Текст книги "Батальон прорыва"

– Возьму.

– Что ж, долг платежом красен. Забирай Бондаренко себе.

Через десять минут грузовики перевалили через мост и помчались по дороге в сторону Киева. Скоморохов и Бондаренко смотрели им вслед, они не знали, суждено ли им встретиться вновь с боевыми товарищами.

Сентябрь 1944 года. Специальный проверочно-фильтрационный лагерь НКВД

Кисточка скользила по обшарпанному забору, накладывая на него свежий слой зеленой краски. Не отрываясь от работы, Скоморохов слово за словом, отрезок за отрезком восстанавливал в рассказе свое прошлое. Арсений Голота молча стоял рядом. Повествование Скоморохова так его увлекло, что он забыл про работу. Андрей закончил говорить, но продолжал красить. Он искренне надеялся, что после спецлагеря на пережитое им прежде вот так же, свежей краской, ляжет новый, более счастливый, период жизни, который поможет залечить душевные раны. Словно прочитав его мысли, Голота произнес:

– Да-а, помотала тебя судьба, как шаланду в шторм. Ничего, мы теперь наступаем, глядишь, и войне скоро конец придет. Главное, шоб с нами тут разобрались, да по справедливости всё решили.

Из нутра черной «тарелки» радиорепродуктора, закрепленной на столбе неподалеку от них, послышался голос Левитана. Передавали сводку Совинформбюро. Голота и Скомохохов замерли, жадно ловили каждое слово.

– Войска Ленинградского фронта, развивая наступление, 23 сентября овладели важным портом в Рижском заливе городом Пярну…

Они дослушали сообщение до конца, а вот дослушать песню «Бьется в темной печурке огонь» им помешал седоусый старшина.

– Скоморохов! Следуй за мной. Тебя на допрос вызывают.

Обстановка кабинета следователя не отличалась изысканностью: два старых стола, стулья, табурет, потертый кожаный диван, вешалка-стойка, шкаф с бумагами. Сам следователь, бледнолицый младший лейтенант лет двадцати пяти от роду, встретил Скоморохова не очень дружелюбно. Холодный взгляд, плотно сжатые губы, нахмуренные кустистые брови говорили о том, что сотрудник «Смерша» не испытывает особых симпатий в отношении подследственного. Младший лейтенант указал Андрею на табурет рядом со столом:

– Садитесь.

Скоморохов сел, табурет тихо скрипнул. Следователь бросил пристальный взгляд на Андрея, повернулся к соседнему столу, за которым сидел молодой худощавый стенографист с погонами сержанта.

– Готов?

Сержант кивнул головой:

– Так точно.

Однако начинать допрос младший лейтенант не торопился. Перебрал на столе бумаги, отхлебнул из стакана чай, закурил папиросу и лишь потом обратился к Андрею:

– Та-ак, Скоморохов Андрей Борисович, об ответственности за дачу ложных показаний вы предупреждены, а посему начнем допрос. При каких обстоятельствах вы попали в окружение, а затем в плен противника?

Вопросы посыпались один за другим: Где? Когда? Куда? Почему? Сколько? Андрей старался отвечать четко, не сбиваясь. Боялся, что любая заминка может вызвать подозрение у следователя отдела контрразведки «Смерш». За спиной Схоморохова скрипнула дверь. Следователь и стенографист встали, но хрипловатый голос усадил их на место.

– Продолжайте.

Отчего-то голос показался Скоморохову знакомым. Он хотел повернуться, но строгий взгляд младшего лейтенанта его остановил. Вопросы не кончились, утомительный допрос продолжался. От длительного сидения у Андрея затекла шея, заломило спину, но наконец младший лейтенант спросил:

– Когда и при каких обстоятельствах вы перешли линию фронта на сторону войск Красной армии?

Скоморохов ответил. С последним вопросом напряжение спало. Андрею показалось, что он скинул с себя тяжкую ношу. Следователь подошел к стенографисту взял у него протокол допроса, протянул Андрею.

– Пиши. С моих слов записано правильно и мною прочитано. Рядом поставь подпись.

Андрей исполнил требование следователя, отдал бумагу, запоздало с сожалением подумал, что даже не прочитал её содержания. Он надеялся, что на этом допрос окончен и уже собирался уходить, когда хрипловатый голос сзади произнес:

– Выйдите, мне надо потолковать с бывшим младшим лейтенантом с глазу на глаз.

Слово «бывшим» больно резануло по сердцу, но последнее время Скоморохов стал привыкать к своему положению спецконтингента. Следователь и стенографист поторопились выполнить приказ. Андрей медленно обернулся. Перед ним стоял старый знакомец по Перемышлю, сотрудник госбезопасности НКВД Шилохвостов. Только теперь он носил погоны старшего лейтенанта и усы. Шилохвостов протянул руку.

– Ну, здравствуй, Скоморохов. Узнал?

Андрей встал, с волнением в голосе выдавил:

– Так точно. Узнал, товарищ лей… товарищ старший лейтенант.

Шилохвостов подошел к столу, сел на место следователя.

– И я тебя вспомнил, когда твое дело мне в руки попало. Садись, потолкуем.

– О чем? Я уже всё сказал. В бумаге написано, что и как. И так уже наизнанку вывернулся, но вижу, мне здесь не очень-то верят. Выходит, я зря все эти муки адовы прошел?

В голосе Скоморохова сквозила неприкрытая обида. Шилохвостов строго посмотрел на Андрея.

– Ты, парень, не дуйся, не одному тебе лиха пришлось хлебнуть. Мне тоже посчастливилось в окружении побывать и спецлагерь пройти, потому еще не капитан. Ты бывший пограничник НКВД, следовательно, должен понимать, какие методы борьбы со шпионами, диверсантами и предателями предусмотрены.

«Снова бывший», – мелькнуло в голове у Андрея. Шилохвостов продолжал:

– А посему каждый, кто побывал на оккупированной территории, окружении или в плену, должен пройти тщательную проверку, невзирая на звания и прежние заслуги. – Шилохвостов вытащил папиросу из пачки следователя, закурил. – Я знаю, что ты не из робкого десятка и проявил себя достойно в первые дни войны, но немцам удавалось вербовать и не таких, как ты. Не у всякого хватает духу вынести лишения, пытки или выбрать между жизнью и совестью. К тому же немало и таких, кто затаил обиду на Советскую власть. А я к тебе в душу не заглядывал и не знаю, что с тобой было после того, как наши пути разошлись в сорок первом. Неведомо мне, Скоморохов, каким ты стал человеком за это время. А потому ты сейчас расскажешь мне искренне и подробно, что произошло с тобой после нашего расставания, а я подумаю, памятуя о своем долге перед тобой, можно ли и нужно ли тебе помочь.

Скоморохов посмотрел на пачку «Беломора».

– Можно папиросу?

– Кури.

Андрей взял папиросу, прикурил. Шилохвостов заметил, что руки у Скоморохова подрагивают, он понимал: сейчас заставляет его снова окунуться в прошлое – в боль, лишения и душевные страдания, но иначе поступить не мог…

Начало июля 1941 года. Украина. Район восточнее Львова

К подходу немцев капитан Хижняк пополнил свой отряд пятью связистами, отделением саперов и бойцами стрелкового взвода. К ним примкнули добровольцы: два милиционера и трое гражданских. Удалось капитану уговорить оказать помощь и экипаж легкого танка БТ-2. Кроме того, ему согласились подсобить и артиллеристы. Три гаубицы с орудийными расчетами отстали от своей части по причине тихоходности тракторов, которые их тащили. Артиллеристы оказались из девяносто девятой стрелковой дивизии, части которой участвовали в боях за Перемышль. Они-то и рассказали, как в ночь на двадцать седьмое июня ушли из-под Перемышля, как отступали до Львова. Рассказали, что немцы в бои не втягивались, но их авиация не давала покоя, поэтому много техники и орудий пришлось бросить по дороге. Командир артиллеристов жаловался на нехватку боеприпаса, которого осталось каждому орудию по три выстрела, после чего они становились бесполезной грудой железа, которое следовало вывести из строя.

Орудия расположили в лесу за дорогой, с южной стороны. Там же, для прикрытия тыла, оставили стрелковый взвод. Саперов, гражданских и милиционеров оставили охранять мост, связистов и часть бойцов батальона Хижняка – подходы с западной стороны. Остальные заняли позиции в полукилометре к северу от дороги. Окапывались в поле. Взводу Скоморохова достался участок в роще у реки. Там же замаскировали танк.

Немцы не заставили себя долго ждать. Не успел взвод красноармейцев, доверенных Хижняком младшему лейтенанту Андрею Скоморохову, окопаться, как из перелеска на поле выползли четыре немецких танка и две бронемашины. Следом появились три грузовика с солдатами. Немецкие пехотинцы быстро покинули автомобили и рассыпались между танками. Бронемашины заняли места на флангах. Не мешкая, они бросились в атаку. Железные тела средних немецких танков быстро приближались к позициям отряда Хижняка, хищно водили стволами орудий, выискивая цель. Жерло одного из них первым выплюнуло смерть. Снаряд разорвался рядом с дорогой. Там тоже заметили танки. Беженцы, предупрежденные теми, кто охранял мост, побежали к лесу. Немецкие танки и пехотинцы без опаски хозяевами ехали и шагали по чужой земле, уверенные в своей силе и безнаказанности. Да и кто им мог сейчас противостоять? Несколько бойцов? Раненые красноармейцы? Перепуганные беженцы? Они не видели, что у них под носом притаились те, кто мог дать им отпор. Еще один снаряд взорвался рядом с мостом, другой угодил в машину на дороге. «Какого хрена он медлит?!» – подумалось Скоморохову о капитане Хижняке.

Следующий снаряд разнес телегу, заржала покалеченная лошадь.

– Огонь!

До Скоморохова не сразу дошли слова команды, он запоздало крикнул:

– Взво-од! По пехоте противника-а! Ого-онь!

Ухнул миномет, застрекотал «максим», к нему присоединились шесть ручных пулеметов, с ними слились винтовочные выстрелы. Фигурки в серых мундирах стали валиться на землю, некоторые попятились, но танки и бронемашины продолжали двигаться вперед. Один бронеавтомобиль рванулся к роще, пытаясь обойти позиции отряда с фланга вдоль реки, за ним потянулся танк и полтора десятка немецких солдат. Неожиданно навстречу им из рощи выкатился БТ-2. Его выстрелы заставили бронеавтомобиль остановиться. Из него повалил густой черный дым. Бондаренко ощерился, радостно произнес:

– Як вин його чертяку!

Радость Бондаренко была преждевременной. Немецкий танк выполз из-за бронемашины, выстрелил. Теперь загорелся БТ-2. Крышка люка откинулась, из танка выбрался танкист в горящем комбинезоне, побежал к роще. Пулемет немецкого танка изрыгнул очередь. Танкист взмахнул руками, повалился на землю. Скоморохов скомандовал:

– Приготовить гранаты! Отсекайте пехоту.

Огонь красноармейцев заставил немцев залечь, но танк продолжал движение к роще. Теперь на броне были отчетливо видны немецкие кресты. Выстрел его орудия заставил замолчать ручной пулемет. Бондаренко зло произнес:

– Щоб тоби згинути, железяка погана!

Проклятье сбылось через секунду. В лесу за дорогой загромыхало. Снаряды гаубиц ударили по немцам. Один из них угодил в броню танка. Оглушительный взрыв сотряс машину. Огонь и дым взметнулись к ясному голубому небу. Еще один снаряд поразил второй бронеавтомобиль. Губительный огонь артиллерии и отсутствие поддержки пехоты заставил немецкие танки отступить. Вскоре три уцелевших в бою танка и грузовики с пехотинцами исчезли в лесу.

Ожидали следующей атаки, но её не последовало. Разведчики доложили, что прорыв немцев был совершен небольшой группой, скорее всего передовым отрядом, который в свою очередь подвергся нападению отступающих по соседней дороге частей Красной армии. Капитан Хижняк обрисовал Скоморохову сложившуюся ситуацию, озабоченно добавил:

– Вот такой вот, товарищ младший лейтенант, слоёный пирог получается.

Пирог был не сладким. Скоморохову горько было смотреть, как по дороге на восток движутся отступающие красноармейцы. А ведь он надеялся, что подойдут основные силы Красной армии и враг будет выдворен за пределы страны. Теперь на скорое окончание войны уповать не приходилось. Скоморохов понял, что война будет долгой, упорной и кровопролитной.

* * *

После полудня следующего дня движение по дороге прекратилось, не было ни беженцев, ни техники, ни отступающих частей. Это значило, что враг рядом. Отступать батальону Хижняка, вернее, тому, что от него осталось, приказа не было. Приказ был иной: продержаться до ночи, стоять до последнего бойца, прикрывая отход. Капитан просил пополнения, но помощь оказали только небольшим количеством боеприпасов: гранатами, противопехотными и противотанковыми минами. Мины поставили в местах, где была наибольшая вероятность появления противника: на дороге, заминировали мост, благо в отряде оставались сапёры. Ещё подкинули два десятка снарядов для гаубиц. Артиллеристам было велено оставаться на танкоопасном направлении, поскольку при очередном налете немецкая авиация обнаружила и разбомбила спрятанные в лесу трактора, а иного транспорта для них не нашлось. Немного облегчало задачу возвращение отряда, отправленного прежде Хижняком на ликвидацию немецкого десанта.

Немцы появились ближе к вечеру, через два с половиной часа после того, как последние беженцы и отступающие красноармейцы перешли мост. И снова солдаты вермахта ехали без опаски. Первым на замаскированную мину наехал мотоцикл, за ним подорвался бронеавтомобиль. Немцы остановили движение. На дороге появились саперы, но работать им не дали выстрелы красноармейцев. Немецкие танки и пехота пытались подобраться к мосту с других сторон, но кругом натыкались на мины, плотный пулеметный и винтовочный огонь. Один из танков подорвался на мине напротив позиций взвода Скоморохова. Ему перебило взрывом трак, гусеница разорвалась, машина закрутилась на месте. Бондаренко радовался, как дитя:

– Дивитися, закрутився, як собака, яку блоха за хвист укусила!

Еще большую радость он ощутил, когда по поврежденному танку ударили гаубицы. Не прошло и минуты, как машина превратилась в железный хлам. Атака немцев захлебнулась. Отряд ждал следующей, но вместо этого ударили немецкие пушки, прилетела авиация. Рев самолетов, вой бомб, визг пуль, грохот разрывов, дым, смрад, огонь превратили позиции батальона Хижняка в ад.

Казалось, что на этом клочке земли не может остаться ничего живого, но после налета, в перепаханных снарядами и бомбами окопах, стрелковых ячейках и пулеметных гнездах началось движение. Послышались окрики и приказы, стоны раненых, забегали санитары, бойцы стали приводить в порядок себя и оружие, готовились к следующей атаке. Готовились не напрасно, немцы опомниться не дали, сразу после обстрела перешли в наступление. Опасаясь мин, они продвигались медленно. Замедлял движение солдат вермахта и огонь красноармейцев. Теперь он был не таким интенсивным. Снаряды и бомбы вывели из строя половину бойцов отряда Хижняка. Поубавилось и артиллерии. Из трех гаубиц уцелела одна, но и она замолчала после двух выстрелов. Спасение принесла ночь. Немцы, не зная численности противостоящего им подразделения, решили не ввязываться в ночной бой и отойти, чтобы утром завершить уничтожение упрямых русских солдат.

В полночь бойцы Хижняка произвели разведку. После возвращения разведчиков капитан приказал собрать всех оставшихся бойцов. Их оказалось семьдесят два человека. Из них больше половины имели ранения. Пятеро красноармейцев были ранены тяжело.

В темноте слова командира звучали глуховато и тяжестью ложились на души красноармейцев.

– Разведка донесла, что мы окружены. Немецкие части двигаются южнее и севернее наших позиций. За мостом тоже немцы. Боеприпас у нас на исходе. Ни сил, ни средств оборонять данный рубеж у нас нет. Утром немцы возьмут нас голыми руками, а потому, чтобы избежать уничтожения и плена и, считая данную нам задачу по удержанию моста до полуночи выполненной, я принимаю решение оставить занимаемые позиции и прорываться на восток, вслед за частями Красной армии.

Через час относительную тишину ночи разорвал оглушительный звук взрыва. Мост через речку, за который было положено множество жизней, взлетел на воздух.

* * *

Взрыв моста отвлек немцев, а потому прорваться удалось без особых потерь. Уходили лесом, через речку. Раненых переправили на наспех сооруженных из бревен, веток и деревянных ящиков плотах. Прорвались, но из окружения не вышли. Немцы шли на восток, отряд то и дело натыкался на их стоянки, отдельные отряды, многочисленные колонны техники и пехоты. Казалось, что враг повсюду.

Под утро обнаружили лесной овражек, где смогли укрыться. Здесь решили переждать день, чтобы с наступлением темноты двигаться дальше. Выставили охранение, без сил повалились на траву между деревьями. Усталость навалилась тяжелым грузом, перебив чувство голода. Скоморохов ощутил, как сильно истощились его силы с первого дня войны. Теперь, небритый, с осунувшимся лицом, темными кругами под глазами и перепачканной грязью и сажей рваной форме, он не был похож на того бравого младшего лейтенанта, каким он был до двадцать второго июня. Что-то поменялось и в его душе. Появилась злость, разочарование и иное отношение к смерти и своей жизни. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, но вскоре веки отяжелели, Андрей не заметил, как провалился в пучину сна. Ему снились Варя, начальник заставы Василий Ковальчук, садик астраханского детприемника, где ему пришлось провести некоторую часть своего детства, и река Волга. Вокруг шум, смех и друзья по детдому. Их загорелые худые тела мелькают перед глазами. Сверху нещадно припекает солнце. Он пытается пробраться к реке, но кто-то из мальчишек черпает пригоршню воды и плескает на его разгоряченное тело, освежающие прохладные струи текут по лицу, груди, плечам.

Скоморохов открыл глаза, утер с лица влагу, огляделся. Крупные капли дождя пробивались сквозь листву, с легким шорохом падали на траву. Порывы ветра остервенело трепали верхушки деревьев. Непогода усиливалась, лишая бойцов возможности вволю отдохнуть и выспаться после ночного перехода. Чем смогли, прикрыли от влаги раненых, остальные сидели на мокрой земле под проливным дождем. Радовало только то, что вода смывала с тел и сладковато-приторный запах пота, и грязь.

Дождь прекратился, когда солнце закатилось за горизонт, но времени на сон уже не было. Летняя ночь коротка, и лишь она могла укрыть отряд от врагов. Хижняк приказал бойцам двигаться на восток. Перед рассветом достигли проселка, однако перейти его сразу не получилось. Лишь только передовая группа красноармейцев ступила на дорогу, как вдали послышалось рычание двигателей, вскоре в темноте мелькнул свет фар. Было ясно, что миновать дорогу, имея раненых, им до подхода немцев не удастся. Решили затаиться в кустах неподалеку от дороги, надеялись, что ждать придется недолго, но, как оказалось, по дороге двигалась крупная часть вермахта. Колонны солдат вермахта двигались друг за другом. Солнце поднялось над землей, а движение немецкой части все продолжалось. Мимо проехали три походных кухни, голодных красноармейцев обдало запахом аппетитного варева. Следом шагали немецкие пехотинцы. В тот момент, когда передние из них поравнялись с местом, где прятались бойцы Хижняка, один из раненых громко застонал. Стон долетел и до немцев. Двое остановились. Один из них с винтовкой в руках остался на обочине, другой с автоматом направился к кустам. Красноармейцы замерли. Хижняк зажал раненому рот ладонью. Всем было понятно, если немец их обнаружит, то останется только три выхода: сдаться, бежать, оставив раненых, или умереть. Оказать достойный отпор многочисленному вооруженному до зубов противнику, почти не имея боеприпаса, не было возможности.

Выручил Бондаренко. Ящерицей он пополз в сторону от кустов, и, когда немец был рядом с «лежкой» отряда, раздался стон. Но теперь он происходил не от раненого, а от Бондаренко, который успел отползти на добрую дюжину метров и спрятаться за деревом. Немец выстрелил на звук. Стон повторился, но уже в стороне от дерева и теперь был больше похож на уханье филина. Немец замер. Уханье повторилось. Автоматчик повернулся к кустам. «Неужели все-таки заметил?» – промелькнула в голове Скоморохова мысль. Не заметил. Немец расстегнул ширинку галифе, справил малую нужду и быстро вернулся на дорогу. Когда она опустела, к отряду вернулся живой и невредимый Бондаренко. Капитан Хижняк встретил его объятиями.

– Молодец, красноармеец! Всех нас спас. Тебе бы сейчас благодарность перед строем объявить, но не до этого, пока немца нет, надо срочно перейти дорогу.

Проселок миновали без происшествий, шли лесом, затем до вечера отлеживались в подсолнухах недалеко от небольшой украинской деревушки. Ночью разжились у селян скудной пищей, двинулись дальше. Ближе к утру наткнулись на десяток красноармейцев из восьмого стрелкового корпуса, части которого участвовали в обороне Перемышля. От них узнали, что дивизия вместе с другими частями Красной армии отступила в сторону Винницы.

И снова отряд двинулся на восток. Шли медленно, быстрому продвижению мешали раненые бойцы, проливные дожди и немцы. Иногда приходилось сутками ждать возможности незамеченными идти дальше. Надеялись, что Красная армия остановила врага, а может, и перешла в наступление, что скоро они соединятся с одной из её частей, но война вместе с Красной армией отступала всё дальше вглубь страны. Скоморохов потерял счёт времени, по его прикидкам, они шли около месяца, а значит, было уже начало августа. В воспаленном усталом мозгу билась только одна мысль – выйти из окружения, чтобы поскорее закончился этот изнуряющий путь. В лишениях день уходил за днем, уходили боевые товарищи – погибали в скоротечных схватках с противником, умирали от ран, терялись в ночи во время переходов, а отряд упрямо продолжал идти на восток. Шел мимо сожжённых селений, разбомбленной техники, брошенных позиций Красной армии. Шел по занятой врагом территории. И дошёл…

Пробивались с боем, ночью, в непогоду. Немцы не ожидали нападения сзади, и это помогло отряду капитана Хижняка. Однако сам он не выжил. Когда до позиций своих оставались считаные шаги, немцы открыли шквальный пулемётный огонь. Капитан умер на руках Скоморохова в землянке командира батальона, в расположение которого они вышли. Теперь в отряде из старших командиров оставался только Андрей. Он-то и доложил о действиях отряда и передал командиру батальона двух пленных немцев и трофейное оружие.

Командиром батальона оказался среднего роста, лысоватый, с крупной лобастой головой старший лейтенант с большими темно-серыми навыкате глазами, по фамилии Проскурин. На вид ему было около сорока лет. После непродолжительного разбирательства бойцам, всем сорока восьми, кто вышел из окружения вместе со Скомороховым, было приказано оставаться в распоряжении комбата Проскурина. Старший лейтенант был назначен на эту должность тремя днями раньше их встречи, так как остался в батальоне старшим по званию. Прежние командиры погибли в предыдущих кровопролитных боях. От него Скоморохов узнал, что части Красной армии, в расположение которых вышел отряд, сами находились в окружении. В глухом, сипловатом голосе старшего лейтенанта чувствовались нервные нотки.

– Попали вы, ребята, из огня да в полымя. Мы вырваться из мешка пытаемся, а вы сами в него залезли. Только мешок этот благодаря нашему бездарному командованию образовался. Говорят, что немцы четыре наших армии здесь окружили!

У Скоморохова перехватило горло, он хрипло выдавил:

– Армии?! Как же так?!

– А вот так! Мы сначала немцу тоже прикурить давали, и контратаковали, и населенные пункты брали, пленных, трофеи. А потом пришел приказ прорываться из окружения. Только уже было поздно. Бросили нас, как собак! Помощи нет! Продовольствия нет! Дохлых лошадей жрать приходится! Горючего кот наплакал! Боеприпас на исходе! Ни авиации, ни артиллерии! Чем прикажете воевать?! Немецкие самолеты в небе что хотят делают. Нормальной связи между подразделениями нет, управление нарушено, дисциплина хреновая! Я за последние два дня троих, – капитан показал Скоморохову ладони, – вот этими самыми руками расстрелял! – Проскурин растер ладонью лицо, свернул самокрутку. – Вот дожились, «козьи ножки» приходится из немецких листовок делать. Знаешь, что они в них пишут?

Андрей отрицательно мотнул головой.

– А пишут они, что им в плен сдались несколько наших высокопоставленных командиров, что мы в полном окружении и положение наше, дорогой товарищ, дерьмо. Думаю, что немецкие писаки недалеки от истины.

На минуту в землянке повисло тягостное молчание, его прервал Скоморохов:

– При выходе из отступления мы встретили красноармейцев из восьмого механизированного корпуса, они сказали, что их часть отступала к Виннице.

– Здесь остатки корпуса, по соседству.

– Значит, и девяносто девятая дивизия здесь, в окружении? Там же наши пограничники должны быть! Вы что-то слышали о них?

– Про дивизию слышал. Пришлось мне тут с лейтенантом из девяносто девятой повстречаться. Говорят, что часть орденом Красного Знамени наградили, за взятие Перемышля. Знаю, что корпус до окружения под Тетиевым был, потом к Умани отступили. Девяносто девятая тоже, у них бои под селом Краснополка были. Сейчас его остатки левее нас. Теперь всё смешалось. Кто? Где? Зачем? Почему? Ничего не понятно. Но, думаю, что это продолжится недолго. Похоже, нам всем скоро конец придет. – капитан затушил самокрутку. – Ладно, отдыхай. Силы тебе понадобятся. Утром определимся, где тебе с твоими бойцами занять позицию. Сдается мне, мы не сегодня-завтра снова на прорыв пойдем.

* * *

Утром Андрея Скоморохова разбудил немецкий громкоговоритель. Дребезжащий голос вещал:

– Внимание! Внимание! Русские солдаты, сдавайтесь! Дальнейшее сопротивление бесполезно! Немецкое командование гарантирует вам жизнь, питание и возвращение к семьям. Внимание! Внимание!..

Стоило Скоморохову выйти из землянки, как перед ним появился Павел Бондаренко.

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! Мени б поговорити?

– Говори, Бондаренко.

– Ци мисця мени ридни, в найближчому сели мий дид живе. Видвидати його треба, взнати чи живий, чи ни, може, и будинок йогов же нимци зруйнували або спалили. Якщо живий, тоди звисточку про себе видправити ридним. Писля доведеться чи ни, невидомо. Та и дид скаже: «Ти що ж, Павло, поруч був, а дида не видвидав?!»

Скоморохов растер ладонями лицо.

– Деда повидать – это хорошо. Только вот тебе должно быть известно, что оставление части во время боевых действий является серьезным нарушением воинской дисциплины. Я тебе, может, и разрешил бы, только вот какие будут последствия. А вдруг заблудишься, к немцам в руки попадешь, тогда что?

– Я тут кожен лисок, яр знаю…

Сиплый голос командира батальона Проскурина окликнул:

– Младший лейтенант Скоморохов!

Андрей тронул Бондаренко за плечо.

– Иди. После поговорим.

Скоморохов подошел к старшему лейтенанту, поздоровался. Неожиданно для Андрея Проскурин спросил:

– Ты, помнится, про девяносто девятую дивизию спрашивал. Так вот, можешь к ним наведаться. В ночь назначен прорыв, надо утрясти с соседями кое-какие вопросы по совместному действию. Пойдем вместе. Если повезёт, то своих пограничников там встретишь.

С пограничниками погранотряда Скоморохову свидеться не удалось, хотя кое-какие сведения у него появились. Он узнал, что отряд был у Фастова, у Тетиева, держал оборону на подступах к Умани. С этим и вернулся. В батальоне его ждало неприятное известие – пропал Бондаренко. Андрей не верил, что Бондаренко мог без его разрешения покинуть расположение батальона. Он вспомнил их утренний разговор. Вдруг его обожгла мысль, что Бондаренко мог не так понять его последние слова: «Я тебе, может, и разрешил бы» и «Иди. После поговорим». Он поспешил доложить о своей догадке старшему лейтенанту Проскурину, но тот был вне себя от ярости. Скоморохов надеялся, что он успокоится и всё обойдется по возвращении Бондаренко, и в глубине души молился, чтобы Павел поскорее объявился, однако скоро стало не до Бондаренко. Немцы, недовольные тем, что уговоры не действуют на красноармейцев, решили их напугать силой оружия. Предвестником надвигающийся бури был самолет-разведчик, за «рамой» прилетели бомбардировщики. К ним присоединилась немецкая артиллерия. И снова взрывы бомб, грохот снарядов, завывание мин, свист пуль, дым, кровь, смерть.

Из клубов черного дыма вынырнул старший лейтенант Проскурин, сипло крикнул:

– Немцы в атаку пошли! Давай со своими бойцами на правый фланг!

Атака немцев была скоротечной, ожесточенное сопротивление красноармейцев заставило их отступить. Скоморохов устало опустился на дно окопа, снял фуражку, вытер рукавом пот со лба. Но отдохнуть ему не пришлось. Не прошло и десяти минут, как к нему подбежал один из бойцов, с которым он выходил из окружения. Запыхавшимся голосом он произнес:

– Товарищ младший лейтенант! Скорее. Там. Там Бондаренко пришел. Капитан его расстрелять хочет!

Скоморохова словно подкинуло с места. Что было сил он побежал к наблюдательному пункту командира батальона, который был расположен рядом с землянкой. Не успел. Два пистолетных выстрела прозвучали, прежде чем он добрался до места.

Бондаренко лежал рядом с землянкой, устремив удивленный взгляд голубых глаз в такое же голубое небо. Скоморохов заметил у его ног пустой льняной мешок, на траве были разбросаны: шмат сала, кольцо домашней колбасы, две буханки круглого ржаного хлеба, несколько луковиц и десяток варёных яиц. Здесь же лежал вышитый красными и черными нитями белый рушник и большая стеклянная бутыль с мутноватой жидкостью. Андрей подбежал к Бондаренко, медленно встал на колени. Лицо убитого побледнело, словно было вылеплено из воска, нижняя губа прикушена, отчего казалось, что он улыбается. Скоморохов перевел взгляд на старшего лейтенанта:

– Как же так?! Я же вас предупредил. Он же со мной от самой заставы, – голос Андрея становился громче и злее. – Мы же с ним…

Проскурин заиграл желваками:

– Ты, младший лейтенант, забыл, что такое дисциплина?! Этот красноармеец должен был находиться на боевом посту, а где он был?! Известно ли тебе, что немцы отпускают некоторых пленных красноармейцев из местных по домам? А этот, может, начитался листовок и к немцам побежал, а те его с продуктами и самогоном обратно прислали, чтобы разлагать моральный дух бойцов Красной армии. Я этого не позволю! По закону военного времени предателей положено расстреливать на месте.

Скоморохов поднялся.

– Бондаренко?! Предатель?! Какая же ты сволочь, старший лейтенант…

И без того большие глаза комбата Проскурина расширились еще больше:

– Да я тебя…

Договорить Проскурин не успел. Скоморохов рванулся к командиру батальона, выбил из его руки пистолет, ухватил за ворот:

– Сволочь!

Проскурин попытался вырваться, но хватка у пограничника была железной. Скоморохов занес кулак для удара. От избиения младшего лейтенанта спасли политрук батальона и красноармейцы. Они с трудом оттащили от него Скоморохова. Проскурин поправил гимнастерку, трясущимися руками поднял пистолет, засунул в кобуру. Политрук попытался его успокоить: