Текст книги "В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945"

Нас обыскали, отняли оружие. У меня забрали сумочку с медальонами, предсмертниками, как мы их называли. Когда раненые умирали, мы забирали у них медальоны, отмечали на карте, где кто похоронен. Все забрали.

У меня в петлицах было два кубика – военфельдшер. Одета хорошо. Немцы сразу: «Комиссар?»

Привели в Невель. Ворота. Рвы. Вонь, смрад. Трупы немцы сбрасывали прямо во рвы и немного присыпали землей.

Из нашей колонны отобрали 40 человек. В это число попала и я, очевидно как комиссар. Потому что в этой команде были в основном политработники и командиры.

Подвели нас ко рву.

Расстреливали медленно. Отберут двоих-троих, заставят плясать. При этом избивали плетьми. Потом выстрелят. Убитые падали вниз, а немцы хохочут.

Передо мной в шеренге стоял какой-то командир, в петлице – две шпалы. Еще четверо – позади. Остальные уже все во рву. Возле меня все время прохаживался молоденький немец, оглядывал всю с головы до ног и приговаривал: «Шаде, щен. Шаде, щен…» Мол, жалко, красивая.

И вдруг в ворота въехала машина с открытым верхом. В ней немецкий офицер, видимо начальник лагеря. Из машины вышли другие офицеры. И меня узнал переводчик, немец. Я его тоже узнала. Однажды он оказался в числе наших раненых, только что поступивших с передовой. Он был ранен в руку, всю ночь стонал, и я ему сделала укол. До утра сидела возле него, успокаивала. Тогда он был в красноармейской форме. Кем он был на самом деле, не знаю. Русский язык он знал в совершенстве. И отличить его от русского было нельзя.

Он подбежал ко мне, за руку вытащил из строя смертников. Что-то стал торопливо говорить начальнику. Тот ему не верил, отмахивался перчаткой, отворачивался. Тогда он вытащил мой медальон. На нем, к счастью, была пометка: «Военфельдшер».

Так меня миновала пуля в затылок и ров.

Отвели, бросили в подвал. Избили.

Через несколько дней повезли. Везли в товарных вагонах. А бойцы из лагерной санчасти прихватили медицинскую пилу, пронесли ее с собой в вагон. Выпилили доски в стенке вагона.

Так мы и бежали. Прыгали в эту дыру и тут же перебегали за придорожный кустарник. К счастью, поезд шел небыстро. Немцы вскоре заметили, открыли огонь. Но стреляли разрывными пулями, которые, попадая в кусты, тут же разрывались и никакого вреда никому из нас не причинили.

День и ночь бежала я по лесу. Наконец, обессилев, зашла в одну деревню. А женщина, в дом к которой я зашла, и говорит: «Ах, деточка, да тебя же схватит первый же полицейский!» И начала стаскивать с меня мою армейскую одежду. Тут же швырнула все в печку: и гимнастерку, и ремень, и юбку… Дала мне длинную рубаху с цветочками по подолу. Такую, знаете, какие сейчас ночные рубашки шьют. И вот в этой рубахе с цветочками я пошла дальше, под видом беженки.

Так дошла до знакомых мест. В Полоцком районе я до войны работала медсестрой. Тут меня знали. Жить меня приняла одна крестьянка. Стала я лечить больных. Особенно часто приходилось принимать роды. Рожали тогда, в сорок первом году, много. Помогу я людям, они мне еды дадут. Так и жила.

А потом в наших местах появились партизаны, и я ушла в лес. Не могла больше смотреть на полицейские морды и притворяться.

Глава 17
Штрафники

В последнее время об этих войсках написано столько правды и неправды, что отличить теперь одно от другого поможет только серьезное историческое исследование темы штрафных рот и батальонов. Кто служил в армии, тот знает, что не все солдаты свято чтят присягу и устав. Есть и откровенные преступники. Во время войны из таких людей, преступивших закон, создавали специальные подразделения, которые бросали на самые безнадежные участки. Но в штрафные роты попадали зачастую и за самые мелкие провинности, а порой и безвинно.

28 июля 1942 года нарком обороны подписал приказ № 227, который обычно называют «Ни шагу назад». Согласно этому приказу предлагались следующие меры борьбы с трусами, паникерами и нарушителями дисциплины: снимать с постов и отдавать под трибунал командующих армиями, корпусами и дивизиями, допустивших самовольный отход войск без приказа командования фронтом; рядовых паникеров и трусов истреблять на месте; сформировать в каждой армии заградительные отряды и «поставить их в тылу неустойчивых дивизий»; создать штрафные роты и штрафные батальоны. Вскоре в каждой армии было сформировано по 3–5 заградительных отряда, состоявших из полутора-двух рот. Статистика свидетельствует: с 1 августа по 15 октября 1942 года заградотрядами задержано 140 775 военнослужащих, покинувших свои позиции во время боевых действий. Из них 1189 – расстреляно, 2961 направлен в штрафные подразделения. Остальные возвращены в свои части и в запасные полки.

Штрафные батальоны создавались для проштрафившихся командиров и политработников старшего и среднего состава. Командиры и комиссары батальонов и полков в штрафбат могли попасть только по приговору военного трибунала фронта. Прочие же – приказом по дивизии или армии.

Штрафные роты формировались из рядовых бойцов и младших командиров (ефрейторов, сержантов, старшин) приказом по полку, без всякого трибунала. Сюда же поступал контингент из тюрем, а также осужденные уголовники с отсрочкой приговора. В 1942 и 1943 годах из лагерей на фронт было направлено 157 000 бывших заключенных.

Все штрафники лишались званий и наград. После «искупления» и то и другое возвращалось.

За всю войну через штрафные подразделения прошло 442 000 бойцов и командиров.

Надо заметить, что во все времена почти все воюющие армии использовали такие формирования, начиная с римлян. Немцы свой приказ «Ни шагу назад» начали исполнять еще год назад, во время боев на подступах к Москве. Были у них и штрафные роты, и заградительные отряды. А полевая жандармерия у них действовала пожестче, чем наши органы НКВД и Смерш.

– После ранения и госпиталя я был направлен в резерв. Часть стояла под Гомелем.

А тут как раз надо наступать. Операция «Багратион» началась. Формировали батальон штрафников. В штрафном батальоне так: солдаты – штрафники, а офицеры – кадровые. Я до госпиталя воевал в минометной роте, был командиром расчета и комсоргом минроты. После госпиталя закончил ускоренный курс офицерского училища. Училище закончил, лейтенантские погоны получил, ну, думаю, теперь мне командирскую должность дадут. Может, командиром минометной роты назначат. Назначили… замполитом штрафного батальона.

Вечером переправились через реку Сож. Вышли на исходные. А утром всем выдали водки, поставили задачу и после артподготовки – вперед! Я тоже водки выпил.

Наступали мы, офицеры, вместе с ротами. В одной цепи с солдатами бежали. Когда бежишь в атаку, о жизни своей и смерти не думаешь. Ночью, когда на исходных в траншее сидели, думали. По лицам видел – всех эти думы одолевали. И перед атакой, когда артподготовка началась, видел, как полы шинелей у ребят тряслись… А когда поднялись, уже все позади. Летишь – как на крыльях. Вперед!

Прорвали мы фронт. Немцы на нашем участке упорные попались, не отошли. Так мы по их головам прошли. Узкими клиньями в двух местах к их обороне пробились, спрыгнули в траншею и пошли вдоль нее. В руках гранаты да саперные лопатки. Смяли мы их, пошли дальше. А соседи, как потом оказалось, не прорвались. Их немец не пропустил. Там штрафников на прорыве не оказалось.

Углубились мы километров на шесть. Остановились. Видим, на флангах никого нет. И начал нас немец окружать. Опомнился. Обложил со всех сторон. И уже в громкоговорители кричит: «Иван! Штыки в землю!»

Мы связались по рации со штабом дивизии. Оттуда получили приказ: вернуться на исходную. Стали готовить прорыв. А немец уже за нами брешь замкнул. Даже минометы подтащил.

Ладно, мы тоже уже воевать умели. Сосредоточились на участке метров в сто шириной и пошли опять в атаку. Рядом со мной троих убило.

Вышли. Сосчитали живых – около 200 человек осталось, и те почти все переранены. А утром, когда пошли в атаку, нас 1200 человек было.

– А как попадали в штрафные роты и батальоны? Вот я сейчас расскажу один случай.

У нас в батальоне был замполит по фамилии Гордон. Когда проводил с нами политзанятия, всегда говорил: «Вот я, когда попадем на фронт, стану обязательно Героем Советского Союза!» Уж очень ему хотелось воевать! И нас он настраивал на героический лад. Лучше бы его, такого боевого, начальство в тылу и держало – для укрепления боевого духа войск, которые направлялись к фронту. Говорил он умно, складно, красиво. И у нас настроение поднималось – поскорее кинуться на врага.

Пришли на фронт. И когда нас немец в первом же бою потрепал и погнал, он, наш замполит Гордон, с передовой сбежал. Комбат Шудров поручил ему отвести в безопасное место обоз, а он обоз бросил. И обоз тот, со всем имуществом и лошадьми, попал в руки к немцу. Ездовые потом прибежали, все, как было, рассказали. Несколько человек всего и вырвалось. Остальные в плен попали, других убило. Наделал дел наш герой. Комбат хотел его лично застрелить. Но потом успокоился, доложил начальнику особого отдела. Провели разбирательство. И все вроде затихло.

После боев нас отвели в тыл, на пополнение.

Сидим однажды в хате. Хата без крыши, одни стены. Делать нечего, играем в карты. С нами и Гордон, наш замполит. Теперь он про героизм не говорил, анекдоты травил, он их много знал.

Вдруг входит незнакомый младший лейтенант. Поздоровался. Смотрю, парень крепкий, мышцы под гимнастеркой так и играют. Говорит: «Можно и я с вами сыграю?» – «Садись». Играем. А мы уже приметили, что на улице стоят пять или шесть солдат с винтовками. Пришли они с младшим лейтенантом. Ждут.

Вдруг этот младший лейтенант наклонился к Гордону и говорит: «Гордон, вы арестованы!»

Гордон вскочил, сразу за наган. Был у него револьвер, с которым он ходил постоянно, не расставался. Небось, когда обоз с ребятами бросил, за револьвер не схватился… Младший лейтенант будто только и ждал того – кинулся на Гордона, как кошка, сгреб его, руку с наганом заломил. Вошли солдаты, связали замполита, повели. Посадили в погреб, выставили часового.

На другой день осудили. Разжаловали в рядовые и отправили в штрафной батальон.

Штрафников посылали только на прорыв. В обороне их не держали. Ненадежные. Часто перебегали к немцам. А на прорыве действовали хорошо. Да еще если водки дадут… Стояли всегда в тылу, километрах в пяти-шести от передовой. Подводили только когда готовился прорыв.

Встретил я своего разжалованного замполита Гордона уже после Победы в Москве. Жил он в Ленинграде, работал где-то в торговле. На жизнь не жаловался. А потом я узнал: стал он председателем совета ветеранов нашей дивизии.

Глава 18
Танкисты и самоходчики

За годы войны наши конструкторы и наша промышленность дали фронту много образцов первоклассного оружия. Среди них была и бронетехника. В этой главе собраны воспоминания танкистов и самоходчиков. Самоходчики считались артиллеристами. Но в бой они шли зачастую вместе с танкистами. И судьба у них была одна. Главным их врагом были ПТО противника и танки. Особенно яркие истории рассказаны здесь бывшим арттехником тяжелого самоходного артиллерийского полка Александром Евменовичем Горбатиным.

Тяжелая самоходная артиллерийская установка ИСУ-152 была принята на вооружение в 1943 году. Она считалась гаубицей-пушкой. Изготовлена она была на базе танка ИС-2. В боеукладке – 20 снарядов. Тип бронезащины – закрытый. Максимальная толщина лобовой брони – 120 мм. Масса – 46 тонн. Скорость – 35 км/час. Запас хода – 220 км. Ничего подобного у немцев не было создано. Штурмовая гаубица образца 1943 года калибра 150 мм уступала нашей ИСУ-152 также и толщиной лобовой брони (100 мм), и запасом хода (150 км), и другими тактико-техническими данными. Лишь в конце войны, в 1945 году, немецкие войска получили мощную установку «Ягд-тигр» со 128-мм пушкой и толщиной брони 150 мм. Но повлиять на исход событий этот монстр уже не смог.

– После второго ранения я закончил Тамбовское артучилище и в июне 1944 года получил назначение в 366-й Могилевский ордена Суворова тяжелый самоходный артиллерийский полк РГК.

ИСУ-152. В полку 21 машина. Командир полка майор Гаевский. В полку я состоял на должности арттехника.

Выгрузились под Одессой на станции Раздельная. Пошли. Под Тирасполем стали напротив Кицканского плацдарма. Постреляли через Днестр, помогли нашей пехоте. Снова пошли.

Вскоре перешли румынскую границу. В Фокшанах четыре наши машины были повреждены. Бой еще шел, а мы уже отремонтировали самоходки. За ремонт машин отвечал я.

До Плоешти шли без боев. Мы шли, а кругом все горело.

Повернули. Переправились через Дунай и вошли в Болгарию. Болгарский город Силистрия. Болгары нас встретили хорошо – виноградом, вином и цветами.

Недолго мы отдыхали в Болгарии. Пошли в Югославию.

Первый югославский город Заечар. Он расположен в долине. Кругом горы, возвышенности. Наши передовые самоходки с ходу, без поддержки пехоты, ринулись в атаку. Сверху, с горы, мы наблюдали за их атакой. Уже вечерело. И вот вспыхнула одна машина, за ней другая, третья… И так все шесть машин были подбиты.

Немного погодя к Заечару подошли основные силы полка и стрелковые части. Пошли в атаку.

Во время боя я находился в одной из машин. Помню, движемся по улице. Вдруг из одного дома начала бить малокалиберная пушка. Ударили и мы. Расчет сразу разбежался. В пролом от нашего снаряда сразу полезла пехота. Из подвала вывели девять власовцев.

В Заечаре немцев я вообще не видел. Город обороняли власовцы.

Разыскали мы и наших ребят из подбитых накануне самоходок. Кто в дровах прятался, кто в погребах. Сербы их прятали, никого не выдали власовцам.

– Надо ж было такому случиться: в бою у одной из самоходок заклинило в пушке снаряд. Видимо, положили слишком малый пороховой заряд, и снаряд не вышел из ствола. Заряжание орудий самоходок было раздельное. Надо траекторию полета снаряда изменить, покруче его опустить, чтобы достать противника в овраге или за стеной, надо поменьше пороха положить. Когда били по танкам – порох набрасывали в заряд по максимуму.

Делать нечего, надо его оттуда извлекать. И это уже моя работа.

Отвел машину в сторону. Попробовали выбить изнутри – не идет. Сидит плотно. Оно и понятно: в бою ствол был раскален от стрельбы, а тут остыл, сузился. С внешней стороны толкать его нельзя – рванет.

Вытащили мы тогда весь боекомплект, чтобы не сдетонировал. Я приказал всем отойти подальше. Зарядил другой заряд. Накидал пороха как для стрельбы по «Тигру» и произвел выстрел. И ничего, выбило застрявший снаряд. Все живы остались. А машина тут же пошла в бой.

– Однажды, когда шли по Югославии, произошел такой случай.

Полку была поставлена задача произвести разведку боем. Пошли в атаку. Немцы держались твердо. И одну нашу машину подбили уже в глубине своей обороны. Метрах в восьмистах позади передней линии своих траншей. Перебили гусеницу. Болванкой, выпущенной из противотанкового орудия, заклинило поворотный механизм. Самоходка там и осталась.

Комполка ставит мне такую задачу: ночью пробраться в глубину немецкой обороны и вернуть на исходные и машину, и экипаж.

Взял я ремонтников. Хорошие ребята, боевые, опытные. Пошли вдоль ручья. Кое-как пробрались. Немцы нас не заметили.

Экипаж снял пулеметы, занял круговую оборону и немцев к самоходке не подпускал. Правда, те тоже держали самоходов на прицеле. Чуть только звякнем кувалдой, пули градом по броне.

У меня был хороший механик, туляк, Василий Антипович Хромушкин. Не было таких поломок, которые бы он не устранял. Такой был мастер. И в этот раз наш Василий Антипович не оплошал. Мы постепенно так освоились у немцев в тылу, что стали развлекаться таким манером. Пока работаем наруже, стараемся не шуметь. А когда устанем, залезем за броню, и в это время кто-нибудь пару раз кувалдой ударит по броне. Сразу – гр-р-р-р! – по нашей самоходке. И они свое дело делают, и мы. Но они ж не знают, что экипаж не один, что мы, ремонтники, пришли им помочь.

И вот на рассвете, когда немцы сомлели, мы завели машину, развернулись и пошли назад. Шли без стрельбы. Решили так: первыми огня не открывать, так как наша задача – вывести самоходку. Немцы тоже ни разу не выстрелили. Даже пулемет молчал. Тоже, видать, вздохнули с облегчением.

Василия Антиповича за выполнение этого задания наградили орденом Красного Знамени.

Так и шли мы по Европе. Крушевац, долина реки Моравы, Белград, Нови-Сад, Будапешт, Секешфехервар, Эстергом, Шопрон.

– Был в нашем полку экипаж Паши Бердникова. Хорошие, боевые ребята. Настоящие герои!

Когда мы взяли Владиновац, это в Югославии, Бердников на своей машине вырвался вперед. Ушел километров на восемьдесят. Полк завяз, а он прорвался и пошел с боем дальше и дальше, пока не кончилось горючее в баках. Навалились немцы. Хотели, видимо, взять живым. Но не взяли нашего Пашу Бердникова ни живым, ни мертвым.

Догнали мы его вскоре, видим: стоит самоходка, а кругом столько трупов навалено! Все в воронках. Немецкие танки горят, машины, бронетранспортеры… Побоище было великое.

Наш снаряд тяжелый, 43 килограмма! Калибр хороший – 152 миллиметра. Пушка бьет на 18 километров! И если прямой наводкой, то броню «Тигра» прошивала насквозь. Перед Пашиной самоходкой несколько «Тигров» стоят догорают.

Это было, как я уже сказал, в Югославии, между городами Владиновац и Крушевац.

Экипаж весь цел. Встретили нас. Обнялись. Мы стали расспрашивать. Паша Бердников и говорит: «Что рассказывать? Сами видите».

А у них уже ни горючего, ни снарядов, ни патронов.

– Меня ранило только однажды. И сразу – тяжело. И сразу – отвоевался. Из госпиталя – подчистую, домой, инвалидом.

Перед боем было у меня предчувствие нехорошее.

Мы, помню, продвинулись слишком далеко. Вклинились в их оборону.

Чтобы у противника создалось впечатление, что у нас много сил и они нас не отрезали контратакой, я приказал одному танковому взводу постоянно, туда-сюда, гонять свои «тридцатьчетверки». Может, они разгадали наши маневры, но контратаковать все же не осмелились. Постреливали из минометов. Но дистанцию держали, не сближались. Побаивались.

Мы, офицеры, стояли за танком. Одна мина разорвалась с недолетом, другая с перелетом, третья ударила в танк. Но вреда танку она никакого не принесла. Мы вышли из-за танка. Идем. Идем не спеша. Взвизгнула очередная мина. Я помпотеху вдруг и говорю: «Слушай, это ж моя летит». Отошли мы от танка недалеко совсем, метров пятьдесят – шестьдесят. И правда. Разрыв! – и мне в ногу осколком…

Вот с тех пор теперь и хромаю. И до Берлина не дошел. Всю жизнь жалею…

Глава 19
В Польше

В Польшу наши войска ворвались в результате Белорусской наступательной операции 1944 года. Проводили эту операцию войска 2-го Белорусского фронта: 3, 49, 50-я армии и 4-я воздушная армия. После удачно проведенной Минской операции без всякой оперативной паузы советские войска бросились вперед. В июле началось освобождение Польской земли. В рядах атакующих немецкие укрепления были и польские воины. Но главная освободительная миссия принадлежит советским войскам, русскому солдату. Потому что главная нагрузка легла на его плечи. И самые большие потери понесли русские дивизии.

Гитлер ненавидел Польшу и поляков. В разговоре с Геббельсом он однажды сказал: «На поляков действует только сила. В Польше уже начинается Азия». На высокомерный, экзальтированный польский характер это подействовало сильно: они до сих пор не могут простить эти слова всем немцам. Как всем русским не могут простить смутную историю Катыни. Кстати, по сведениям немецкого историка и публициста Стефана Карнера, опубликованным в книге «Архипелаг ГУПВИ. Плен и интернирование в Советском Союзе», Красная армия за четыре года войны захватила в плен солдат и офицеров 24 национальностей, воевавших против СССР в составе вермахта и СС. Поляки занимают седьмое место, опередив, например, даже итальянцев. Наши наступающие войска захватили польских 60 280 солдат и офицеров, одетых в форму германской армии. Причем почти все они были захвачены на советской территории. Среди плененных было 5 польских генералов. Впечатляет, не правда ли?

Стоит здесь напомнить и еще один эпизод советско-польского боевого братства: когда немецкие дивизии стояли под Москвой, генерал Андерс эвакуировал польские части, экипированные и вооруженные, кстати, Советским Союзом, в Иран для прохождения военного обучения. Как показала дальнейшая история, Андерс так и не вернулся на русский фронт. Через Узбекистан, Иран, Палестину дивизия Андерса была переброшена, уже по приказу англичан, в Италию. И там в мае 1944 года в местечке Монте-Кассино она была уничтожена в одном бою: немцы их расстреляли из нескольких десятков пулеметов в ущелье. Поляки до сих пор, подвыпив русской водки, любят спеть песню: «Червоны маки на Монте-Кассино…» О моих земляках, освобождавших их Сопот, Гдыню, Познань, ни грустных, ни веселых песен благодарные поляки не поют.

В этой главе опубликуются странички из «Польского дневника» бывшего сапера 145-го отдельного автоинженерного батальона Ивана Матвеевича Шведова из поселка Черная Грязь, что неподалеку от деревни Стрелковки – родины Маршала Победы Г. К. Жукова.

– Вислу мы форсировали и начали расширять плацдарм. В то время я был уже помощником командира автоматного взвода. Звание – сержант.

После небольшой артподготовки рота пошла в атаку. Немцы, видимо, знали, что мы будем атаковать, и, чтобы не попасть под огонь нашей артиллерии, первую линию траншей и окопов оставили без боя. Отошли во вторую линию. Там у них была более выгодная позиция. Возвышенность. И с нее-то они простреливали перед собой по фронту буквально все.

Заняли мы немецкую траншею.

А нашего командира взвода, лейтенанта, во время атаки ранило в обе руки. И командование взводом пришлось принять на себя мне.

Подморозило. А когда бежали в цепи и стреляли по отступающим немцам, я вгорячах рукавицы где-то бросил. И теперь руки стали замерзать.

Занял позицию на правом фланге взвода. Справа от меня – соседний взвод. Поднялись, пошли. Впереди – второй эшелон немецких траншей. Они долго не стреляли. Подпускали на верный выстрел. И вот ударили. И цепи наши сразу положили. Наш взвод оказался ближе других к немецким траншеям. Ротная цепь вначале шла ровно, а потом сломалась клином. Как журавли мы на них летели…

Я вначале подумал, что мои автоматчики просто не выдержали и залегли. Немцы стреляли из пулеметов. Стреляли почти беспрерывно. Пулемет есть пулемет. Залег и я. Не бежать же в атаку одному, хоть я и исполняю обязанности командира взвода. Но вскоре я понял: взвод-то мой почти целиком расстрелян и я тут, перед немецкой траншеей, остался один! Лежу. Наблюдаю. Сердце мое колотится. Стрельбу они немного ослабили. Задвигались. Закричали. Это уже верный знак: к контратаке готовятся. Гляжу, и правда поднимаются. Прикинул: шагов сто до них. Что ж, думаю, никто из моих ребят не стреляет? Ведь кто-то же есть живой! А немцы идут. Тогда я приподнялся и с колена, прицельно дал несколько очередей. Посмотрел направо: соседний взвод тоже без лейтенанта и тоже уже отступает – бегут ребята что есть мочи! Только шинели заворачиваются! Пули вокруг меня – цив-цив! Я опять залег. Лег за труп своего товарища. А немцы опять встали и идут. Я снова вскочил, выпустил последние патроны и рванул к своим.

Бегу. По мне стреляют. Но стреляют уже другие. А эти, которые на меня шли, больше уже не вставали. Видимо, я их срезал последней очередью.

Прибежали мы, кто остался живой. Ротный нас встретил, говорит мне: «Молодец! Достоин высокой награды!»

Вот, думаю, за удачные атаки не награждали, а тут…

Ко мне ребята стали собираться, остатки взвода. У одного глаз выбит, висит, и он его в ладони придерживает. А другой, из недавнего пополнения: «Меня, товарищ сержант, в руку вроде ранило». И вертит своей перебитой рукой туда-сюда. В горячке. Я и сам еще плохо соображал.

На нейтральной полосе вскоре все утихло. Немцы больше не контратаковали. Из взвода нашего больше никто не вернулся. Стало вечереть.

– 1 декабря 1944 года, после второго ранения, я попал на курсы младших лейтенантов. Три месяца ускоренной учебы. Нам прилепили по одной звездочке – и на фронт. Назначение я получил в 1297-й стрелковый полк 160-й дивизии.

Бои уже шли в Польше. Мы шли на Данциг. Там мы окружили довольно большую группировку немцев. Но окружили их с суши, а с моря – нет. И они продолжали сражаться. Наша дивизия ударила в центр группировки с целью расчленить ее. Впереди перед нами лежал город Сопот. Там я впервые в жизни увидел море.

Но до моря было вот какое дело…

Местность под Сопотом лесистая. Артиллерию применить было нельзя. Мы с немцами сошлись так близко, что стрелять артиллеристы не решались, чтобы не перебить своих. Мой взвод был правофланговым в батальоне. Взводу придали расчет станкового пулемета. Справа шел другой батальон. Вот стык наших батальонов и должен был прикрывать этот пулемет.

Шли лесом. Впереди – овраг. И вдруг из-за оврага немцы открыли сильный огонь из пулеметов и автоматов. Мы сразу залегли. Моя позиция оказалась как раз перед оврагом. Спуск в овраг пологий. Я приказал пулеметчикам, чтобы контролировали перед собой по фронту противоположную сторону оврага и не пускали немцев сюда, если те вздумают контратаковать.

Расставил я свой взвод, жду. А слева от меня, смотрю, другие взводы нашей роты поднялись и, отстреливаясь, начали отходить. Я встал за деревом. Бегут пулеметчики соседнего взвода. «Куда? – кричу им. – Быстро ко мне! Устанавливайте пулемет и бейте вдоль оврага!» Те послушались. Быстро развернули «максим» и начали стрелять.

А немцы уже полезли в лощину. Но мы их остановили. Когда согласованно лупят два пулемета с флангов, трудно преодолеть их огонь.

Лежим. Одну атаку отбили, ждем новой. Пулеметчики соседнего взвода рядом со мной. Второй номер заправил новую ленту. И вдруг – взрыв! «Максим» – кверху колесами! Первый номер отбросило. Живой он остался или его тогда убило, я так и не узнал. Второй номер невредимый. А у меня от близкого взрыва такой шум в голове, что я и соображать-то стал плохо.

Оказывается, немец подполз к нашей позиции и выстрелил из фаустпатрона. Но счастье наше, немного промахнулся. Граната ударила в дерево и разорвалась поодаль. Я – к пулеметчику. Перевернули мы пулемет, поправили ленту. Я лег за гашетку. Немцы уже поперли. И начал я стрелять. Стреляли мы по ним почти в упор. И опять отбились.

Я лежу и думаю: что ж это за части нас контратакуют так ожесточенно? Совсем с потерями не считаются, напролом идут. Неподалеку, на краю оврага, лежит офицер. Не добежал до нас совсем немного. Я подполз к нему. На фуражке череп с костями. Так это же СС! Я снял с убитого часы. Хорошие, швейцарские часы. Долго потом, уже после войны, носил их.

Погодя приходит связной из соседнего взвода: «А вы здесь?!» – и смотрит на нас и на трупы немцев удивленными глазами. «Мы-то здесь, а вот вы где?» – «А мы, товарищ лейтенант, за лесом», – как ни в чем не бывало отвечает он. Мы с пулеметчиком даже засмеялись.

Собрались мы все. Командир роты пришел. Перешли овраг. Немцы оттуда ушли в Сопот. Теперь предстояло атаковать Сопот. Там меня и ранило.

– А ранило меня вот как.

Ворвались мы в Сопот. Отбили у немцев костел. Костел брали мы, мой взвод. Дальше пошли. От дома к дому. В одном месте спустились в подвал. В подвале много народу. Поляки. Когда мы вошли, поляки сразу протянули нам навстречу руки. Что такое? В руках, смотрим, часы и разная ерунда. Э-э, да нам, говорим, этого ничего не надо! Кое-как объяснили им, что мы не мародерничаем, а немцев ищем. Воюем. Тогда они сказали, что немцев в подвале нет.

Вышли мы из подвала. Пошли дальше. Слева по улице стоит наш подбитый танк, «тридцатьчетверка». Башня у нее вывернута, и ствол пушки уперся прямо в мостовую. Видимо, внутри был сильный взрыв. Под танком лежит танкист. Увидел меня, позвал: «Браток, пристрели». Это он мне такое говорит. Я ему: «Да что ты? Мы тебя сейчас вытащим. В тыл отправим». – «Меня уже никто не вытащит и не спасет. Пристрели. Прошу тебя. Сил моих больше нет. Вон, посмотри, на той стороне улицы сколько наших лежит. Пытались меня вытащить. И экипаж мой весь там». Я посмотрел через улицу – правда, лежат трупы наших бойцов и несколько танкистов. Я ему опять: «Потерпи, дружище. Поверь, уж я-то тебя вытащу». И так мне захотелось вытащить, спасти этого танкиста! Что ж, думаю, придумать?

Смотрю, идет двуколка. Колеса у телеги широкие. В телеге двое гражданских. Подъехали к танку, развернули двуколку. Подняли мы танкиста и положили в повозку. А ноги у него болтаются, перебиты. И пока мы грузили танкиста, ни один немец с той стороны не сделал ни одного выстрела. Дома напротив, откуда только что велся сильный огонь, как будто вымерли. И снайперы там сидели, и пулеметчики. А вот ни один не выстрелил.

Двуколка с двумя гражданскими и раненым танкистом уехала. И тут снова загремело.

Пошли мы дальше. Идем. И вдруг я стал валиться. И повалился на мостовую. Что это, думаю, со мной? Зачем это я повалился? Схватился за грудь. Потому что почувствовал, что вроде как воздуха не хватает… И встать уже не могу.

Мы ж там, между домов и в переулках, из-за угла друг в друга стреляли. Почти в упор. Так что просмотрел я своего противника. Офицер. Выскочил из-за угла и выстрелил из пистолета. Опередил меня. Это потом мне ребята рассказали.

Бойцы мои меня подхватили. «Командир, что с тобой? Командир, ты ранен?» Я хочу им что-то сказать, а у меня кровь изо рта. Хлюпает в горле, печенками выходит. Все, думаю, вот меня и убило… Видел я, как после таких ранений умирали.

А солдаты у меня во взводе были ребята бывалые. Некоторые из-под Вязьмы шли, в сорок втором в окружении там побывали. Может, слышали что про 33-ю армию да про ее командующего, генерала Ефремова? Так вот наша 160-я стрелковая дивизия вместе с Ефремовым и погибала тогда под Вязьмой. А я в нее пришел уже позже. Так вот ребята гимнастерку на груди разорвали, бинтами рану перемотали, чтобы кровью не изошел. Понесли в тыл. Они-то меня и спасли.

Это было 2 мая 1945 года. Третье ранение. Слепое пулевое. Пуля до сих пор сидит в легком. Доктора говорят: трогать, мол, не надо, она там вроде как обросла и прижилась. И правда не беспокоит.

– На реке Пилице сменили нас части Войска польского. Бывало как: своим сдавали то, что имели сами. А полякам приказано было сдать оборону в образцовом виде. Траншеи и ячейки копали всю ночь.

Утром они подошли. Оружие у поляков хорошее. Новое все. Кроме автоматов, много пулеметов и минометы. Ну, думаем, эти постоят. А у нас уже много потерь было. Из вооружения – одни автоматы. Пулеметов – раз-два и обчелся…