Текст книги "Лихолетье"

Владыка

Вернувшись с обедни, владыка Митрофан, прежде чем отобедать и отойти к дневному сну, по обыкновению занимался хозяйственными делами. Епархия требовала хозяйского ока. С тех пор как Андрей Боголюбский возвысил Владимир, минуло много времени, но дела его жили и приумножались новыми князьями и трудовым людом. Строились храмы, богатели приходы. Владимирская земля превратилась в одну из богатейших епархий. А больше дохода – больше забот. Без толкового помощника не обойтись. Немало было таких у владыки, но одного, протодьякона[24]24
  Дьякон – церковнослужитель на один ранг ниже священника. Протодьякон – главный дьякон в епархии при кафедральном соборе.
  .


[Закрыть] Акима, он выделял особо за его честность и житейскую сметку, которая простиралась куда дальше амбаров и скотниц[25]25
  Скотница – сокровищница.


[Закрыть].

– Итого, батюшка, на нонешний день такой расклад получился, – Аким старательно выкладывал на счетах епархиальные расходы и доходы, – большой расход вышел. А коли бы великий князь на золочение храма Пресвятой Троицы не пожертвовал, то и в убыток бы вошли.

Искоса Аким поглядывал на владыку Митрофана, зная его нрав:

«А ну как не поверит? Хошь на богоугодные дела он доходов не жалеет, за растрату спрашивает строго. Это с виду он такой отрешенный, а седая голова не хуже его вместе со счетами». Но протодиакон беспокоился напрасно.

– Не каждый день такой расход, Аким. Много хороших дел сделано. Да и не для того скотницы наши, чтоб в них гривны[26]26
  Гривна – древнерусская денежная единица (существовали серебряная и золотая гривна). По виду металлический брусок весом около 200 г.


[Закрыть] грузом лежали… Все наше добро людьми множится во славу Божию. – Владыка встал и перекрестился на огромный образ Спасителя, взирающий на них из красного угла. Аким поспешил сделать то же самое, но не уходил.

– Ступай с Богом, Акимушка. Свое дело ты сделал добро. – Владыка повернулся к протодьякону. – Али еще есть чего молвить?

– Есть, отче… Есть. Сказывают, ромеи в городе объявились…

– Што с того… Владимир город торговый, не впервой сюда гости издалека съезжаются.

– То не гости, отче… Монахи ихние. Сколь годов на свете живу, а такого не помню. У боярина Акинфия остановились.

– От кого узнал?

– Да от челяди[27]27
  Челядь – прислуга.


[Закрыть] боярской и узналось.

Внутреннее, душевное спокойствие владыки стала сменять нарастающая тревога, но этого он не желал показывать никому.

Так же тихо повторил:

– Ступай, Акимушка. К обеду время.

Оставшись один, он думал о случившемся: «Давно легаты[28]28
  Легат – доверенное лицо, посол.


[Закрыть] римского папы тревожат Русь… В Киеве их увидеть дело привычное, но сюда, в Залесский край, нога их еще не ступала…»

Владыка присел на лавку. Взгляд его упал на тяжелую епархиальную книгу, оставленную, по обыкновению, Акимом, как того он требовал сам: «Пошто они сюда? Опять бередить раны давним расколом… От ереси нам и так отбоя нет. Хвала Спасителю, князь Юрий Всеволодович в вере тверд. Немало тому подтверждений. И щедрость его известна… Но будет день, будет и пища. Всевышний не оставит верных раб своих».

Братья

Ярослав Всеволодович был моложе своего среднего брата – великого князя Юрия. Но резкий нрав и немалые испытания, выпавшие на его долю, состарили его раньше брата. Лишь бойкая поступь и осанка выдавали в нем человека, полного сил и стремлений. Своей долей князь не тяготился. Сколько раз приходилось оставаться в жизни битым, а все одно судьба хранила его. Даже битые старшим Константином оба брата не оставались без удела. А ныне, когда минуло уже столько зим, о былом стыде вспоминать не хотелось. Много бы что сделал не так Ярослав, вернуть бы то время, да былого не воротишь.

Однако Константин, когда стала прибирать его хвороба, поступил по уставу. Передал великокняжий стол Юрию. Ярославу же отошел Переславль, а позже и Господин Великий Новгород перестал противиться его воле. Приглашал к себе, не помня старых обид, где и княжил он вдалеке от родного брата по своему разумению. Пусть дерзкая мысль о великом княжении и не раз подступалась в его разум, но дальше дело не заходило. Помнил и он, что вряд ли на кого, кроме родного брата, может положиться, случись чего.

Но встать вровень с Юрием желал он страстно, быть младшим и вторым было ему не по нраву.

Вольный Новгород князей хоть и приглашал, но жаловал не сильно. Жил своею, отличною от других земель Руси жизнью. Тон всему задавал посадник, да и архиепископ Новгородский властью обладал сильной. Не первое и не последнее слово оставалось за князем. Потому держался Ярослав Новгорода, но мысли свои и дела направлял на юг. И даже к самому Киеву, где княжеская власть ослабла давно. Немало охотников объявлялось на княжение киевское. Стать киевским князем в исконных землях значило стать равным Юрию. Почет был велик. Недаром охотников на киевский стол меньше не становилось.

Ярослав, ехавший с меченошей[29]29
  Меченоша – меченосец.


[Закрыть] впереди всех, повернулся в седле и позвал вполголоса:

– Елизарий…

Тут же из кучи всадников отделился верховой.

Остальные придерживали коней, уступая дорогу. Чтобы Ярослав Всеволодович, да повернувшись в седле, кого звал – случалось нечасто. Скорее зыкнет, едва повернув голову, и все тут. Видать, надобность словом перекинуться великая приспела.

– Как приедем в Торжок, коней не распрягай. Так в узде пусть и стоят. Чаю, долгим разговор не выйдет. Неча воду в ступе толочь… И ночевать в Торжке не останемся, – Ярослав говорил необычно тихо.

Елизарий лишь молча кивал головой. Не осмеливаясь перечить.

Днями прискакал посланец к Ярославу от брата – великого князя Юрия. Честь меньшему брату была оказана немалая. Не к себе во Владимир требовал Юрий Ярослава. По-братски предлагал встретиться в Ярославовых владениях. Потому и лежала теперь дорога новгородского князя к Торжку.

– А коли великий князь ранее нас заявится? – решился все-таки спросить Елизарий. – Кабы не осерчал… Вельми припозднились мы с дорогой. И не встретивши, и не проводивши…

Ярослав оборвал его:

– Не твоя кручина. – Он махнул плетью, отпуская боярина.

Елизарий поспешил отъехать, в душе сожалея о сказанном.

Ярослав же думал: «Ничего, ежели и подождать придется братцу. Чай, сам звал…»

Однако великий князь приехал в Торжок много позже Ярослава. Так что и лошадей распрягать, и ночевать пришлось в Торжке. К немалому неудовольствию Ярослава Всеволодовича.

Встреча на княжеском подворье получилась холодной, но ни тот ни другой на людях своего недовольства не выставляли. Встав из-за гостевого стола, говорить отправились наедине.

О чем пойдет беседа, догадывался Ярослав, но с чего бы брату вдруг в его дела с Михаилом Черниговским встревать захотелось, этого он в толк взять не мог. Много обид накопилось между князьями из-за Новгорода, и ладить дело миром с Черниговом Ярослав не собирался. Про себя думал, что не обошлось, видать, без сестры Михаиловой – жены Юрия, а потому решил не уступать ни в чем.

Дело шло к ночи, когда сели они один напротив другого за широким, накрытым темно-красной скатеркой столом. По родственному обычаю, расспросив о житье-бытье, Ярослав ждал, о чем заведет беседу Юрий. Но владимирский князь не спешил говорить о деле. Медленно подводил разговор к своей сокровенной мысли:

– Слухи идут, брат, от торговых людишек, что прижимаешь кого с хлебной торговлей. Не вдруг стало жито в Новгороде сбыть… Уж не свово ли жита стала земля родить вдоволь?

Ярослав встрепенулся:

– И кто же такие слухи про меня распускает?.. Тебе, брате, и не хуже меня ведомо, что князь над торгом новгородским власти не имеет. Что вече порешит, так и деется.

– Ведомо-то ведомо. Да токмо гостей торговых с Чернигова да Киева твои стражи от Новгорода отвернули… Немало таких найдется.

Ярослав чувствовал, куда клонит Юрий. Весь нынешний день размышлял, с какой стороны зайдет брат. И на тебе. Зашел так, что либо сразу отрезать, либо прикрыться покорностью.

Сдержался. Мало ли каких дел вершится в Новгороде. На то и посадник есть.

– Скоко жита ни уродит землица, а за все хвала Господу… Но не припомню я лета, штоб хватало жита на Новгородчине. Все привоз важен… Ну а коли и завернули кого, дак мало ли чего помимо князя творится в Новгороде.

Про себя Ярослав думал иное: «Уж не Роман ли Твердиславич удумал вновь поклониться Михаилу Черниговскому… Посадник он крепкий… Людишки новгородские за ним идут. И впрямь не переметнулся бы ноне».

– Стоит ли, брате, о черниговских купчишках заботиться. Своих развелось, што воробьев. Разе им дорога в Новгород заказана… Да со всего Залесья везут свой товар к Новгороду. Лучшего торга на Руси и не сыскать.

Видел Юрий, как блеснули очи у Ярослава, когда заговорил он о черниговских купцах. Горяч братец. Вот и братья они, а один на другого совсем не похож. И нрав, и обычай у них разный. Сколько раз затевал Ярослав свару и с толком, и нет. Лез чаще напролом. Бивал он и папских рыцарей, не чтил и старый обычай с тем же Новгородом, но своего добился-таки, как преставился последний радетель старины на Руси – тестюшка его, Мстислав Удатный.

Сам же Юрий, став великим князем, усобицу затевать не стремился. Редко на Русских землях обнажала мечи его дружина. Воевать больше приходилось за новые земли с мордвой. И с недалекой Булгарией то и дело разгоралась вражда из-за тех же земель. Другие мысли запали ему в голову. Был он человеком книжным, и многое из далеких времен, скрытое от других, открылось ему. Желание вернуть Мономаховы времена, когда окрепшая после раздоров Русь вновь смогла обрести единение, жило в сердце великого князя. Понимал Юрий, что не во всем был прав Владимир Мономах, с его руки размножились на Руси уделы. Но то дела уже прошлые, думать следовало о дне нынешнем.

Доверить такие мысли Юрий не мог никому. Если даже родный брат и то нет-нет да и сверкнет волчьим оком. Потому все делал исподволь, не открываясь.

Он широко улыбнулся:

– То верно… Дело торговое прибыльное, но есть, что прибылей дороже… То Русь, брате. Чем меньше на Руси свары, тем она сильней. А силы нам, глядишь, и понадобятся вскоре. Напастей на Руси всегда хватает. И не токмо от папского ордена она к нам идет…

От скрытого волнения в горле его пересохло. Он взял подле себя наполненный медом кубок и осушил до дна. Продолжал не спеша, подбирая правильные слова:

– Булгары за Волгой попритихли совсем. И мордва за ними унялась будто. Пургас[30]30
  Пургас – мордовский князь начала XIII в. Возглавил политическое объединение ряда мордовских племен, союзник Болгарии Волжско-Камской. В 1229 и 1232 гг. разбит великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем.


[Закрыть] уже который год из своих владений не вылазит. Спокойней стало на порубежье… Да неспроста все. Снова из заволжских степей подступают к ним нехристи. И что у них на уме, нам неведомо. Много надо иметь силы, чтоб отвратить напасть от Руси…

Ярослав, не ждавший такого оборота от Юрия, недоуменно слегка повел плечом.

– Стоит ли, брате, наперед о том печалиться. Били этих пришлых булгары. А Русь велика… Об нее и зубы свои обломать возможно. Не решились же они зараньше на набег, хоть и была им удача.

– Вся далекая Хорезмия побита и разграблена ими. Об этом забывать не след, но думать надо о своем… Ты, Ярослав, купчишек черниговских отвадил. Ссоры с Михаилом Черниговским вновь ищешь… Пусть так… В этом я тебе поперек не встану и, ежели чего, пособлю.

– …Не со мной ли ратью идти на Чернигов с Киевом собрался, брате? – Ярослав посмотрел на Юрия, чуть прищурившись.

– Ратей для сего у тебя и самого в достатке. А помочь помогу не хуже, чем дружиной своей… Те же людишки торговые в тех местах и разнесут, что великий князь за брата Ярослава встанет…

Смутил Юрий Ярослава такой речью. Не чаял такого услышать он от брата. Думал недолго.

– И что же тебе за корысть, брате, в такую свару влезать? Кто знает, как минет год-другой, что с сего выйдет. Иль с Даниилом, иль уграми[31]31
  Угры – венгры.


[Закрыть] схлестнуться придется.

– Не Даниил с уграми для исконной Руси ныне страшен, Ярослав. Иная ныне напасть, говорю тебе.

Ярослав тревогу Юрия не разделял. Дела новгородские занимали его больше далекой и непонятной угрозы, но прямой союз с братом в борьбе за киевский стол был ему на руку именно сейчас.

– Подмога от тебя, брате, любая по сердцу. Но чаю я, взамен чего потребуешь.

Юрий ухмыльнулся и мотнул головой:

– Ничего мне не надобно. Лишь одно помнить нам обоим надлежит… Коли случится чего, стоять друг за друга. За всю Русь… Людей-то в твоей власти куда как прибавится. Исконные земли живут небедно. И рати, глядишь, грозней станут.

Помолчали… Выпили еще меду. Но теперь и Ярослав не спешил с ответом. Юрий сам благословил его стать равным себе. Ответить нужно было с достоинством.

Но Юрий решил поторопить его:

– Кого вместо себя в Новгороде оставишь?

Ярослав ответил задумчиво:

– Александра… Пусть обвыкает быть князем новгородским.

Рано поутру князья разъехались из Торжка в разные стороны.

На владимирском торгу

Несколько дней прошло в ожидании. Владимирский князь не спешил принимать римских посланцев, но время бежало быстро. Приставленный человек, звали его Парамоном, на расспросы отвечал, что князь «зело занят». Это настораживало, но взаперти их никто не держал. Сегодня же сам Прокопий вновь повел их по городу.

День стоял воскресный. Афанасий, как обычно, с удовольствием вглядывался по сторонам. Много ли он еще видел в чужом краю…

Другое дело Юлиан. Его больше интересовали люди. А они большей частью совсем не выглядели угрюмыми. Из-за принятого напитка, называемого медом.

Город гудел, как рой растревоженных пчел. На базарной площади, да и на соседних улицах бойко шла торговля. И что немало удивило Юлиана, слышалась знакомая речь. Торговцы, с которыми они прибыли во Владимир, явно не были единственными иноземными гостями. Именно с хозяином обоза Кантором должен был передать свое первое послание Юлиан.

Какой только люд не заполонил базарную площадь в этот солнечный день! В таком людском месиве найти Кантора удалось не сразу. Они долго бродили среди торговцев. Иногда Юлиан приценивался к товару или вступал в беседу. Но недолго, лишь только раз не удержался – купил затейливо вырезанный гребень из рыбьего зуба. Зато Афанасий вертел головой в разные стороны, стараясь увидеть всего побольше. А завидев, как рыжебородый мужик, окруженный весело гогочущей толпой, схватился бороться с медведем, отстал и едва не потерял своих.

Зрелище того стоило. Ревущий медведь становился на задние лапы и пытался схватить смельчака зубами, но ему мешали кожаные ремни, стягивающие пасть. От бессилия медведь ревел все больше, а люди кричали все сильней, подзадоривая смельчака. Афанасий стоял чуть поодаль от толпы, но все происходящее было перед ним как на ладони. Бессилие могучего лесного зверя вселяло в него смутную тревогу, несмотря на царящую вокруг веселость. «Что может привлекать в этом диком зрелище?» Отвращение к дикости и любопытство к невиданному соединились в нем.

Однако и сам молодой монах привлекал внимание. Снующие подле люди таращились на длиннополое, коричневого цвета одеяние стриженного под горшок долговязого иноземца с жидкой бороденкой.

Его кто то тихо тронул за рукав. От неожиданности он резко повернул голову, но сразу же успокоился. Юлиан стоял перед ним. Заметив, что Афанасия нет рядом, он поспешил вернуться. Народа становилось все больше, а большой торговый город таил в себе много опасностей для несведущего иноземца.

– Пойдем, брат. На забавы русов ты еще насмотришься. Здешний люд еще не видел слуг его святейшества так близко. Нам лучше быстрее найти Кантора.

– Но какой же силы этот рус, брат Юлиан! Он мог бы попасть на службу королю или стать великим воином…

– Может быть, его судьба и станет такой даже здесь, если престанет туманить хмелем голову.

Юлиан посмотрел в сторону.

Дюжий мужик поднес большущий ковш рыжебородому. Медленно, не отрываясь, победитель осушил его и бросил о землю, вызвав новый гул одобрения.

Афанасий с сожалением отвернулся.

Прокопий неотступно держался рядом с ромеями.

Кантор торговал чуть ли не на самом бойком месте. Таких, как он, было немало вокруг. Прямо перед ним предлагал свои ткани узкоглазый неместный торговец с юрким взглядом. Людей около суконных рядов скопилось так много, что гостям пришлось обождать, пока появится хоть какая-то брешь в этом людском месиве. Наконец поток схлынул, и Юлиан первым сумел протиснуться к Кантору, оставшемуся как раз без покупателей.

– Я вижу, Бог помогает тебе в твоем ремесле, Кантор.

– Кто помнит Бога, того Он не оставляет своей милостью, отец Юлиан.

Сияющую улыбку на лице иноземца сменила едва заметная лукавая усмешка. Но завидев Прокопия, торговец вновь лучезарно заулыбался. Он помнил толмача и услужливо залепетал на корявом русском языке:

– Не желает ли рыцарь купить вот эту паволоку[32]32
  Паволока – дорогая иноземная ткань.


[Закрыть]? Ее осталось совсем мало. Рыцарь никогда не пожалеет о покупке.

– Отчего же не купить. – Прокопий пощупал подсунутую купцом добротную материю: –  Коль не токмо товар, но и цена неплоха будет.

То ли Кантор назвал цену громче обычного, то ли среди базарного шума наступило затишье, узкоглазый торговец, разложивший свой товар неподалеку, повернул голову. Услышанное насторожило его, узкие глаза еще больше сощурились. Цена была бросовой, а товар превосходный. Краем глаза Богаз теперь неотступно следил за покупателями в необычном одеянии.

Продолжая улыбаться, Кантор обратился к Юлиану, разводя руками:

– С такой торговлей я скоро распродам весь свой товар.

Юлиан молча, не таясь, протянул ему пергамент, понимающе покачивая головой, пока Прокопий с усердием разглядывал только что купленную ткань.

Хитрый боярский служка ничего не пропускал мимо себя, он даже уловил настороженный взгляд купца-булгарина напротив. Сам же старался угодить гостям, думая про себя: а что бы и не взять паволоку-то? Бога и службу он не забывает, а в этом грех невелик. Ухмыляясь, он сделал вид, что ничего не видел.

В тишине боярского терема проходил день за днем, не давая Юлиану забыть о самом важном деле, доверенном ему втайне епископом Перуджи. Поток товаров из далеких восточных земель заметно ослабел. Процветающий Восток, покоренный степными кочевниками, подвергся страшным испытаниям.

Память об ужасных гуннах, завоевавших в далекие времена Европу, внушала опасения не только королю Бэле Четвертому, но и самому папе. Здесь, во Владимире, об них должны были знать куда больше.

Приглашение ко двору великого князя пришло лишь на четвертой седмице от приезда.

Ранним утром их разбудил Парамошка, и вскоре в сопровождении боярина Акинфия они оказались в княжеском тереме.

Толмач не потребовался. Поприветствовав князя на родном языке, Юлиан прочел пергамент, писанный рукой самого папы, и как можно степеннее передал его Акинфию. Юрий Всеволодович не спешил с ответом. Изрек сдержанно:

– За добрые слова прими благодарность мою и всего народа владимирского.

Головы монахов склонились в знак почтения.

– Как понял я, желает папа римский иметь тебя посланником во Владимире… И токмо это?..

Юлиан посмотрел на убеленного сединами православного священника и понял: «Ничего просить нельзя… Курица по зернышку клюет. Бог даст, дойдет дело и до другого».

Он не зря проводил время на Владимирском торгу. Судьба четырех неизвестных братьев-проповедников, выпровоженных недавно из Владимирской земли, лишь только они посмели вслух заговорить о римской вере, была известна ему.

– Только это, государь, в знак дружбы между Лаудамерией и папским престолом.

Пауза опять затянулась.

– Да будет так… Отныне ты, ромей Юлиан, являешься доброй волею народа нашего и моею властию признанным посланником римского папы во всей земле Суздальской и Владимирской.

К Юлиану подошел Акинфий и передал княжеский свиток.

Пятясь, ромеи вышли из светлицы.

Кряж

Тимоха Кряж сызмальства рос задирой. И с ребятишками на кулачках подраться, и девчонок за косу потаскать – для него забава любимая. А как подрос, и вовсе проходу от него не стало. Особенно молодым обельным[33]33
  Обельный – полностью подчиненный хозяину.


[Закрыть] робам.

Старший Кряж драл сына каждую седмицу. Одно дело удаль свою на кулаках показывать, другое – девок караулить. Но помогало слабо. Хотели его оженить поскорее, да сваты возвращались ни с чем: мол, поумнеть бы жениху не мешало. Так и шло время до случая. Одиножды и вовсе ввел отца в убыток. За пошиб пришлось из-за него по «Правде»[34]34
  «Правда» – здесь: свод законов князя Ярослава Мудрого.


[Закрыть] на волю отпустить из кабалы молодую робу. Не обошлось одной епитимией на тот раз. Старший Кряж так разошелся, что чуть не запорол. Мать кинулась и закрыла сына собой. Досталось и ей, но не сильно.

Целый месяц проболел Тимофей, а после стал молчалив. Поглядывал часто исподлобья волком. Отца сторонился. А когда пошла ему семнадцатая весна, и будто переменился. Нет, девок не забывал, но стал степеннее. Грамоту всю освоил. И даже по-латыни писывал. Вместо кулачных боев больше к воинскому делу приобрел тягу. И вслед за отцом к княжескому терему получил дорогу.

В расторопность его поверили не сразу, сошелся он со старшим сыном князя Юрия Всеволодовича – Владимиром и за этим пошел в гору. Старший княжеский сын был хоть и крепок, но сметлив мало. Такого бойкого дружка, как Кряж, ему как раз и недоставало.

Но Тимофей Кряж только в дружках ходить не желал, стремился перед великим князем себя показать. И мало-помалу стал при нем не последним человеком.

Князь Юрий докучал несильно. Служба княжеская была для Тимофея не в тягость. Забавы да пиры стороной не обходил. Стал женихом не сказать, что завидным, но сосватали за него дочь Петра Оследюковича – не последнего боярина при великом князе. Чем не жизнь.

Шло время, и завертела его служилая доля. Сам того не ведая, прикипел он к князю и без забот княжеских тяготился. В имениях бывал редко, да и детишек с женой видел и того меньше. Меньше стал шастать и по пирам, больше стремился на охоту. И душе спокойней, да и озорнуть, потешить душу можно.

Княжич Владимир остался ему товарищем. Виделись они теперь реже, как доверил великий князь своему старшему сыну блюсти Москву, но на соколиный лов вдали от великокняжеской свиты выбирались с Тимофеем по-прежнему.

Владимир ехал впереди с крупным темным кречетом[35]35
  Кречет – сокол.


[Закрыть] на вытянутой руке. Соколятники держались возле него. Птица, недовольная долгим сидением, помахивала крыльями. Мешочек на голове лишал ее возможности двигаться. Кречет то и дело перебирал когтями кожаный рукав на руке у Владимира.

Тихая заводь встречала ловцов урчанием лягушек и редкими криками болотных птиц. Охотники остановились за густой ракитой на бережку, присматриваясь вокруг. Среди кочек и островков тростника, осторожно перебирая лапами, бродили несколько серых цапель.

Тимофей, державшийся в стороне, толкнул зазевавшегося служку плетью.

– Шугни-ка малость.

Очередь пускать птицу была за княжичем. Сокол же Кряжа сидел на руке соколятника мирно с таким же кожаным мешком на голове.

Лохматый парубок, прячась за кустами, пробрался камышами к самой воде. Вынул из-за пазухи деревянную дудку. Резкий прерывистый звук вспугнул болотную живность. Вместе с цаплями, оглашая окрестности, в небо вспорхнула стайка уток и закружила над лесным водоемом.

Владимир сорвал мешочек с головы кречета, и тот взмыл вверх настолько высоко, что от большой птицы на небе осталась только одна точка, едва различимая оком. Цапли первыми заметили спускающегося кругами хищника. Их тревожный крик раздавался далеко в округе. Чуть не задевая крыльями верхушки деревьев, они устремились прочь. Лишь утки все еще летали вокруг.

Кречет сделал последний круг и камнем упал вниз. Добычей его стал громадный селезень, рухнувший возле берега, но птица не опустилась на землю, а снова взмыла вверх. Пока последняя утица не забилась куда-то в подлесок, крылатый охотник выбил всю стаю. Затем сделал еще круг над опустевшей озериной и вернулся на призыв.

Птица успокоилась. Страсть от охоты улеглась. И Тимофей приблизился к Владимиру:

– Ох и ненасытен твой кречет, княже. Бьет всех, кто не покажется.

Довольный своей птицей Владимир отвечал, улыбаясь:

– Верно. С таким кречетом без добычи не остаться.

Улыбался он от души. Впервые за нынешний день.

– Да и твой неплох, – кивнул на притороченную к седлу боярина добычу, – скоро, гляди, и конь спотыкаться начнет… К отдыху время не приспело.

– Да за отдыхом дело не станет. Не так далеко мы и от имения ушли.

Кряж посмотрел перед собой.

– Через эту чащу проберемся и к веси выйдем. А там берегом реки и вернемся. Так способней будет.

Вдалеке послышались громовые раскаты. Собирался дождь. Владимир посмотрел вверх.

Кряж заметил и это. Поспешил успокоить:

– Коли спешно двинемся, в дороге не застанет.

Княжич согласно мотнул головой в ответ.

Добыча этим неказистым, пасмурным днем досталась ловцам неплохая. К седлам были приторочены гуси с утками, зайцы и даже лисица, попавшаяся под когти пернатому охотнику.

До реки ехали ходко. Снова насупившийся Владимир устало покачивался в седле. Охота ему успела поднадоесть. Хотелось сесть за широкий стол да отведать свежей дичи с добрым медом. А меды в имении Кряжа были хороши. Не раз пивал их старший княжич Владимир в имении боярина Тимофея.

По пойменному берегу стали попадаться косцы. Надвигающаяся непогода торопила селян с подсохшим сеном. Летнее время требовало расторопности. Знающие нрав своего боярина смерды[36]36
  Смерд – свободный крестьянин.


[Закрыть], завидев охотников, предпочитала схорониться. Не успевшие пригибали спину и ждали, пока нежеланные гости проедут мимо.

Всегда шумливые охотники ехали на сей раз тихо – не шалили.

Тимофей Кряж поднял голову и уныло смотрел на чернеющее небо. Вымокнуть под надвигающимся дождем желания не было и у него, а больше всего хотелось угодить княжичу. Седмицей раньше великий князь, зная их дружбу, обмолвился словом, что отпустит его в ближние бояре к Владимиру в Москву. И манило Тимофея стать первым при Владимире, ведь старший сын – ему и дорога на великокняжий стол, когда время приспеет. Да кто его знает, великого князя. С чего бы это он усердного боярина от себя отпускает? Кряж боялся прогадать. Который день он думал, как угодить Владимиру да и повыведать у того, что к чему.

Небо совсем заволокло. Холодный порыв ветра чуть не сбил шапку с головы Тимофея. Зашумели деревья. На землю упали первые капли теплого летнего дождя.

Конь княжича заволновался. Тимофей увидел его недовольное лицо. Вымокнуть насквозь тому явно было не нутру. Он ткнул своего коня под бок и поскакал, покрикивая:

– За мной, за мной держись.

Дождь немилосердно бил по лицу. Кряж гнал коня в сторону от реки, туда, где с давних пор стоял крепкий навес для сена под заваленной корой и тем же сеном крышей, огороженный когда-то работящим смердом Онуфрием – теперь боярским закупом[37]37
  Закуп – крестьянин, взявший в долг. Становился холопом в случае невозвращения долга в срок.


[Закрыть], не знающим давно достатка.

Онуфрий прикрылся ладонью и посмотрел на серое грозовое облачко, выглянувшее из-за верхушек деревьев. Запричитал: «Ох и несет тебя нелегкая!» Оглянулся. Окинул взглядом успевшее высохнуть сено. Двое младших его чад – Тереша с сестрой Ульяной – дружно огребали лужок и стаскивали сухую траву под просторный навес на лесной окраине. Онуфрий снова взялся за грабли, успевая незлобно покрикивать на своих чад:

– Поспешайте, поспешайте шибче. Вот-вот польет.

Облачко стремительно росло и темнело, заволакивая солнце. В душе же немолодой смерд был рад надвигающемуся дождю. Этим летом влага была нужна.

Брат с сестрой старались из всех сил. А между тем крупные теплые капли уже начинали падать на землю. Старания не пропали даром. Разразившийся ливень не успел замочить заготовленное сено. Измученные работой Тереша с Ульяной опустились на душистую траву. Навес был добротным. Лишь только редкие капельки просачивались сквозь ладно сделанную кровлю. Да крепкий ветер нет-нет да и сбивал водяные гроздья откуда-нибудь сбоку.

Тереша повернулся к отцу. Онуфрий стоял, опершись на жердь, и смотрел на крепчающий водяной поток, стеной накрывающий пойменные луга. Громыхало где-то в стороне, озаряя округу грозовыми отблесками. Отец крестился на каждый раскат. Изредка поговаривая:

– Как пошел! Не к добру, не к добру пошел. Громыхает-то.

Сестра Ульяна крестилась вслед за отцом, с укоризной поглядывая на Терешу, добродушно усмехающегося сквозь зубы.

– Да чё ты, тату, дождь ругаешь. Намедни все Бога молил. А теперича охаешь.

– Ты посудачь мне еще, охальник. Али натрудился мало?

Тереша продолжал спокойно:

– А ведь верно, тату. Под навес одни мы сено укладываем. Все попросту в стожки мечут. Скоко труда лишнего.

– Цыц мне еще. Учить надумал.

Но, взглянув на Ульяну, которая боком поглядывала на отца и, видно, ждала, что тот скажет, смягчился:

– Эх ты. А ведь говорено было не раз. Как скотину кормишь, такой и прибыток.

Брат с сестрой со вниманием слушали отца.

– Коли сухое сено замочить, да ежели еще не один раз, сила в нем не та, а значит, и скотине не впрок.

Онуфрий еще раз недовольно посмотрел на сына. Вот ведь уродился. Весь в мать. Не смолчит. До чего охоч языком молоть! Он подумал, не ругнуть ли сына покрепче, но яркая молния осветила все кругом. Жуткий грохот разразился чуть не прямо над их головами. От неожиданности Онуфрий пригнулся, а Ульяна закрыла лицо руками. Тереша лишь слегка прищурился, оглушенный раскатом.

– Ох, не к добру это.

Старик, не расправляя спины, крестился, положив руку на деревянный нательный крест.

Вслед за раскатом небо начинало проясняться. Онуфрий выглянул наружу и отшатнулся обратно. Несколько всадников неслышно приближались к их пристанищу.

Сквозь шум дождя не было слышно лошадиного топота. Слабеющими очами он сумел разглядеть боярина Тимофея, но, глядя на то, как скачут всадники, Онуфрий забеспокоился. Что на уме у боярина, кто его разберет. Когда человек вольный – одно дело, а когда кабала легла на плечи всей семьи – добра не жди от такой встречи. Раздумывал недолго.

Не поворачиваясь, вполголоса крикнул:

– Улька, беги-ка до дома скорее.

– Дождь же, тату.

Незваные гости приближались стремительно. Осерчавший Онуфрий прошипел:

– Беги, говорят. Боярин, кажись, к нам жалует.

Вместе с сестрой на ноги вскочил и Тереша. Побледневшая Ульяна, подхватив подол длинного домотканого сарафана, выскользнула изпод навеса и бросилась бежать, что есть силы в ближайшее перелесье.

Кряж подскочил к навесу первым, разгоряченный быстрой ездой, он приметил, как к лесу убегает длинноногая девица, бесстыдно задрав подол. Былое озорство вспыхнуло в нем с новой силой, но он оглянулся на спутников. Изрядно промокнув, к нему подъезжал Владимир с остальными. Кряж озорно показал на убегающую девицу:

– Смотри, княже, какая стрекоза от нас упорхнула.

Сложив пальцы, он пронзительно свистнул.

– Ай, лови ее, лови!

Дружный хохот остальных развеселил и Владимира. Соскочив с коня, он поспешил скрыться от дождя.

Онуфрий с Терешей кланялись в пояс.

– Што молчишь? Язык проглотил, што ли? – Кряж сурово поглядывал на отца. – Не признал?

– Как не признать, батюшка Тимофей. Нам ли…

– А девку что по дождю погнал, старый? Али не видишь, кто перед тобой? Князь московский Владимир со товарищами.

Онуфрий видел молодого московского князя лишь мельком и помнил плохо. Но не молодого княжича убоялся он, а самого Кряжа, зная его нрав. Видя недобрый взгляд боярина, повалился в ноги. Молчавший Тереша повалился вместе с ним.