Текст книги "Прямо сейчас"

Кутыкин в ответ лишь криво и смятенно улыбнулся.

– Чувствуете уже, к чему я клоню? – продолжал Байбаков. – Этот фильм продемонстрирует, что теперь у нас власть стала беспредельно демократичной. Настолько демократичной стала власть, настолько она стала своей в доску, что не боится никакой критики, а сама, наоборот, вместе со своими критиками и даже раньше их готова покритиковать себя и затем конструктивно подумать о путях развития России. Премьера ленты должна состояться через год, накануне президентских выборов.

– Мало времени… – отреагировал писатель. – Даже если очень постараться… маловато времени… – Ему все еще хотелось сказать вместо этого другое: что он должен подумать и потом решить, хочется ли ему в принципе что-либо делать для президента.

На Юрия Владиленовича слова Кутыкина не произвели ровно никакого впечатления, он, похоже, в успехе проекта не сомневался и сейчас думал совсем о другом. Руководитель администрации деловито налил себе полчашки чаю, мыча под нос какую-то мелодию.

– Конечно, есть доля истины в ваших словах насчет вашего с президентом тандема, – бодро сказал Байбаков. – Даже не знаю… – И снова проницательный сторонний наблюдатель, если бы он присутствовал при этом разговоре, сразу бы понял, что на самом деле все-то он знает, этот Байбаков, все он давно продумал и просчитал. – Есть, конечно, что-то неестественное в таком сочетании авторов, а, как известно, все, что неестественно, – обычно нежизнеспособно. Так что… на самом деле, возможно, лучше нам сделать так – автором будете вы, и только вы, а президент будет автором идеи романа. Причем негласным. Ну, так, мы пустим слушок, что Владимир Иванович – автор идеи. И сам президент будет присутствовать на премьере, а накануне премьеры пустим по первому каналу телевидения интервью с президентом, и он на прямой вопрос корреспондента про эти слухи уйдет этак красиво от ответа, чтоб все безусловно и четко поняли, что идея действительно его, Владимира Ивановича Паутова, а вы ее талантливо воплотили. Да! Решено! Вы правы. Так и сделаем. А работать можете начинать хоть сегодня. Даже нужно, наверно, уже сегодня. Я, честно говоря, очень рассчитывал на то, что вы согласитесь, и специально распорядился, чтобы вам для работы была выделена трехкомнатная квартира в центре Москвы. Там у вас будет все, что нужно для жизни, полное обслуживание. И квартира потом будет оформлена в вашу собственность. Это – помимо гонорара, естественно. Презент от президента.

Кутыкин молчал.

– Ну? – сказал руководитель администрации президента. – Я все-таки не получил вполне четкого ответа. Вы согласны?

– Очень щедрое предложение, конечно, – сказал Кутыкин. – Даже не верится… В смысле не то что я вам не доверяю, а что… ну вот я уже говорил, что все это немного странно.

Я всегда критиковал устройство власти у нас… как бы выступал за принципы… э-э…

– Либерализма? – попытался уточнить Байбаков.

– Нет, не прямо уж либерализма. Может быть, я это не очень четко сформулировал, но точнее объяснять долго…

– Гм. Стало быть, все-таки либеральные принципы не позволяют? Давайте называть вещи своими именами. Ну, смотрите, дело ваше. С вами или без вас проект состоится. Мы просто к вам первому обратились. Но если откажетесь, я абсолютно уверен, кто-то из следующих претендентов, а они уже намечены, и они, знаете ли, в своих произведениях высказываются о власти похлеще вашего, – так вот я уверен, кто-то обязательно согласится. И получит то, что я обещал: деньги, дорогую квартиру и всемирную известность. – Байбаков поднял вопросительно брови, всем своим видом предоставляя слово Кутыкину.

– Вообще-то мои книги известны не только в России, – кокетливо сказал Кутыкин, – они переведены уже на двенадцать языков.

Байбаков посмотрел на него стальным взглядом.

– Не хотел бы понижать вашу самооценку, – сказал руководитель администрации, – но вы, как мне кажется, достаточно трезвомыслящий человек, чтобы понимать: всемирная известность – это когда речь идет о звездах уровня Джоан Роулинг, Харпер Ли, Хемингуэя, Льва Толстого, в конце концов. Вот о каких масштабах идет речь. Вы же не будете всерьез утверждать, что ваша известность может сравниваться с известностью этих авторов? А после нашей с вами работы, с учетом средств, которые будут вложены в рекламную кампанию, ваша известность… ну, возможно, она все равно не будет настолько широкой, но хотя бы это будет уже действительно кое-что на международном уровне.

Глава 7
Густо, жирно, с душой!

Данила как бы скрепя сердце согласился подстраховать техника Клима при отборе бычьей спермы и поплелся вслед за ним по коридору.

– Во-во, иди, – сказала ему вдогонку Полина Петровна из окошка своей вагинной лаборатории, – хоть развеешься, а то торчишь целыми днями в этом своем Интернете. Смотри, какой бледный.

На пути к выходу во внутренний дворик Данила должен был миновать вторую боковую дверь – ту самую, обитую жестью, с табличкой: «Банк семени». Он приближался к ней, и шаги невольно становились еще скованней и медленней.

В его памяти возникла картина, как минувшей ночью он шел к этой двери вместе с Виктором и Ксенией. Ольга с ними не пошла, осталась в машине. Она проснулась на заднем сиденье автомобиля, когда они подъезжали к станции, вспомнила свое клубное приключение с писателем, и ей опять стало нехорошо. После того как все вышли из «ниссана», она сказала, что побудет на стрёме, а сама вновь улеглась на заднее сиденье и немедленно уснула. Увидев это, Виктор только рукой махнул и сказал: «Ей самой нужен кто-то на стрёме», и на всякий случай закрыл двери машины, нажав на кнопку брелка сигнализации.

«Ниссан» они на всякий случай, чтобы не привлекать чужого внимания, остановили метров за сто – двести перед станцией, загнав машину на небольшой бетонный пятачок за автобусной остановкой под кроны старых лип. На этой предосторожности настоял Данила, который отлично знал окрестности станции.

Ведомые Данилой, они прошли по тропинке вдоль высокого бетонного забора до купы густых кустов, за которыми им открылся пролом в ограде, вполне достаточный, чтобы пролезть через него на территорию станции. Затем обогнули производственный корпус и подошли к его заднему крыльцу. Установленная здесь железная дверь выглядела чертовски крепкой и неприступной. В ней не было ни единой замочной скважины. Собственно, в ней не было и самих замков, она запиралась изнутри на примитивный и надежный, как всё элементарное, засов. Да, сама по себе дверь была сделана на совесть, и чужому человеку пришлось бы изрядно повозиться и пошуметь, например сварочным аппаратом или дисковой пилой, чтобы взломать ее. Но то – чужому. Все свои на станции (и Данила тоже) знали, что мощный внутренний засов можно было открыть снаружи, толкнув его прутиком, просунутым на определенной высоте в щель между стеной и железной дверной рамой. Таким образом, попасть в производственный корпус тоже не составило ни малейших затруднений.

Свет в коридоре был включен. Данила подумал, что его просто забыли выключить, и первым делом прошел к каморке ночного сторожа, который обычно в это время спал мертвецким сном и просыпался только к пяти утра, поскольку в его обязанности также входило задавать утреннего корма быкам. Для сторожа, если бы он бодрствовал, у Данилы была наготове басня про то, что он не доделал какую-то работу с компьютером, недавно установленным в вагинной лаборатории, и поэтому вернулся и зашел сюда, в производственный корпус. А что касается Виктора и Ксении, то они, сказал бы Данила, тоже компьютерщики, он их якобы пригласил ему помочь. Эта причина внезапного появления Данилы сомнений у сторожа не вызвала бы – график работы сисадмина на станции искусственного осеменения как-то сам собой, по всеобщему умолчанию, сложился весьма свободным. Данила крайне редко приезжал на станцию утром. Обычно заявлялся к обеду, а задерживался допоздна. А иногда вообще приезжал лишь вечером и всю ночь колдовал за своим компьютером, и когда отправлялся домой, то встречался на проходной с другими сотрудниками станции, которые, как полагается, приходили сюда по утрам. По большей части работники станции в освоении компьютерной грамотности навечно застряли на стадии начинающих юзеров и оттого, что сами ни бельмеса не смыслили в компах и ПО, относились к сисадмину как к своего рода чокнутому профессору, почти инопланетянину. А какой может быть спрос с чокнутого инопланетянина по поводу соблюдения трудового распорядка?

В эту ночь сторож по обычаю крепко спал на своем топчане. Даже из-за прикрытой двери каморки был слышен его храп. А когда Данила на секунду все-таки, на всякий случай, заглянул за эту дверь, то почувствовал густой водочный перегар, и стало понятно, что сторожа не разбудить даже бычьим мычанием в самое ухо.

Стараясь тем не менее двигаться тихо, троица направилась к этой самой двери, к которой сейчас приближался Данила.

Он отлично помнил, как все было. Еще издалека, с другого конца коридора, едва они с Виктором и Ксенией оказались в нем, Данила обратил внимание на то, что у двери хранилища что-то стоит на полу. Некий контейнер, похожий на полуметровый в длину пушечный снаряд. «О! Гляньте, – негромко сказал Данила Ксении и Виктору. – Вот это и есть термос, в котором хранится сперма. Только он переносной, маленький». – «Как раз нам такой и подойдет, – ответила Ксения, – чтобы перенести его отсюда». – «Он чего, так и должен в коридоре стоять?» – спросил Виктор, пока они осторожно продвигались к термосу, стоявшему у двери хранилища. «Да нет, – сказал Данила, – наверно, забыли его, он должен быть в хранилище или вот здесь, в вагинной». Они как раз дошли до двери лаборатории. Табличка на двери лаборатории привела спутников Данилы в восторг, они остановились и стали тихо хохотать, глядя на надпись «Вагинная». Данила пошел вперед. Виктор с Ксенией отстали от него на несколько шагов, поэтому они и не видели того, что увидел он в приоткрытой двери хранилища, когда поднял с пола переносной термос – он один увидел убитого человека в темно-синем костюме на лестнице, спускавшейся вниз, к покрытому серым кафелем полу хранилища бычьего семени.

Картинка из воспоминаний о прошлой ночи исчезла, едва Данила достиг обитой жестью двери. Он увидел, что из замочной скважины торчит ключ, а сама дверь чуть приоткрыта. Тоска и страх перед чем-то неведомым и ужасным, тем, что скрывалось за дверью, страх перед кем-то, таинственным убийцей, который ночью выстрелил в мужчину у порога, а затем гнался за ними, молодыми балбесами, решившими украсть бычью сперму, страх, что убийство, чего доброго, могут приписать им, – эта смесь страхов заставила Данилу остановиться, парализовала его. Он пытался мысленно приказать себе двигаться как ни в чем не бывало дальше, но ноги не слушались. Его прошиб пот.

Дверь отперта, значит, в хранилище с утра кто-то уже заходил. Тогда почему не поднялась суматоха? Получается, все-таки пока дверь никто не распахивал. Ее только отперли, чтобы потом войти. Да, скорее всего, так. Наверное, это Полина Петровна. Ну да, как раз сейчас ведь Зина собирается брать сперму у быков. Соответственно, что у нас сейчас будет делать Петровна? Петровна, как обычно, разделит каждую полученную порцию, пока сперма свежая, на несколько десятков доз, разбавит их специальным раствором и расфасует по трубкам. (Перед мысленным взором Данилы стали парить в воздухе запаянные с обоих концов пластмассовые трубки, похожие на стержень обыкновенной шариковой ручки; в каждой хранится доза бычьей спермы, достаточная для оплодотворения одной коровы.) Затем, продолжал рассуждать он, Петровна опустит дозы в небольшой переносной термос с жидким азотом.

Данила вспомнил, как горделиво (оттого что знает такие подробности) объяснял Ксении в «ниссане», еще на пути к станции: «Сперму в жидком азоте хранят. При температуре минус где-то двести градусов Цельсия». – «В такой холодрыге?» – «Так надо. Для сохранения жизни сперматозоидов. Они должны мгновенно замерзнуть, тогда сохранятся». – «Бедненькие. Как же они потом отмерзнут?» – «Легко. Перед оплодотворением трубку со спермой бросают в теплую воду – и через десять секунд, плиз, сперматозоиды опять бодры и веселятся. Кстати, этот метод сбора семени и искусственного оплодотворения скота придумал наш ученый, Милованов, лет сто, наверно, назад. При таком способе одного семяизвержения достаточно, чтобы окучить двадцать – тридцать, а то и пятьдесят коров». – «Ничего себе. А сколько, интересно, всего в этой вашей спермотеке доз?» – «Завлабша, когда мне это все объясняла, говорила, что там хранится что-то около восьми миллионов доз от трехсот быков. Многих быков давно уже и на свете-то нет, а их семя живет и дает потомство».

Так, продолжал лихорадочно размышлять Данила, стоя у двери в банк семени, значит, Петровна понесет маленькие термосы сюда. Она понесет их сюда, чтобы переложить дозы из термосов в бочки с азотом – на постоянное хранение. Руки у Петровны будут заняты. Все сходится: она заранее отперла дверь, чтобы потом легче было принести в хранилище термосы. Отперла, а внутрь не зашла. Все правильно. «А я ничего не знаю, – приказал себе Данила. – Я просто иду во двор. Сейчас буду помогать Зине с быками».

Данила уже сделал шаг в сторону двора, когда дверь хранилища распахнулась, пребольно задев его плечо. На пороге стояла Зина, в руках у нее были два переносных металлических термоса с жидким азотом.

– Ой, Данила, ударила тебя? – сказала она. – Извини.

– Ничего страшного, – машинально ответил Данила, а сам между тем ошарашенно смотрел в проем распахнутой двери. За порогом, на лестнице, не было никакого мужчины с пробитой головой, не было лужи крови, не было ничего из того, что он с ужасом, до оцепенения и холода в спине, опасался здесь увидеть. «Ничего страшного». Так он ответил извинившейся за удар дверью Зине и, надо сказать, попал в точку: в хранилище спермы не обнаружилось ничего страшного. Все было как обычно.

Зина отнесла термосы в вагинную, отдала Полине Петровне и направилась по коридору во двор мимо Данилы, который, шагнув за порог, стоял и стоял, ошеломленно глядя в просторный зал хранилища. Там все было как обычно: в ярком освещении ламп дневного света на полу банка семени стояли около пятидесяти огромных металлических бочек-термосов, в которых под мощной изоляцией в жидком азоте хранилась замороженная бычья сперма.

Что все это значит? Что труп ночью ему померещился? Что это был просто пьяный глюк? И хлопок выстрела, услышанный им ночью за секунду до того, как он, уже держа в руке термос, сделал шаг к двери банка семени и увидел мужчину, раненного в голову, – этот выстрел, который, судя по звуку, был явно сделан из оружия с глушителем, – тоже был глюком? И когда они втроем помчались прочь по коридору, а затем побежали мимо производственного корпуса, и еще потом – вдоль забора к «ниссану» – неужели топот за спиной, топот кого-то, кто гнался за ними, тоже был галлюцинацией? У Данилы даже в самом угарно-алкогольном помутнении разума никогда раньше не было галлюцинаций, да еще таких четких. А выстрелы вслед их машине, когда они помчались по шоссе и свернули на проселочную дорогу? Вспышки выстрелов видел в зеркало заднего вида сидевший за рулем Витек. Может, это ему в пылу их побега тоже показалось? Фигаксель (про себя Данила чаще называл друга по кличке, а не по имени) позже уверял, что он потому резко и свернул с шоссе на второстепенную дорогу – потому что увидел, как какой-то мужик выскочил напротив станции на середину шоссе и начал палить по их машине из пистолета. Вроде из пистолета, уточнил тогда же Витек.

«Наверно, Фигакселю приглючилось, надо срочно позвонить ему, – подумал Данила. – Нет, сначала – Ксюше: классный повод позвонить ей. Спрошу, как насчет встретиться и посмеяться над всем этим. Хотя ей рано звонить, она, наверно, еще спит. Фигаксель тоже наверняка дрыхнет, но – ничего, ради этой новости можно и проснуться». Он сунул руку в карман, но, нащупав там телефон, вспомнил, что они – Данила, Виктор, Ксения и Ольга – договорились перед тем, как расстаться под утро, ни при каких обстоятельствах не обсуждать это по мобильным телефонам. И еще они договорились вести себя, словно бы ничего не произошло. Именно поэтому Данила и поехал, хоть и было чертовски неохота, на работу. Чтобы быть на месте, когда сотрудники станции обнаружат труп в банке семени. Чтобы показать всем свое удивление и чтобы ни у кого не возникло ни малейших подозрений, что он, Данила, хоть что-то знает обо всем этом.

Так что же, ничего не было?! Данилу охватила эйфория радости, кровь прилила к голове, когда он от хранилища направился, словно паря в невесомости, по коридору к сиявшему впереди проему распахнутой двери, ведущей на залитый солнцем двор.

Данила вышел на свежий воздух. Здесь уже вовсю шел производственный процесс.

Господи, как же хорошо, подумал Данила. Он был окрылен и счастлив: ночной кошмар вдруг, вот так неожиданно, канул в прошлое – ничего не было! Он мог спокойно вернуться к обычной жизни, мог больше не бояться неведомо каких последствий ночного визита с друзьями на станцию осеменения. Надо же, как потрясающе просвечивает солнце в воздухе, разлистанном ветвями старых лип! Какая свобода, какая воля в этом свечении! Данила не формулировал это словами в сознании – просто наслаждался восхитительным видом.

Данила вздохнул полной грудью и, опустив взгляд ближе к земле, увидел, как Зина уводит на веревке из-под навеса быка невообразимых размеров, который, очевидно, только что сдал свою порцию семени. Она повела быка в расположенный рядом бетонный хлев, а под навесом остались окончательно смирившийся с тем, что придется работать с похмелья, техник Клим и привязанный к кольцу, укрепленному в бетонном заборе, второй бык, тоже огромный, тяжело дышащий, видимо нервничающий.

– Спокойно, Статус, спокойно! – обратился техник к привязанному животному.

Быку действительно было о чем беспокоиться: сегодня ему была отведена роль коровы. Данила знал, что скота женского полу на станции не держали. А как для получения спермы процесс любви имитировать? Выходили из положения просто: подставляли быку-донору либо своего же брата быка, либо некое приспособление, схожее со спортивным конем (это механическое подобие коровы на станции с незапамятных времен называли Кларой – в честь кого, уже никто и не помнил). Данила как раз и расположился чуть в стороне, облокотившись на Клару.

Ободрив быка, Клим пошел сдавать Петровне вагину со спермой.

– Что, Емельянов, устал от виртуального мира? – сказал, проходя мимо, Клим.

«И этот в ту же дудку дует, что Петровна, – подумал Данила. – Достали старперы! Ламеры чертовы». Как они, однако, оба в унисон говорят о нем! Наверняка недавно за глаза обсуждали его между собой, предположил Данила.

– Решил на реальную жизнь посмотреть? – добавил, удаляясь, техник.

– Вроде того, – сказал Данила громко, чтобы Клим, уже шагнувший в производственный корпус, услышал его. Он ответил уклончиво, так как подумал, что если сказать технику, что его специально прислала сюда Петровна, тот непременно постарается захомутать его – попросит чем-то помочь, а может, даже под каким-нибудь предлогом спихнет на него все дело.

Данила закурил. Не прошло и минуты, как техник и бочар вернулись под навес – Клим принес вторую вагину, а Зина привела на веревке следующего быка.

– Клим, я вот давно хотел спросить, а почему вы быка им подставляете, а не Клару? – спросил Данила.

– На Клару у них плохо встает, она ведь неживая, – ответил техник.

Действо тем временем идет своим чередом. Клим похлопывает по крупу нервничающего, пускающего пену изо рта Статуса, к которому сзади подобрался ведомый Зиной второй бык. Эту вторую гору мяса зовут Маклауд.

– Ну, Маклаша, давай! – командует Зина. – Густо, жирно, с душой!

– Ну а как без души? – бесстрастно вопрошает Клим и подскакивает к быку с полиэтиленовой перчаткой на левой руке и с вагиной в правой.

Чудовище Маклауд грузно взбирается на крестец Статуса. Стоя на задних конечностях, Маклауд дышит шумно и учащенно. Статус – тоже. У Маклауда вырастает красный член. Даниле хорошо виден длинный и великолепный в своей аэродинамической изогнутости фюзеляж этого бескрылого самолета, словно устремившегося на взлет. Именно так Данила и подумал – что бычий член похож на реактивный истребитель, или сверхзвуковой штурмовик, или бомбардировщик – словом, на чудо современной военной авиации. Тем временем Статус крепче прижимает хвост, он чует, что сзади творится что-то неладное. Клим Зуев хватает левой рукой рдеющую морковь Маклауда и ловко надевает на нее вагину. Три-четыре быстрых движения вагиной вперед-назад – и Маклауд, мощно подавшись на Статуса, выдает сперму. Вот и вся любовь. Маклауд слезает со Статуса и, удовлетворенный, отходит в сторонку. Зина подхватывает веревку, за которую привела быка, но не уводит его сразу в хлев, а дает ему слегка прийти в себя.

Даниле от всего этого зрелища стало гадко на сердце. Не потому, что он впервые увидел, как берут бычью сперму, – Емельянов работал на станции уже полгода и наблюдал подобные сцены множество раз. Да и когда он только появился на станции, нельзя сказать, что эта сельская экзотика подействовала на него, исконно городского жителя, обескураживающе и угнетающе. Данила вообще не был слишком тонкой и восприимчивой натурой. Отвращение охватило его сейчас по другой причине. Манипуляции с бычьим членом напомнили ему, что и он сам время от времени занимается мастурбацией, чего Данила очень стыдился.

Он вдруг ясно осознал, почему у него всегда бывало так паскудно на душе после мастурбаций: здесь семя хоть и не попадает в самку, но, забранное в искусственную вагину, по крайней мере предназначено к попаданию по конечному, естественно заведенному в природе адресу. А его семя, которое он смывал со своего члена над раковиной в ванной комнате, пропадало зазря.

Данила был уверен, что в его возрасте абсолютно все нормальные люди уже онанизмом никогда не занимаются, а ведут замечательно регулярную половую жизнь. Трахаются хоть раз в неделю.

Так уж складывалось, что у Данилы почти никогда не было постоянной подружки. Некоторым из редких женщин, с которыми ему случалось сходиться, не очень-то нравилась его нерешительность. Они проводили с ним время, но как-то с оглядкой – с оглядкой по сторонам, и в итоге высматривали себе на стороне кого-то еще, кто им больше подходил.

Другие девушки, которых в Даниле все устраивало, удивительно быстро смекали, что он не готов к браку, и из-за этого тоже теряли к нему интерес – притом что большинство из них, казалось бы, и сами не торопились замуж, по крайней мере, большинство из них находило удобный момент как бы между прочим заявить ему об этом. И в таких случаях Данила всегда ловил на себе их испытующий взгляд, они говорили, что не стремятся скорее под венец, но что-то в их поведении свидетельствовало о том, что это говорится ими лишь для того, чтобы вызвать и распознать некую реакцию с его стороны. А какая, думал Данила, с его стороны может быть реакция? Реакция понятная – он тоже против женитьбы, кто же в двадцать с небольшим сам свою шею в хомут сует? Это же просто глупо! Об этом он и сообщал девушке, с радостью думая, что, похоже, на сей раз ему попалась не нацеленная на свадьбу маньячка, а нормальная девчонка, которая, как и он, не забивает себе голову дурацкими планами. Однако благоволящие ему девицы, которых все в Даниле устраивало, после этого (так уж выходило) с ним больше не встречались. Они оказывались заняты срочными делами, ближайшее запланированное свидание бесконечно откладывалось, и в конце концов очередная его пассия безвозвратно растворялась в окружающей жизни. «Что за невезуха!» – подумал он, подытоживая мысленный обзор краткого списка своих любовных гонок. Вернее, обзор перечня своих сходов с дистанции. Ему и в голову не приходило, что в счет следовало бы принять также ничуть не меньший список им самим отвергнутых девушек – не важно, сразу ли отвергнутых, даже не допущенных до старта, или тех, с кем он разок-другой встретился, а потом тихо отправил на вечную штрафную стоянку. Данила не допускал мысли, что в системе его взаимоотношений с противоположным полом эти бедняжки могут иметь какое-либо значение. Забракованные, они и есть забракованные, полагал он, факт их отставки нельзя причислить к мужским победам, и, значит, они учету не подлежат.