Текст книги "Жизнь Марии Медичи"

Глава шестая
«Соревнование» королевы и любовницы короля

27 сентября 1601 года в Фонтенбло в десять часов вечера Мария Медичи родила мальчика, которого назвали Луи (это был будущий Людовик XIII).

Король был счастлив, и день рождения наследника престола был объявлен национальным праздником. Особую торжественность происходившему придавало то обстоятельство, что Франция не знала дофина со времен короля Генриха II, правившего в 1547–1559 годах.

Луиза Буржуа, помогавшая при родах, рассказывает, как она старалась выходить новорожденного:

«Я запеленала ребенка, как полагается. Король подошел ко мне, взглянул в личико малыша, который был вялым и очень слабеньким. Я попросила вина у господина де Лозре, одного из первых камердинеров короля. Он принес мне бутылку; потом попросила принести мне ложку. Король взял у него из рук бутылку. Я сказала:

– Сир, если бы это был другой ребенок, я бы набрала в рот вина и дала бы ребенку несколько капель, чтобы он не был таким слабеньким.

Король приставил бутылку к моему рту и сказал:

– Поступайте так, как если бы это был другой ребенок.

Я набрала вина в рот и влила в ребенка; в ту же минуту он приободрился и стал глотать вино, которое я ему дала».

Именно так, сделав большой глоток красного вина, вступил в жизнь будущий Людовик XIII…

После этого Луиза Буржуа показала новорожденного присутствующим. И, как сообщает в своем «Дневнике» Эроар, королевский доктор, «все увидели рослого, мускулистого младенца, с соответствующими его комплекции половыми органами и с заросшим волосами копчиком». Этот спектакль заставил сбежаться всех молодых придворных дам и с восторгом взирать на того, кто со временем, возможно, сделает кого-нибудь из них своей фавориткой. «Мадам герцогиня де Бар, сестра короля, вместе с другими разглядывавшая это трогательное детское тельце, – продолжает Эроар, – бросив быстрый взгляд на те его части, которые делали из ребенка дофина, обернулась к мадам де Панжа и сказала, что ребенок неплохо вооружен».

Все вокруг громко расхохотались… После представления новорожденного был устроен праздник, и Мария Медичи, лежа в своей королевской постели, была очень горда тем, что первая подарила королю наследника.

Парижане встретили новость о рождении дофина с воодушевлением. Толпы народа высыпали на улицы города и принялись благодарить Господа за ту милость, которую он сделал для Франции.

Генрих IV выглядел пьяным от счастья и выражал всяческие знаки внимания своей жене, подарившей ему долгожданного наследника престола. Он буквально не отходил от ребенка, стараясь угождать любым капризам и просьбам его не менее счастливой матери.

Несколько недель спустя, 3 ноября 1601 года, страшно досадуя на то, что она с этим делом так припозднилась, Генриетта д’Антраг также родила мальчика, которого назвали Гастон Генрих (впоследствии он станет герцогом де Верней и губернатором Лангедока).

* * *

В следующем году картина повторилась: 22 ноября 1602 года Мария родила в Фонтенбло дочь Елизавету (будущую королеву Испании), а Генриетта чуть позже – Габриэль Анжелику (она выйдет замуж за сына герцога д’Эпернона).

Весь двор страшно веселился по случаю этого очередного «дуплета», а добрейший народ Франции от всей души радовался тому, какой у него прыткий король.

Историк Ги Шоссинан-Ногаре не может скрыть своей иронии по этому поводу:

«Когда Генрих IV женился, Мария Медичи втянула его любовницу – маркизу де Верней в своеобразные гонки, в курьезные соревнования по плодовитости, так что для фаворитки стало делом чести рожать в том же ритме и с такой же регулярностью, как королева».

Став отцом еще и двух девочек, Генрих IV вдруг тяжело заболел. Его страдания были столь сильны, что он даже стал серьезно опасаться за свою жизнь. Мария Медичи была очень обеспокоена этим, а король, думая, что пришел его конец, завещал ей править страной до совершеннолетия их сына, ориентируясь исключительно на господина де Сюлли, единственного из министров, которому, по мнению короля, можно было полностью доверять. Назвал Генрих и имена тех, кого следовало опасаться.

К счастью, болезнь быстро отступила, и все эти советы потеряли свою актуальность. Жизнь «втроем» продолжилась: король еще более оживился, и его внимания стало хватать и на жену, и на фаворитку.

Ги Шоссинан-Ногаре по этому поводу пишет:

«Возникла полная путаница, и у короля появилось намерение соединить матерей, как он соединил детей. Когда он навещал своих многочисленных отпрысков, его сопровождали либо жена, либо возлюбленная, а иногда и обе вместе. Генрих IV не представлял собой чего-то исключительного, и семейные сцены, включавшие всех королевских женщин, возникали довольно часто».

Эту почти идиллическую картину не разрушил даже заговор против короля, раскрытый в 1604 году, в котором самую активную роль играл отец фаворитки старик Франсуа д’Антраг. Заговорщики планировали заманить Генриха к маркизе де Верней, умертвить его, а королем провозгласить ее сына Гастона Генриха. Суд приговорил герцога д’Антрага к смерти, а его дочь – к пожизненному заточению в монастырь, но король позволил старику удалиться в свое имение. Что же касается милой его сердцу Генриетты, то король ограничился самоличным ее допросом, и она без всякого труда доказала ему, что невиновна. Не зря же говорят, что у любовницы всегда найдутся добродетели в глазах воображения.

Парижскому парламенту – так в те времена во Франции назывался высший суд, в состав которого входили, кроме непосредственных вассалов короля, высшие придворные чины и ближайшие советники короля, – осталось лишь подчиниться воле Генриха IV.

Это выглядит странно, но король не только опять сошелся со своей фавориткой, но и еще больше привязался к ней, хотя прекрасно знал ее злой и скандальный нрав. В свою очередь, Генриетта д’Антраг, маркиза де Верней, без зазрения совести принялась еще больше эксплуатировать королевскую щедрость, выпрашивая за каждую ласку деньги и поместья. Она постоянно старалась унизить Марию Медичи и вскоре начисто рассорила ее с мужем.

* * *

Стычки Марии Медичи и Генриетты д’Антраг, маркизы де Верней, продолжались. Король буквально разрывался между ними, стараясь восстановить мир в своем доме. Однако делал он это достаточно своеобразно. Например, он почему-то решил, что ревность его жены вызывает не постоянное присутствие любовницы, а окружение Марии, якобы настраивающее ее против короля. А раз так, он потребовал, чтобы Мария отправила своих «советников» восвояси, во Флоренцию. Прежде всего, это касалось ненавистных королю Леоноры Галигаи и Кончино Кончини. Мария, естественно, отказалась, заявив, что не стоит тратить время на поиски соринок в чужом глазу, когда в своем не замечаешь и бревна. Все закончилось страшным скандалом.

На этом фоне Генриетта повела себя удивительно грамотно: она писала королю ласковые письма, жалела его, уверяла, что любит и будет любить всегда. А что еще нужно мужчине, самого себя загнавшему в стрессовую ситуацию…

От жены же шел лишь один негатив: она все время что-то требовала, была чем-то недовольна, куда-то тратила огромные суммы денег. Возможно, в ее словах было немало справедливого, но воспринимать их адекватно Генрих уже не мог. Его стало просто раздражать общение с женой.

* * *

Несмотря ни на что, 10 февраля 1606 года Мария Медичи родила королю еще одну девочку. Ее назвали Кристиной. Через 13 лет она станет женой герцога Савойского.

На крестины ребенка Мария Медичи пригласила из Италии свою сестру Элеонору, герцогиню Мантуанскую, дочь Франческо Медичи и Иоанны Австрийской. Таким образом, она решила показать всем в Париже свою привязанность к своей семье и к интересам своей семьи. Это, естественно, очень не понравилось Генриху IV. Дальше – больше. Дядя Марии, Великий герцог Тосканский Фердинандо Медичи, скоро умрет. Произойдет это ровно через три года, в феврале 1609 года, и его место займет его сын.

А он будет уже полностью ориентирован в своей политике не на Францию, а на Испанию. Французский король почувствует себя оскорбленным, и это еще больше осложнит его отношения с женой из клана Медичи. Но это произойдет через три года. Пока же герцогиня Мантуанская прибыла в Париж, и ей пришлось оказывать знаки внимания, соответствующие особе королевских кровей.

Церемонию крещения Кристины проводил кардинал Жуайез, и все это так походило на торжество понаехавших в Париж флорентийцев, что Генрих IV даже на минуту почувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Впрочем, он был на своей территории и быстро отогнал от себя неприятные ему мысли.

* * *

16 апреля 1607 года Мария Медичи родила второго сына. Этого мальчика назвали Николя, и в историю он вошел как «принц без имени» (он умер в четырехлетнем возрасте).

В ночь с 24 на 25 апреля 1608 года родился еще один мальчик – Гастон, ставший герцогом Орлеанским, или просто Гастоном Орлеанским.

После этих родов Мария Медичи вынуждена была оставить Париж и поехать на лечение на воды. Восстановление сил ее измученному организму было просто необходимо.

А еще через год она родила третью дочь, которую, как ни странно, назвали… Генриеттой. Она станет женой Карла Стюарта, будущего короля Англии, Шотландии и Ирландии, известного как Карл I. Именно по поводу этого брака в Париж приедет всем известный по романам Александра Дюма герцог Бекингем, и у него начнутся выходящие за рамки официальных «отношения» с французской королевой.

Глава седьмая
Роман короля с Шарлоттой де Монморанси

И все же не рождение детей в законном браке, а только новое увлечение Генриха IV смогло окончательно избавить его от связи с Генриеттой д’Антраг, маркизой де Верней.

С таким любившим романтику и приключения человеком, как Генрих IV, это рано или поздно должно было произойти. И произошло в январе 1609 года, когда король увлекся 14-летней дочерью коннетабля де Монморанси – Шарлоттой Маргаритой де Монморанси.

По большому счету в этом не было ничего удивительного. Жизнь Генрих вел напряженную во всех отношениях, и любовь была его единственной отдушиной. Недаром же умные люди говорят, что любовь, как оспа, тем опаснее, чем позднее приходит. Вот и Генрих IV в очередной раз «заболел». А раз так, то ни преклонные года (ему тогда было 55 лет), ни полные негодования обвинения Марии Медичи, его флорентийской супруги, не могли помешать ему предаваться своим наклонностям.

55 лет. Конечно, это не 80. Но и не 30, и даже не 40. Короче говоря, это немало. Как говорится, седина – в бороду, бес – в ребро. В таком возрасте трудно выказывать страсть к девушке, которая на сорок с лишним лет младше, не становясь при этом посмешищем. К несчастью для короля, Шарлотта Маргарита, видимо, так не считала. Напротив, королевские ухаживания польстили ей и так вскружили ее прекрасную пустую головку, что она начала активно отвечать на страсть, которую сама же и пробудила.

Семейство де Монморанси, конечно же, желало бы выдать Шарлотту-Маргариту замуж за веселого и отважного Франсуа де Бассомпьера, и тот, хотя и не был особо сильно влюблен в юную деву, охотно вступил бы с ней в брак, не обозначь король своих намерений самым откровенным и бесстыдным образом.

– Бассомпьер, я буду говорить с вами, как друг, – заявил Генрих. – Я отчаянно влюблен в мадемуазель де Монморанси. Выбор у нас с вами небольшой: если вы женитесь на ней – я вас возненавижу, если она меня полюбит – вы возненавидите меня. Нам это нужно?

Такой прямой и не допускающей толкований постановки вопроса оказалось достаточно, чтобы Франсуа де Бассомпьер оставил всякие мысли о женитьбе, сулившей ему либо постыдную участь рогоносца, либо (что еще хуже) вражду с собственным королем.

После этого Генрих IV раскрыл ему свои дальнейшие планы.

– Я думаю выдать ее за своего племянника, принца де Конде. Таким образом, она останется в нашей семье и будет мне утехой в старости, которая, к сожалению, уже не за горами. Принц же получит сто тысяч ливров годового дохода и сможет вволю поразвлечься на эти деньги.

Франсуа де Бассомпьер прекрасно понял, какую сделку задумал король. А вот Генрих II де Бурбон, принц де Конде, похоже, не выказал такой же сообразительности.

Свадьбу тихо отпраздновали в феврале 1609 года. Но вот потом случилось непредвиденное: едва 20-летний принц вступил в права супруга, он всеми силами стал оберегать свою жену от домогательств короля. Более того, в ноябре 1609 года принц де Конде и Шарлотта Маргарита де Монморанси решились бежать из страны во Фландрию. Разъяренный Генрих IV стал хлопотать о расторжении их брака, но не довел дело до конца, так как в это же время ему пришлось готовиться к войне с Австрией, дабы ликвидировать гегемонию в Европе испанских и австрийских Габсбургов.

Но так уж получилось, что и это его предприятие так и осталось незавершенным…

* * *

Мария Медичи была подготовлена Кончино Кончини и его женой Леонорой Галигаи – парочкой честолюбивых авантюристов, прибывших вместе с ней из Флоренции. Поняв, что из несдержанности короля по женской линии можно извлечь немалую выгоду, коварные флорентийцы научили Марию Медичи, как себя вести.

Разразившийся скандал, связанный с малышкой де Монморанси, был ужасен.

Мария Медичи (и ее в этом вполне можно понять) стала очень раздражительна, даже озлоблена. Она постоянно хмурила брови и поджимала губы, всем своим видом показывая, что ей сложившаяся ситуация не нравится категорически. Своему верному герцогу де Сюлли, который был не просто его подданным, но и хранителем ключей к сокровеннейшим тайникам его души, нередко улаживавшим его ссоры с женой, король даже признался:

– Она теперь относится ко мне не просто холодно, но и презрительно. Я пытался к ней подойти, обнять, пошутить. Все напрасно!

Де Сюлли лишь покачал головой:

– Сир, эта история наполняет меня самыми дурными предчувствиями…

– И вы тоже… – в голосе Генриха IV послышалась горечь. – Но я могу поклясться, что все это излишне преувеличено. Тут явно постарался этот пес – Кончини! Это все он и его отвратительная Галигаи… Это они стараются настроить мою супругу против меня!

– И какой вывод вы из этого делаете? – спросил герцог.

– А какой еще можно сделать? Да тут все просто шито белыми нитками…

И действительно, увидев мужа, Мария Медичи теперь резко прерывала беседу с близкими ей людьми, например с Кончино Кончини или герцогом д’Эперноном. Беседа, правда, как правило, касалась именно Генриха, но ее содержание вряд ли могло порадовать его.

Большой новостью для окружающих стала и чрезмерная строгость Марии Медичи. Вообще-то она и раньше называла Лувр публичным домом, но теперь вдруг совсем разошлась и решила казнить за излишнюю распущенность одну из своих фрейлин. Генрих IV сначала лишь пожал плечами, однако потом все же был вынужден вмешаться. Он сказал, что на дворе XVII век, что Парижский двор – это просвещенный двор, и здесь совершенно недопустима подобная суровость за подобные пустяки.

На это Мария Медичи заявила ледяным тоном:

– Лувр не должен быть публичным домом.

– Но это явное преувеличение, – возразил король. – К тому же вы уже не раз говорили так, но это никогда не влекло за собой подобных последствий.

– А вот теперь последствия будут самыми жесткими. Я не потерплю…

– Что вы не потерпите? – перебил ее король. – Девушка просто допустила некоторую неосторожность. Ну и что? Это же не преступление? И потом, вы говорите о недопустимых нравах в Лувре, но кто его сделал таким? Мадам, а не вы ли ввели у нас чужеземные порядки? А вот теперь вы, поверьте мне, явно переусердствовали в области морали.

И вот тут-то Мария Медичи дала волю всем своим эмоциям:

– Эта придворная шлюха должна быть казнена! И она будет казнена! Но даже не это самое главное… Вы – король, а ваша голова занята одними юбками! Это вы подаете всему двору дурной пример!

Не переводя духа, Мария Медичи оставила всякую сдержанность и, размахивая своими большими руками и топая ногами, закричала:

– Так вас надолго не хватит! Ваши собственные пороки доконают вас! Попомните мои слова: очень скоро с вами стрясется беда!

«Скорее, с вами», – подумал Генрих и протянул руки, чтобы подхватить эту женщину-башню (после родов Мария еще сильнее растолстела), если она начнет падать. Но этого не случилось. Наоборот, флорентийка вдруг заговорила намного спокойней, хотя малейшее движение ее лица и тела по-прежнему обнаруживали настороженность:

– Сделайте меня регентшей!

Генрих даже не нашел, что ответить. Подобный поворот не на шутку озадачил его. Мария Медичи, почувствовав нерешительность венценосного супруга, усилила атаку:

– Если меня не коронуют как французскую королеву, на что я, кстати, имею полное право, я могу превратиться в дутую фигуру, подчиненную в отсутствие короля Регентскому совету. Такое положение недостойно для матери дофина. Да! Да! Подумайте о вашем сыне. Если с вами что-нибудь случится, он потеряет престол. Чтобы этого не произошло, лучше заблаговременно назначьте меня регентшей королевства.

Король вдруг ехидно улыбнулся и предложил ей сделку.

– Взамен регентства я требую жизнь девицы, которую вы хотите казнить.

Вполне ожидаемого обморока не последовало, однако Марии Медичи пришлось чуть-чуть присесть, чтобы не потерять равновесия от возмущения. Едва придя в себя, она холодно спросила:

– Так когда вы назначите меня регентшей?

В ответ Генрих расхохотался:

– Когда мне будет 80 лет.

И тут Марию Медичи словно прорвало. Из всего потока полуфранцузской-полуитальянской брани, обрушившейся на мужа, можно было при известном напряжении сложить что-то типа «Вы не доживете и до шестидесяти»…

Глава восьмая
Коронация Марии Медичи

Потрясенный услышанным в свой адрес, Генрих IV вновь обратился к верному герцогу де Сюлли:

– Она исходит из убеждения, что мне осталось недолго жить…

– Сир!

– А как еще все это истолковать? Зачем говорить о событиях, которые не могут произойти до моей смерти?

Де Сюлли смотрел на своего короля. Его гугенотская душа бунтовала, и он не желал, как многие другие, льстиво уверять Генриха, что все не так уж и плохо.

– Сир, – сказал, наконец, он, – вам следует принять меры.

– Меры… Конечно… Но только против кого? У вас есть какие-нибудь кандидатуры, кроме… Кроме моей жены?

Герцог посмотрел прямо в глаза королю.

– Сир, Вы сами накликали на себя эту беду. Вы слишком разозлили свою супругу и вынудили ее действовать по указке этого негодяя Кончини. Заметьте, все ваши предыдущие увлечения расстраивали ее, но ни одно из них не было чревато такими последствиями, как увлечение малышкой де Монморанси.

– Но это же все ложь, наглая ложь! – взорвался Генрих.

Честный и непреклонный де Сюлли лишь мрачно покачал головой.

– Ну, хорошо, Вы правы… Но, во всяком случае, все в этой истории очень сильно преувеличенно, – поправил себя король. – Признаюсь вам, мой верный друг, любовь к ней – это, как болезнь. Ее прекрасный образ преследует меня и днем, и ночью. Но каков же мерзавец этот Кончини! Он и его женушка настроили мою супругу против меня.

– Так почему вы это терпите, сир? – угрюмо спросил де Сюлли. – Отправьте этих авантюристов восвояси. Пусть они убираются в свою Флоренцию со всеми своими пожитками…

Генрих возбужденно перебил его.

– Я уже подумываю об этом. Да, другого пути у меня нет. А вы можете это устроить?

Исходя из своего прошлого опыта общения с королем, герцог ничего другого и не ожидал. Он уже успел неплохо поднатореть в решении подобных задачек, но никогда прежде положение не бывало таким сложным.

– Ну, разумеется, сир. Однако ваша супруга может потребовать за эту жертву чего-то большего. Она совершенно точно вновь поднимет вопрос о своей коронации.

Лицо Генриха IV омрачилось.

– Вы же знаете, я всегда подсознательно боялся этой коронации. И мой страх только увеличился после ее заявления о том, что я не доживу и до шестидесяти… Впрочем, если она этого потребует, мы, наверное, должны будем уступить. И все же, как же мне все это не нравится…

– Но, сир…

– Знаете, очень давно мне нагадали, что я встречу смерть в день пышного праздника, находясь в своей карете.

– Но тогда я, будь на вашем месте, уехал бы из Парижа и обходил бы кареты стороной. Я отложил бы коронацию на более поздний срок…

– Конечно, вы правы, герцог… Но что подумает моя жена? Она только и говорит о коронации, о регентстве, о будущем нашего сына. Видимо, все-таки она права, и мне придется ей уступить…

На этом король и его министр финансов, начальник артиллерии и инспектор всех крепостей расстались. Напоследок герцог еще раз напомнил Генриху, что тот больше не должен видеться с юной красавицей Шарлоттой Маргаритой де Монморанси.

– Клянусь вам, друг мой, я буду уважать священные узы брака, которыми сам же связал своего племянника с Шарлоттой Маргаритой. Я заглушу в себе эту страсть, – с готовностью пообещал Генрих.

Впоследствии герцог де Сюлли так прокомментировал это обещание в своих «Мемуарах»:

«Я полностью полагался бы на его заверения, не знай я, как легко обманываются нежные и страстные сердца, подобные его собственному сердцу».

Воистину лишь настоящий друг или истинный мудрец мог найти такие слова, чтобы выразить свое полное неверие в обещания короля.

* * *

На самом деле, Мария Медичи совершенно официально потребовала своей коронации. Важно отметить, что она заявила, что хочет, чтобы все было сделано непременно до начала готовившейся войны, которую Генрих IV – человек, ставший почти легендой, в котором сочетались черты развеселого гуляки и мудрого государственного деятеля, считал главным делом своей жизни. (Он мечтал ликвидировать в Европе гегемонию испанских и австрийских Габсбургов, с трех сторон зажимавших в клещи его любимую Францию.)

В принципе Генрих уже был даже и не против коронации. Прежде всего, это был шанс избавиться от ненавистного Кончино Кончини и Леоноры Галигаи. (В этом, кстати, король ошибался: Мария Медичи и слышать не желала об изгнании своих фаворитов, к которым была глубоко привязана.) Во-вторых, в рассуждениях жены относительно их сына тоже был определенный резон. К тому же неисправимый и безрассудный романтик Генрих – как же хорошо все-таки его знал герцог де Сюлли! – решил, что это может быть прекрасным предлогом, чтобы заставить его Шарлотту Маргариту вернуться в Париж. Еще немного подумав для проформы, он заявил:

– Я согласен, но при условии, что ОНА будет украшением коронации!

Марии, как и любой женщине, подобное предложение-условие очень не понравилось.

– За кого вы меня принимаете?! – закричала она. – И когда вы только прекратите выставлять себя на всеобщее посмешище с этой вашей малолетней замухрышкой де Конде…

Понимая, что обратить все в шутку не удастся и очередного страшного скандала не избежать, Генрих не стал настаивать. Муки совести превратили его в труса. Он так несправедливо обращался с женой в личной жизни, что был вынужден идти на уступки, дабы хоть как-то возместить нанесенный ей ущерб. Эта слабость короля была проявлением своего рода комплекса, связанного с Марией. Для его отношения к ней были характерны перепады и крайности: доверие и подозрительность, уважение и безразличие, увлеченность и холодность. Порой королю приходило в голову вовсе избавиться от такой жены, а порой он думал и говорил, что она – самый мудрый из членов его Совета. Даже получая доказательства ее вероломства, даже негодуя, он тем не менее справедливо признавал, что во многом сам провоцировал ее. Именно поэтому он согласился мириться с женой на ее условиях и поклялся никогда больше не упоминать имя Шарлотты Маргариты.

* * *

Церемония коронации Марии Медичи состоялась 13 мая 1610 года в церкви Сен-Дени.

В этот день весь Париж был залит огнями. С высоких башен Бастилии беспрестанно палили пушки, на балконах Лувра развевались богато расшитые флаги, толпы народа с песнями разгуливали по улицам.

Лицо флорентийки светилось торжеством. Отчасти она уже достигла своей цели. Она долго просила Генриха, и он наконец-то согласился! И вот сегодня был день ее коронации! Самый прекрасный день в ее жизни, ибо все происходившее означало лишь одно – укрепление ее власти. Конечно, сейчас она короновалась и становилась регентшей королевства на время отсутствия мужа, т. е. власть ее еще не была абсолютной. Но ее муж отсутствовал довольно часто. К тому же скоро должна была начаться очередная война, и он мог вообще не вернуться, ведь на войне всякое может случиться… Вот тогда-то она и станет неограниченной властительницей Франции. Кончино Кончини и его жена всеми силами старались обратить ее внимание на реальность такой возможности, ведь ее сын – наследник престола – был еще совсем мальчиком. В самом деле, если Генриха вдруг не станет королем, вся власть автоматически сосредоточится в ее руках.

Такие или подобные рассуждения Марии Медичи накладывались на торжественность обстановки, и она лишь усиливала приятный эффект. К сожалению, почти блаженное состояние новоявленной королевы несколько нарушил ряд неприятных происшествий. Во-первых, перед началом церемонии с грохотом разбилась плита, закрывавшая вход в королевскую усыпальницу; во-вторых, во время самой коронации с ее головы чуть было не упала корона. Опять же, когда корону возложили на ее голову, ей вдруг стало так холодно, как если бы холодный декабрьский ветер коснулся плеч. И это в самый разгар мая! Опять знамения? Конечно, церемонии обретения власти всегда придавался, возможно, излишне мистический характер, но ведь считалось, что от того, как пройдет коронация, зависит судьба и коронуемого, и всего государства… Знамения… Предзнаменования… Знаки судьбы… И действительно, дурные предзнаменования нередко сбывались. А все эти были, ну, очень уж недобрыми. И еще: король несколько раз назвал ее «мадам регентшей».

С другой стороны, все было обставлено просто великолепно. Свита Марии Медичи сверкала золотом, музыканты были одеты во все белое, а швейцарские гвардейцы красиво оттеняли их своими яркими красно-синими мундирами. Король был, как написал потом один из очевидцев событий, «великолепно весел». Он сидел в своей ложе, окруженный придворными, и наблюдал за тем, как кардинал Жуайез четко и со вкусом играл предписанную ему протоколом роль.

Кардинал открыл небольшой позолоченный сосуд, кончиком золотой иглы взял из него несколько капель мира и размазал их на патене – блюдце, стоящем на алтаре. Затем, держа патен в левой руке, он прочитал над Марией Медичи две молитвы, после чего, смочив большой палец в мире, начертил на ее темени крест и сказал:

– Помазаю тебя на царство освященным елеем во имя Отца, и Сына, и Святаго духа.

Почти тотчас же его помощник платком с золотой вышивкой стер помазание.

Тогда кардинал взял обеими руками корону и опустил ее на голову Марии Медичи.

– Господь венчает тебя венцом славы, чести и справедливости. Прими сей венец во имя Отца, и Сына, и Святаго духа. Аминь.

– Аминь! – в один голос откликнулись присутствующие.

– Аминь! – отозвалось эхо, казалось выходящее из самых глубин старой церкви Сен-Дени.

Это был апофеоз.

Но если уж быть до конца честным, следует признать, что пышность церемонии и нарядов все же больше соответствовала желанию новоявленной королевы, нежели короля. Это она любила блеск и роскошь, а вот ее супругу все это не особенно нравилось. И вообще настроение у него в тот день было какое-то странное. Правда, видели это и способны были понять это очень немногие.

После коронации король сказал своему любимцу полковнику Франсуа де Бассомпьеру:

– Мне так неприятны эти шумные торжества, но еще ни один праздник не был для меня так тягостен, как этот.

– Я заметил это, Ваше Величество, хотя вы старались казаться веселым. Что же случилось, смею спросить?

– Во мне произошла какая-то перемена, и если я вам скажу, что я испытываю сейчас, вы сочтете меня суеверным, и это будет вполне справедливо. Я весь день как-то неспокоен и просто принуждаю себя быть веселым, – печально ответил король. – Знаете, мне кажется, что жить мне, действительно, осталось, недолго…

Бравый полковник, с глубоким удивлением, отступил и окинул взглядом пышущую здоровьем фигуру короля. Генриху IV не было и 57 лет, и он выглядел так, что ему могли бы позавидовать и иные 40-летние.

– Ваше Величество, я вас не понимаю! Вы заняты столь грандиозными планами, а поддаетесь таким мрачным мыслям!

– Все верно, мой дорогой Бассомпьер, мысли меня стали посещать какие-то мрачные… Особенно сегодня…