Текст книги "Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари"

Глава 19
Замок Елизаветы

В конечном итоге Строгоновы умом, вкусом и средствами светлейшей княгини Елизаветы Павловны, урожденной графини Строгоновой, выстроили все же настоящий замок, который, наверное, был бы лучшей декорацией для похищения Ольги, чем эллинистическая вилла деда. Но в данном случае стиль дома, возведенного в 1837–1843 годах, был полностью определен историей жизни и любви Елизаветы, которая возвела монумент памяти мужа. Супругом третьей дочери Софьи в 1827 году стал светлейший князь Иван Дмитриевич Салтыков, штаб-ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка. Военная карьера была предопределена для внука фельдмаршала (светлейшего князя Николая Ивановича), хотя здоровьем Иван не отличался. Он был старшим сыном слепого от рождения Дмитрия Николаевича Салтыкова и рано умершей Анны Николаевны Леонтьевой. В том же лейб-гвардии Гусарском полку служили Петр и Владимир. Алексей, четвертый сын, был путешественником и художником. Талантом рисовальщика обладал и Иван. Следует добавить, что его родители принадлежали к числу меломанов.

Роман был скоротечным. Уже в 1829 году, спустя два года после венчания, после обнаружения «расстройства груди», Иван Дмитриевич вышел в отставку. Воспитатель младших братьев, на следующий год, после рождения сына, он написал любопытное завещание. Указав, что все наличные деньги в личном бюро есть общая собственность всех братьев Салтыковых, приказал часть суммы отдать своему служителю и другу А.Ф. Добролюбову. Ивану Дмитриевичу оставалось жить два года.

Сохранилось несколько предсвадебных писем 1827 года Ивана к «дорогой Elisabeth», как он называл свою возлюбленную, именуя самого себя «счастливым женихом» и постоянно делая реверансы в сторону Maman и Grand Maman, под которыми он имел в виду соответственно графиню Софью Владимировну и княгиню Наталью Петровну. Сестры Елизаветы деятельно участвовали: Аглаида (Аделаида) служила «почтовым ящиком», Ольга, которой самой вскоре понадобилась защита, – заступалась. 20 июня Салтыков писал из села Капорского, близ Красного Села: «К счастью, я вернулся на свой пост, дорогая Elisabeth, так что никто не усомнился, где я был, и все сделали вид, что верят в мою болезнь. Мы каждый день заняты, и трудно получить увольнение в Петербург. Я нахожусь в деревне по соседству с Красным Селом, веду растительный образ жизни, как и раньше, но более скучный. Весь день с товарищами, не находя более в общении с ними того удовольствия, что было ранее. Я вновь стал скучен без Вас, моя печальная и очаровательная подруга, моя Elisabeth, без Вас, кто оживил мое существование, кто дал мне изведать счастье, на которое я никогда не надеялся. С чувством отвращения думаю о времени, когда я Вас не знал, мне кажется теперь, что невозможно было жить так, как я жил.

Когда я Вас снова увижу? Месяц – это очень долго. Я не смог получить о Вас никаких вестей, это естественно, но мучительно. На днях я увижу Вашу сестру Адель, которая мне расскажет, по крайней мере, о Вас.

Передайте, прошу Вас, мое глубокое и искреннее уважение a Maman et a Grand Maman и Вашему дяде князю. Вскоре я смогу сам назвать их этими именами, и я действительно буду покорным сыном той, которая сочла меня трудиться вместе с ней для Вашего счастья. Мне буден очень приятно оправдать ее надежды. Поцелуйте Ольгу. Попросите ее от меня всегда вступаться за меня перед Вами, как это она сделала, когда я у Вас был в первый раз»[58]58
  Цит. по: Векслер A.B. Петербургские внучки «Пиковой дамы» // Невский архив, VIII. СПб., 2008.


[Закрыть]. Таким образом, Салтыков страдал в тех же местах, где через два года завершится драма Ферзена.

Дом Салтыковых на Строгоновской даче

Крыло замка Генриха VIII (Хэмптонкурта) послужило прототипом для П.С. Садовникова

В сентябре состоялась помолвка. 10 октября Иван Дмитриевич сообщал «…Я приехал в Петербург только вчера, т. к. было семейное собрание в Царском Селе: я, Владимир и Алексей. Сейчас я собираюсь быть в разъезде целый день и сделать так, чтобы ни в коем случае не стать причиной несчастной задержки, которая нам угрожает. Прощай, дорогой ангел, чувствуй себя хорошо и люби меня так же, как я тебя люблю. Я не желаю большего, т. к. я благоразумен и желаю лишь возможного». Возможно, последней фразой Салтыков своеобразным образом присягал на верность строгоновскому семейству, символом веры которого было наставление графа A.C. Строгонова сыну Павлу.

Самую важную часть из него, в частности, цитировал графу П.А. Строгонову его друг А. Чичерин: «Своим последним письмом вы доказали, что можно добиться всего, что хочешь (простое и прекрасное изречение вашего покойного деда). И поверьте мне: если вы скажете себе, что во что бы то ни стало хотите сделать что-то, и ваше желание будет достаточно сильно, – вы добьетесь успеха, несмотря на все препятствия»[59]59
  Дневник Александра Чичерина. 1812–1813 / Пер. с франц., подг. к печати С.Г. Энгель и М.И. Перпер. М., 1966.


[Закрыть]. Чичерин не совсем точно привел фрагмент послания графа Александра Сергеевича. Там есть такие строки: «Будь уверен, сын мой, что, когда желаешь только того, что достижимо, достигнешь всего, чего пожелаешь». То есть существовало важное дополнение: не просто желать, а желать того, что достижимо.

Иван Дмитриевич увлекался коллекционированием доспехов и оружия. 2 декабря 1832 года брат Петр писал ему в Москву: «Я сделал приобретение. Помнишь ли ты мое богатое турецкое седло с огромным черпаком, которое я давным-давно купил в Москве <…> и которое у меня всегда стояло в стеклянном шкапу? <…> Точно такое седло я недавно купил здесь, с той только разницею, что все серебро на нем белое вызолоченное, а чепрак и орчаг вместо малинового бархата покрыт розовым глазетом… Вместе еще достал я без седел два прибора с чепраками, также блестками вышитыми, но гораздо меньшего размера, один желтый тафтяной, а другой розовый… Еще я к тебе отправил две ноги и две перчатки рыцарские, которые ты, конечно, уже получил… Я выдумал для люстров и для стенных канделябров сделать хрустальные поддонники… из разноцветного стекла, зеленые и красные, граненые, которые весьма хорошо при свечках будут блестеть… Дорого стоят готические стекла… В горнице два окошка. В каждом два нижние стекла будут украшены кругом разноцветными простыми стеклами, посреди которых будут вставлено по одной только картинке готической, таким почти манером, как у тебя в кабинете; только у тебя рамка прозрачная, а у меня будет вставлены цветные стекла»[60]60
  Цит. по: Файбисович В.М. Галерея князя Петра Салтыкова // Мера. 4/95. СПб., 1996. С. 199–200.


[Закрыть]. Готическими стеклами называли витражи, они были наиболее ценимым атрибутом замков, возводимых в России 1820-1840-х годов.

Вскоре князь скончался. Он был похоронен на Лазаревском кладбище неподалеку от усыпальницы. Скромная плита окружена решеткой изящного готического рисунка с опущенными вниз факелами.

Елизавета собирала акварели – в полной мере изящное женское собирательство. На выставку частных собраний 1861 года, организованную ее племянником графом П.С. Строгоновым (о предприятии еще будет сказано), светлейшая княгиня отправила произведения сразу нескольких западных мастеров, в том числе С. Корроди. Одна из принадлежащих Салтыковой акварелей К.П. Брюллова связана с памятью о Пушкине.

25 января 1837 года художник А.Н. Мокрицкий, ученик Брюллова, записал следующий эпизод посещения мастерской Пушкиным и В.А. Жуковским: «Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок „Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне“, то восторг их выразился криком и смехом <…> Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище; но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему другой…» Этого не произошло, потому что через четыре дня произошла самая знаменитая в российской истории дуэль.

К.П. Брюллов был также автором небольшого акварельного и большого парадного портрета Елизаветы, написанного маслом. На первом, исполненном «великим Карлом» в начале 1835 года, светлейшая княгиня представлена в черном, траурном платье на открытой террасе на фоне итальянских далей.

Светлейшая княгиня Е.П. Салтыкова в трауре по мужу. Возможно, Италия – лучшее место для утешения

Итак, в 1837 году Петр Садовников, в отдаленной западной части дачи графини Строгоновой начал строительство «замка Салтыковой». Несмотря на инициированный его петергофским Коттеджем готический стиль, император Николай I не одобрял подобных фасадов в столице, запретив, в частности, Огюсту Монферрану избрать его для собственного дома на Мойке. По этой причине дом появился на Строгоновской даче. Зависимый от прототипа, он в то же время выдает архитектора, не сумевшего полностью освободиться от канонов классической архитектуры. Так, в отличие от императорского Коттеджа, где Адам Менелас спроектировал четыре равнозначных фасада, мы отчетливо видим главный фасад, ориентированный на ворота из пудожского камня, и дорогу, разделившую Строгоновский сад на две части. Ворота представляют две соединенные решеткой четырехугольные тюдоровские же башни с зубцами и четырьмя бойницами.

Главный восточный фасад, как и в Петергофе, имеет три части и абсолютно симметричен. Центр его подчеркнут открытым тамбуром с зубцами и тюдоровской аркой, выложенной из красного кирпича. Другие элементы также заимствованы из английской архитектуры времени Тюдоров, в частности дворца в Хэмптонкурте. Тамбур здания фланкируют две деревянные многоярусные «башни», начинающиеся на уровне второго этажа и чуть напоминающие входы в замки, но более похожие на каминные трубы. Оригинальность композиции Садовникова состоит в постановке башен на колонны, вытесанные из известняка. Башни глухие в нижней части, но два верхних яруса имеют стекла, которые первоначально, возможно, были цветные. Они завершаются крошечными куполами со шпилем. Основание оформлено щитами, мотив которых подхвачен межэтажным поясом.

Несколько других башенок вместе с контрфорсами оформляют углы других фасадов. Этот прием затем аккуратно применен на всех фасадах.

Между башнями и над тамбуром эркер второго этажа. Вся центральная композиция завершается треугольным фронтоном, также напоминающим Коттедж. Два подобных фронтона, чуть меньшие над боковыми частями фасада. Внизу, на первом этаже – большие окна, разделенные на три части. На втором этаже сдвоенные окна. Между ними также оригинальный элемент: неглубокая филенка имитирует стрельчатую арки, над которой щит.

Вид гостиной дома Е.П. Салтыковой. Слева над камином – оружие из коллекции покойного мужа

Южный фасад более живописен. Его правая часть выступает вперед. В центре устроен еще один вход в замок под навесом. В левой части прямоугольный эркер первого этажа служит основанием для балкона с навесом.

Восточный фасад наиболее прост. Мы вновь видим эркер второго этажа под треугольным фронтоном.

Светлейшая княгиня имела достаточное представление о возможностях Петра Садовникова в области интерьера по материнскому кабинету в Марьино. Вероятно, она была недовольна той работой и в 1840 году для отделки интерьеров своего замка пригласила Гаральда Боссе, обладавшего целым рядом преимуществ перед своим коллегой. Он происходил из прибалтийских немцев, был моложе Садовникова (родился в 1812 г.), который никогда не был за границей и подлинной готики не видел, учился в Германии (Дармштаде), а в 1839 году получил звание академика Императорской российской академии художеств.

В последующие годы Гаральд Боссе принял участие в перестройке множества домов Строгоновых и их родственников, многие из работ перешли ему по «наследству» от П.С. Садовникова. Так, в частности, в 1846–1848 годах для светлейшей княгини Елизаветы Павловны он отделал интерьеры в стиле второго барокко на Большой Морской ул., 51 (начат 1845–1846 гг. С. Пономаревым и П.С. Садовниковым, фасад в стиле неоренессанса), и немедленно после этого, в том же 1848 году, перестроил особняк графа П.К. Ферзена, появившийся благодаря стараниям П.С. Садовникова на Английской наб., 48. Кроме того, Боссе отделал Белый зал в салтыковском доме на Дворцовой наб., 4 (1843 г.), в перестройке которого также участвовал П.С. Садовников.

28 декабря 1843 года управляющий Е.И. Бушуев писал светлейшей княгине: «С обойщиком Лизерс постараюсь расплатиться при первой возможности. После отбытия Вашего за границу, он представил два счета… на 30 404 рубля, употребленные на мебель и драпри для дачи, и на выписку из Франции материй, для городской Вашей квартиры, в доме матушки». Кто был автором и где располагались комнаты – одна из многочисленных загадок дома на Невском проспекте. Можно только предполагать, что они находились в новой части южного корпуса, едва построенном П.С. Садовниковым (об этом рассказывается в следующей главе).

«Готическая» могила князя И.Д. Салтыкова у подножия захоронения его супруги в русском стиле

К тому времени, 1843 году, Боссе завершил устройство интерьеров замка на Строгоновской даче, в них использовалось много материи. В гостиной, расположенной справа от парадного входа, ткани использовались, вероятно, для оформления верхней части стен, нижнюю декорировали дубовыми панелями (ими же оформлялись оконные проемы). Центральным украшением и здесь, и в других залах служили камины. В Гостиной над камином, как показывает рисунок Л. Премацци 1847 года, размещалось оружие, собранное светлейшим князем Иваном Дмитриевичем. Потолок, разделенный на квадраты с лепным рисунком, имитировал потолки английских замков эпохи Ренессанса.

В 1868 году, после кончины Салтыковой, тела супругов воссоединились на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры, а души на небе. Могила Елизаветы Павловны оказалась над могилой Ивана Дмитриевича. Дом чудом пережил XX век, испытав грубое соседство станции метро и исполнив роль особняка в фильме про Шерлока Холмса.

Глава 20
Слепок с готического фасада

Замки с «чужими» средневековыми фасадами и интерьерами, украсив первый этап увлечения историзмом в архитектуре столицы, после пожара императорского Зимнего дворца 1837 года отошли в тень перед барокко, принесенным гением Растрелли. В 1840-х годах Санкт-Петербург начал «воспроизводить себя» при новом поколении «умных зодчих», теперь они стали равноправными партнерами заказчиков, а в некоторых случаях даже ими руководили. К их числу принадлежали работавшие для Строгоновых Гаральд Боссе и Ипполит Монигетти, а также Андрей Штакеншнейдер. Именно он, кандидат в строгоновские зодчие, вслед за восстановлением жилища монарха скопировал фасад дома на Невском при реконструкции дворца, находящегося в аналогичной градостроительной ситуации на углу нечетной стороны Невского проспекта и реки Фонтанки справа за мостом.

Едва ли имели значение родственные отношения, связывающие владельцев дома, князей Белосельских-Белозерских, со Строгоновыми. По странному стечению обстоятельств, по крайней мере, на первый взгляд, необыкновенный проект осуществлялся непосредственно после кончины графини Софьи Владимировны, с именем которой связана консервация художественного наследия графа Александра Сергеевича.

Граф Сергей Григорьевич, пришедший на смену в качестве главы нераздельного имения, придерживался совсем иных идеалов, чем его предшественники. И несмотря на то что «замок» у Полицейского моста должен быть остаться в роду, ему угрожало не только забвение, но и перестройка: как уже упоминалось, в статьях акта 1817 года ничего не говорилось о неприкосновенности интерьеров и фасадов здания. Таким образом, работа Штакеншнейдера представляется своеобразным музеефицирующим «слепком» и, быть может, преждевременной, но фиксацией признаков завершения эпохи аристократических владений, которую фактом тиражирования предлагается продлить.

«Клонировав» дом графа Александра Сергеевича, Строгоновы пытались вселить в его наследника дух выдающегося человека. Повторяя фасад невского дома Штакеншнейдер, как будто желал перенести во вновь создаваемый дом ауру коллекционирования и меценатства. Если смотреть шире, то мы имеем дело с новым выражением «тоски по золотому веку». В данном случае эпоха императрицы Елизаветы Петровны еще до наступления Серебряного века стала ассоциироваться с веком искусства и всеобщего коллекционирования.

Хотя эти два здания довольно часто путают, что, видимо, является высшей оценкой деятельности архитектора, они все же серьезным образом отличаются друг от друга. Каждый из домов представляет собой трехэтажное строение с использованием ордерной системы. Однако трактовка их весьма различается. В Строгоновском доме довольно значительный первый этаж, доставшийся Ф. Растрелли от М. Земцова, служит основой для парадной части, состоящей из объединенных гигантским ордером второго и третьего этажей.

Малый фасад дворца князей Белосельских-Белозерских

При этом первый этаж «не согласен» со своей вспомогательной ролью и нарядными сандриками окон претендует на парадность. В целом, Строгоновский дом на Невском претендует на статут дворца Растрелли, таковым по сути не являясь, главным образом по причине ординарного положения среди домов квартала. Парадный двор, как рассказывалось выше, несколько спасал ситуацию, удовлетворяя честолюбие владельцев.

Не так у А. Штакеншнейдера, дом Белосельских-Белозерских не претендует на экстраординарный статус. Крайне незначительный цокольный этаж, доставшийся зодчему от Тома де Томона, или Ф.И. Демерцова (обоих мастеров называют в качестве строителей здания здесь на рубеже XVIII и XIX вв.), вполне «согласен» со своей второстепенной ролью. Вместе с первым этажом он служит основой для единственного и высокого парадного этажа, тому отведена половина высоты здания. Отсутствие сандриков на окнах первого этажа подчеркивает их вспомогательное положение. Довольно большая часть стены оставлена свободной, что неприемлемо для подлинного барокко, к стилистике которого со всеми оговорками принадлежал Строгоновский дом.

Проект А. Штакеншнейдера игнорирует прежнюю форму здания

Три круглых чердачных окна здания необарокко вписаны в лучковый фронтон над большими грузными аттиками обоих фасадов. Количество осей в здании XIX века на речном фасаде много меньше – 12 вместо 17, но именно пять из них, как и у Растрелли, подчеркнуты. Балкон поддерживают атланты. Именно этот фрагмент фасада в наибольшей степени отсылает к Строгоновскому дому, более того, «реставрирует» его, ибо «старик» в тот момент атлантов уже утратил.

Значительное отличие между двумя зданиями состоит в большом внимании Штакеншнейдера к крайней оси, на границе с соседним владением, подчеркнутой не только двумя колоннами, но и пилястрами и большим полукруглым окном. Здесь сделан служебный вход, который именно на этом месте существовал и у творения Растрелли. Интересно, насколько глубоко последователь изучил шедевр предшественника? Из-за такого решения речной фасад дворца Белосельских-Белозерских в натуре ассиметричен. Замысел автора проясняется при рассмотрении проекта. На нем хорошо видно, что оформленный аналогично двумя колоннами, атлантами и треугольным фронтоном угол здания, воспринимался Штакеншнейдером как недостающая часть речного фасада! Фасад дома на Невском живет своим счетом. Лишь одна пилястра задействована на два поля: она и оформляет угол и формирует ритм окон фасада на Невский. Скошенный угол достался мастеру также от прежнего строения.

Фасад дворца Белосельских-Белозерских, обращенный на Невский проспект, далек от большого фасада дома Строгоновых. Не имея прохода во двор, и это главное отличие от прототипа, к которому я еще вернусь, он располагает двумя входами, оформленными так же как на речном фасаде. Они устроены симметрично относительно центральной оси и в тех местах, где Растрелли сделал два ризалита и один из них, правый, впоследствии Воронихин использовал для входа. Так же как в Строгоновском доме правый вход позволяет попасть на центральную лестницу дворца Белосельских-Белозерских. В данном случае она оформлена в характере фасада и ведет в две анфилады парадных комнат, в стиле необарокко, сохранившихся частично.

Фасад на Невский проспект «двойника» Строгоновского дома

На парадном этаже невского фасада А. Штакеншнейдер, стремясь к симметрии, выделил пять главных осей. Играя, как и Растрелли, на простенках, зодчий XIX века сделал на втором этаже пять больших окон вместо прежних десяти маленьких, которые остались на первом этаже. Над центральной частью нависает аттик.

При отсутствии высокой крыши, которая есть на проектном чертеже, дом XIX века имеет балюстраду с вазами.

Цвет стен дворца Белосельских-Белозерских соответствует первоначальной окраске растреллиевского здания. Открытие сделал П.С. Садовников во время работ по завершению ансамбля дома у Полицейского моста, когда несколько раньше, в 1842 году, сами Строгоновы достроили этот дом в стиле Растрелли. Тогда, в частности, окончательно сформировался южный корпус. Его задумывал еще А.Н. Воронихин. П.С. Садовников, которому была поручена реставрация всего фасада и перестройка южного корпуса, оформил его так, что он стал соответствовать возведенным раньше зданиям, прежде всего, по высоте и регулярности, а также в оформлении окон второго и третьего этажей. Центральная часть с 11 осями выделена ризалитом. Здесь окна оформлены масками львов в раковинах, в то время как для двух осей слева и трех справа женские головки взяты из нарядных наличников антикамер («приемных»).

Пожар Зимнего дворца породил «второе барокко» в Петербурге

Чуть позже «барочные одежды» примерил и восточный корпус, оставшийся двухэтажным. Несмотря на это обстоятельство, можно сказать, что курдонер был возрожден. Был ли восстановлен замковый характер дома? Да, номинально он вернулся. Хотя, разумеется, парадные церемонии в нем не проводились, но внутренние порядки после смерти графа Александра Сергеевича и его наследницы графини Софьи Владимировны стали уже не столь демократическими.

Надо полагать, что Строгоновы, как и весь Петербург, увлеклись необарокко после 1837 года, когда грандиозный пожар уничтожил императорский Зимний дворец. Тому предшествовало несколько эпох. Амбиции женатого на родственнице императрицы барона Сергея Строгонова потребовали в свое время пышного фасада, который и создал для заказчика Ф. Растрелли, в 1753–1754 годах расширивший и надстроивший здание М. Земцова. Последующим владельцам фасад должен был казаться вульгарным, особенно во времена классицизма. В тот момент его немного «упростило» время, погубившее скульптурную декорацию. Андрей Воронихин в 1790-х годах перекрасил фасад в господствующий цвет охры и, уничтожив курдонер, устроил вход с Невского проспекта.

Наивысшая степень угрозы нависла над фасадом на рубеже 1810-1820-х годов, когда беспощадный последователь ампира Росси уже составил план перестройки фасада в своем излюбленном стиле. И вот почти столетие спустя после создания подлинное творение середины XVIII века стало предметом гордости, знаком принадлежности к старой аристократии, свидетельствовало о великом прошлом. Наиболее ярко эти настроения выражены В.А. Жуковским в его сочинении «Пожар Зимнего дворца», написанном в январе 1838 года.

«Зимний дворец, как здание, как царское жилище, может быть, не имел подобного в целой Европе… Суровым величием, своею архитектурой, изображал он могущественный народ, столь недавно вступивший в среду образованных наций, но еще сохранивший свой первобытный, некогда дикий образ; а внутренним своим великолепием напоминал о той неисчерпаемой жизни, которая кипит во внутренности России… Быть может, взыскательный вкус, рассматривая его по частям, мог оскорбиться и некоторою нестройностью их состава, и пестротою обветшалых украшений, и мелкостью бесчисленных колонн, и множеством колоссальных статуй, стоявших на этой массе как лес на скале огромной; но целое здание представляло какую-то разительную, гигантскую стройность», – писал В.А. Жуковский.

Именно в стиле Растрелли мощь Российской империи приобрела адекватное выражение. Далее поэт продолжал: «Зимний дворец был для нас представителем всего отечественного, русского, нашего… В отношении историческом Зимний дворец был то же для новой нашей истории, что Кремль для нашей истории древней… Отсюда истекли все те законы и те политические изменения, кои в последнее восьмидесятилетие возвеличили, образовали, утвердили Россию и приготовили для нее великое будущее… Но сие великолепное царское жилище, ныне представляющее одни обгорелые развалины, скоро возобновится в новом блеске. Опять в великий день Светлого праздника будем, по старому обычаю, собираться на поздравление царя в той великолепной дворцовой церкви. Опять будем видеть русского царя, встречающего Новый год в светлых чартогах своих вместе с своим народом»[61]61
  Жуковский В.А. Полн. собр. соч. в 3-х т. / Под ред., с биогр. очерком и прим. A.C. Архангельского // Том третий. Пг., 1918. С. 208–209.


[Закрыть].

С тех пор и началась мода на барокко. И хотя дворец Белосельских-Белозерских представляет собой наиболее выразительное сооружение необарокко в Петербурге, Строгоновы смогли среагировать на новую моду быстрее других вследствие обладания подлинным образцом стиля – самым старым фасадом на Невском проспекте. П. Садовникову помогло несколько обстоятельств, например унифицированные маски львов и подлинный цвет, обнаруженный при их снятии для копирования. Он был использован при расколеровке обоих зданий.

Проектирование велось в 1840–1841 годах, строительство в 1846–1848 годах, причем заказчик князь Э.А. Белозерский-Белосельский умер в 1846 году С восхищением отмечая, что «и теперь еще по завещанию его многие семейства получают пенсион», П.А. Плетнев писал тремя годами ранее о доме графа Александра Сергеевича и его наследниках: «Когда ныне посетите вы в С.-Петербурге этот исторический дом, где каждая картина, каждая статуя невольно перенесет воображение ваше в эпоху минувшего, столь блестящего и утешительного для души, вас встретит в нем посреди не нарушаемой тишины одинокое существо, которое, с верою предавшись Провидению, живет не столько в настоящем, сколько в прошедшем.

Это графиня Софья Владимировна Строгонова…, обращающая в подражание знаменитому свекру своему все избытки достояния на распространение общеполезных знаний между разными классами сограждан. Кроме супруга и сына, судьба у нее отняла еще и дочь (имеется в виду Ольга, умершая в 1837 г. – С.К.)…Таким образом, душою своею более принадлежа другому миру, она здесь напоминает о себе обществу только своими благотворениями да тремя дочерьми, которых ум и добрые качества увековечивают в молодом поколении память незабвенного их деда»[62]62
  Плетнев В.А. Граф Александр Сергеевич Строганов // Современник. СПб., 1843. Т. 31. № 7–9. С. 128–129.


[Закрыть].

«Душою своею более принадлежа другому миру». Эти слова, написанные за два года до смерти Строгоновой, теперь кажутся пророческими. Жара и лесные пожары – тяжелые испытание для любого человека, как все мы убедились летом 2010 года. Такие обстоятельства особенно тягостны для того, кто всю свою жизнь посвятил дереву, к их числу относится графиня Софья Владимиронва. 1842–1843-е годы оказались в России чрезвычайно жаркими. Через несколько лет после кончины графини Софьи Владимировны «Санкт-Петербургские ведомости», не описывая конкретных событий, писали о четырех пожарных случаях, нанесших такой серьезный урон хозяйству нераздельного имения, что его владелица даже отказалась содержать школу, которая всегда оставалась для нее главным детищем, но никогда не приносила дохода.

К концу правления графини С.В. Строгоновой на имении оставалось 2 496 729 руб. 44 коп. серебром долга[63]63
  Шустов С.Г. О рассрочке казенных долгов Пермского нераздельного имения Н.П. Строгановой под залог Инвенского округа в 50-60-х гг. XIX века // Современные проблемы науки и образования. 2006. № 2. С. 110.


[Закрыть]. При этом «Санкт-Петербургские ведомости» скрупулезно подсчитали расходы на школы: «В течение двадцатилетнего существования сих школ… употреблено на них 1 037 000 р. ассигнациями наличными деньгами; кроме того, в распоряжении школ было около 400 десятин пахотной и луговой земли, доход с коих в 20 лет мог простираться до 40 000 р. ассигнациями, а помещение С.-Петербургской школы по стоимости найма в течение того же времени обошлось в 140 000 р. ассигнациями, и, наконец, на обеих школах накопилось долгов до 130 000 р. ассигнациями, так что все содержание школ в продолжение 20 лет стоило Графине Строгоновой до 1 347 000 р. ассигнациями, или 348 857 р. серебром, т. е. по 19 242 р. серебром в год». Мог ли быть написан лучший некролог благотворительнице, которую остановила только стихия огня?!

Нам известно о пожарах в Марьино в 1826 и 1831 годах. И, по крайней мере, во второй раз, сопровождаясь холерой и революциями в Европе, они также стали причиной кризиса. Школу закрыли в 1844 году после того, как летом 1842 года выгорели Пермь и Усолье и 22 июля почти все село Ильинское. Ровно год спустя в 1843 году сгорела деревянная дача графини Софьи Владимировны на Выборгской стороне, построенная А. Воронихиным в 1796 году. Остальные несчастные случаи неизвестны (не исключено, что один из них произошел в Марьине), но и упомянутых достаточно, для того чтобы понять отчаяние графини, расставшейся со своим главным детищем.

Смерть графини в 1845 году послужила «сигналом» для ее наследников для прекращения строительной деятельности, которая навсегда замерла в Марьино и на десять лет остановилась в Петербурге в доме на Невском. Первый удар архитектору П.С. Садовникову, почти тридцать лет воплощавшему планы Софьи, нанесла первая владелица особого марьинского майората княгиня Аглаида Павловна Голицына, урожденная графиня Строгонова. Она приказала: «Все предложенные и начатые уже по воле покойной Графини постройки новых зданий как то: Столовую, конный двор и прочая приостановить»[64]64
  Наумова А.Н. Крепостной архитектор П.С. Садовников // Архитектурное наследие и реставрация. М., 1984. С. 210.


[Закрыть]. Одновременно зодчего рассчитал граф Сергей Григорьевич, муж Натальи Павловны.

К 1840-м годам, апофеозу правления императора Николая I, дом Строгоновых на Невском, полвека тому назад представлявший собой архаику, стал образцом для подражания. В Санкт-Петербурге появилось большое число повторений более или менее близких к оригиналу, причем не только Штакеншнейдера, но и других архитекторов. Одной из первых новых построек в стиле барокко, ставшего имперским стилем в России, были собственная дача великого князя Александра Николаевича, наследника престола. Трудно сказать, отвечало ли это его художественному идеалу, но явно соотносилось с политическими задачами царствования, которому было суждено восстанавливать блеск империи после поражения в Крымской войне, ставшей Аустерлицем его поколения.

В династии Строгоновых на 1840-е годы пришелся кризис, связанный с окончанием длительного правления Софьи Владимировны, она, назначив себя руководительницей майората, как могла «тянула время» – сохраняла наследие боготворимого графа Александра Сергеевича-старшего, давая возможность возмужать и подготовиться к деятельности представителю нового поколения – графу Александру Сергеевичу-младшему (второй «строгоновский матриархат»). Прибывший на похороны графини император назначил его флигель-адъютантом. Монарх хотел приблизить к трону наследника крупнейшей российской вотчины. Хотя майорат переходил к графине Наталье Павловне, возможно, государю казалось, что время «правления» молодого офицера не за горами. К тому времени, после строительства дворца Белосельских-Белозерских, дом династии Строгоновых на Невском превратился в неофициальный бренд.