской республики в Сибири – член Центрального комитета Советов. После их поражения вновь более года провел в Австралии.

Вернулся Кларк в Россию в 1920 году и только тогда вступил в РКП(б). Спустя год назначен начальником материальной службы Читинской железной дороги (вероятно потому, что еще в 1900–1906 годы служил ревизором материальной службы Забайкальской железной дороги). Дальнейшие зигзаги карьеры, не имевшей предпосылок на заведование крупнейшим художественным музеем страны, необычны: 1922 – заместитель заведующего отделом Наркомфина РСФСР, 1923 – директор железнодорожного санатория в Евпатории, 1924 – заведующий детским отделом украинского Красного Креста. В 1925–1927 году Кларк – старший ревизор и старший инструктор материального отдела Донецких дорог. Только успехами на ниве точного и честного подсчета имущества можно объяснить последующий перевод в Ленинград, на Дворцовую набережную. Действительно, сокровища искусства в тот момент рассматривались преимущественно с точки зрения их стоимости, главным образом валютной.

На посту директора Эрмитажа П.И. Кларк сменил исследователя античности О.Ф. Вальдгауэра, тот пробыл на этом месте примерно год после отставки в 1927 году С.Н. Тройницкого, пожелавшего в драматической обстановке сохранить за собой только заведование отделом прикладного искусства Нового времени.

Именно Тройницкий, к которому обратились как к знатоку, указал властям заведомо незначительную сумму оценки имущества Строгоновского дома. Однако его «игру» раскрыла заведующая музейным отделом Главнауки В. Лиэ, она писала А.B. Луначарскому: «Оценка Тройницкого 300 тысяч за все – не имеет никакого реального значения. Я подозреваю, что Тройницкий, желая отстоять музей целиком, указал эту смехотворную сумму, исходя из довоенной, очевидно, стоимости, что по нашим временам равняется 3 млн 300 тысяч. Назвав 300 тысяч, подумал, вероятно, что Гинзбург не станет этим заниматься. Гинзбург же сделал из этого целую историю, тем более что сейчас Строгоновский музей оценен в 5 миллионов»[205]205
  Антонова H., Дроздова Н. «Войну дворцам мы проиграли» // Россия. № 13 (72). 25–31 марта 1992. С. 11. В 1923–1931 годах за один рубль давали 2,16 немецких марки.


[Закрыть]. Вероятно, это была еще одна новая оценка дворца, сделанная в январе 1929 года, уже после получения задатка и вторых переговоров с Крюгером.

Надо отметить, что Кларк пытался отстоять свой филиал и писал в Москву: «Если вспомнить… ликвидация Юсуповского и Шуваловского дворцов, не имевших и десятой доли значения Строгоновского дома (курсив мой. – С.К.), вызвала ряд неблагоприятных статей в заграничной прессе, то распродажа Строгоновского дома, несомненно, тяжело отзовется на мнении о нашем музейном строительстве… ликвидация таких исключительных памятников, как Строгоновский дом, будет учитываться как известное доказательство краха нашего культурного строительства. Минимальная, с государственной точки зрения, сумма, в которую оценивается Строгоновский дом и которая фактически, может быть, никогда не будет реализована, конечно, ни в какой мере не сможет компенсировать того морального и фактического ущерба, который будет несомненным следствием продажи этого музея»[206]206
  «Войну дворцам» мы проиграли.


[Закрыть].

Эти же аргументы пытался использовать A.B. Луначарский, комиссар народного просвещения, в своем обращении к высшему партийному руководству: «Гинзбург дал заявление, что существует постановление Политбюро, да еще по его утверждению согласованное со мною, по которому решено продать Строгоновский музей…Никогда в жизни я моего согласия на такого рода продажу не давал, ничего о подобном решении Политбюро не знаю…Если действительно состоялось постановление Политбюро… то я усиленно прошу пересмотреть этот вопрос. НКП готов всемерно идти навстречу потребности реализации нашего художественного достояния для валютных надобностей страны, но при этом нельзя доходить до таких актов, которые являются глубоко дискредитирующими наше правительство. Уже удалось добиться отказа от попытки распродать все крупнейшие произведения искусства из Эрмитажа, что привело бы к ничтожным выгодам, так как стачка торговцев и антикваров снизила бы их цену до смешного, и к величайшему скандалу перед всем культурным миром…»[207]207
  Там же.


[Закрыть] Нет сомнения, что решение Политбюро, причем вслед за Строгоновским домом предполагалось продать Гатчинский и Павловский дворцы, действительно существовало, хотя оно и не опубликовано к настоящему моменту.

Следует отметить, что существовали взвешенные оценки. Так, Лиэ со своей стороны замечала: «Методы реализации этих вещей для нас еще не ясны, вернее нет тех методов, которые обеспечили бы ожидаемый эффект. Имеющиеся налицо результаты нашей торговли вызывают крайнее беспокойство за удачность реализации и за целесообразность отбора произведений искусства». Таким образом, Главнаука пыталась переложить ответственность эту неудачу на торговые организации. Но подобные трезвые замечания не были услышаны.

Парадоксальным образом задача выработки методов реализации предлагалась искусствоведам, хотя они по роду своей деятельности менее других желали продажи. Относительно Строгоновского дома 4 апреля 1929 года С.П. Яремич, хранитель-реставратор Эрмитажа, писал: «Если обстоятельства требуют ликвидации этого памятника, то нет никакого сомнения в том, что продажа должна быть совершена en bloc и никоим образом не отдельными предметами и, разумеется, на месте»[208]208
  Государственный Эрмитаж. Музейные распродажи. 1928–1929. Архивные документы. СПб., 2006. С. 154.


[Закрыть]. При проведении акции в Ленинграде повышалась цена произведений по причине очевидности их положения в интерьере и происхождения.

Хотя решение о продаже дворца приняли в августе 1928 года, окончательную оценку вещей не произвели и к началу 1929 года, несмотря на бодрое заявления А.М. Гинзбурга Наркому просвещения A.B. Луначарскому 20 февраля: «Спешу сообщить, что по коллекциям б. Строгоновского музея все оценочные работы уже закончены и описания предметов с оценками переданы Госторгу, поэтому все дальнейшие вопросы о реализации этих коллекций необходимо ставить в Москве перед Наркомторгом, а в Ленинграде никаких переговоров мы, разумеется, вести не будем.»[209]209
  «Войну дворцам» мы проиграли.


[Закрыть]

В сложной ситуации Т.В. Сапожникова, сочинив к 25 января записку «Строгоновский дом (2-й филиал Государственного Эрмитажа)» и обложившись благоприятными актами обследования, датированными теми же днями, попыталась использовать 35 дней отпуска за прошлый год. 11 февраля 1929 года Татьяна Васильевна отбыла в Мурманск. Однако уже 23 февраля, то есть через два дня после письма Гинзбурга Луначарскому, ее вызвали на работу телеграммой директора Эрмитажа. 28 февраля Сапожникова прибыла в Ленинград, а 5 марта она была отстранена от работы, причем задним числом с 1 марта. Тогда же, 5 марта, управляющий делами Эрмитажа опечатал помещения запасов и библиотеку.

Причиной послужило письмо из Москвы, подписанное В. Лиэ и гласившее: «На основании поступившего к нам отношения Уполномоченного Наркомпроса от 15 февраля <…> и акта инспектора музеев Ятманова от 9 января 1929 года, указывающих факт беспорядочного содержания в кладовых б. Строгоновского особняка музейных и ценных предметов, подлежащих выделению в Госфонд и неправильное производство самого выделения. Главнаука предлагает отстранить Сапожникову от занимаемой должности хранителя Строгоновского особняка». Татьяну Васильевну восстановили в должности 9 мая с объявлением взыскания. Вскоре после этого она организовала выставку книг в Минеральном кабинете.

Не исключено, что Гинзбургу, рапортовавшему об исполнении работы наверх преждевременно, Т.В. Сапожникова понадобилась для действительной оценки. С другой стороны, очевиден конфликт между «Антиквариатом» и хранителем, в меру сил пытавшейся саботировать процесс ликвидации. Уж не в качестве ли моральной компенсации 26 апреля Кларк через Тройницкого отдал распоряжение Сапожниковой устроить наконец давно ожидавшуюся выставку книжных переплетов? Ради ее устройства по устному распоряжению директора комиссия по особому акту 29 апреля взяла книги из библиотеки.

7 мая, то есть уже после восстановления на работе, Татьяна Васильевна написала записку П.И. Кларку, в которой рапортовала об устройстве подобной экспозиции в Минеральном кабинете. Были выставлены переплеты XVI–XIX веков. Они имели «целью показать эволюцию от переплета, служившего украшением или защитой книги, как предмета редкости, к переплету, целью которого является сохранение книги при массовом ее использовании». Краткий путеводитель и каталог Сапожникова обещала представить в ближайшее время, но, скорее всего, подготовить тексты она не успела. Как позже пояснила Татьяна Ивановна, было представлено 100 экспонатов. Как казалось тогда хранителю, выставка в Минеральном кабинете предваряла общую выставку книги XVIII века в библиотеке Строгоновского дома.

В тот момент казалось, что передышка может еще продолжиться. Но, несмотря на подготовку, очередной советский аукцион, состоявшийся в Берлине 4–5 июня 1929 года, не оправдал возложенных на него надежд. В ожидании крупного товара, дилеры отдали все на откуп средним «маклакам». «Лепке» понесла убытки и ей вновь было обещано продать Строгоновский дом. В качестве компенсации за отказ сделать это немедленно Х.К. Крюгер получил несколько шедевров.

Хранитель аристократического дома в постреволюционные годы заменял владельца. К примеру, Т.В. Сапожникова, лелеявшая планы переустройства экспозиции, не пытаясь восстановить замысел Строгоновых, в то же время являлась самым яростным защитником художественного имущества, рискуя собственной карьерой и даже жизнью. Тотальная распродажа художественных сокровищ семьи создала вокруг Строгоновых некий ореол мученичества.

Глава 15
Ликвидация-3

Подготовка к продаже дома на Невском проспекте затянулась почти на два года. В событии, произошедшем на территории этого дома 15 августа 1929 года, можно усмотреть новый, вслед за падением картины Рубенса, зловещий знак. Тогда, в середине последнего летнего месяца, неожиданно упала ваза в саду Строгоновского дома. Вскоре решилась судьба «гробницы Гомера», самого ценного экспоната сада. В рапорте директору Эрмитажа 19 августа Т.В. Сапожникова написала: «Считаю, что античный саркофаг, ввиду его высокой художественной и исторической ценности, следовало бы передать в отдел Греческих и Римских Древностей»[210]210
  АГЭ. Ф 1. Д. X. Д. 34. Л. 50. Машинопись. Дата чернилами и подпись «Т. С.».


[Закрыть].

23 сентября 1929 года Татьяна Васильевна вновь отправилась в отпуск в момент решающих событий. На этот раз она отдыхала только четыре дня. 27 сентября ученый секретарь Эрмитажа написал директору записку: «Ввиду того, что с 27 сентября в Строгоновском доме оценщики приступают к окончанию оценки выделенных в Госторг вещей, прошу Вас вызвать из отпуска Сапожникову, присутствие которой при оценке необходимо». В положительной резолюции Кларка впервые упоминалось слово «ликвидация».

Тем временем конъюнктура ухудшилась, поскольку экономический кризис набрал силу. Крах главной нью-йоркской биржи произошел в конце октября 1929 года. Таким образом, хотя дом уже был передан Сельскохозяйственному институту, судьба вещей все еще оставалась неопределенной, порождая, тем самым, надежду на сохранение музея. 27 декабря 1929 года директор Эрмитажа П.И. Кларк (уволившийся на следующий день по болезни) своим последним распоряжением создал комиссию по передаче Строгоновского дворца Институту прикладной ботаники. Ее председателем была назначена Т.В. Сапожникова, переведенная в отдел Прикладного искусства и Нового времени Тройницкого. 3 января 1930 года составляется передаточный акт: 22 жилые квартиры, 4 конторских и прочих помещений передавались новому владельцу задним числом с 1 января. Срок окончания освобождения помещений музея – 15 февраля, библиотеки – 1 июня.

4 января 1930 года временно исполнявший обязанности директора В.И. Забрежнев (Федоров) в распоряжении № 46 (параграф 7) указал: «В связи с передачей помещения Строгоновского дома и перевозкой экспонатов в помещения Государственного Эрмитажа считать музей Строгоновского дома закрытым для посещения с 4-го января 1930 г.»[211]211
  АГЭ. Ф. 1. On. 5. Д. 1046. Л. 36.


[Закрыть]. Начался вывоз имущества, его предполагалось выполнить ломовыми подводами в течение двух недель.

В.И. Забрежнев (1878–1930), как и Кларк, был «комиссаром». Родившийся в купеческой семье, он в юном возрасте порвал отношения с родственниками и прервал учебу на биологических курсах Лесгафта и физико-математическом факультете ПГУ из-за политики. Уже в 1896 году он вступил в РСДРП, правда, в 1903 году ее покинул и перешел к анархистам. В 1918 году вернулся к большевикам и предложил использовать себя на «рискованных» должностях. Был назначен в франко-итальянский отдел РОСТА, затем заведовал отделом печати Народного комиссариата иностранных дел, заграничными редакциями РОСТА, политредактором Главлита. В 1926–1927 годах – советник делегации НКИД и НКТорга по подписанию договора с Западным Китаем.

Печь, облицованная швейцарскими изразцами

Непосредственно перед назначением в феврале 1929 года на пост заместителя директора Государственного Эрмитажа по научной части Забрежнев работал экономистом-консультантом торгпредства в Дании. Одновременно он пытался завершить образование, поступив на медицинский факультет МГУ В 1925 году состоял научным сотрудником Института экспериментальной психологии, где вел работу в области гипноза. Директором Эрмитажа был всего год – с марта 1929 по март 1930. Затем вернулся на работу в Институт мозга.

Все вывезли, хотя в спешке, вероятно, забыли два ящика со швейцарскими изразцами XVII века. Судя по всему, они стали добычей завхоза, облицевавшего ими печку в одном из помещений первого этажа. Благодаря чему эти ценные предметы и сейчас можно видеть. Другой оставленный экспонат – Юпитер-Аммон в Физическом кабинете. Его тяжесть, «предусмотренная» А.Н. Воронихиным, воспрепятствовала перемещению «малоценной скульптуры» в какой-либо иной дворец.

10 января начала свою работу Ликвидационная комиссия во главе с С.Н. Тройницким. 3 мая составляется акт передачи здания Институту прикладной ботаники. Сохранилась недатированная служебная записка Сапожниковой директору музея Л. Оболенскому: «Настоящим довожу до Вашего сведения, что мною закончена ликвидация Строгоновского дома, причем дела ликвидационные и действовавшие описи художественных предметов и гравюр переданы мной С. Тройницкому, председателю Ликвидационной комиссии для проверки, а дела до 1930 года и не действовавшие описи архивисту Государственного Эрмитажа A.B. Суслову»[212]212
  АГЭ. Ф. 1. Оп. X. Д. 64. Л. 7.


[Закрыть].

В мае во дворце велись ремонтно-строительные работы. Старались успеть завершить их к открытию 15 июля Международного конгресса ботаников. Все это время Т.В. Сапожникова оставалась хранителем. Новый 1931 год она встретила все в той же должности, ибо 21 января этого года датирована ее расписка о получении маузера и шести патронов к нему для несения внутренней охраны в здании. Более того, ничто не помешало Татьяне Васильевне даже быть в отпуске с 15 мая по 15 сентября 1930 года, в то время как продолжались переговоры «Антиквариата» через посредничество «Матиссен» с берлинской фирмой «Кассирер». Материал немцы признали интересным и пригодным для аукциона, но конъюнктура оценивалась как неблагоприятная.

Однако осенью все же заключили договор с фирмой «Лепке» об устройстве аукциона весной 1931 года в Берлине, причем произвели новую корректировку оценок. Здесь наступила развязка. 13 марта очередной «случайный директор» Эрмитажа Б.В. Легран отстранил Татьяну Васильевну от исполнения обязанностей «ввиду нахождения под арестом»[213]213
  АГЭ. Ф. 1. Оп. 13. Д. 753. Л. 64.


[Закрыть], ибо 9 марта заведующая западным отделом Б. Лиловая уведомила ученого секретаря о том, что 8 и 9 марта Сапожникова отсутствовала на работе, «по имеющимся сведениям она арестована».

Хранителя уволили с 8 марта по пункту «Д» ст. 47 КЗОТ. Однако ее выпустили из тюрьмы. Во всяком случае, 19 августа она взяла у кадровиков диплом об окончании московского университета. 12 мая в Берлине начался аукцион по продаже строгоновского наследия.

Судьба Т.В. Сапожниковой неизвестна. Скорее всего, она оказалась близкой судьбе Н.К. Либина в части финала. Бывшего управляющего Строгоновых освободили из-за заключения на Соловках в сентябре 1926 года. По возвращении в Ленинград в течение года он служил протоиреем в Храме Спаса на Крови. В июле 1928 году был рукоположен монахом Амвросием и переведен архимандритом в Александро-Невскую Свято-Троицкую лавру на должность наместника. 1 июля 1929 года Либина рукоположили в епископа Лужского, назначив викарием Ленинградской епархии и оставив в должности наместника лавры до 10 октября 1933 года.

20 марта 1935 года Николая Ксенофонтовича арестовали и 31 марта осудили на лет ссылки особым совещанием при НКВД СССР. Оказался в Саратове, где 3 ноября 1937 года его арестовали в третий раз и 25 числа того же месяца тройка при УНКВД СССР по Саратовской области за антисоветскую агитацию в церкви во время службы приговорила к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор приведен в исполнение 29 ноября.

Целых два года после заключения предварительного договора с «Лепке» шла борьба и, таким образом, оставалась надежда на сохранение музея в Строгоновском доме, который более всего беспокоил Т.В. Сапожникову – хранителя. Аукцион проходил в большом зале под названием «Brudervereinshauses» на Курфюрстенштрассе, 115/116. 12 мая в 3 часа дня продавались картины, а 13 мая в 10 часов утра – произведения других видов искусства.

Фото Н.К. Либина из его личного дела

О ценах. Они были разными. Картина Дюге стоила всего 3200 марок. Маленький портрет графа Павла Александровича работы Греза оценили в 35 000.

Два Кранаха (привезенные из Киева) предлагались за 47 000, Буше (из собрания Юсуповых) – за 51 000. Все строгоновские Роберы (числом шесть) могли быть проданы за 150 000. Рембрандт (не строгоновский) стоил 310 000 марок и это была самая большая оценка. Одна картина Рейсдаля имела оценку 60 000, другая в два раза меньше – 28 000. Два ван Дейка, для описания которых в каталоге приглашался знаменитый искусствовед Людвиг Бурхардт, принадлежали к «топам». Они получили «лишь» 600 000 марок, хотя ожидалось 700 000.

Из тридцати одной выставленной картины собрания графа C. Строгонова не продали и возвратили в Эрмитаж десять картин: шесть полотен Гюбера Робера, два ван Дейка, портрет графа Павла Строганова работы Греза и «Бегство в Египет» Пуссена. Соединившись с двенадцатью другими произведениями, они составили двадцать два полотна – строгоновскую часть Эрмитажа. Двадцать одно полотно продало советское правительство в 1931 году, два произведения Рембрандта попали на Запад в 1930-е годы независимо от аукциона. Но эти факты не означают, что все продала советская власть. Как будет рассказано в IV части, тридцать три картины коллекции свекра графиня С.В. Строгонова перевезла в Марьино и более во дворец они не вернулись.

О. фон Фальке в вводной статье к каталогу аукциона особо отметил строгоновскую мебель. Выставлялись пятьдесят два редких образца, главным образом из собрания графа Александра Сергеевича. А.Н. Бенуа в 1901 году писал о его доме: «Все апартаменты великолепно меблированы. Это в наших аристократических домах еще большая редкость, нежели сохранившаяся плафонная и стенная живопись. Почти все наши богатые обстановки – недавнего времени, а именно… – 30-60-х годов XIX в. Куда девалась прежняя… мебель – положительно, загадка. Очевидно, она казалась обветшалой и старомодной, и ее безжалостно уничтожали. Да и те остатки, которые сохранились, обыкновенно невозможным образом перезолочены и переобиты. – Не так в Строгановском дворце, где до последних дней в трех, по крайней мере, комнатах сохранилась в прежнем виде прежняя великолепная мебель, и где в остальных апартаментах встречается не мало прелестных комодов, бюро, бронз и т. п. Самое замечательное по меблировке находится опять-таки в картинной галерее. В особенности хорош средний стол французской работы с японскими лаками и чудесной бронзовой отделкой»[214]214
  Бенуа А.Н. Указ. соч. С. 151–164.


[Закрыть].

Упомянутый Бенуа стол, исполненный М. Карлином, был оценен в 30 000 марок, консоль – в 6600, комод Биркле – в 8000. Дамский письменный стол Рентгена – 14 500. Секретер Будена – 19 000. Бюро Сонье – 12 000. Как и в случае с картинами, но в меньшей степени, «для усиления» использовали предметы других собраний. Так, два парных «столика-бобика» поступили из Царского Села. Теперь они туда вернулись. Эта часть аукциона прошла успешнее, чем картинная. В Эрмитаже теперь находится только секретер Дюбу, от продажи которого ожидали получить 29 000 марок, то есть практически столько же, сколько от стола Карлина.

Картины Кранаха в аукционном каталоге 1931 г.

Еще двадцать три лота отводились произведениям скульптуры, гобеленам, фарфору, часам и иконам. За исключением последнего пункта, нет основания считать, что эта часть каталога «усиливалась» вещами из других собраний.

Теперь следует обратиться к проблеме законности продажи. НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) усиленно решал проблему легальности. 14 мая 1931 года издававшаяся в Париже газета «Возрождение» рассказала о Василии Давыдовиче Думбадзе, целью которого, по ее мнению, было достать «для ОГПУ (Главное политическое управление. – С.К.) и Коминтерна (Коммунистического Интернационала – организации, созданной для координации действий коммунистических партий Европы. – С.К.) валюту в С. Штатах», он входил в число людей, «которые в Нью-Йорке и Вашингтоне подготавливают „социалистический рай“».

По сведениям газеты, Думбадзе некогда являлся немецким шпионом, приговоренным царским правительством к смертной казни. От смерти Думбадзе якобы спасли большевики, они направили его в США со специальной миссией. В Нью-Йорке на углу «45 East» и «49 Street» он создал неофициальную «Парижскую галерею». Алексеев, автор статьи в «Возрождении», писал о ней: «Хорошо учитывая любовь некоторых американцев к европейским титулам, Думбадзе пристроил около себя в качестве секретарей нескольких графов и князей, конечно, и не подозревавших о том, для чего они нужны такому авантюристу.

В числе таких одураченных подручных у него в Нью-Йорке в конторе работает один молодой человек, унаследовавший, теоретически, конечно, художественные сокровища семьи графов Строгоновых. Думбадзе от этого человека получил опсион (разрешение. – С.К.) на продажу имуществ, которые он может вывезти из СССР. Благодаря этому, вещи из строгоновской коллекции, доставленные ныне в Берлин, и могущие попасть затем в С. Штаты, могут совершенно безбоязненно сбываться любым тамошним коллекционерам. Доставка строгановской коллекции в Берлин и организация аукциона – дело рук Думбадзе»[215]215
  Алексеев Н. Темные дельцы на службе СССР. Распродажа художественных сокровищ // Возрождение. 1931. 14 мая.


[Закрыть].

Кто был американским подручным Думбадзе? Наследовать строгоновскую коллекцию мог только один человек – князь Георгий Щербатов, он в те годы жил именно в Нью-Йорке или неподалеку.

С другой стороны, рассказывая о строгоновском аукционе, американский историк Вильямс сообщал: «Княгиня Мария Щербатова, старшая дочь князя Александра Александровича, заявила, что вся коллекция была ее собственностью, незаконно конфискованной советским правительством, а ее дядя князь Г.А. Щербатов „послал таможне Соединенных Штатов полный список предметов аукциона, описанных как украденная собственность“. Щербатов надеялся, что правительство Соединенных Штатов сообщит, если она попадет в страну. К досаде семьи Щербатовых комиссар таможни Ф.Х. А. Эбде написал его адвокату несколькими месяцами позже, что „Бюро не знает такого пункта закона, который дает полномочия для задержания товаров за исключением того, что куплен в Соединенных Штатах нелегально. Ваш запрос поэтому должен быть отвергнут“»[216]216
  Williams R.C. Russian Art and American Money. Cambridge, 1980. Р. 178–79.


[Закрыть]. Понял ли Щербатов свою ошибку и начал протестовать? Он ли подразумевался в статье газеты «Возрождение»?

Отсутствие опыта торговли привело к ошибочной не только по замыслу, но и по исполнению, панической по своей сути практике продаж предметов искусств, самой крупной жертвой которой пал невский дом Строгоновых. В известной степени, он отвел удар от собрания Эрмитажа.