Текст книги "Русская война. 1854. Книга 4"

Глава 7

Во мне все так кипело, что я посадил «Чибиса» на обычную дорогу, благо они тут со времен Римской империи были широкими и крепкими. В общем, легкий самолет выдержали без проблем, и через минуту я уже размашистым шагом двигался к группе офицеров, наблюдающих за штурмом Кум-Кале. Кажется, в тот момент я даже дышал яростью.

– Григорий Дмитриевич, – Хрущев, руководящий этим флангом атаки, первым заметил меня. – Прошу, успокойтесь.

– Успокоиться?! – меня только еще больше накрыло.

Похоже, лишь недавно получивший генерал-лейтенанта Хрущев уже успел позабыть, что такое быть солдатом. И где его привычная последовательность, когда даже для небольшой вылазки он не стеснялся копать укрепления и проводить отвлекающие маневры?

– Не понимаю, почему вы потратили столько времени на сигналы про «Медведей» вместо того, чтобы передавать действительно важную информацию. Еще и эта посадка, которая, как мне кажется, вышла весьма рискованной. Но вам нужно вспомнить главное. Сейчас война, и машины капитана Руднева выполнили свою задачу: вскрыли вражескую позицию и позволили нам ее захватить.

Хрущев был уверен в своей правоте, и это стало самым страшным открытием. Передо мной стоял один из лучших генералов обороны Севастополя, и даже он совершенно не понимал, как правильно использовать новую технику. И ведь это только моя ошибка… Вместо того, чтобы гнаться за вылизыванием деталей и проводить тренировки только со своими командирами, надо было проследить, чтобы хотя бы минимум тактики был передан действующим офицерам. И если они не захотят слушать меня, так есть у меня возможности через кое-кого заставить их принять новую информацию.

– Представьте легкую кавалерию, – я успокоился. – Сможет ли она прорвать пехотный строй противника?

– Ну, шансы есть, если выбрать правильный момент.

– А теперь представьте, что вашей кавалерии выдали дорогущие мушкеты, а вы вместо того, чтобы использовать их потенциал на полную, все равно отправили кавалерию в рубку ближнего боя.

– Это не одно и то же! – из-за спины Хрущева выступил полковник Еропкин.

Все такой же, вылитый Денис Давыдов, но сейчас его лицо шло красными пятнами. Кажется, именно он был непосредственным командиром, принимавшим решение об атаке «Медведями», и, кажется, он уже понял, что ошибся… А Хрущев в чем-то и молодец. Сам вышел вперед и прикрыл подчиненного.

– Разве? – я прищурился. – Ну, здравствуйте, Василий Михайлович.

– Здравствуйте, капитан, – полковник не удержался и напомнил о моем звании.

Глупо. Он бы еще великих князей начал попрекать чином… А я сейчас чем-то на них похож: просто капитан, но при этом каждый, кто отправился в этот поход, знает, кто именно тут все организовал и сделал возможным.

– Скажу еще раз прямо. Те машины, что стоят сейчас в воротах Кум-Кале, были потеряны зря. Люди, которые в них сгорели, умерли страшной смертью не потому, что так было нужно. А потому что мы ошиблись. Вы ошиблись, отправив их на смерть. Я ошибся, разрешив разделить отряд капитана Руднева. Это наш общий грех, и нам его исправлять.

Удивительное дело. Еще мгновение назад Еропкин был готов до последнего стоять за свою правоту, даже сам понимая, что натворил. Но стоило мне вспомнить Библию, и прошедший через века ритуал помог решить проблему. Есть ошибка – ее надо искупить. И не надо думать о том, кто больше виноват, топить слабых и валяться в ногах у сильных. Который раз уже замечаю, как работает эта традиция, и начинаю жалеть, что именно эту часть веры не удалось сохранить в наше время.

– Я готов, – полковник тряхнул вихрами. – Но что вы предлагаете?

– Да, Григорий Дмитриевич? – присоединился к вопросу Хрущев.

– Тактические игры, – ответил я.

Никогда не видел, как их проводят в настоящей армии, но мне ведь просто нужно вбить в головы генералов хотя бы базовые приемы управления новыми видами войск. Понимание их сильных и слабых сторон в разных ситуациях, а дальше… Вот тогда уже можно будет и подумать. А пока я предложил что-то похожее на привычную для этого времени карту с фигурками отрядов и дополнением в виде правил из настольных игр вроде «Подземелий и драконов».

– То есть мы устраиваем имитацию сражения, говорим, какому отряду куда двигаться? А вы отмечаете на карте, что из этого получится? Насколько это может быть точно?

– Добавим масштаб, и тогда для каждого отряда можно будет учитывать результаты и точность стрельбы с учений. Прикажете открыть огонь с 300 саженей, поражение будет только 10 процентов, подведете ближе – показатель вырастет, но и врагу будет проще. Посчитаем количество командирских действий, которые вам можно будет делать за ход, и посмотрим, что из этого получится.

– Думаю, если вы покажете на практике, то мы разберемся. Я не против попробовать, – кивнул Хрущев.

– Я тоже, – повторил за ним Еропкин. – А когда вы будете готовы, Григорий Дмитриевич?

– Сегодня мы будем хоронить тех, кто погиб, да и других срочных дел будет немало. А вот к завтрашнему вечеру, думаю, я уже успею все подготовить.

На этом мы и расстались. Солдаты тем временем закончили зачистку уже давно замолчавшего Кум-Кале и вывели всего десяток пленных турок. Остальные предпочли умереть, но не сдаться. Я прошел мимо них, лишь мазнув взглядом, и присоединился к команде, которая занималась нашими ранеными и убитыми.

«Медведи» как раз начали догорать. Мы помогли им водой и песком, а потом аккуратно вытащили тела. Четыре человека в каждом броневике. Мехвод за штурвалом, наводчик орудия, он же командир, и два рядовых-заряжающих. Старшим в первом танке был незнакомый мне мичман, а вот из второго мы достали Димку Осипова. Как ему нравились машины Руднева, как он хорошо себя проявил с ними, и вот капитан доверил бывшему мичману право командовать отдельным соединением…

– Ваше благородие, – рядом раздался тихий шепот солдата из похоронной команды. – А почему они не вылезли? Да, через огонь сигать неприятно, но хотя бы шанс был.

А действительно хороший вопрос. Я запрыгнул на машину и проверил запирающий винт люков «Медведей». Сейчас он ходил нормально, хотя и туже, чем обычно… А когда нагрелся – мало того, что его было не удержать, так сталь еще и расперло… Я обратил внимание на лежащую рядом треснувшую винтовку.

Они не сразу умерли. Пытались выбраться, но не смогли. Какая же ужасная смерть!

– Димка… – в этот момент к нам подошел Лешка Осипов.

Сначала надо было заглушить и застопорить «Чибиса», и вот он освободился только сейчас. Парень подбежал к обезображенному телу друга, с которым они когда-то вместе решили перевестись ко мне. Как бы сложилась их судьба, если бы мичманы остались в своих старых частях? Возможно, мирно жили бы себе в Севастополе… Нет!

Я запретил себе жалеть. Да, Димка погиб, но теперь будут жить сотни – нет, тысячи! – новых танкистов. Мы доделаем машины, учтем все ошибки, сделаем их более безопасными. Да Димка уже спас жизни! Сколько рядовых солдат, что сейчас смотрят на нас чуть издалека, погибли бы при штурме, если бы не принявшие главный удар броневики!

– Поможете выкопать могилы? – крикнул я.

– Поможем, – среди солдат неожиданно оказался и батюшка. Без оружия, но это не помешало ему ходить в атаку, помогая раненым и отпуская грехи тем, кому уже нельзя было помочь.

И мы копали могилы. Для Димки, для других танкистов, для всех, кто сегодня погиб при штурме последней турецкой крепости в проливах. Их было не так много, но тем обиднее было прощаться с каждым из них.

– Прощай, друг. Я передам твоим все, что ты просил, – Лешка перекрестился над могилой товарища.

Я сначала попрощался молча, а потом подумал… Генералы и адмиралы еще скажут самые верные и правильные слова. Для всех, как и положено. А здесь и сейчас я могу сказать то, что сейчас лежит на душе у меня самого.

– Друзья! Товарищи! – я обвел взглядом собравшихся вокруг солдат. Их как будто с каждой минутой становилось все больше. – Эта война началась с того, что мы грудью прикрыли тех, кому нужна была помощь. Без единого выстрела! И тем обиднее и неприятнее это стало для наших врагов! Турция, которая могла бы стать нашим другом и партнером на юге, предпочла продаться Англии и Франции, превратившись в удавку на наших плечах. Они повышали пошлины на нашу торговлю, они могли полностью перекрыть проливы, лишая нас связи с миром. На то, что это приводило к голоду, на то, что из-за этого могли погибнуть и гибли тысячи крестьян, им всем было плевать. И тогда мы сделали то, что должны были! Нанесли удар – потому что врагов принято бить! Про это иногда забывают в Новом завете, но в Старом бог-отец никогда не подставлял вторую щеку!

Кажется, я сказал что-то лишнее – бросил взгляд на священника, но тот лишь улыбнулся. То ли не обратил внимание, то ли на его взгляд это была не такая уж и неправда.

– Сегодня! – я вернулся к речи. – Сегодня мы сражались за будущее России! За жизнь тех, кто ждет, кто верит в нам! За то, чтобы любой враг теперь тысячу раз подумал, прежде чем бросить нам вызов. Возможно, вы еще этого не понимаете, но сегодня мы изменили мир. Враг еще обязательно попытается вернуть все на круги своя, на ту колею, что вела нас в бездну, но кто же им позволит! Я буду сражаться с ними ради будущего, ради России, ради ребят, что уже отдали жизни за все это. Я буду… А вы?

Мне ответил дружный рев. Никто не понимал, что именно положено отвечать в такой ситуации – не принято в армии такое спрашивать. Я даже подумал, что все испортил… Но тут опять сработали инстинкты – не всегда нужны слова. И словно тысячи лет назад сразу над границей двух континентов поплыл какой-то древний утробный клич.

* * *

После той речи у Кум-Кале я еще грустил о погибших, но больше в этом не было жалости или разочарования. Только грусть, легкая и светлая, которая не тяготит, а, наоборот, помогает. Наверно, сработало то, что выговорился…

И это хорошо, потому что времени предаваться печали точно не оставалось. Нужно было разобраться с делами, которые касались только меня. В смысле, с авиацией. Проверить машины, пилотов, припасы. Выбрать место для постоянного аэродрома на Дарданеллах и начать его постройку. При этом мне нужна была не просто ровная площадка.

Нет, куча требований. Первое: нужно учесть прикрытие от ветра для «Китов». Второе: будущий аэродром должен находиться не так далеко от моря, чтобы быстро доставлять туда грузы. Третье: находиться все же достаточно далеко, чтобы до меня было сложно добраться вражескому десанту или авиации. Про огонь артиллерии, которая скоро начнет бить за десять километров, и не говорю. И это только обязательные условия. Из необязательных – чтобы рядом был теплак для взлета «Ласточек», которые мы пока используем, и возвышенности для организации обороны, если нас все же совсем зажмут.

– За Узостями есть пара подходящих равнин, – доложил Лешка Уваров, когда мы собрались вечером. Он еще не пережил потерю друга и иногда замыкался в себе. Вот и сейчас больше думал о безопасности аэродрома, чем о том, как мы будем возить туда уголь и все остальное.

– Места для разгрузки транспорта там есть? – спросил я, разглядывая отметки на карте.

– Нет, но порт будут строить на внешнем рейде. Вот с азиатского берега и станем возить. Железку проложим.

Да, железные дороги мы наловчились строить быстро. Благо железа достаточно, паровые машины помогают – в общем, варианты есть.

– Что насчет европейского берега? – спросил Нахимов, заглянувший на собрание. Он как раз закончил с флотскими и хотел о чем-то со мной переговорить. Ну и заодно включился.

– Там узкий Галлипольский полуостров, – пояснил я. – Сотни мест для высадки, откуда опять же почти до любой точки, какую бы мы ни выбрали для аэродрома, добраться будет несложно.

– Думаешь, и наши крепости окажутся под ударом?

– Не настолько все плохо. Опять же из-за особенностей местности большой десант, чтобы ударить по базе флота, там высадить сложно. Уж точно не быстро. Ну, а для нашего аэродрома может хватить и небольшой группы.

– Понятно, – Нахимов кивнул. – Тогда чего думать? Мы в Кум-Кале будем расширять крепость. И для вас место найдем – никто не подберется незамеченным.

– А если флот придет?

– Так вы и поможете с ним разобраться…

Я понял, что и Нахимов тоже до конца не представляет все сложности и потребности авиации. А ведь он в отличие от многих регулярно просит у меня летный устав, чтобы изучить последние записи и учитывать их в своих планах.

– Мне кажется, капитан говорит о том, что если крепость возьмут в полноценную осаду, то при ее малых размерах у них просто не будет возможности взлететь. Лично я бы поставил на флангах ракетные отряды и те новые французские митральезы, и все – в небо прорвутся лишь избранные счастливчики, – к нашему небольшому собранию присоединились пехотные генералы.

И Павел Петрович Липранди меня в самом хорошем смысле удивил. Как минимум, он подумал о том, как противостоять авиации. И что нужно сделать, чтобы никто не смог противостоять нам.

– На самом деле не все так плохо, к подобным условиям мы тоже готовились, – я улыбнулся. – Но хотелось бы обойтись без крайностей.

– Тогда… Если авиация будет рядом, мы сможем быстрее ее использовать, – задумался Липранди.

– Передача светового или электромагнитного сигнала займет времени не больше, чем гонец по городу. Иногда даже меньше… – я невольно вспомнил столицу, и как бесконечно долго там нужно было ждать, чтобы хоть с кем-то встретиться. – Время же подлета из дальних точек составит не больше пары минут. Плюс у нас будет возможность сориентироваться в ситуации сверху и выбрать лучший ракурс для атаки.

– Тогда о чем разговор? – Нахимов обвел всех взглядом.

– А как проговорили, так сразу стало и понятно, что все очевидно, – я отложил карту с отмеченным мной самим местом. Чуть в стороне от залива, где когда-то стояла древняя Троя. Было бы, конечно, красиво и символично, но эффективность важнее.

В общем, место выбрали и утвердили. Лешка отправился заниматься организацией процесса на месте. Мне же пришлось задержаться.

– Скажу честно, – первым заговорил Павел Степанович, оглядев собравшийся вокруг нас совет. А ведь тут почти все первые лица нашей экспедиции. – Когда мы начинали готовить эту операцию, я… не верил. Очень хотел, готов был умереть, но не верил. Казалось, что нас остановят еще на входе в Босфор. Ну, край у Румели Хисар… Когда же мы блокировали Золотой Рог и Константинополь, когда наши мины перегородили вход в Мраморное море, а мы пошли дальше, я все равно не мог поверить. Казалось, что это сон. Только во сне ведь может все получаться, даже течение и ветер возникали именно тогда, когда они были нужны.

– Два года назад мы не смогли взять какую-то Силистрию, – продолжил за адмиралом Липранди. – Казалось, что война изменилась. Оборона на долгое время стала сильнее атаки, и укрепленные позиции можно было удерживать годами. Это показал и Севастополь, и хоть я был рад нашим успехам, но не мог не думать, а что дальше. Как теперь воевать. Единственное, что приходило в голову: игнорировать сильные укрепления, бить по слабым и рассчитывать победить не на поле боя, а развалив вражескую экономику и их веру в себя.

Генерал замолчал, а я снова поразился, насколько он тонко чувствует движение времени. Ведь именно так и начали в моем времени действовать союзники. Обожглись под Севастополем и пошли на крохотную Керчь. Новые броненосные плавучие батареи Наполеона III, разрекламированные газетами и историками – несмотря на всю их мощь, никто даже не подумал о том, чтобы подвести их к уже истекающему кровью Севастополю. Да, они показали себя под Кинбурном, где опять же не было современной артиллерии. Но стоило им приблизиться к Николаеву, как лишь несколько выстрелов крупных калибров заставили их отступить.

– Война ударов по слабым точкам… – заговорил я. – Так было бы. Но теперь мы успели занять настолько выгодную позицию, что Англии и Франции не останется ничего другого, как бить именно сюда. Как бы хорошо мы тут ни укрепились, у них не будет другого выбора. Малые победы где угодно еще, сколько бы о них ни писали газеты, больше не сработают. Только здесь мы либо устоим, либо отступим. И это определит исход войны.

– Капитан… Григорий Дмитриевич, – Хрущев задумчиво покрутил усы. – Вы так уверенно говорите, но… У нас тут восемь тысяч солдат, а на Дунае сотни тысяч. Еще столько же на севере – ну как, право слово, мы можем решать судьбу войны?

– Вы правы, – согласился я, но только чтобы уточнить. – Если мы проиграем, еще ничего не будет кончено. Но если мы победим всего восьмью тысячами… Нет, если просто выдержим удар, то разве Англия и Франция решатся продолжать?

– Вы еще молоды и верите в благородство и благоразумие врага, – Нахимов покачал головой. – Если мы выстоим, это будет тяжелым ударом для союзников. Одним своим существованием мы станем угрозой всей их торговле на Ближнем Востоке и Средиземном море. Но они не сдадутся, потому что поражение – их всех против одной России – что это будет значить? Что они больше не великие державы?

– Почему же, – я покачал головой. – Они все равно будут сильны и будут великими, но мы покажем, что шагнули на следующую ступень.

– И какая же она? – заинтересовался Хрущев.

– Сверхдержава. Рано или поздно одна или несколько стран должны были шагнуть за эту грань. Стать теми, кто поодиночке может защищать и продвигать свои интересы и справедливость по всему свету. И я могу представить мир, построенный на справедливости по-английски – если Англия победит, то именно она и станет определять будущее… Но каким будет мир, построенный по нашим правилам?

Мы все невольно переглянулись. Уже через минуту каждому из нас нужно будет снова заниматься простыми делами, без которых вся наша операция может пойти ко дну, но сейчас… Мы все думали о будущем. Каким мы его можем сделать.

Глава 8

Николай Иванович уже несколько лет ничего не видел, что и не удивительно, когда исполняется 63 года, а вся твоя жизнь проведена за чтением книг и написанием формул при тусклом свете масляных ламп. Вот только раньше он думал, что последним его делом станет «Пангеометрия», которую запишут за ним его ученики, но… Этой зимой в Казань прибыл летающий аппарат.

Если честно, Николай Иванович не поверил в рассказы дворовых, но его ученик, Александр Федорович Попов, сменивший старого ученого на кафедре чистой математики Казанского университета, описал все так детально и последовательно, что это просто не могло быть выдумкой. Еще и этот рев паровых двигателей, которые было слышно за несколько кварталов.

Сам Николай Иванович всю жизнь старался смотреть на привычные теории шире, чем принято. Так и родилась его тригонометрия неевклидова пространства, которую мало кто мог понять и принять. И вот он узнал, что где-то есть люди, которые выходят за привычные грани не только в теории, но и на практике. У Николая Ивановича не было больших надежд – кому нужен старый слепой ученый, которого даже из родного университета уже прогнали. Но командир странной летающей машины совершенно не удивился просьбе взять его с собой.

Наоборот, как оказалось, это была одна из задач прибывшей команды. Развозить по крупным городам России новые паровые машины, чтобы люди могли смотреть, на что они способны, и делать заказы, а заодно чтобы собирать тех, кто хотел бы проверить себя на острие науки. Так Николай Иванович Лобачевский и оказался в осажденном Севастополе и здесь же впервые поговорил со своим новым нанимателем, капитаном Щербачевым.

– Вы же знаете основу геометрии: две параллельные прямые никогда не пересекутся. Если же через точку на второй прямой провести еще одну, то рано или поздно она столкнется с первой. Простейшее следствие, которое на самом деле является очень сильным упрощением привычного пространства. И ведь всего лишь надо допустить, что мы живем в мире не прямых углов, а окружностей.

Николай Иванович без особых надежд набросал схему, отражающую его представление о геометрии. Без глаз рисовать не так просто, но даже тут можно было достигнуть успеха упражнением… Через одну точку было проведено сразу три прямых, которые никогда не пересекутся с четвертой линией.

Обычно на этом месте любые другие слушатели начинали теряться, но капитан Щербачев только присвистнул и пробормотал что-то вроде «это что, сейчас была почти теория относительности»? А потом принялся засыпать старого математика вопросами. Сначала общими. Можно ли применить эту модель искривленного пространства для космоса? Может ли быть той самой искривляющей силой гравитация различных тел? Удивительные вопросы, которые, только прозвучав, продвинули Николая Ивановича на годы вперед… А капитан тем временем перешел к практической плоскости. Можно ли будет рассчитать с помощью этих формул движение электронов в лампочке? Или же идеальные формы для движения механических аппаратов в жидкой либо воздушной среде?

И плевать ему было на то, что Николай Иванович ничего не видит. Сам математик прекрасно ориентировался на слух, ну и зрение было совсем не нужно, чтобы писать формулы. Единственная сложность заключалась в том, от чего Лобачевский давно отвык – самому понимать чужие идеи и задачи. Но и тут капитан нашел выход. Для математика делали модели того, о чем они говорили, и тот мог ощутить их с помощью рук.

Николаю Ивановичу иногда становилось стыдно от того, сколько времени на него тратят, и пару раз он сказал об этом капитану. Но тот только рассмеялся, перечислив все то огромное множество вещей, которые он сумел улучшить благодаря точной науке. Так, расчеты Николая Ивановича пошли на поиск формы для новых печей, он же проводил вычисления для весьма вежливого офицера Петрушевского, занимающегося каким-то новым порохом. Ну и работа с собственным учеником Александром Федоровичем Поповым, которого старый математик рекомендовал за его исследования в области электромагнетизма и создаваемых им волн.

– Что скажете? – в кабинет Николая Ивановича зашел молодой матрос, только недавно прошедший курсы техников при ЛИСе, и протянул старому математику пахнущую деревом свежую заготовку.

Еще одно условие, на котором настоял капитан. Если Лобачевский помогал что-то изобрести, ему давали этого коснуться. И вот сейчас в руках у Николая Ивановича лежала новая, похожая на саблю, лопасть винта. Именно он рассчитал ее с учетом прочности доступных им металлов и воздействия воздуха на летательные аппараты. Капитан сказал, что это возможно. Он попробовал, нашел решение, и теперь все боковые заносы, которые так мешали «Пигалицам» – в смысле «Чибисам»! – станут в разы меньшей проблемой.

– Красиво, – выдохнул математик, закончив осматривать лопасть.

– Да, жалко, нашим сейчас приходится летать без них. Это надо же… – моряк хотел сплюнуть, но сдержался. – Приходилось ставить почти морские винты на самолеты. Но ничего, мы тут не зря хлеб едим, соберем «Пустельги» даже раньше срока!

И он погрозил кулаком неизвестному врагу. Николай Иванович этого не видел, но почувствовал движения воздуха и улыбнулся. Приятно было работать с такими людьми, которые горят своим делом. И в такой атмосфере, когда даже недавний нижний чин разбирается в небе и небесных машинах больше, чем лучшие умы в одном из крупнейших университетов страны.

– Обязательно соберем, – Лобачевский кивнул своему собеседнику.

Пора было возвращаться к работе. Ее оставалось еще много, и это было прекрасно.

* * *

Вчера мы взяли Босфор и Дарданеллы, угольной пыли им в глотки!

Вечером была эйфория и растерянность, утром меня отчитали за эпопею с султаном – обидно, но справедливо. А теперь мы все снова работаем. Надо распределить наши небольшие силы так, чтобы сдержать удар, с какой бы стороны он ни пришел. Из осажденного Константинополя, из турецкой глубинки, где, так и не покинув проливы, высадился Абдул-Меджид, или же со стороны моря. Тут я не мешаю нашим генералам и адмиралам – должны справиться. А мне самому нужно, чтобы наша техника в полном составе вернулась в строй и выполнила свою задачу.

Поэтому сейчас я вернулся к нашей стоянке у Румели-Хисар и вместе с Рудневым проверял каждый из броневиков. Капитан мрачен и не настроен болтать – новости про погибшего Димку и сожженные машины выбили его из колеи – вот только нет у нас времени на душевные терзания!

– Что с подшипниками? – мы сняли цепи и теперь изучали, как сказался день настоящих боевых действий на подвеске.

– Держат, – Руднев медленно, но все же переключился на любимых «Медведей». – Идея поставить два шарика в ряд в подшипнике вроде бы несложная, но насколько крепче она все сделала.

На самом деле два шарика в ряд – это только верхушка айсберга. Зимой стало понятно, что перебор уже готовых подшипников – это не выход. Их просто не хватало под наши нужды. Пришлось вспоминать, как все это могло бы работать в мое время, и восстанавливать технологическую цепочку. Сколько крови она мне попила!

Кажется, каждый видел подшипник – а как его сделать? Выточи шар… А как? Причем не один, а тысячи, да так, чтобы они идеально совпадали друг с другом по размерам. В итоге пошли маленькими шагами: для начала, как разделить металл по объему и придать частичкам хотя бы похожую форму? На такой уже простой вопрос решение нашлось быстро – стали тянуть проволоку нужной толщины, резать ее на цилиндры, а потом обжимать их на прессе. Получались маленькие «Сатурны» с ободком по центру – еще далеко до нужного результата, но это уже был хороший первый шаг.

Дальше стачивали «пояс астероидов», потом загоняли в шлифовальный станок… Десять-двенадцать часов работы давали вполне приемлемый результат. Казалось, вот они идеальные шарики для подшипника, но… Он были слишком мягкими. На этом этапе подключили Обухова и Лобачевского. Первый помог подобрать подходящий сплав – до этого-то мы искали сталь, чтобы та выдерживала высокие температуры, а тут нужна была устойчивость к физическому истиранию. А второй рассчитал усадку металла после термической обработки, а еще предложил использовать для тяжелой техники не шарики внутри подшипников, а цилиндры.

Для самолетов и дирижаблей это было бы лишним весом, а вот для «Медведей», где надежность была на первом месте, подошло идеально. В общем, колеса держались сами и держали нагрузку. Эх, поскорее бы вышли паровики нового поколения. Они должны будут дать при сходных размерах уже почти двести лошадей, и тогда нам точно хватит мощности, чтобы потянуть нормальные гусеницы. Ну, и броню, думаю, уже нужно будет улучшать…

– Да, удачно получилось с подшипниками, – согласился я. – А что пушки?

– Работают! – Руднев даже воодушевился. – Ваш инженер Петрушевский очень хорош. Когда он впервые рассказал о пищали Федорова 1661 года, я не поверил. Но есть все же польза и от музеев!

Иван Григорьевич сейчас говорил об Оружейной палате в Московском Кремле, которую всего 4 года назад специально для коллекции старинного оружия построил Константин Тон. Я вот, если честно, уже привык смотреть на местные пушки как на данность. Иногда ставил в планы подумать про заряд с казны, но без конкретного примера не решался отвлекать людей. А тут Петрушевский вспомнил, нарисовал схему клинового затвора, и дело пошло.

Сначала собранные мной инженеры предлагали что-то вроде затвора Варендорфа 1861 года. Это когда затвор закрывается и фиксируется цилиндром, проходящим сразу и сквозь него, и сквозь ствол. Звучит надежно, но сразу понятно, что плотно такую штуку не сделать, и пороховые газы при выстреле будут вырываться наружу. А это и опасно, и мощность у выстрела крадет. Вторая идея была в классических клиньях – вроде вставили двухсоставную железку, повернули, чтобы каждая деталь вошла в свой паз, и готово. Это уже напоминало ранние пушки Круппа. Час подумали, а шагнули на 5–10 лет вперед. И это был еще не конец!

Третья идея заключалась в использовании винтового поршня. Попробовали рассчитать нагрузку и ведь почти отказались, уж больно длинным он выходил, но тут опять помог наш математик. Предложил использовать нарезку винтов двух и более диаметров и добавить между ними промежуток вообще без резьбы. На первый взгляд звучало странно, но сработало и открывалось почти так же быстро, как клиновый затвор, давая при этом гораздо более равномерное распределение газов внутри ствола.

В общем, пушка нового образца была придумана и должна была дать фору любым современным изобретениям наших противников, но… Пока мы сумели изготовить ствол только для одной такой, и сейчас он стоял на «Медведе» Руднева. Ну да ничего, если дальше все пойдет так же, то уже через месяц из Севастополя привезут новые стволы, и мы переоборудуем все броневики. Благо платформа изначально рассчитывалась под модернизацию вооружения и паровых машин.

– Как точность и мощность? – я продолжил расспрашивать Руднева.

– Хватает, – вот капитан и улыбнулся. – Серьезно! Если бы мне кто-то сказал еще год назад, что 18-фунтовая пушка будет бить как 36-фунтовая, я бы не поверил.

– Думаю, даже еще мощнее…

Я мысленно кивнул, вздыхая про себя. Тоже еще одна невидимая борьба. Вернее, даже несколько. Первая – я и инженеры уже мерили пушки по диаметру ствола в миллиметрах, а офицеры еще называли по-старому, по весу снарядов, что получалось в них засунуть. Так, 18-фунтовая пушка была на 136 миллиметров. Вторая вечная борьба – это сражение за вес, на земле и в небе, и мы смогли уменьшить нагрузку от установленного на «Медведя» ствола до семисот килограммов. Мелочь? Нет, это запас по скорости, проходимости и возможному усилению брони. И, наконец, третья борьба – это мощь. Мощь, которую мы смогли даже преумножить за счет нового пороха.

Жаль, что и тут все еще было далеко до идеала. И это при том, что нам даже не нужно было изобретать технологию. Только копнули и сразу нашли работы наших, академика Гесса и полковника Фадеева, о свойствах пироксилина за 1846 год. Тогда же немец Шейнбейн представил это вещество в Базельском обществе, он же и дал ему название. В общем, нам нужна была сущая мелочь – придумать, как делать, использовать и хранить новый порох в достаточном объеме.

Начали мы с хлопка. Именно из него делают нитроцеллюлозу, ставшую основой пороха 20 века. Длинные волокна подаются на барабаны, обдаются смесью из азотной кислоты, кислота стекает, волокна перетягиваются на следующий барабан – и новое промытие. Собственно кислота и делает обычную целлюлозу нитро. Нам же нужно было только отслеживать, чтобы процесс дошел до нужной стадии.

Дальше. Сушка нитроцеллюлозы: тут, к счастью, «придумать» простенькую центрифугу и промывку спиртом – да, он тоже сушит – было несложно. А потом новый выбор. Мои познания о порохах были не сильно велики, а местные научные журналы пока не особенно исследовали практические варианты рецептов. Большинство смотрели на вопрос так: бахнуло и ладно. Мне же нужен был нормальный стабильный результат.