Текст книги "Фирс Фортинбрас"

За какую-то пару секунд я испытал все три состояния – практически одновременно, – да, я так умею. Выбор сделал мгновенно: второе.

– А вот, – спросил, – состояние этих престарелых нелюдей – я правильно понимаю? – следствие употребления вашего препарата?

Он рад был мне объяснить:

– Видите ли, за долголетие приходится платить, это в любом случае. Вопрос, с какого возраста вести отсчёт долголетия. Я гарантирую молодость, или хотя бы полноценную бодрую жизнь, до ста пяти – ста десяти лет. Разве этого мало? Начнём с простого омоложения. Стукнуло шестьдесят, а по самочувствию – тридцать. При условии, что вы уже полтора года употребляете эликсир.

– Как я, – вставил Буткевич.

– Дозировку будут рассчитывать специалисты нашей клиники. Факторов много. Вес, объём лёгких, половая конституция, частота пульса…

– Электрическое сопротивление тела, – вырвалось у меня.

– Что? – не понял Феликс.

– Нет, я так… О своём.

– Вот эту идею и должен ваш сериал донести до народа. Не прямо, но опосредованно. В этом главная задача сериала, и здесь его сокровенный смысл. А дальше… дальше – как пойдёт. А пойдёт у нас, поверьте мне, с ветерком, с ускорением!

– Там было про инопланетян…

Он отмахнулся:

– Забудьте. Это не наша тема.

Буткевич встал и вышел из комнаты – похоже, ему был дан Феликсом знак, мною пропущенный. Мы остались вдвоём.

– Но я хотел поговорить о другом, – сказал Феликс. – У меня много направлений. Не могли бы вы мне помочь?

– Слушаю внимательно.

– Намечается важная встреча, скажем так, нетипичная. Хочу попросить вас на ней поприсутствовать. Вы будете сидеть рядом со мной, молчать и делать лицо, как тогда, в третьей серии, когда вы появились впервые. И ещё – как тогда – делать рукой, как бы между прочим, ненарочито. Сделайте… Вот так. Именно так! По моему тайному знаку. Условимся, я говорю «так», и вы делаете так рукой. Чтобы они видели. Для меня это важно. Согласны?

– Вы зовёте меня… на «стрелку»?

– Очень надеюсь, до стрельбы не дойдёт. Нет, правда, это не опасная встреча. Просто хочу, чтобы вы были рядом. Обсудим ваш гонорар. Хотите натурой? Как вам – на выбор: пузырёк эликсира или… ну лазерный принтер, к примеру?

– Лазерный принтер! – сказал я. – Правда, у меня нет компьютера…

– Зачем же вам принтер, если нет компьютера? Тогда пузырёк эликсира… Хорошо, разберёмся. Скажите… А есть ли у вас актёрская мечта? Назовите пьесу.

– Если честно, то «Гамлет».

– Разумеется. Из вас получится редкостный Гамлет, не сомневаюсь.

– Мне Гамлет не интересен, я про другую роль.

– Не Гамлета? А кого же? А! Ну конечно… Тень отца Гамлета!

– Фортинбраса.

– Отца Фортинбраса?

Я промолчал. Он соображал, однако.

– Тень отца Фортинбраса?

Подумал, что смеётся, прикалывается. Но нет: соображал – приближался к разгадке.

– Это который в конце?

– Ну да, Фортинбрас.

– Хороший выбор. Шекспир любую сцену украсит. А театр? Назовите театр, в котором вы бы хотели сыграть… Фортинбраса?

– В любом.

– Хорошо. Запишу: Фортинбрас.

22

Я по природе мирный. Не драчун. Со мной по жизни связываться остерегаются, а сам я по части драк не инициативен. Масса большая, могу не рассчитать. Был случай в девяносто втором, совсем по молодости, – замахнулся пустой бутылкой в одной пёстрой компании. Это я роль вздумал исполнить – Крутого-в-ярости. Был повод. О да, с моей комплекцией более чем убедительная сцена получилась. Более чем реалистичная – сюрреалистичная, без преувеличения! В первую секунду – всеобщий испуг, а во вторую – согласно замаху – бутылка полетела назад и попала в бюст Владимира Ильича, выставленный в этом кабаке для антуража. Бутылке с пивом хоть бы что, неоткрытой, а гипсовая голова раскололась. Моё выступление такой эффект произвело, что все, кто ссорились, немедленно помирились. Мне, правда, пришлось за бюст заплатить – немного, в те дни он ничего не стоил.

Сейчас мне не смешно – и по причинам, скорее, метафизическим. Хотел бы забыть эту историю. Но вспомнил, однако. (И записал.)

Да уж, это тебе не Штирлиц и Холтофф.

23

С. А. называет это «подмигиванием». Вот я сообщаю гипотетическому читателю (как сейчас), что если данная фраза действительно наличествует перед глазами, то С. А., будучи редактором, её пропустил, оставил. Если наш случай таков, что предыдущая фраза, равно как настоящая, отсутствует, то и рассуждать дальше об этом бессмысленно, бесполезно. И всё-таки первый вариант, по-моему, вероятнее – тем интереснее мне загадка восприятия С. А.

Надо понимать, что предыдущий абзац был им прочитан, как-то оценён и по какой-то причине не изъят.

– Вы где-то в начале пьёте водку «Распутин», хорошо помню такую. Всё верно, он там на этикетке подмигивал. Удостоверял подлинность. Чтобы подделки не было. А вам так зачем? Нравится подражать?

С. А. не признаёт «подмигивания» в любых вариантах – считает всё это малодостойным приёмом, но, по-видимому, конкретно сейчас, стерпел, что я нахально ему подмигнул, и даже терпит мои (теперь уже больше того) ужимки.

Вместе с тем он, вероятно, подверг эти пассажи в той же степени редактуре, что и весь до сего места приготовленный текст.

Иногда мне трудно себя узнать.

С. А. мне сказал, что редактировать меня ему интересно. Для него этот опыт весьма необычный. Вроде работы с чужими мозгами.

Я многословен, а он вычёркивает – слова, фразы, абзацы, перечеркнул две главы, изменив сквозную нумерацию (обе, кстати, со своим – С. А. – участием). Композицию в целом щадит.

Какое это имеет отношение к моим мозгам, не знаю.

Я согласен, так лучше. Гораздо. Но проблема в другом. Текст мой всё меньше походит на мой и всё больше напоминает по стилю сочинения моего увлекающегося руководителя. А как он пишет, мы знаем.

Когда я аккуратно ему намекнул на опасность подмены, он замотал головой:

– Нет, нет! Только не подумайте, что я претендую на соавторство. Вы можете оставить всё как есть. Но мне самому интересно, что с вами получится. Пишите, батенька, продолжайте.

Он сказал «с вами», а не «у вас».

Хотя вернее было бы – «с нами».

(Ау, многоуважаемый С. А.! Есть это здесь? – не вычеркнули?)

Не возникает ли эффект двойника?

Не проступает ли сюжет вытеснения?

А вот я позволю себе сопротивляться. Получится ли?

24

Встреч было две. Рассказываю о первой.

Эта была очень важной для Феликса, и он трусил. И мне ужасно не понравилась его показная самоуверенность. Не понравилось и то, что ехать нам пришлось на окраину – место переговоров можно было бы назвать «домиком лесника». Чем оно лучше других, не знаю. И то, что нас двое (водитель не в счёт), а тех три человека, мне не понравилось тоже. А более всего мне не понравилось, как он представлял мою роль в этом переговорном процессе.

Ещё в машине я пытался добиться от Феликса, кого мне надо изображать.

– Того же, кого тогда… ну когда там, в прихожей…

Я не стал ему говорить, что тогда играл «инфернального афериста», это могло бы внушить ему неуверенность в его собственном восприятии образов – он явно рассмотрел в моём герое что-то своё и этим впечатлением дорожил.

Но мне надо знать. Здесь не мой спектакль. Я исполнитель и хотел бы знать, что конкретно ждёт от меня заказчик. Кого играю? Того, кто способен достать пушку и хладнокровно перестрелять оппонентов, или я тот, кто готов достать из рукава убийственный аргумент, одна возможность чего должна у них заранее вызывать оторопь, или я, может быть, человек-зеркало с предварительно заданной кривизной, заставляющий ту сторону осознавать ущербность своей позиции? Феликс, выслушивая мои профессиональные вопросы, только и повторял «интересно, интересно», но при этом объяснить словами предполагаемую концепцию не мог, он доверял интуиции. Его пленил рисунок моей прежней роли безотносительно моего существования в новых предлагаемых обстоятельствах. Он сам не совсем понимал, что от меня хочет. Думал, что это я понимаю. Приходилось выпытывать сверхзадачу, помогая наводящими вопросами. Сочинять её самому. Спросил наконец:

– Тайное могущество и снисходительность?

– Именно так! – воскликнул Феликс.

Для себя я решил: этот мой спектакль будет называться «Инфернальный аферист-2, или Игра по чужим правилам».

(Вариант: «…для чужого дяди».)

Феликс не был уверен, должен ли быть я при кейсе. Кажется, чемоданчик мог пригодиться, но «как у Тарантино» он не хотел. Ввиду его собственного одеяния проблемка мне показалась надуманной.

Да, что касается дресс-кода. Одет был я, как при первом моём появлении в сериале. Воля Феликса на то; ему захотелось меня видеть таким – в бежевой рубашке навыпуск. Его же собственный прикид был, на мой взгляд, вызывающе двусмысленным – типичный для «новых русских» малиновый пиджак странным образом сочетался с кричаще неуместными, немыслимыми для мужской моды тех лет подтяжками, которые, распахнув пиджачные борта, Феликс демонстрировал с почти наглым пренебрежением к неписаному этикету и господствующим стереотипам. Меня самого обескуражили эти глупейшие подтяжки, когда я их увидел на Феликсе, – признаться, мне было бы спокойнее, если бы он нацепил на шею золотую цепь, непременный атрибут «новых русских»; правда, сейчас я думаю, эти подтяжки были тоже по-своему убедительны: возможно, они отсылали к Чикаго 30-х годов. А может, наоборот, Феликс изъявлял так своё миролюбие (нет пушки под пиджаком), но тогда тем зловещее, надо думать, смотрелась моя персона.

Если наша одежда действительно выражала какой-либо месседж, задуманный Феликсом, то, я полагаю, такой: от этих ребят можно ждать всего, чего угодно.

Переговорщики с той стороны (трое в строгих костюмах), на мой неподготовленный взгляд, тоже что-то внешним видом транслировали – думаю, идею незыблемости каких-то принципов и одновременно с этим принадлежность к некой могущественной корпорации, а также серьёзность намерений.

С кем, про что, для чего – какие там детали! – Феликс по существу этой встречи вообще мне ничего не сказал определённого, и я ему благодарен за это: не знаю, как другим, а мне неосведомлённость только помогает выражать столь тонкие материи, как тайное могущество и снисходительность. Для меня эти переговоры так и остались ребусом. Одно могу сказать: обе стороны имели друг к другу некоторые претензии, и встреча эта была следствием каких-то прежних несообразностей. Всё, что говорилось, говорилось крайне туманно и со значением. Странные переговоры – вроде бы до чего-то хотят договориться, но главное остаётся – в недоговорённом, в недовыговоренном. За многозначительными фразами явно слышалось взаимное недоброжелательство, дело порой доходило до скрытых угроз, насколько я способен воспринимать – и даже не значения слов, но интонационные перепады. Говорящая голова, которую я сверлил взглядом, выдавала эмоции модуляцией голоса, тогда как мой Феликс, оставаясь нарочито сдержанным, придерживался стиля пугающей вкрадчивости. По-моему, у него был козырь. С той стороны, как понимаю, намекали на какие-то непреодолимые обстоятельства, по крайней мере, прозвучала фраза: «Так сложилось исторически», – на что Феликс незамедлительно ответил: «История подождёт».

Трудные переговоры, трудная роль. Практически бессловесная, но энергозатратная, выматывающая психологически. Глаза у их главного были бесцветные, пустые, без выражения, абсолютно не отвечающие его же манере темпераментно изъясняться – как будто два разных человека, совмещённые в одном теле, смотрели и говорили независимо друг от друга. Мой взгляд просто проскальзывал сквозь его глаза, не задерживаясь, и где-то за ними вял, расфокусировался, прекращаясь, – тот самый случай, когда трудно глядеть. Он старался не смотреть на меня, но я чувствовал, как его бесит мой взгляд, того гляди и сорвётся, но я не знал, допускался ли этот возможный эксцесс планом Феликса. Да и сам Феликс меня тревожил не меньше – откуда мне знать, что у него на уме? Что в критический момент можно ожидать от человека в малиновом пиджаке и нелепых подтяжках, известного своими безумными инвестициями? Хуже того, я сам себя опасался. Я опасался, что исполнителя заданной роли во мне победит внезапно проклюнувшийся импровизатор. Со мной бывает такое. Редко, но бывает. Театром второго порядка я называю это странное творческое состояние. Оно настигает меня в самый ответственный, самый рискованный момент – как этот. Это сродни внезапному желанию выпрыгнуть из окна – только потому, что открыл его и посмотрел вниз. Одно предчувствие этого пугает меня до мурашек на коже – своего торжества над собой.

Но ничего, ничего, обошлось.

Сделав подобающее лицо, я добросовестно смотрел в глаза их главному переговорщику и ждал, не отводя взгляда, сигнала «так». Понять, о чём они говорят, я бы не смог, даже если бы это странное желание во мне возникло. Но, разумеется, на моём лице отражалось будто бы понимание ситуации. Сам-то я понимал, что ощущать себя дураком не вполне честно, не вполне справедливо по отношению к себе же, поэтому подчинял себя целиком этой игре, лишь на первый взгляд простой, нехитрой, малозатратной. И всё равно в какой-то момент у меня возникло ощущение, что я объект коллективного розыгрыша. Что это они меня вместе дурачат, по причудливой прихоти Феликса.

Секундное ощущение – серьёзно говорить тут не о чем, – просто мелькнуло в мозгу что-то такое: новый сценарный ход, возможность сюжетного поворота. Не отвлекло. Я сыграл роль до конца. Дважды исполнил жест рукой по сигналу Феликса. И оба раза, кажется, к месту.

– Боюсь, так не получится, – сказал их главный, на что Феликс отреагировал мгновенно:

– Бояться – лишнее. – И добавил: – Так.

Я немедленно сделал жест – словно перевернул страницу – и сразу отметил, как напряглись наши партнёры. Они допустили ошибку: нельзя на переговорах произносить «боюсь».

Тут же Феликс выдал несколько звонких фраз, несомненно, означавших что-то важное, но только не для моего понимания, – я даже приблизительно не могу передать его внушительный монолог.

– Мы сожалеем о том досадном эпизоде, – пробормотал их главный, – но изменить начальные условия невозможно.

– Тогда ноль, – парировал Феликс. – Так.

Я повторил жест.

– Бить лежачих? – спросила та сторона, как бы шутя – насколько я это мог понять по выстраданной улыбке их главного переговорщика; да он просто съёжился под моим взглядом.

– Никто не просит откупных, – произнёс Феликс.

– Вопрос в другом, – сказал тот. – Третья сторона и гарантии.

– Два вопроса, – ответил Феликс.

– Разумеется, – согласился тот. – Два вопроса, один ответ.

– Секир-башка, – сказал Феликс.

– Секир-башка, – повторил их главный.

Я понял: они пришли к соглашению – и перевёл взгляд.

По знаку своего шефа его помощник достал из кейса коричневую папку, хотел было передать её Феликсу, но дал мне, потому что указательный палец моего патрона резко сориентировался в моём направлении.

– Возвращаем с благодарностью, – сказал их предводитель. – Даже не открывали.

Мне не понравился его язвительный тон. Папка была старосоветской, в коленкоровом переплёте, и что удивительнее всего, она была перевязана крест-накрест обыкновенной верёвочкой. Что имело, по-видимому, значение: эта идентичная верёвочка свидетельствовала о неприкосновенности объекта с тех давних времён, когда ею воспользовались.

Я убрал папку в кейс, который мне перед встречей выдал Феликс, заранее предугадавший счастливый итог переговоров. На этом таковые и завершились.

В машине Феликс забрал у меня кейс и положил себе на колени – он сидел рядом с водителем. Проверять содержимое папки не находил нужным. Был очень доволен.

– Вы их убили, Никита. Убийственный результат. Будут локти кусать. Их право.

Он, конечно, знал, о чём говорил, а я и сейчас не знаю, что это было.

25

Казалось бы, всё хорошо складывается. Чем плохая неделя? Вот эта «стрелка» прошла как нельзя удачно – допустим, о её выдающемся успехе, меня мало касающемся, я могу судить только по реакции Феликса, но всё равно, здорово же, что без эксцессов!

Я получил от него гонорар – флакон эликсира. Вручён мне был этот чудесный предмет с самым серьёзным видом. И напутствием: «При вашей телесности – четыре капли на голодный желудок – не более». Ну и прекрасно – поблагодарил и положил его в карман сумки, которую обычно таскал с собой на плече, – в мой отдел забываемой мелочи. Деньгами, конечно, было бы предпочтительнее, на худой конец – лазерным принтером, но хрен с ним, работу свою, честно сказать, я не ценил высоко.

Главный итог: в пятницу выписка Рины, ну да – костыли, ещё недельку надо их потерпеть, перелом пальца дело такое – пока заживёт, но главное, что от тех безобразий и следа не осталось, отёка как не бывало – ни рук, ни лица! Я в честь её возвращения торт шоколадный купил, небольшой (большой нам не съесть). Красивая, жизнерадостная, здоровая – чего ещё надо?

А сам я на этой неделе, пока в больнице была, снимался три раза.

Марьяна в тонус вошла – и не остановить автора! И Буткевич как заводной. Едва за ней успевает.

А Феликс угомонился. Это ж прекрасно. Правда, по-прежнему он требует жертв. Но без огульной критики!

В эти дни, пока Рина в больнице была, мне стало казаться, что сериал получается. Новых трёх серий я теперь мог прочитать целиком сценарии. Нормально, нормально. Темы известные – отцы и дети, супружеские измены, скелеты в шкафу, тайны рождения и всё такое, наш ответ «богатым», которые «тоже плачут», клюква, конечно, но обусловленная рамками жанра, и даже не без иронии над собой, – в общем, вполне сносно. Отдельные эпизоды просто хороши. Задушевные разговоры, без пафоса, но которые трогают даже самое чёрствое сердце. Умеет Марьяна, умеет. Смерти, навязанные инвестором, тоже нашли у неё оправдание, хотя бы эмоциональное, – персонажи сами не могут понять, что происходит вокруг, удивляются этому (а когда герой удивляется, сразу же хочется верить ему): стал загибаться народ. Так это же правда. И мы все о том же. Смертность у нас действительно подскочила.

Буткевич задействовал свою престарелую маму, а Хунглингер дал на съёмки отца-старика, возвратив его с дачи и поселив в его же квартире, по сути, на съёмочной площадке (словно на съёмной жилплощади). Так образовалась чета старых родителей Мих Тиха, готовых отметить свою бриллиантовую свадьбу. Очень он удивился (реальный Мих Тих), когда узнал, что не сирота в своём пожилом возрасте. И были не правы те, кто думал, что вводят в сериал стариков как лёгких жертв капризов Феликса, наоборот, согласно его директивам, так задавалась тема долголетия. Марьяна придумала, как обозначить присутствие стариков в жизни других героев, и написала для них щадящий эпизод. Мама Буткевича бойко сыграла, почти с азартом, а папа Хунглингера немножечко плыл. Но голова у него в целом работала, он помнил из дореволюционного детства.

Мне как актёру, может быть, не хватало яркости в придуманной для меня роли. Но и в этой была своеобразная прелесть. Я в каждой серии являлся нежданно-негаданно – всегда с ворованной колбасой. Ставил героев перед нравственным выбором. Было во мне демоническое начало. Я персонаж-искуситель.

Мы много говорили с Марьяной об этом – обо мне – в смысле о моём герое – в смысле о герое, конечно, её, потому что она автор. Она вслед за Феликсом увидела в нашем Никите (так зовут персонажа) ключевую фигуру – но только безотносительно Феликсовых влияний и отношений. Герой был действительно наш, её и мой, он объединял нас, её и меня, в творческом поиске – говорю же, она схватывала на лету все мои подсказки и помыслы. К тому же её обещала увлечь идея с закадровым текстом. Марьяна лишь начинала делать наброски моих закадровых комментариев, а текст целиком я должен был начитать, когда сняли бы двенадцать серий.

Так что в творческом плане эта неделя прошла не бесцельно.

Но Рина, когда вернулась в пятницу, была немного разочарована моим участием в сериале.

– Что же у тебя одно и то же? Продавец ворованной колбасы… да и только. А где эволюция персонажа?

«Арка», теперь это так называют, она же «дуга героя». Мы такими терминами тогда не пользовались.

Тут дело такое, я особый – константный герой. Тот абсолют, относительно которого меняется всё остальное.

Но и здесь не всё так просто. Образ, который я создаю, не статичен. Движение есть. Это путь моего самораскрытия. Сам я внешне не изменяюсь, положим, но по мере развития действия раскрывается… нет, не мой характер, но значение моей миссии. И путь этот, надо отдать должное режиссёру, он угадал с первого раза, когда попросил меня играть «инфернального афериста». Просто в один прекрасный момент зритель вдруг догадается: я, продавец ворованный колбасы, – фигура действительно демоническая. Вот где прикрытие! Колбаса – прикрытие, а на самом деле я… я некто!

Душ покупатель… Не хотите такого?.. За ворованную колбасу…

Я попытался объяснить это Рине (резала торт, на столе стоял канделябр с двумя свечами).

– Думаю, она тебя просто прогонит.

– Кто?

– Да авторесса твоя. Даже не убьёт, как прочих, а просто упразднит.

– Это почему?

– Надоешь.

– Кому надоем?

– Всем надоешь. Ей, зрителю.

Хотел объяснить, почему видел это иначе. Но решил сменить тему.