Текст книги "Первая Мировая. Война между Реальностями. Книга вторая"

Сюжет четвертый: война дипломатов

«Зависть, чванство, эгоизм, по словам Конфуция, До добра не доведут – знает и болван».

С. Лем «Кибериада»

«– Молодой человек, вы – новичок в нашем деле. Вы еще не разобрались во всеобщей игре, во всех тонкостях дипломатии. Я ожидаю, что вы будете внимательно наблюдать за опытными работниками этой миссии, поймете всю важность и тонкость нашего дела. Исключительное обращение к прямым методам может со временем привести к уничтожению роли профессионального дипломата. Я с дрожью думаю о том, какие это может иметь последствия».

К. Лаумер

Уже в конце 1914 года, когда на Западе начал складываться позиционный тупик, русская армия завязла в Карпатах, а германское контрнаступление под Лодзью не привело к решительным результатам, политическое руководство обеих воюющих коалиций задумалось о перспективах длительной войны. Такая возможность никого не радовала, хотя лидеры Антанты относились к ней более спокойно, нежели политики Центральных держав.

Длительная война означала необходимость перевода экономики на военные рельсы. Эта задача могла быть быстро, но не без некоторых внутриполитических осложнений и потерь решена в Великобритании, Франции и Германии, существенно медленнее – в Австро-Венгрии. Турция и Сербия, не говоря уже об оккупированной Бельгии, не имели возможностей всерьез наращивать выпуск военного снаряжения. Россия представляла собой неопределенную величину: производственные возможности у нее, видимо, были (даже после потери в 1915 году всего Привислинского края), но не было особого желания. Правительство принимало меры к расширению производства вооружений; предприниматели «пилили» деньги на военных заказах, заботясь о своей прибыли, но не о качестве и количестве выпускаемой продукции. Генеральный Штаб и военное руководство страны не особенно рвались наводить порядок, полагая, что это, во-первых, нереально и только приведет к социальным конфликтам, а, во-вторых, что Россия проиграет при любом исходе войны, если эта война будет длительной, поэтому надо выигрывать с тем снаряжением, которое уже есть. Понятно, что ничего подобного вслух не говорилось и даже, наверное, не осознавалось до конца, и Россия как-то пыталась наладить военное производство, но медленно и неуверенно.

Преимуществом Антанты была возможность не только получать сырье со всего мира, но и размещать военные заказы на американских предприятиях. Это, однако, имело свои теневые стороны. Прежде всего, возникал самоподдерживающийся механизм перекачки финансового ресурса из Великобритании (и в меньшей степени Франции и России) в Соединенные Штаты Америки. Иными словами, Великобритания уничтожала своего германского конкурента ценой усиления своего американского конкурента. Руководство страны это прекрасно понимало, но не имело возможности что-либо изменить: армии было необходимо американское оружие, и общественное мнение поддерживало все требования войск. Английские же производственные мощности оказались полностью загруженными уже осенью 1914 года.

В свою очередь, военное руководство Германии представляло значение американских военных поставок, но не располагало средствами прервать британские морские коммуникации – крейсерскую войну Центральные державы проиграли. В сложившихся условиях становилась актуальной парадигма неограниченной подводной войны. К ней Германия, правда, в мирное время совершенно не готовилась: на начало 1915 года флот кайзера насчитывал 26 подводных лодок (по другим данным их было 28), причем не все они могли использоваться против британского и нейтрального судоходства. Построить субмарины – и достаточно быстро – было можно, но с их образом действий возникали свои проблемы, и если военное и морское руководство Германии однозначно высказывалось в пользу неограниченного применения подводных лодок против торгового судоходства, в том числе нейтрального, то Министерство Иностранных Дел выражало по этому поводу крайнее беспокойство[67]67
  О подводной войне и связанных с нею правовых проблемах мы поговорим в Интермедии 4 «Тихая угроза».


[Закрыть].

Длительная война создавала риск распада воюющих коалиций. В каждой были свои «слабые звенья». Руководство Германии уже в 1915 году отчетливо сознавало, что Австро-Венгрия может «броситьружье в кусты» (выражение Т. Бетмана-Гольвега). Правящие круги России и Турции демонстрировали полную лояльность своим союзникам, но внутриполитическое положение этих стран едва ли могло считаться прочным. Это обстоятельство приходилось учитывать во всех политических и стратегических расчетах.

Наконец, затяжной характер войны означал необходимость борьбы за союзников, и здесь между осенью 1914 года и зимой 1915-го было огромное различие. При всей важности событий на Восточном фронте именно дипломатическая война стала главным содержанием кампании 1915 года.

Перспективы расширения пространства мировой войны в 1915 году

Вопреки сложившимся представлениям, война к исходу 1914 года все еще носила ограниченный характер. Даже после открытия Кавказского фронта она, по существу, оставалась европейской войной, причем далеко не все европейские страны принимали в ней участие.

Из заявивших о своем нейтралитете стран Италия, с юридической точки зрения, все еще оставалась членом Тройственного Союза. Не столь понятен статус Румынии. По-видимому, в 1912 – 1913 годах она собиралась присоединиться к Германии, тем более что ее король был Гогенцоллерном и когда-то служил офицером в германской армии, участвовал в Датской войне. Немецкие источники определенно называют Румынию членом Союза, но документальных подтверждений этому нет. Известно, что в 1914 году Кароль I хотел вступить в войну на стороне Германии. Общественное мнение страны было настроено проантантовски, король безуспешно пытался переубедить своих министров, в этом не преуспел и умер вскоре после Марны (10 октября). Ему наследовал племянник, Фердинанд I, сторонник нейтралитета.

Зимой 1915 года никаких перспектив вступления Италии и Румынии в войну на стороне Центральных держав уже не просматривалось, и важнейшей задачей германской дипломатии было обеспечить их нейтралитет.

Большое значение имела позиция Болгарии.

Общественное мнение этой страны традиционно было настроено в пользу России, но после Балканских войск симпатии к стране-«освободительнице» поутихли, зато появилась нескрываемая ненависть к Сербии. Не то чтобы Болгария очень хотела воевать на стороне Германии (и тем более – Австро-Венгрии), но выступить против Сербии она была готова в любой момент, как только удастся привести вооруженные силы и военное снаряжение хоть в какой-то порядок. Здесь ситуация была зеркальной с итальянской – задачей дипломатии Антанты было сохранение болгарского нейтралитета, в то время как германское руководство должно было убедить Фердинанда I Болгарского в необходимости преодолеть свои опасения и все-таки вступить в войну.

Из остальных европейских стран Швейцария хранила строгий нейтралитет. Дания могла при определенных условиях выступить против Германии, но подходящий момент для этого был упущен, к тому же датская армия считалась совершенно небоеспособной. Во всяком случае, когда вопрос о возможном нападении с ее стороны обсуждался на уровне военного и политического руководства Второго Рейха, Э.Людендорф сказал, что для нейтрализации этой угрозы «достаточно нескольких полков кавалерии».

Нидерланды оказались вне орбиты войны, в общем-то, случайно. Страна была этому рада, поддерживала прекрасные отношения со странами Антанты, но старалась лишний раз не раздражать Германию. Вступление ее в войну на стороне Центральных держав было невозможным, на стороне Антанты – нежелательным. Нейтралитет Голландии всех устраивал.

Швеция оставалась единственным каналом, через который Германия могла получать какие-то ресурсы из внешнего мира. Британский флот не мог проникнуть в Балтийское море, русский флот скандинавским конвоям практически не мешал. В этих условиях Германия не имела ни малейшего желания нарушить нейтралитет Швеции, а Великобритания не видела такой возможности, тем более что шведская армия была традиционно и сильной, и боеспособной.

Напротив, в побережье Норвегии были заинтересованы все участники конфликта. Однако для Германии Норвежская операция выходила за грань допустимого риска. Великобритания планировала оккупацию норвежского побережья, но гораздо позднее, в 1917 году, в связи с ростом подводной угрозы.

Пиренейские государства серьезной военной или политической величины собой не представляли, да и их географическое положение препятствовало содержательному участию в войне[68]68
  Тесные торговые отношения Португалии с Великобританией (и финансовая зависимость от нее) привели сначала к участию Португалии в блокаде Германии, а затем и к вступлению в войну на стороне Антанты (с 9 марта 1916 года). Боевые действия происходили в основном на территории Анголы и особого содержания не имели. С 1917 года на Западном фронте в составе Британских Экспедиционных Сил действовал португальский корпус двухдивизионного состава, кроме того, по запросу Франции на Западный фронт была направлена португальская тяжелая артиллерия. За всю войну Португалия потеряла 8145 человек убитыми, 13 751 ранеными, 12 318 пленными.


[Закрыть].

Из неевропейских стран принять реальное участие в войне могли только Соединенные Штаты Америки. Это государство оставалось последней неопределенной величиной в «раскладе» 1915 года.

Борьба за Италию

Дипломатическая история Великой войны производит тяжелое впечатление.

Поведение дипломатов Центральных Держав можно было бы назвать предательством, однако предательство предполагает, по крайней мере, извлечение выгоды для себя лично. Но Г. фон Флотов, Г. Ягов, Т. Бетман-Гольвег, Л. Берхтольд игнорировали собственную пользу в той же мере, что и интересы своих государств. Их поступки представляют собой прекрасную иллюстрацию к теме «кризис элиты».

Зимой 1914 – 1915 годов начался последний акт дипломатической борьбы за Италию.

В течение всего Средневековья и большей части Нового Времени Италия оставалась раздробленной на отдельные области, являющиеся предметом борьбы со стороны более крупных государств. Итальянские земли переходили от франков к германцам, он норманнов к французам, от Испании к Австрии. После Наполеоновских войн на территории Апеннинского полуострова установилось австрийское господство, хотя непосредственно Австрия распоряжалась лишь Миланской областью.

С начала 1840-х годов в Италии усиливается национально-освободительное движение, что приводит к революции 1848–1849 гг. Революция была подавлена (французскими и австрийскими войсками), и вместо «объединения снизу» на повестку дня было поставлено «объединение сверху», вокруг Сардинского королевства.

Во время Крымской войны премьер-министр К. Кавур предоставил в распоряжение французов армейский корпус в 18 000 человек. Большой пользы делу союзников он не принес, но «Итальянский вопрос» был включен в повестку Парижской мирной конференции. Никакого смысла в этом обсуждении не было (Австрия участвовала в Конгрессе на правах победительницы и обсуждать отторжение собственных территорий, естественно, отказалась), но общественное мнение Италии оценило, что Кавур выступил в защиту национальных интересов.

Теобальд Теодор Фридрих Альфред фон Бетман-Гольвег

(нем. Theobald Theodor Friedrich Alfred von Bethmann Hollweg; 29 ноября 1856, Хоэнфинов – 2 января 1921, там же).

Внук юриста и министра образования Пруссии Августа фон Бетмана Гольвега, Теобальд фон Бетман-Гольвег получил образование в школе-интернате Пфорта, затем в Страсбургском, Лейпцигском и Берлинском университетах. В университете познакомился с будущим кайзером Вильгельмом II, что способствовало быстрому продвижению по служебной лестнице.

В 1882 году занял пост обер-президента Бранденбургской провинции, в 1905-м – министра внутренних дел Пруссии, с 1907-м – имперского статс-секретаря по внутренним делам. В 1909 году, после отставки фон Бюлова, занял должность рейхсканцлера и занимал ее до июля 1917-го. В области внешней политики предпринял попытку улучшить отношения с Россией с целью оказания давления на Англию, заключив в 1911 году Потсдамское соглашение, что не принесло значительных результатов. Во время второго марокканского кризиса Бетман-Гольвег не разделял агрессивного курса статс-секретаря по иностранным делам Кидерлен-Вехтера, но не сумел оказать ему противодействия.

Только после смерти Кидерлен-Вехтера стал активно вмешиваться во внешнюю политику, стремясь наладить отношения с Великобританией. Это ему в некоторой степени удалось во время балканского кризиса 1912–1913 годов, когда за кулисами тогдашней Лондонской конференции Бетман-Гольвег ценой уступок по вопросу о Багдадской железной дороге и компромисса по вопросу о разделе португальских колоний подписал соглашение с Англией. После этого, полагая, что отныне Германия обеспечила себе безопасность от Англии, Бетман-Гольвег взял курс на наступательную стратегию во внешней политике. Во внутренней политике лавировал между либералами и социал-демократами слева и монархистами и националистами справа, пытался мобилизовать патриотическое настроение народа обещаниями реформ, в том числе реформы прусского избирательного права, но из страха перед юнкерами тут же брал эти обязательства обратно. После того как вторжение немецких войск в нейтральную Бельгию (в нарушение Лондонского договора 1839, который гарантировал нейтралитет Бельгии) вызвало объявление войны Германии со стороны Англии, Бетман-Гольвег был крайне удивлен, назвав Лондонский договор «клочком бумаги».

Бетман-Гольвег никогда не служил в армии, но после начала войны получил право ношения генеральской формы.

В ходе Первой мировой войны полностью разделял захватнические цели Германии: отторжение Польши, Литвы, Курляндии от России, аннексия Бельгии, французского побережья Северного моря, районов Брие и Лонгви – на западе. В ходе войны выступал крайне неудачно с речами то о мире, то о неограниченной подводной войне.

После отставки написал мемуары – «Размышления о мировой войне», изданные незадолго до его смерти, где задним числом стремился оправдать свои действия.

Этот момент следует подчеркнуть особо: Италия (Сардинское королевство), не имея к России никаких претензий, ни политических, ни территориальных, объявляет России войну, посылает в Крым экспедиционный корпус, который несет мизерные потери – 12 убитых, 167 раненых, 16 умерших от ран при 2166 умерших от болезней, лишь для того, чтобы принять участие в мирных переговорах, подняв на них вопрос, никак не соотносящийся ни с самой войной, ни с ее результатами. Такая политика получит название «священного эгоизма» и станет визитной карточкой Итальянского государства на столетие вперед.

Наполеон III расплатился с Кавуром войной 1859 года, по итогам которой Австрия уступила Ломбардию, но не итальянцам, а Французской Империи. Франция отдала эти территории Сардинии, взяв в качестве компенсации Ниццу и Савойю. На территории Моденского, Пармского и Тосканского герцогств образовалось нестабильное полугосударственное образование, получившее название Объединенные провинции Центральной Италии. 18 – 22 марта 1860 года эти территории объединились с Сардинией, образовав единое королевство, которое годом позже, после слияния с Неаполем и Сицилией, было названо Итальянским. Столицей его стала Флоренция.

В 1866 году Итальянское правительство заключило союз с Пруссией против Австрии. Война эта сложилась для австрийцев крайне несчастливо, но итальянцам от этого легче не стало: их армия была разбита в сражении у Кустоццы, а флот – в бою у Лиссы. Оба сражения навсегда вошли в историю военного искусства.

Австрия потеряла Венецию, но напрямую итальянцам отдать ее отказалась – вновь потребовалось посредничество Наполеона III, который, кстати, гарантировал неприкосновенность Папской области и разместил там французские войска.

В 1870 году, во время Франко-Прусской войны, когда Франции стало откровенно не до Рима, итальянцы овладели Вечным Городом и на следующий год сделали его новой столицей государства. Папа объявил себя «пленником Ватикана».

В 1882 году Италия присоединилась к Германии и Австро-Венгрии, подписав секретный договор о союзе. Договор возобновлялся в 1887 и 1891 годах, автоматически был продлен в 1902 и 1912 годах.

К 1914 году Италия была еще очень молодым государством (менее 60 лет независимого существования) с не установившимися границами. Она имела претензии к Франции – Ницца, Савойя, Корсика, Тунис; к Австро-Венгрии – Трентино, Триест, Тироль, Истрия, Горица, часть Далмации (так называемая «неискупленная Италия»); к Великобритании – Мальта; к Сербии – «албанский вопрос»; даже к Швейцарии.

Италия сразу же после обретения независимости вступила на путь колониальной экспансии. В конце XIX столетия она захватила Сомали и втянулась в тяжелую и малоуспешную войну с Эфиопией, в 1911-1912 гг. отобрала у Оттоманской Империи Триполитанию.

На развитие ситуации в 1914–1915 годах оказали влияние следующие факторы:

• Император Австрии и король Венгрии Франц-Иосиф I занимал престол с 1848 года, то есть все перечисленные выше исторические события происходили у него на глазах. Понятно, что он не только не питал к Италии симпатии, но и не считал ее достойной внимания военной силой;

• Италия привыкла получать желаемое из чужих рук вне зависимости от успеха или неуспеха своих вооруженных сил. За XIX столетие столько людей и государств принимало участие в судьбе угнетенного итальянского народа, сколь велик был личный авторитет Джузеппе Гарибальди, что Италия уверовала в свою избранность. Собственно, сама концепция «священного эгоизма», о которой говорилось совершенно открыто, подразумевала, что Италия стоит над общественной моралью;

• В глазах консервативных политиков Италия, с ее гарибальдийским прошлым, территориальными претензиями ко всем соседям, отсутствием моральных ограничений и неурегулированным конфликтом со Святым Престолом, воспринималась как страна анархическая, едва ли не рассадник социализма. Во всяком случае, ее не считали надежным и добросовестным партнером.

Италия особенно не скрывала, что вступление в Тройственный Союз открывает для нее возможности использовать Германию для давления на Австро-Венгрию. Это вполне устраивало Бисмарка, поскольку давало возможность манипулировать обеими союзницами, но при слабом канцлере должно было стать проблемой.

Т. Бетман-Гольвег был слабым канцлером.

Считается, что в классической «военной лестнице»: тактика – оперативное искусство – стратегия – большая стратегия – политика – экономика – идеология/ онтология, – дипломатия отвечает за уровень политики. Или, может быть, геополитики. Однако если говорить о мире перед Первой мировой войной, это было не так. При изучении документов и воспоминаний складывается впечатление, что дипломаты той эпохи вообще не мыслили пространственно и поэтому не соотносили себя с географией, геополитикой, политикой и, тем более, со стратегическими императивами.

Общество развивается неравномерно, и при любых случившихся революционных изменениях всегда остаются ниши, в которых длится существование уже отживших форм мышления, коммуникации и деятельности. Подобно тому как при общем изменении климата в сторону жары и сухости в высыхающих озерцах и болотах продолжают копошиться рыбы и амфибии.

Со времени Великой Французской Революции прошло чуть больше 100 лет, и в таких странах как Австро-Венгрия, Германия, Великобритания, не говоря уже о России, аристократия сдала отнюдь не все позиции. Дипломатическая служба, для которой хорошие манеры и знатное происхождение все еще значили больше, нежели ум, образование и умение работать, в начале ХХ столетия оставалась, в значительной мере, прерогативой аристократии.

Аристократии свойственно мыслить временем, причем временем прошедшим – при этом события, конфликты, отношения прошлых эпох для нее актуальны, политически значимы и служат основанием для принятия решений. И дипломаты «образца 1914 – 1915 годов» мыслили не в политических или геополитических, а в исторических и даже династических категориях.

Само по себе это ни хорошо и ни плохо – историческое мышление может быть очень сильным. Но дипломатическая служба в европейских странах была организована не только аристократически, но и бюрократически – недаром существует специальный термин «карьерный дипломат»: «лицо, посвятившее себя дипломатической деятельности и последовательно прошедшее ряд иерархических ступеней дипломатической службы». Учтем теперь крайнюю замкнутость мира профессиональных дипломатов, аристократическую обидчивость и родовую спесь, а также зависть бюрократов к талантливым профессионалам, и мы поймем, какие именно отношения господствовали в дипломатическом сообществе кануна Первой мировой войны. Надо полагать, с тех пор ситуация слабо изменилась…

И действительно, при чтении воспоминаний дипломатов – все равно, российских, германских, итальянских или британских – складывается впечатление, что этих людей интересовала только своя собственная персона и очень узко понимаемые личные интересы.

Конечно, борьба амбиций происходит всюду, но все-таки, например, в мемуарах Фанкельгайна его конфликт с Людендорфом занимает явно подчиненное место и по объему текста, и по его эмоциональности. Это интересно сравнить хотя бы с воспоминаниями Б. Бюлова, «военные» страницы которых почти целиком посвящены перипетиям отношений бывшего канцлера с его преемником Т. Бетманом-Гольвегом, статс-секретарем Г. Яговым, послом Германии в Риме Г. фон Флотовым и прочими «коллегами». На страницах своих мемуаров Б. Бюлов изображает себя самым образованным, талантливым и умным германским политиком, и, непредвзято изучая историю дипломатических отношений предвоенного и военного периода, с ужасом приходишь к выводу что, скорее всего, так оно и было на самом деле…

«– Сколько будет девятью шесть?

– Это тайна, которая сокрыта от меня, ибо еще ни разу в моей жизни не было у меня нужды познать ее, и, не имея надобности познать ее, я ее не познал!

– Что вам известно о законах притяжения и тяготения?

– Если такие законы существуют, значит, его величество король издал их, когда я в начале года лежал больной и ничего не мог о них услышать.

– Что вы знаете о науке оптике?

– Я знаю о губернаторах провинций, о сенешалях замков, о шерифах графств, знаю о многих других должностях и почетных званиях помельче, но о том, кого вы величаете Оптикой, я никогда прежде не слышал; вероятно, эта должность новая» ((с) М. Твен).

Следует иметь в виду что дипломатическое сообщество всегда и при всех обстоятельствах настроено против большой войны. Это обусловлено, конечно, корпоративными интересами: дипломаты в мирное время пользуются почетом, обладают влиянием и властью, в военное же время их роль резко падает, и любой генерал интендантской службы, контролирующий реальные ресурсы, более значим, нежели посол или даже министр иностранных дел. С другой стороны, выдвинуться дипломат может только во время серьезного политического кризиса, угрожающего войной. Поэтому одной из тайн дипломатической службы является умение управлять кризисами: создавать их, доводить до критической черты и своевременно разрешать.

Не подлежит сомнению, что летом 1914 года инициатива развязывания дипломатического кризиса принадлежала Австро-Венгрии. Л. Берхтольду приписываются слова: «Ну, теперь мы сведем счеты с Сербией!», и, по-видимому, это правда. Другой вопрос, что министр иностранных дел Австро-Венгрии находился в полной уверенности, что дело ограничится локальным вооруженным конфликтом, скорее, даже простой демонстрацией силы.

Россия, как могла, попыталась донести до Австро-Венгрии и Германии, что показательной «экзекуции» Сербии она не допустит. И именно здесь сказались особенности замкнутого аристократического дипломатического сообщества.

В Тройственном Союзе Германия, несомненно, играла руководящую роль. Она могла вежливо посоветовать Австро-Венгрии «избежать европейских осложнений» или даже грубо заявить ей, что сербский ответ на ультиматум является «вполне удовлетворительным», поэтому Германия не будет мостить австрийские амбиции «костями померанских гренадеров».

Но статс-секретарь Германии по иностранным делам происходил из мелких юнкеров и благоговел перед Л. Берхтольдом, кавалером ордена Золотого руна[69]69
  Высший европейский рыцарский орден, учрежденный в 1430 году Филиппом III Добрым, герцогом Бургундским. Одна из древнейших и почетных наград Европы. «О том, какое значение приобрел орден, говорит уже то, что большинство кавалеров-монархов, от имени которых в Европе чеканились монеты, помещали на них изображение исключительно этого ордена, причем с обеих сторон» (Д. Гулецкий). Главный орден Ватикана Орден Святого Гроба Господнего Иерусалимского имеет преимущество перед кавалерами всех других орденов – кроме ордена Золотого руна.


[Закрыть], богатым аристократом, владевшим обширными поместьями в Моравии и Венгрии, выросшим в собственном фамильном замке Бухловице. Да и все германское Министерство Иностранных Дел с подчеркнутым уважением относилось к древней европейской монархии и ее императору: «…вы забываете, что уступка Трентиноразбила бы сердце почтенному императору Францу-Иосифу, его апостолическому величеству, старейшему суверену в Европе».

Леопольд фон Берхтольд (граф Леопольд Антон Иоганн Сигизмунд Йозеф Корзин Фердинанд Берхтольд фон унд цу Унгаршиц, Фраттлинг унд Пюллюц), 18 апреля 1863 г., Вена, Австрийская империя – 21 ноября 1942 г., Переснье, медье Ваш, Венгрия.

Родился в богатой аристократической семье, с детства владел чешским, словацким и венгерским языками. В 1887 году поступил на государственную службу в штатгальтерстве Моравия. В 1893 году перешел на дипломатическую службу. Работал в посольствах во Франции (секретарь посольства, 1895–1899), Великобритании (советник посольства, 1899–1903) и Российской империи (советник посольства, 1903–1906). В 1906 году был назначен послом Австро-Венгрии в Российской империи, сменив на этом посту Алоиза фон Эренталя.

В 1912 году назначен министром иностранных дел Австро-Венгрии, опять-таки сменив Алоиза фон Эренталя. Важнейшим направлением своей деятельности фон Берхтольд сделал Балканы. В 1912 году Австро-Венгрии удалось вынудить Сербию отказаться от выхода к Адриатическому морю, а Черногорию – от занятия города Шкодер (28 ноября 1912 года была провозглашена независимая Албания). Берхтольд также подталкивал Болгарию к войне со своими бывшими союзниками, что вылилось во Вторую Балканскую войну.

Был движущей силой политики перерастания локального Сараевского кризиса в общеевропейскую войну.

13 января 1915 года подал в отставку. В последующие годы до конца существования империи занимал пост оберст-гофмейстера и советника наследника престола (впоследствии императора) Карла I.

В 1918–1923 гг. в эмиграции в Швейцарии, далее проживал в своем поместье в Венгрии, где и умер.

Летом 1914 года Германия предоставила Австро-Венгрии полную свободу действий.

И здесь завязывается один из узлов «итальянской проблемы».

Мы говорили уже, что А. Шлиффен считал участие Италии в войне на стороне Германии важным по трем причинам:

• Возникала возможность связать часть французских сил защитой Ниццы;

• Обеспечивалась безопасность Австрии от удара с юга;

• Объединенные флота Италии и Австро-Венгрии получали на Средиземном море преимущество над французскими морскими силами.

Последний фактор был наиболее значимым. Во-первых, затруднялась переброска алжирских частей во Францию; во-вторых, возникала надежда прорвать английскую блокаду – или непосредственно в Средиземном море, или в Северном, если англичане перебросят часть Гранд Флита на Мальту и в Гибралтар.

Х. Мольтке (мл.) едва ли понимал до конца все аспекты проблемы, но позицию Шлиффена по «итальянскому вопросу» помнил и пытался активно «давить» на Вильгельма II. Император внимал, однако большую часть Сараевского кризиса он находился в Норвегии, и Т. Бетман-Гольвег с Г. Яговым были предоставлены самим себе.

Германский МИД однозначно поддержал политику Л. Берхтольда в отношении «наказания Сербии»:

«При данном положении вещей Австро-Венгрия должна была сказать, что пассивное отношение к тому, что замышлялось по ту сторону сербской границы, несовместимо ни с достоинством, ни с безопасностью монархии. Австро-Венгерское правительство известило нас об этой своей точке зрения и пожелало узнать наше мнение. От всего сердца мы выразили союзнице наше согласие с ее оценкой положения и заверили ее, что всякое действие, которое она сочла бы необходимым предпринять для прекращения в Сербии движения, направленного против целостности монархии, получит наше одобрение».

Полагая, что Россия рано или поздно отступит, как это было в Боснийском кризисе, Г. Ягов был озабочен, прежде всего, тем, как избежать содержательного обсуждения австрийского ультиматума Сербии с великими державами. Отсюда его стремление как можно меньше информировать остальные страны о реальных планах Австрии: «На все вопросы, с которыми я[70]70
  Советник итальянского посольства в Вене Л. Альдрованди Марескотти. Приведен отрывок из его книги «Дипломатическая война».


[Закрыть] ежедневно обращался к нему по поводу намерений Австро-Венгрии, Ягов неизменно отговаривался неполучением сведений; он отвечал, что знал о намерении Австро-Венгрии энергично потребовать от Сербии удовлетворения, но что он не знал, каким именно образом будет действовать Австро-Венгрия, и что, во всяком случае, никаких серьезных осложнений из этого произойти, разумеется, не могло. (…) Россия ограничится платоническими протестами, дипломатическими нотами, но в конце концов все ее действия, как и в других случаях, сведутся к блефу».

В результате итальянцы с полным основанием могли утверждать, что не только «Вена умышленно молчала; более того, она скрывала от нас свои истинные намерения», но и Германия не сочла нужным проконсультироваться со своим союзником по вопросу, чреватому европейской войной, то есть, несомненно, затрагивающим жизненные интересы Италии.

Это дало Италии основание утверждать, что Германия и Австро-Венгрия нарушили и дух, и букву Союзного договора, а поэтому Италия в 1914 году могла считать себя свободной от любых обязательств.

Только, вот, итальянские дипломаты забывают упомянуть, что, заключив в 1902 году Договор о ненападении с Францией, они также не проконсультировались по этому поводу ни с Германией, ни с Австро-Венгрией и, более того, даже «забыли» сообщить своим союзникам о подписании этого Договора. Священный эгоизм!

С германского правительства это, конечно, ответственности не снимает. Оно сделало все от него зависящее, чтобы облегчить итальянцам уклонение от выполнения союзнических обязательств.

Третьего августа 1914 года Италия объявила о своем нейтралитете в начинающейся войне.

Как это ни странно, австро-венгерское руководство приняло данное решение с радостью, а германское отнеслось к нему с полным равнодушием. До Марнской битвы для Германии не представляло особого труда обеспечить реальный итальянский нейтралитет, а при некотором старании и втянуть Италию в войну на своей стороне. В конце августа 1914 года у многих сложилось впечатление, что с Францией покончено, а «священный эгоизм» требовал быть на стороне победителя. Тунис и Ницца могли бы оказаться адекватной ценой.

Но до Марны и даже позднее, до установления позиционного фронта на Западе, Германия отнюдь не хотела связывать себя какими-либо обязательствами в отношении Италии, и еще менее желала раздражать Австро-Венгрию разговорами о Южном Тироле.

К зиме 1914 года ситуация кардинально изменилась: теперь Центральным державам молчаливо предлагалось заплатить за нейтралитет своей бывшей союзницы. Цена, впрочем, была пока еще приемлемая – передача Трентино и автономия Триеста в рамках Австро-Венгрии.