Текст книги "Маркиза де Помпадур. Три жизни великой куртизанки"

* * *

Вообще-то говоря, Людовика XV называли человеком с «крайне сложным и загадочным характером». Жанна-Антуанетта это знала. А еще о нем говорили, что его «скромность была качеством, которое превратилось у него в недостаток». И это она тоже знала и старалась использовать. Все эти «сложности характера» – это же всего лишь обыкновенные комплексы. Их много у любого мужчины, и король здесь не исключение. А раз так, то нужно тонко играть на этом. Королю грустно – мы его развеселим, король не уверен в себе – мы его обнадежим, король лучше всего себя чувствует в обществе красивых женщин – оно у него будет. Главное – четко соблюдать правила игры и ни в коем случае не форсировать события, ведь столько великолепных планов разрушилось из-за излишней торопливости исполнителей…

Жанна-Антуанетта быстро поняла, что в основе характера короля лежала скука. Братья Гонкуры вообще уверены, что Людовик представлял собой олицетворение своего времени: что злом, охватившим человечество в ту эпоху, была не просто скука, а совершенное пресыщение и разочарование, парализующие желания и волю. Наверное, это справедливо, но только в отношении короля. Отличительной чертой XVIII века был скептицизм. Старые идолы оказались негодными, общество бросало их, но не находило новых. Будущее представлялось неясным.

В.П. Попов в своей статье о любовницах Людовика XV, опубликованной в журнале «Русское слово», пишет:

«Между тем дух анализа работал. Сомнение нельзя назвать скукой, хотя оно мучительно не менее ее. Из сомнения вытекает истина, из скуки – ничтожество. Сомнение – признак развивающегося духа, скука – признак нравственного упадка, истощения духовных сил. Мнение гг. Гонкур справедливо только в применении к одной части французского общества: аристократии и разжившейся буржуазии. Эти привилегированные классы, пользуясь своей властью и связями, позволяли себе все: утратили уважение ко всем нравственным законам; наслаждение во что бы то ни стало – было их девизом: скука пожирала их. <…> Другая половина Франции страдала. <…> Только среднее сословие составляло исключение: из среды его стали появляться люди мысли и слова. Великое умственное движение начинало приносить плоды. Помпадур представляла в себе соединение этих разнородных элементов. Принадлежа по образованию и рождению к буржуазии, она по общественному положению принадлежала к аристократии. Поставленная в эту испорченную среду, она заразилась ее пороками».

* * *

К моменту встречи на балу-маскараде с мадам д’Этиоль Людовику XV, этому «красивейшему мужчине в своем королевстве», было тридцать пять лет. Будущей же маркизе де Помпадур едва исполнилось двадцать три.

* * *

Так что же такого было во внешности этой молодой женщины, так решительно и бесповоротно покорившей сердце короля? Многочисленным портретам, написанным в то время, доверять трудно: и мужчины, и женщины на них – все на одно лицо. Все такие округленькие, розовощекие, с элегантными носиками, огромными глазами и пухлыми губками. На них даже молодой Людовик XV удивительно похож на Жанну-Антуанетту, а Жанна-Антуанетта – на молодого Людовика XV. По всей видимости, художники XVIII века задолго до появления социалистического реализма поняли, что изображать надо только положительные черты человека, даже не черты, а идеальные представления о его возможных чертах.

Отзывы современников, как и подобает, выглядят порой взаимоисключающими. Многие из них даже не стоит цитировать. Одно важно: даже самые лютые враги будущей маркизы де Помпадур вынуждены были признать, что не испытывали ничего приятнее и обворожительнее, чем беседа с ненавистной, но такой обаятельной фавориткой.

Вот, например, президент Парижского парламента Шарль Эно, совсем не близкий друг Жанны-Антуанетты, еще в 1741 году, то есть в год ее свадьбы, писал:

«Я встретил одну из самых красивых женщин, каких мне когда-либо доводилось видеть. Это была мадам д’Этиоль. Она прекрасно разбирается в музыке, поет со всей возможной веселостью и вкусом, знает сотни песен, играет в спектаклях не хуже, чем играют в Опера».

Или, например, занимавшийся представлением иностранных послов Дюфор де Шеверни, вообще человек почти посторонний, написал о Жанне-Антуанетте следующее:

«Ни один мужчина из живущих на свете не отказался бы иметь ее своей любовницей. Высокая, но не длинная; прекрасная фигура; круглое лицо с правильными чертами; изумительный цвет кожи, руки и пальцы; глаза не так чтобы очень большие, но самые яркие, умные и блестящие из всех, что я видел. Все в ней округлое, включая и жесты. Она, бесспорно, затмевает всех других женщин двора, хотя некоторые из них очень красивы».

А вот описание маркиза Шарля де Вальфона:

«Своей грацией, легкостью фигуры и красотой волос она напоминает нимфу».

Впрочем, однозначно внешность этой женщины охарактеризовать вряд ли возможно. Тут скорее имел место случай, справедливо замеченный французским афористом XVIII века Пьером Буастом, говорившим, что «красота бывает лишь относительной: наденьте только слишком сильные или слишком слабые очки, и она исчезает». Оттого-то так и разнились описания облика будущей маркизы де Помпадур. Естественно, многое, если не все, здесь зависело от отношения к ней.

Один из явных недоброжелателей маркизы, граф д’Аржансон, не находил в ней ничего особенного:

«Она была блондинкой со слишком бледным лицом, несколько высоковатой и довольно плохо сложенной, хотя и наделенной грацией и талантами».

Сопоставляя подобные словесные портреты, вывод можно сделать такой: красота Жанны-Антуанетты была достаточно специфической, скажем так, не классической. В современные фотомодели ее точно не взяли бы, но она была потрясающе интересной женщиной, настолько интересной, что для окружавших ее мужчин (а уж тем более для влюбленных в нее мужчин) пропорции ее тела, длина ног, размер груди и цвет волос не имели ровным счетом никакого значения.

А вот главный королевский егерь господин Леруа искренне восхищался ею:

«Ростом она была выше среднего, стройная, непринужденная, гибкая, элегантная. Ее лицо прекрасно гармонировало с ее телом: правильный овал, красивые волосы, скорее светло-шатеновые, чем белокурые, достаточно большие глаза, обрамленные длинными ресницами, совершенной формы нос, привлекательный рот, очень красивые зубы, чудесная улыбка и самая красивая в мире кожа, придававшая сияние всему ее облику».

Особенно же поражали Леруа непонятного цвета глаза Жанны – Антуанетты:

«Ее глаза обладали особой привлекательностью, вероятно потому, что невозможно было точно сказать, какого они цвета; в них не найдешь ни ослепительного блеска черных глаз, ни мечтательной нежности голубых, ни особой утонченности серых; их неопределенный цвет придавал им неповторимую соблазнительность и все оттенки выразительности».

Очень поэтично, не правда ли? И вполне совпадает с портретами Франсуа Буше, которому будущая маркиза всегда оказывала покровительство.

Не исключено, что именно это покровительство маркизы и повлияло на то, что на портретах кисти Буше она предстает чуть ли не богиней красоты со свежим, румяным и достаточно упитанным лицом. В то же самое время история донесла до нас массу фактов, свидетельствующих о том, какого слабого здоровья была эта женщина, и каких невероятных усилий требовало от нее поддержание иллюзии любвеобильной и цветущей красавицы.

Так или иначе, но ее «неопределенного цвета» глаза вскоре оказались напротив королевских на последовавшем за балом-маскарадом представлении итальянской комедии. Жанне-Антуанетте пришлось сильно постараться, чтобы получить место рядом с королевской ложей. В итоге король снова пригласил мадам д’Этиоль поужинать…

* * *

А еще через несколько дней простодушный король, пожелавший превратить неуправляемую идиллию в постоянную связь, предложил Жанне-Антуанетте переехать к нему в Версальский дворец, и она не заставила себя долго упрашивать. Переезд состоялся 31 марта 1745 года.

22 апреля для короля и его новой пассии был приготовлен еще один роскошный ужин, на который были приглашены герцог Люксембургский и герцог де Ришелье.

Было очень весело. Жанна-Антуанетта в тот вечер превзошла сама себя. Никогда еще ум ее не был таким ясным, гибким и восприимчивым. Они перебрали сотни тем, и каждый раз она показывала удивительную осведомленность и оригинальность выводов. Тонкое кокетство, нежные улыбки, выразительные взгляды – все было пущено в ход.

Влюбленный король был совершенно счастлив. Известно, например, что в это время его ждали на балу у испанского посла, но он был так увлечен, что даже ни разу не вспомнил об этом. Ужин и сопутствующая ему непринужденная беседа длились до пяти часов утра.

Чутье придворного, никогда не изменявшее герцогу де Ришелье, на этот раз изменило ему, и он не увидел в мадам д’Этиоль ни того, чем она обладала, ни того, чем она могла очень скоро сделаться. Ее веселость показалась ему наигранной, шутки – неестественными, резвость и игривость – неуместными. Он был весьма холоден к ней, не восхищался, в отличие от короля и герцога Люксембургского, ее умом, не говорил о ее неземной красоте. Такого отношения она никогда не сможет ему простить…

Король расстался с мадам д’Этиоль лишь на другой день, ближе к полудню, когда порыв страсти стал спадать. Как же все было хорошо! Он был весь преисполнен нежностью и благодарностью за подаренное ему блаженство, а она, чувствуя его наслаждение, словно зарядилась шедшими от него токами и еще долго лежала в изнеможении, потерянная в пучине радости.

После этого Жанна-Антуанетта заняла прежние покои мадам де Майи и мадам де Шатору. О, какие удивительные истории могли бы рассказать стены этих комнат, если бы стены умели говорить!

* [5]5
  Первый камер-лакей короля.


[Закрыть][5]5
  Первый камер-лакей короля.


[Закрыть]

Герцог де Люинь 22 апреля 1745 года сделал следующую запись в своем дневнике:

«Речи, которые ведутся о мадам д’Этиоль <…> наводят на мысли о том, что Вине[5]5
  Первый камер-лакей короля.


[Закрыть] пользуется довольно большим доверием; он утверждает, что эти речи далеко не справедливы. Около месяца назад он говорил, что клеветнические слухи, распускаемые о мадам д’Этиоль, отвратительны и не имеют под собой ни малейшего основания; и в доказательство добавил, что она приезжала сюда лишь выхлопотать должность откупщика для мужа, а добившись своего якобы больше не появлялась при дворе. Однако совершенно точно, что она появлялась после на балете и в театре».

Этим не слишком уверенным словам противоречит следующая запись от того же числа в том же дневнике:

«22 апреля король ужинает в своем кабинете; это снова был приватный ужин с мадам д’Этиоль, на него был допущен месье де Люксембург».

23 апреля 1745 года герцог де Люинь записал:

«Король снова обедал с мадам д’Этиоль, но в совершенно приватной обстановке. Никто точно не знает, где она живет, однако я думаю, что в небольших покоях, принадлежавших ранее госпоже де Майи, по соседству с малым кабинетом; она не живет там постоянно, разъезжает по Парижу, а вечером возвращается сюда».

В это время обожавший свою молодую жену Шарль д’Этиоль находился в имении своего друга маркиза де Ля Валетта. Там-то он и узнал от своего дяди Ле Нормана де Турнэма, что жена оставила дом, переехала в Версаль и сделалась любовницей короля.

Господин де Турнэм, бывший, разумеется, союзником Жанны-Антуанетты, объявил племяннику:

– Она так давно об этом мечтала, что не смогла устоять. Тебе, мой дорогой, не остается ничего другого, как забыть о ней.

Несчастный супруг в буквальном смысле упал без чувств. Придя в себя, он не нашел ничего лучше, как схватить пистолет и закричать, что отправится разыскивать свою жену в королевский дворец. Пришлось разоружить его и кое-как вразумить. Тогда, будучи в полном отчаянии, он объявил, что лишит жизни себя, и в этом ему никто уже не помешает. Но перед этим следовало написать жене-изменнице все, что он о ней думает. Письмо было составлено, и он попросил дядю передать его Жанне-Антуанетте.

Полный патетики «крик души» д’Этиоля был тотчас доставлен адресату, а когда Жанна-Антуанетта показала письмо королю, тот прочитал его с большим вниманием и, возвращая назад, воскликнул:

– Ваш муж, мадам, похоже, очень добропорядочный человек!

Развод Жанны-Антуанетты с Шарлем д’Этиолем был оформлен 16 июня 1745 года.

По словам герцога де Люиня, несчастный муж при этом «упал в обморок», и «ему пришлось согласиться на развод», который был заверен нотариусами Перре и Мессеном. В соответствии с брачным договором бывший муж выплатил бывшей жене 30 000 ливров, что соответствовало 1250 луидорам.

Документ о разводе был доставлен из Парижа адвокатом Нолленом. Этот смышленый и учтивый молодой человек очень приглянулся Жанне-Антуанетте, и она предложила ему всецело посвятить себя ведению ее дел. Ноллен, подумав, согласился и не пожалел об этом.

* * *

Избавившись от обузы в лице изрядно поднадоевшего мужа, экс-мадам д’Этиоль облегченно вздохнула: позади был очень важный этап ее жизни. Теперь необходимо было заставить королевский двор примириться с ее присутствием в Версале. Однако это оказалось делом отнюдь не легким. Ее несколько вольное обращение, а иной раз бесцеремонная, игривая манера говорить не всем здесь нравились. Многих шокировало, когда она называла герцога де Шольна – «мой поросенок», аббата де Берни – «голубь мой», а мадам д’Амбримон – «моя тряпка».

Однажды к ней пришел монах, один из ее дальних родственников. Пришел просто так, посмотреть, не может ли она быть ему чем-нибудь полезна. Она же нашла его таким неинтересным, таким ограниченным, что немедленно постаралась от него отделаться. Провожая его, она с усмешкой сказала:

– Мой кузен – это простое орудие труда. Кому тут нужно такое орудие?

Потом еще несколько недель злые языки шутили по поводу «орудия труда», необходимого для фаворитки короля.

А еще «новенькая» совершенно не умела садиться и вставать, как это было принято при дворе, не так держала вилку и нож и т. д. и т. п. Все эти умения вырабатывались годами и требовали особых тренировок.

Недоброжелательность, которую Жанна-Антуанетта вызвала с первого момента своего появления в Версале, объяснялась обидчивостью и особыми формами этикета. Предшественники Людовика XV, да и он сам до этого всегда выбирали себе любовниц из среды придворных. То, что сейчас он вышел за рамки строго определенного круга, выглядело, по мнению большинства, настоящей революцией, и это откровенно возмущало придворных. Вот что писал по этому поводу исследователь данного вопроса Ги Шоссиан-Ногаре:

«Разве король не их собственность, их имущество? Так по какому же праву он отдался на стороне, отвергнув надежные кандидатуры, через которые они могли бы поиметь выгоду? Нельзя понять, почему двор так сурово принял Жанну-Антуанетту, если не учитывать, что он был источником интриг и доносов в национальном масштабе. Там процветали амбиции и подхалимство, падала нравственность, рушились все запреты. Двор превратился в настоящие джунгли, где изящество и роскошь не могли скрыть дикости. Утонченность стала ширмой, за которой скрывалось садистское стремление к жесткости, затронувшее самую сущность людей и изменившее придворных… Жанна-Антуанетта происходила из другой среды, но рискнула появиться при дворе, и тем самым начисто уничтожила ревниво охранявшуюся монополию придворных на королевские милости и льготы. Они мнили себя слишком благородными и возвышенными, чтобы терпеть подобную несправедливость».

Мадам Пуассон и не подозревала, что ее дочь является предметом бесконечных провокаций и насмешек. Счастливая тем, что предсказание гадалки сбылось и ее дочь живет в королевском дворце, она перестала сопротивляться болезни и однажды вечером тихо умерла.

Когда в церкви друзья и родственники произносили над гробом Луизы-Мадлен Пуассон напыщенные речи, Жанна-Антуанетта стояла в стороне. Ее глаза были полны слез, подбородок дрожал. Дочь Александрина, которой едва исполнился год, еще никогда не видела мать такой и тоже плакала. Жанна-Антуанетта прижала ее к себе и прошептала:

– Не плачь, дорогая моя. Бабушка была хорошим человеком. Не знаю, будешь ли ты ее помнить, но мне бы очень этого хотелось.

Не любивший маркизу де Помпадур и все, что с ней связано, граф д’Аржансон написал в своем дневнике:

«Мать дожила до триумфа своей дочери и умерла от сифилиса».

Это ли не подтверждение вышесказанного? В своей ревности придворные не пощадили даже мать Жанны-Антуанетты. Все тот же Ги Шоссиан-Ногаре делает ВЫВОД:

«Они готовы были на все для разоблачения подлого происхождения этой девки-проститутки, которую их плененный страстью господин причислил к своим самым высокородным приближенным».

Франсуа Пуассон, став вдовцом, совершенно «распоясался». Этот человек, без особого образования, лишенный каких-либо нравственных устоев и не признававший норм приличия, стал много пить и превратился для фаворитки короля в источник вечных волнений. Так, однажды он пришел во дворец, куда у него появился свободный доступ, и, натолкнувшись на закрытую дверь (просто в этот раз дежурил новый камердинер), заорал:

– Мерзавец! Ты что, меня не знаешь? Я – отец королевской шлюхи!

Таких слов никогда еще не произносили в королевском дворце, и даже прислуга посчитала их непозволительными.

Подобные инциденты только подливали масла в огонь всеобщего недовольства «новенькой», и Жанна-Антуанетта еще острее почувствовала непрочность своего положения. Ей был категорически нужен серьезный титул. И она стала незаметно подводить короля к этой мысли.

Часть третья
1745–1764: маркиза де Помпадур

Быть представленной ко двору под именем госпожи Ле Норман д’Этиоль – это было хорошо, но как-то не очень солидно. К тому же, после развода с этим именем у Жанны-Антуанетты были связаны определенные воспоминания и ассоциации, и с ними следовало расстаться, и как можно скорее. Все эти доводы она изложила королю, добавив, что для мадам де Шатору в свое время он уже делал нечто подобное.

Счастливый Людовик XV не мог отказать своей новой любовнице ни в чем. В результате уже 7 июля 1745 года он купил для нее титул маркизы де Помпадур и земли в Оверне с двенадцатью тысячами ливров дохода. Кстати сказать, по слухам, деньги на этот подарок королю предоставил финансист Пари де Монмартель, принимавший активное участие в продвижении наверх Жанны-Антуанетты.

Ставшее знаменитым слово «Помпадур» связано с названием одноименного средневекового замка. Замок этот был построен в 1026 году Ги де Лятуром и представлял собой восемь башен, соединенных мощными стенами и окруженных глубоким рвом. В XII веке замок был сожжен англичанами, а через три столетия восстановлен феодалом Жоффруа де Помпадуром, давшим ему свое имя.

Следует отметить, что фамилия де Помпадур была в свое время во Франции достаточно известной. К сожалению, или, скорее, к счастью, ведь не случись этого, она точно не осталась бы на века в памяти человечества, она угасла в начале XVIII века в связи с тем, что в ней не осталось продолжателей рода мужского пола. Последней, условно говоря, «настоящей» маркизой де Помпадур считается Мария-Франсуаза Эли де Помпадур, маркиза д’Отфор. После нее замок перешел во владение принца де Бурбон-Конти, а тот уже в 1745 году переуступил маркизат Людовику XV.

Получив этот замок во владение, Жанна-Антуанетта, впрочем, так в нем никогда и не побывала, а в 1760 году продала его банкиру Лаборду, который перепродал его герцогу де Шуазелю. Во время Великой французской революции замок был разрушен, и восстановили его уже в наше время.

Вместе с титулом маркизы Жанна-Антуанетта получила дворянский герб, на котором были изображены три башни: две в верхней половине овального поля и одна – в нижней.

Но даже став маркизой и ежедневно проводя по несколько часов в спальне короля, Жанна-Антуанетта продолжала оставаться чужой при дворе, ведь она не имела там никакой должности и даже не была официально представлена. Требовалось как можно скорее упрочить ее положение, и 14 сентября 1745 года король представил новоиспеченную маркизу приближенным как свою новую и официальную подругу. Версальским придворным ничего не оставалось, как тихо негодовать, ведь со времен Габриэль д’Эстре, ставшей первой в истории Франции официальной фавориткой монарха (Генриха IV Наваррского), это почетное место занимали только дамы из приличных семей. Сейчас же им предлагалось любить и почитать едва ли не плебейку, непонятно от кого рожденную.

Маркизе де Помпадур злые языки тут же дали прозвище «Гризетка» с явным намеком на то, что в их глазах она мало чем отличается от особ, добывающих себе пропитание пошивом дешевой одежды и прогулками по вечерним парижским улицам («grisette» по-французски – сорт легкой дешевой ткани).

Ну и пусть «Гризетка»! Новоявленная маркиза все равно была в восторге. Наконец-то осуществились самые смелые ее мечтания, за что ей, несомненно, надо благодарить Бога, если она хоть немного в него верила. Король любил ее, и это было важнее всего. Его счастье передавалось ей, их сердца и души как будто слились в единое целое… Во всяком случае, маркизе так казалось, ведь сама она полностью растворилась в Людовике, подчинив все свои помыслы удовлетворению его самых сокровенных желаний. Несмотря на высоту своего положения, он не показывал ни малейшей самонадеянности и старался доставить ей как можно больше удовольствия как в постели, так и вне ее. Редкая женщина устояла бы под таким натиском…

* * *

Относительно «плебейки» придворные были, конечно же, не совсем правы. Жанна-Антуанетта происходила из кругов новой французской буржуазии, она несла в себе дух Парижа, дух нового общества, только начинавшего выдвигаться на вершину застоялой государственной иерархии. Обитатели Версаля с опаской взирали на эту «буржуазку», несшую угрозу их многовековой монополии, и именно этим и объясняется суровость, а нередко и полная несправедливость их суждений о ней.

Ги Шоссиан-Ногаре восхищается:

«Сколько новизны привнесла с собой эта истинная парижанка со своей веселостью, ясным умом и свободой, которые так контрастировали с жеманством и устаревшей слащавостью двора. Рожденная, воспитанная и сформировавшаяся в духовной среде лучшего парижского общества, самого открытого и привлекательного – в литературных салонах и особняках щедрых финансистов – эта женщина принесла с собой во дворец легкий бриз, наполненный дыханием жизни столицы. Свежий ветер совершенно нового вкуса, пикантный и пряный, повеял на Версаль, заскрипевший под этим дуновением».

Однако на первых порах все при дворе сочли, что опьяненная своей властью новая фаворитка короля ведет себя как самая последняя выскочка: виданное ли дело, она пожелала, чтобы все оказывали ей особые знаки внимания.

Сразу невзлюбивший фаворитку герцог де Ришелье по этому поводу писал:

«Мадам де Помпадур потребовала будучи любовницей то, что мадам де Ментенон получила, являясь тайной супругой. В рукописях герцога де Сен-Симона она прочла о фаворитке Людовика XIV: та, сидя в особом кресле, едва привставала, когда монсеньор входил к ней, не проявляла должной учтивости к принцам и принцессам и принимала их лишь после просьбы об аудиенции или сама вызывала для нравоучений.

Мадам де Помпадур считала своим долгом во всем ей подражать и позволяла себе всевозможные дерзости по отношению к принцам крови. Они почти все покорно ей подчинились, кроме принца де Конти, он холодно с ней обращался, и дофина, который открыто ее презирал».

Кстати сказать, дофин и его сестры называли новую фаворитку короля не иначе как «мама-шлюха», что говорит, может быть, об их информированности и остроумии, но никак не свидетельствует о безупречном аристократическом воспитании.

О манерах фаворитки-мещанки злословил весь двор. Во всех углоках королевского дворца только и говорили, что о выходках и заявлениях этой женщины, вдруг возомнившей, что она обладает неограниченной властью: и смотрит она на министров короля, как на своих слуг, и начальник полиции Беррье дает этой даме отчет обо всем, что происходит и о чем говорят в Париже, и мстительна она, и подвластна страстям, и неумна, и бесчестна…

Впрочем, относительно Беррье все было верно. Фаворитка взяла на себя функцию просмотра всех интересующих ее писем. Директор почт ежедневно докладывал ей о результатах работы, связанной с секретной корреспонденцией. А она возложила на начальника полиции, содержавшего обширную шпионскую сеть, задачу развлекать вечно скучавшего короля подробными скабрезными «рапортами» о происшествиях в публичных домах, в частности о тайных посещениях подобных мест известными людьми и иностранными дипломатами. Королевское благоволение вскоре выразилось в форме негласного указания включать в отчеты и пикантные материалы, добываемые маркизой в результате просмотра частной переписки.

Возмущению узнавших про это придворных не было предела. Маркизе же все было нипочем. Она дошла до того, что потребовала, чтобы ее старшего дворецкого – того самого бывшего адвоката Коллена, что совсем недавно доставил ей из Парижа документ о разводе – наградили королевским военным орденом Святого Людовика. Без этого, как ей казалось, он был недостоин ей прислуживать.

Это был, конечно, перебор. Несмотря на весь свой здравый ум, маркиза де Помпадур в течение всей жизни будет совершать подобные оплошности. До самой смерти в этой женщине, которую некоторые пристрастные историки хотели бы представить как самую изысканную и утонченную натуру, периодически проявлялись черты обычной выскочки, выбившейся «из грязи да в князи». В этом она, кстати сказать, мало отличалась от многих других женщин и мужчин былых и нынешних времен, волей судьбы оказавшихся в аналогичных обстоятельствах. На большой высоте голова всегда кружится, и мало можно найти карьерных взлетов, которые оказались бы со всех точек зрения безупречны.

К тому же, Жанне-Антуанетте в это время было всего двадцать с небольшим лет, а молодость, по словам знаменитого писателя-моралиста Франсуа де Ларошфуко, – это беспрерывное опьянение, это – горячка рассудка. Ничуть не меньше оказался опьянен успехом и отец Жанны-Антуанетты, а ведь он был намного старше и опытнее. Но, как говорится, разум нуждается в опытности, но одна опытность без разума бесполезна. Франсуа Пуассон теперь жил в Париже, ничего не делал и ни в чем себе не отказывал. Однажды за роскошным ужином у одного из братьев Пари, разгорячившись вином и будучи расположенным пофилософствовать, он развалился в кресле и громко сказал:

– Знаете ли вы, почему я так весел? Да потому, что все мы окружены здесь таким блеском и великолепием! Посторонний, войдя сюда, право же, принял бы нас за каких-нибудь принцев. А между тем, вы, господин де Монмартель, – простой сын трактирщика из Дофинэ. А я сам… Да что тут говорить, все и так знают, чей я сын, и из какой хижины я вышел!

Свое вмешательство в политику его дочь начала с того, что лишила места министра финансов Филибера Орри, решительно отказавшегося покориться ей. Главный финансист Франции был большим врагом братьев Пари и, считая их отъявленными жуликами, отказался продлить им заказ на поставки для армии. Те пожаловались вошедшей в силу маркизе де Помпадур, и потому первой ее заботой стало ниспровержение Орри. Сказано – сделано. Филибер Орри получил отставку и удалился в Берси, куда все его бывшие коллеги стали стекаться для того, чтобы выразить ему свои соболезнования и подтвердить неизменное уважение. Все-таки Орри был хорошим человеком и хорошим профессионалом, беда его заключалась лишь в том, что он «перешел дорогу» привыкшим к бесконтрольности братьям Пари.

В правительстве Орри заменил Жан-Батист Машо д'Арнувилль, служивший до этого губернатором Валансьенна. Малоопытная в то время маркиза де Помпадур и здесь наполовину обманулась в своем ожидании: да, она имела возможность «свалить» врага, но не в ее власти было заменить его настоящим другом. Да и можно ли вообще, находясь на такой высоте, иметь настоящих друзей?

Что касается личного богатства маркизы, то оно росло, и через шесть месяцев после объявления ее официальной любовницей короля она имела уже 600 000 ливров годового дохода, одно помещение при дворе, другое – в зданиях, принадлежащих королю, и какой-никакой маркизат де Помпадур.

* * *

Жанна-Антуанетта понимала, что, пока король не будет целиком в ее власти, титул официальной фаворитки вряд ли можно будет удержать надолго. А незаменимой для него она могла стать только в том случае, если бы сумела изменить само качество его жизни, избавить от меланхолии и скуки, ставших в последнее время постоянными спутниками Людовика XV. А значит, ей предстояло сделаться эдакой версальской Шахерезадой.

Это превращение совершилось быстро. Теперь каждый вечер в ее гостиной Его Величество обнаруживал какого-нибудь интересного гостя. Скульптор Бушардон, философ-просветитель Монтескье, художники Ван Лоо, Буше и ученик последнего Жан Фрагонар, композитор и органист Жан-Филипп Рамо, знаменитый естествоиспытатель Жорж Леклерк де Бюффон – вот далеко не полный список представителей художественной и интеллектуальной элиты, которые окружали маркизу. Столь изысканное общество развлекало короля, открывая ему все новые и новые грани жизни. В свою очередь гости маркизы, люди, бесспорно, талантливые, в глазах общества повышали свой социальный статус, обретая тем самым существенную поддержку. Как видим, с самого начала маркиза де Помпадур почувствовала вкус к меценатству и не изменяла этому пристрастию всю свою жизнь.

Так начиналась эпоха маркизы де Помпадур при французском дворе. При дворе, где до нее красивый, обаятельный, окруженный многочисленными придворными король обычно скучал. Маркиза же поставила перед собой главную цель – развлекать короля. Развлекать, не переставая, если понадобится – круглые сутки. И она развлекала его, каждый раз придумывая что-то новое, что-то, о чем король и подумать не мог.

Но маркиза не только развлекала короля. Она еще выступала как своего рода психотерапевт: терпеливо выслушивала его, понимающе кивала головой, жалела. Она всегда, в любых обстоятельствах была на его стороне. В этом отношении она заменила ему мать, которой король лишился, когда ему было всего два года. С ней одной он теперь мог по-настоящему расслабиться и даже поплакать. С ней одной он мог себе позволить побыть самим собой и не играть роль великого монарха великой державы.

Известен, например, такой факт. Однажды министр де Морепа сильно утомил короля своим долгим докладом. Но это была работа, и король, у которого уже голова шла кругом от витиевато-бессмысленного бормотания министра, не осмеливался прервать его. И тут на помощь ему подоспела маркиза де Помпадур, которая резко оборвала министра и сказала: