Текст книги "Чистые пруды. От Столешников до Чистых прудов"

Палаты В. В. Голицына в Охотном ряду

У князя насчитывалось множество драгоценных предметов – серебряные и позолоченные кубки, чаши, стеклянные, яшмовые бокалы; упомянута и библиотека, в которой было больше светских, чем церковных книг.

После ареста голицынское имущество конфисковали, и еще долгое время оно передавалось в самые разные места – монастыри, приказы, распродавалось, дарилось. Так, например, сохранился именной царский указ «об отдаче атаману донских казаков Фролу Минаеву за его службу кафтана князя Василия Голицина». Был он бархатный, «на пупках соболиных, опушок огоньки, кругом круживо золотное». А вот, скажем, картины и географические карты никому особенно были не нужны, и они распродавались на Гостином дворе. В числе их были живописные, золотом и красками изображения Богородицы, с ними и картины на холстах немецкой работы, «а на них писаны грады, и птички, и древа», а также «четыре части листов Света» (очевидно, карта мира).

Через шесть месяцев после ссылки Голицыных, 19 марта 1690 г., двор пожаловали детям имеретинского царя Арчила царевичам Александру и Матвею (стоимость его была тогда определена в огромную сумму 16 154 рубля 10 алтын и 4 деньги). В нижних палатах дома поселилась супруга царя Арчила Екатерина Давыдовна, а верхние отводились для приезда царевичей: «Стоять им на том дворе, где ныне живет мать их царица Екатерина Давыдовна, и для того очистить и оттереть им верхние палаты». Домом долго владели князья Грузинские, в числе которых был Георгий (его обычно звали Егором) Александрович, прославившийся даже в жестокие времена крепостного права своим буйным нравом. О нем современники писали: «Совершенно дикий человек по своему нраву и поступкам; под его начальством было несколько разбойнических шаек, которые занимались грабежом на Волге». Он никого не боялся, делал наезды на соседей, грабил кабаки, следователей по жалобам третировал беспощадно, а то избивал. До нас дошли красочные описания его «подвигов»: «Схватя Иванова за волосы, вытащил вон и, стащивши с крыльца во двор, бил его по щекам кулаками и таскал за волосы, а побивши, велел прогнать без всякого удовольствия».

В роду князей Грузинских дом находился почти до конца XIX в., неоднократно горел, денег на восстановление его всегда не хватало, помещения сдавались внаем, и здесь помещалось множество лавок. Так, к примеру, в «Московских ведомостях» в 1833 г. объявлялось, что «в доме Князя Грузинского в лавке у Елиазара Иванова Бухарина продаются грузди мелкие 1-го сорта в банках и в кадках по 44 коп., красные рыжики в банках и в кадках по 50 коп. …пудами много дешевле, варенье сахарное и медовое, масло ореховое, маковое и конопляное по сходным ценам». В последнее время перед Октябрьским переворотом бывший роскошный дворец, а тогда обычный, внешне совершенно неказистый дом принадлежал купцу Д. Ф. Баракову, содержавшему в нем рыбную торговлю.

В середине 1920-х гг. голицынский дом, как и многие другие старинные постройки, стали реставрировать. Тогда сообщалось, что «археологическое обследование показало совершенно исключительный характер этого замечательного памятника гражданского строительства XVII века, с редким по тонкости убранством фасадов и полностью сохранившимся бытовым устройством внутренней части – лестницами, сводчатыми палатами и пр.».

Как вспоминал художник С. М. Голицын, «и засверкали красным кирпичом стены, белокаменные узорчатые наличники вокруг стен, белокаменные ряды сухариков и бегунков. И люди узрели такую жемчужину, что каждый, кто любил Москву, нарочно приезжал ею любоваться».

Но не тут-то было: на месте церкви и голицынского дома (а также стоявшего рядом дома боярина Троекурова) власти задумали построить большое здание Госбанка. Известный художник и искусствовед И. Э. Грабарь назвал эти предположения чудовищными: «Действительно, что может быть нелепее с точки зрения азбуки целесообразного городского строительства, как это ненужное строительное уплотнение и без того уплотненного центра… Не застраивать надо этот центр, а, наоборот, раскрыть его следует… разбив здесь сквер с чудесной единственной архитектурной перспективой. Когда этот сквер будет разбит, он объединит в одно целое как эти два замечательных дома (Голицына и Троекурова. – Авт.), так и соседний Дом Союзов, также первоклассный памятник архитектуры».

Главнаука считала, что «не только безусловно не может быть допущена сломка указанных строений, но даже и не должна быть допущена застройка их каким-либо новым зданием; весь район, включающий также Дом Союзов, несомненно, может быть использован для культурных целей, обогатив город новой достопримечательностью».

Но для советских чиновников все эти соображения были просто не нужны – они их не понимали и не хотели понимать. Дом Голицына был снесен.

Соперничал с великолепным голицынским дворцом соседний дом бояр Троекуровых, единственный дошедший до нас остаток большого живописного ансамбля, созданного в XVI–XVII вв. на берегу Неглинной напротив Китай-города.

Владельцы его были родовитыми Рюриковичами, а основателем рода считался князь Ярославский Михаил, по прозвищу Троекур. Самым известным из рода Троекуровых был князь Иван Борисович, чье имя часто встречается в описаниях событий в 1689 г. – борьбы царевны Софьи и ее сводного брата Петра, Милославских и Нарышкиных. Троекуров пристал к последним, и именно он объявил Софье, поехавшей к Троице-Сергиевой лавре, где укрылся царь Петр, чтобы она в монастырь не являлась, а если ослушается, то с ней будет поступлено «нечестно» (то есть не будет соблюдена честь ее, как члена царствующего дома. – Авт.). Пришлось царевне возвращаться в Москву, куда через некоторое время прибыл тот же Троекуров с приказом идти ей в монастырь. После падения Софьи Ивана Борисовича назначили главой Стрелецкого приказа.

Палаты бояр Троекуровых

Так как сын его, любимец Петра I Федор Троекуров, погиб молодым под Азовом, двор перешел к внуку Андрею, за которым он числился по переписным книгам Москвы 1738–1742 гг. Вдова его Екатерина Григорьевна вышла замуж за Никиту Федоровича Соковнина, за которым дом был в 1760-х гг. Это тот Соковнин, который, несмотря на близость к кружку Артемия Волынского, обвиненного в измене и при Анне Иоанновне казненного, отделался довольно легко: был не казнен, а сослан, но через год, с воцарением Елизаветы Петровны, возвращен из ссылки и пожалован чином генерал-майора. Умер Соковнин в 1770 г. уже генерал-аншефом.

В пожар 1812 г. старинные палаты сильно обгорели и частично разрушились. Их подправили, но во время ремонта не старались сохранить подлинную декоративную обработку – сбивали красивые наличники и растесывали окна. С 1816 по 1917 г. дом принадлежал Московскому мещанскому обществу, управлявшему одним из городских сословий – мещанами (это слово заимствовано из польского языка и означает «горожанин»). Оно сдавало его внаем под самые разнообразные надобности. Так, например, здесь помещалась гостиница «Лондон», в которой часто останавливались приезжавшие из деревень на своих лошадях помещики, а позднее во дворе гостиницы обычно стояли извозчики.

В 1920-х гг. реставратор П. Д. Барановский исследовал это здание и доказал, что палаты сохранились, но он, однако, не успел приступить к их восстановлению – тогда только выделили краской места, которые можно было бы восстановить в древнем виде. Вернулись к палатам в 1952 г. После археологических работ, исследования памятника в натуре, обмеров выяснилось, что основан он был не в XVII в., а в XVI в., и ранее принятая дата – 1691–1696 гг. – относится к надстройке третьего этажа и общей переделке всего дома боярином И. Б. Троекуровым. Здание складывалось постепенно, на протяжении многих десятков лет. В основании его находятся постройки XVI в., которые расширялись и изменялись и к которым по мере надобности пристраивались новые. Во время реставрации обнаружили гульбище, проходящее на уровне третьего этажа, бывшее, возможно, распространенной особенностью богатых домов.

Троекуровские палаты были спасены, в них в советское время помещался музыкальный музей до переезда его в новое, специально построенное помещение на улице Фадеева. Теперь же палаты полностью закрыты, и в них невозможно не то что войти, но и подойти близко, так как они находятся в закрытом дворе Государственной думы. Посмотреть издали на них можно с Георгиевского переулка.

В 1932 г. приступили к сносу зданий по обеим сторонам Охотного Ряда: на южной для постройки гостиницы Моссовета и на северной для так называемого дома СНК.

СНК – это правительство, или Совет народных комиссаров. Решение о строительстве здания для него приняли 2 августа 1933 г., и в декабре 1935 г., то есть через два с половиной года, оно было закончено. И неудивительно, что так быстро: ведь строил его инженерно-строительный отдел НКВД, Народного комиссариата внутренних дел. Автором проекта был А. Я. Лангман, создавший для этой организации еще несколько строений. Правда, ему еще кое-кто помогал: советы специалистов в далекой от архитектуры области оказались чрезвычайно ценными. Оказывается, «товарищи В. М. Молотов и Л. М. Каганович… дали ряд важных указаний, способствовавших созданию и улучшению образа советского административного здания». Вот на основании советов одного недоучившегося студента, тогда председателя Совета народных комиссаров, и другого, выучившегося на сапожника, тогда первого секретаря городского комитета коммунистической партии, и было воздвигнуто это сооружение. Как писал сам автор, «надо было во внешнем выражении здания добиться характерных черт, присущих нашей действительности, – величественной простоты и монументальности; необходимо было найти путь к социалистическому реализму». Такой же внушающей страх монументальностью обладает другое произведение этого же автора – здание НКВД в Фуркасовском переулке.

Но в то время дом СНК конечно же вызвал поток восторженных отзывов, сменившихся значительно позднее сдержанной критикой за отсутствие ансамбля, за то, что он остался «замкнутым в себе» и «безразличным к окружению». Удивляет незавершенность левого угла этого строения, резко обрывающегося у Тверской, но дело в том, что предполагалось продолжение здания по этой улице.

Прямоугольные жесткие очертания, ритмичные тяжеловесные деления, мерный ритм пилястр и окон придают этому сооружению какой-то бездушный характер. Эта схема приобрела довольно широкое распространение в сталинские времена. Единственным декоративным элементом на здании служит советский герб, все еще осеняющий высшее законодательное учреждение уже другого государства. В наше время слова «Охотный Ряд» ассоциируются с Государственной думой, нижней палатой Федерального собрания, которая получила здание бывшего Совнаркома.

В свое время планировалось перестроить в том же стиле и небольшое здание рядом с этим имперским строением. Это самый незаметный дом на улице, но самый богатый по событиям, которые оказались связанными с ним. Это здание Российского Благородного собрания, или Дома союзов, как оно стало называться в советское время, после передачи его профсоюзам.

В XVII в. тут, в ряду с соседними боярскими палатами, стояли и палаты бояр Волынских, родоначальником которых был Дмитрий Боброк с Волыни, тот самый, который прославился в Куликовской битве решительным ударом по войскам Мамая из засады.

В середине XVIII в. эта усадьба перешла от рода Волынских к Долгоруковым – ее получил князь Василий Михайлович Долгоруков после женитьбы на одной из Волынских. Князь стал знаменитым во время войны с Турцией в 1771 г., разбив вдвое превосходящую армию противника и завоевав Крым. Он очень хотел получить чин генерал-фельдмаршала, но Екатерина II наградила его орденом Св. Георгия I степени и титулом «Крымского», отчего Долгоруков так разобиделся, что вышел в отставку. В 1780 г. о нем вспомнили и назначили московским главнокомандующим (то есть главой московской администрации), и, несмотря на то что Долгоруков пробыл в этом качестве только два года до своей кончины, он сумел заслужить общую любовь добротой и доступностью, а главное, что было немаловажно, – бескорыстием.

Предполагается, что около 1781 г. дом по заказу князя переделывался архитектором М. Ф. Казаковым, который в 1785 г. еще раз его перестраивал, но уже для Благородного собрания, то есть для клуба дворянского сословия.

Тогда им был спроектирован и построен один из шедевров классической архитектуры – главный зал, названный в советское время Колонным. Для него Казаков выбрал обширный усадебный двор бывшего долгоруковского дома, уже ненужный для новых владельцев. Светлый, торжественный, просторный (площадь пола 600 кв. м) зал стал самым известным бальным и концертным залом Москвы. Французские путешественники, посетившие Москву в 1792 г., описывали дом собрания: «Посередине [дома] находится большой зал более чем сто на шестьдесят футов. Зал поддерживается 28 коринфскими колоннами, которые образуют вокруг галерею десяти-один на дцати футов. Эти колонны соединяются балюстрадой, которая несколько вредит архитектуре; впрочем, может быть, без нее колонны показались бы несколько высокими из-за небольшого интервала, который их разделяет. Вокруг большого зала расположены другие помещения, где играют, и большая столовая… Пантеон (общественный клуб) в Лондоне, сгоревший недавно (одно из самых красивых зданий Лондона, выстроенное в 1772 г. и сгоревшее в январе 1792 г. – Авт.), был единственным помещением, превосходившим московский клуб изяществом и красотой архитектуры».

Вот как отзываются о Колонном зале авторы лучшего исследования творчества Казакова, изданного в 1957 г.: «Свободный простор залитого светом пространства, обилие воздуха, как бы играющего в нежных переливах мягкой светотени простых и ясных форм, спокойный, светлый облик зала, столь созвучный при всей строгости его классической архитектуры радостным картинам солнечной природы, – все то, что дало право современникам зодчего назвать его творение „большой открытой галереей“, глубоко запечатлевается в памяти каждого, кто когда-либо бывал в Колонном зале. В этом произведении Казаков создал один из лучших своих интерьеров – празднично-торжественный и простой. Величие и интимность слиты в классических формах Колонного зала в гармоническом единстве образа. Классически ясная композиция, богатство и простота архитектуры, яркость и образная сила художественной речи характеризуют здесь гений Казакова».

Сначала это был клуб только московских дворян, созданный по инициативе сенатора М. Ф. Соймонова и князя А. Б. Голицына, на чье имя был записан дом, но с февраля 1793 г., когда Екатерина II повелела считать его собственностью не частного лица, а всего собрания, здание стало официально принадлежать Благородному собранию. Впоследствии дворяне постановили установить в главном зале статую императрицы, изваянную скульптором Мартосом. Произошло это 21 апреля 1812 г., незадолго перед вступлением Наполеона в Москву. Многие тогда говорили о неблагоприятных предзнаменованиях, и особенно запомнилась современникам комета с ярким хвостом – будет беда, шептали москвичи. Потолок зала собрания украшала роспись, на которой художник изобразил орла с распущенными крыльями, окруженного мрачной темно-синей тучей, из которой сверкали молнии. Как передает современница, «многие тогда ви дели в этом дурное предзнаменование, которое и сбылось, и императору Александру Павловичу, посетившему тогда собрание, должно быть, это не очень полюбилось, потому что он, взглянув на потолок, спросил: „Это что же такое?“ – и, говорят, нахмурил брови. Он был довольно суеверен и имел много примет…».

Дом собрания существенно пострадал от пожара 1812 г. Стендаль, прибывший в Москву с французской армией, записал в дневнике впечатления о Колонном зале: «…величественный и закоптелый. В Париже нет ни одного клуба, который мог бы с ним сравниться». В пожаре, в частности, были уничтожены росписи художников Доменико Скотти и Антония Канопи и лепные барельефы. После изгнания Наполеона дом долго не удавалось восстановить – у дворян не было средств. Только в декабре 1814 г. он, отстроенный архитектором В. А. Бакаревым, был открыт. В журнале «Амфион» была опубликована статья под названием «Чувства при открытии дома Московскаго Благороднаго собрания». Некий Иванов писал: «Несправедливые, завистливые Иноземцы! почто не были вы свидетелям торжества сего, совершаемаго на том месте, где за два года хищнические руки потрясали пламенниками, подобно неистовым Фуриям, и разливали повсюду пожар и опустошение, где уста варваров изрыгали ужасные вопли дикой радости, видя низвергающиеся во прах памятники искусства…»

По всей России славились балы в доме собрания, проходившие с октября или ноября и до апреля (в пост они заменялись концертами). По словам князя П. А. Вяземского, балы были «настоящим съездом России». Осенью в Москву прибывали длинные помещичьи обозы, привозившие своих хозяев со всем скарбом и припасами на долгую зиму на «ярмарку невест». Как писал Пушкин в «Путешествии из Москвы в Петербург», «Москва была сборным местом, для всего русского дворянства, которое из всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания раза два в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками».

Вот впечатления провинциала, приехавшего в начале XIX в. из Казани в Москву и попавшего на бал в Благородное собрание: «Вход в освещенные комнаты, особливо в огромнейший длинный зал, наполненные лучшим дворянством обоего пола, был поразителен. В тот вечер до четырех тысяч персон, собранных в одном доме, одетых в лучшее платье, особливо дамы и девицы, украшенные бриллиантами и жемчугом, составляли для меня восхитительное зрелище, каким я никогда не наслаждался.

Здесь видел я всех красавиц московских, всех почетнейших людей века Екатерины Великой и даже Елизаветы императрицы…»

Очень были популярны детские балы балетмейстера Петра Йогеля, который попал даже в классическую литературу – в роман «Война и мир». Йогель учил танцам многие поколения московской молодежи, и на балах встречались его ученицы бабушки и дедушки с внуками – ему «столько ног обязано своим образованием», писал журнал «Галатея».

В 1827 г. «Дамский журнал» так рассказывал о бале: «…данный г-ном Йогелем классический бал 21 декабря в доме Благородного собрания был самым блестящим по своему предмету. С танцовавшими детьми соединились и молодые дамы, и военные кавалеры. Гостей у суетившегося хозяина о непрерывном движении, происходившем в двух залах, было до 400».

Здание Российского Благородного собрания – одно из пушкинских мест Москвы. На балах в собрании бывал Пушкин, сначала как приглашенный, а после февраля 1827 г. – как постоянный «член-кавалер», а впервые Александр Сергеевич побывал здесь после приезда из Михайловского. Сохранились воспоминания современников о том, как они видели поэта в зале собрания. Т. П. Пассек писала о посещении зала 2 апреля 1829 г., когда она была на хорах: «Внизу было многочисленное общество, среди которого вдруг сделалось особого рода движение. В залу вошли два молодые человека. Один был блондин, высокого роста; другой – брюнет, роста среднего, с черными, кудрявыми волосами и выразительным лицом. „Смотрите, – сказали нам, – блондин – Баратынский, брюнет – Пушкин“. Они шли рядом, им уступали дорогу». Об этом же дне вспоминал много позже А. И. Герцен: «О, боже мой, как пламенно я желал увидеть поэта! Казалось, что я вырасту, поумнею, поглядевши на него. И я увидел, и все показывали, с восхищением говоря: вот он, вот он!..»

Впечатления от посещений балов в Благородном собрании остались в седьмой главе «Евгения Онегина», когда Татьяну привозят в собрание, где она встретила своего будущего мужа.

Возможно, что в зале Благородного собрания Пушкин впервые увидел Наташу Гончарову, и произошло это в 1826 или 1827 г.: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете». Тогда ей было 14–15 лет, и она участвовала в одном из детских балов танцмейстера Петра Йогеля, который тогда часто устраивал их в Колонном зале. Устоявшееся мнение об их первой встрече на Тверском бульваре, в доме Кологривовых в 1828 г., несостоятельно, ибо не подтверждается ни словами самого Пушкина, ни воспоминаниями современников.

Пушкин, конечно, посещал не только балы, но и концерты в собрании, зал которого славился прекрасной акустикой. Концерты, дававшиеся и приезжими знаменитостями, и отечественными музыкантами, были очень популярны. Выступали на них пианист, создатель в России жанра ноктюрна, учитель Глинки Джон Фильд, знаменитая итальянская певица Анжелика Каталани, пианист Иоганн Гуммель, итальянский тенор Джованни Рубини, пианист и композитор Франц Лист. С 1860 г. в собрании регулярно проводились концерты Русского императорского музыкального общества. Тут выступали П. И. Чайковский, С. В. Рахманинов, А. Н. Скрябин, Ф. И. Шаляпин, Л. В. Собинов, Р. Штраус, К. Сен-Санс, А. Никиш, С. А. Кусевицкий и мн. др. Трудно даже просто перечислить все события и всех известных людей, связанных с этим зданием.

На литературных вечерах выступали Гончаров, Островский, Тургенев, а в связи с открытием в Москве памятника Пушкину 6 июня 1880 г. в зале Благородного собрания выступали многие известные писатели, и Достоевский произнес знаменитую речь о Пушкине.

Другая знаменитая речь также прозвучала в зале собрания: император Александр II 30 марта 1856 г. говорил о необходимости отмены крепостного права. «Лучше, – сказал он, – начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу».

В здании Благородного собрания проходили выставки, спектакли, благотворительные базары, представления живых картин, маскарады. Так, в 1830 г. залы были отданы под первую московскую выставку отечественных изделий. Как писал журнал «Московский телеграф», там, где «прежде гремела музыка и вертелись вихрем пары в вальсах и котильонах, теперь царство торговли и промышленности». На выставке, имевшей большой успех, было представлено более 20 тысяч различных экспонатов, размещенных во всех залах и комнатах собрания.

Летом 1905 г. началась перестройка здания Российского Благородного собрания. Автором ее был архитектор А. Ф. Мейснер, старавшийся не затронуть интерьеров казаковского шедевра. Здание было надстроено одним этажом, изменили фасад – вместо несколько худосочного портика с широко расставленными колоннами архитектор создал уравновешенный пропорциональный портик на высоком цоколе и увенчал его пологим куполом.

Во время Первой мировой войны здесь, как и во многих других московских учреждениях, разместился солдатский госпиталь; после Октябрьско го переворота дом собрания захватил экономический отдел Моссовета, а с 12 ноября – Московский совет профсоюзов, почему здание стало называться Дом союзов. Удобный и вместительный зал, называвшийся Колонным, интенсивно использовался большевиками для многочисленных митингов. Только Ленин с 1918 по март 1922 г. выступал здесь около 50 раз. Тут же созывались различные съезды, собрания, конференции и совещания. В Колонном зале устраивались новогодние елки, проходили крупные шахматные соревнования.

В советское время в тех залах, где во времена царской России царили радость, веселье, искусство, происходили мрачные события. Уже с первых лет советской власти коммунисты облюбовали Колонный зал для траурных церемоний. Первая состоялась здесь в марте 1919 г., когда в зале лежало тело Я. М. Свердлова. В дальнейшем Колонный зал был свидетелем еще многих траурных событий, но самыми известными были похороны Ленина в январе 1924 г. и Сталина в марте 1953 г.

В особенности прославился Дом союзов тем, что тут созывались неправедные судилища. Первыми были процессы над бывшими соратниками большевиков – социалистами, влияние которых на народные массы требовалось уничтожить (вспомним, что именно социалисты были самой популярной левой партией перед Октябрьским переворотом, – так, в свободных выборах 1917 г. они получили 16 миллионов голосов, а большевики – 10 миллионов). Как и многие более поздние процессы, этот 1922 г., за которым внимательно следил Ленин, проходил с многочисленными нарушениями. Уже тогда обвинение было таким же кровожадным: «приговор должен быть один: расстрел всех до единого…», но все же в то время не было отработанной процедуры пыток, да и западные друзья внимательно следили за первым громким политическим процессом, так что смертные приговоры отменили и посадили обвиняемых в тюрьму, однако впоследствии все они были уничтожены коммунистами. Правда, большевики не очень-то скрывали свою цель – уничтожить любую оппозицию. Нимало не стыдясь своих слов, «любимец партии» Бухарин откровенничал на «конгрессе друзей Советского Союза» в 1927 г.: «У нас тоже есть место для других партий. Но основное различие между существованием партий на Западе и у нас состоит в том, что единственное мыслимое положение у нас таково: одна партия является правящей, а все остальные сидят в тюрьме».

Дом союзов

Другой громкий процесс в Доме союзов – так называемый Шахтинский – проходил в мае-июне 1928 г. Это был полностью инсценированный процесс с выдуманными «вредителями», в их роли выступали квалифицированные специалисты, которым вменялась в вину организация взрывов, порча оборудования, пожары, связи с капиталистами Запада и даже преднамеренное осушение болот на пути предполагаемого вторжения империалистов (!). Вынесли одиннадцать смертных приговоров, из которых пять привели в исполнение. Тогда и появилось знаменитое людоедское изречение Горького: «Если враг не сдается, его уничтожают».

В конце 1930 г. в Колонном зале проходил так называемый процесс Промпартии, в котором подсудимые обвинялись во всех грехах. Горький и тут успел еще до суда объявить, что они «уличены и сознались в целом ряде гнуснейших преступлений против рабочих». В 1933 г. проходил процесс над инженерами, среди которых были и англичане, обвиненными в саботаже. Для газеты «Обсервер» это было «насилие, совершаемое под флагом правосудия и не имеющее ничего общего с судопроизводством, известным цивилизованному миру».

Но настоящий разгул репрессий наступил после убийства Кирова, которое, по всему вероятию, было выполнено по указанию Сталина. Московский Дом союзов исправно служил подмостками для сцен сфабрикованных обвинений, когда Сталин расправлялся со своими ближайшими сотрудниками. В августе 1936 г. в Октябрьском зале Дома союзов Зиновьев, Каменев и другие приговариваются к расстрелу, в январе 1937 г. на скамью садится следующая группа видных коммунистов (К. Радек, Г. Пятаков, Г. Сокольников и др.), обвиняемых в заговоре с Германией и Японией, и в марте 1938 г. проходит третий и последний большой открытый процесс, на котором Н. Бухарин, А. Рыков, Г. Ягода и другие обвиняются в тех же действиях – «измене родине, шпионаже, диверсиях, терроре, вредительстве, подрыве военной мощи СССР, восстановлении капитализма», а также в убийстве Горького, Кирова и Куйбышева. Залы Дома союзов заполнялись тщательно отобранной публикой, которая знала, как себя вести. Сталин внимательно относился к отбору присутствующих на процессах, приказывая заполнить зал работниками тайной полиции, безгласными секретаршами и низшими служащими.

Возможно, что последним политическим процессом, проведенным в Колонном зале Дома союзов, был процесс членов польского подпольного правительства, обманом захваченных и отправленных в Москву, где их в июне 1945 г. судили и расстреляли.

Слава богу, что все это уже принадлежит истории, которую, правда, не следует забывать. Теперь Дом союзов – одна из концертных площадок Москвы и место для проведения различных собраний.

Всю левую сторону улицы Охотный Ряд образует монументальное здание гостиницы «Москва», построенное первой в советское время.

Тогда в Москве почти совсем не было гостиниц. Несколько избранных сохранялись для немногих заезжих иностранцев, остальные превратились в конторы или квартиры для бюрократии, новые же не строились, ибо о туризме в нынешнем понимании слова и речи не было: пролетарские (от слова «пролетариат», то есть неимущий) туристы ездили группами и останавливались в убогих «домах колхозника» и «турбазах».

Дошло дело до того, что и приезжим партчиновникам негде было голову приклонить. Вот для таких-то постояльцев и решили строить в городе, в самом центре, на будущем проспекте, ведущем к Дворцу Советов, на месте множества магазинов и лавок совсем захиревшего в отсутствие продуктов Охотного Ряда, престижную гостиницу. В начале 1930-х гг. самым модным был стиль конструктивизма – сочетание простых геометрических объемов и без всяких украшений. Проект новой гостиницы «Моссовета» поручили сделать архитекторам Л. И. Савельеву и О. А. Стапрану. Однако главному архитектору счастливой жизни Страны Советов нужно было иметь в своей столице не скучные архитектурные изыски, а нечто торжественное и монументальное. Авторы прилепили к своему детищу огромный советский герб, но он положение не спас, и им дали для поправок талантливого Щусева, способного творить в любом стиле, нужном начальству в данный момент. Последовали долгие препирательства, обвинения и даже доносы. Так, для того, чтобы представить себе, какого накала достигали разгоревшиеся страсти, стоит процитировать появившееся в мрачном 1937 г. письмо Савельева и Стапрана под эпическим названием «Жизнь и деятельность архитектора Щусева», в котором были такие красноречивые пассажи: оказывается, что «за личиной» его «скрывается политическая нечистоплотность, гнусное честолюбие и антиморальное поведение», кроме всего прочего, он известен «среди архитекторов своими антисоветскими контрреволюционными настроениями», а «ближайшими к нему людьми были темные личности (следуют фамилии. – Авт.), ныне арестованные органами НКВД». И все это было напечатано не где-нибудь, а во всемогущем официальном партийном органе – «Правде»! После таких обвинений человек исчезал навсегда, но… Щусев не только выжил, но еще долгие годы был любимым архитектором советской власти.

В конце концов здание гостиницы «Москва» все-таки построили. Фасад его, выходивший на Манежную площадь, получился разнобоким: не советуясь друг с другом, левую часть делали Савельев и Стапран, а правую – Щусев. Москвичи выдумали объяснение, которое хоть и не было правдивым, но вполне могло быть таковым: будто бы Сталину положили на подпись рядом два разных проекта и он подмахнул оба; спорить же было немыслимо, и сделали разные фасады.