Текст книги "И. В. Сталин. Полная биография"

Коба, как и весной 1912 года, много работает для «Правим»: легальная газета – важнейшее оружие в борьбе с миром капитала. 19 октября в «Правде» напечатана его передовая статья «Воля уполномоченных», 24 октября – «К итогам выборов по рабочей курии Петербурга», 25 октября – «Сегодня выборы»… Большевики на выборах в Думу одержали победу: во всех шести промышленных губерниях депутатами стали их кандидаты.

Поскольку пребывание Кобы в Петербурге в сентябре – октябре 1912 года явно положительно сказывалось на ходе дела, поскольку ряд вопросов (в частности о финансовом положении «Правды») можно было разрешить только при личной встрече, 21 октября Крупская по поручению Ленина написала письма в Петербург о необходимости приезда Кобы в Краков.

Паспорта у него не было, но это не слишком смущало подпольщика: многолетний опыт подскажет, как действовать на месте. Чувствовал себя Коба уверенно. В поезде с ним произошел характерный случай. Двое соседей по купе вслух читали и обсуждали статьи из какой-то газеты крайне правого толка. Долго терпел Коба, наконец ему надоело, он не выдержал и сказал:

– Зачем такую чепуху читаете? Другие газеты надо читать!

Сказано это было так, что соседи замолчали, испуганно переглянулись, встали разом и ушли из купе…

Переход границы не представил большой трудности для опытного и предприимчивого человека: надо было только знать, что делать и к кому обратиться.

«Очень немногие из тех, – говорил Сталин позднее, – которые оставались в России, были так тесно связаны с русской действительностью, с рабочим движением внутри страны, как Ленин, хотя он находился долго за границей. Всегда, когда я к нему приезжал за границу, – в 1906, 1907, 1912, 1913 годах, я видел у него груды писем от практиков в России, и всегда Ленин знал больше, чем те, которые оставались в России. Он всегда считал свое пребывание за границей бременем для себя».

С 26 декабря 1912 года по 1 января 1913 года Ленин провел в Кракове совещание ЦК РСДРП с партийными работниками. Он выступил с докладом «Революционный подъем, стачки и задачи партии»; были приняты соответствующие решения. Совещание дало партии программу деятельности в условиях подъема революционной борьбы.

Некоторое время после окончания совещания Коба оставался в Кракове, а затем уехал в Вену. Дело в том, что по предложению Ленина он решил написать большую теоретическую статью. Национальный вопрос, насущный для многих европейских государств, был одним из главных для России той поры. В январе 1913 года Коба едет в Вену, чтобы поработать в тамошних библиотеках.

Статья Кобы «Национальный вопрос и социал-демократия» была напечатана за подписью «К. Сталин» в № 3–5 журнала «Просвещение». Ленин позаботился, чтобы она увидела свет, и, узнав, что статью предлагали объявить дискуссионной, возражал: «Конечно, мы абсолютно против. Статья очень хороша… Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи».

Теоретическая работа Кобы была очень обстоятельной, видно было, что автор много перечитал, использовал все, что имелось в марксистской литературе по этой теме, помогло тут и знание немецкого языка. Коба дал глубоко научное и развернутое определение понятия «нация».

Убедительнейшим образом разобрав теоретические посылки и практические дела Бунда, Коба заключал: «Дезорганизация рабочего движения, деморализация в рядах социал-демократов – вот куда приведет бундовский федерализм». То есть – национализм еврейский.

В середине февраля 1913 года Коба возвращается в Россию. Кончилось его наиболее длительное – шесть недель – пребывание за рубежом. Спустя двадцать лет Эмиль Людвиг спросит у Сталина, не считает ли он своим недостатком незнакомство с европейской жизнью. Сталин ответит: «Что касается знакомства с Европой, изучения Европы, то, конечно, те, которые хотели изучать Европу, имели больше возможности сделать это, находясь в Европе. И в этом смысле те из нас, которые не жили долго за границей, кое-что потеряли. Но пребывание за границей новее не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров рабочего движения, литературы всякого рода, беллетристической или научной. При прочих равных условиях, конечно, легче изучить Европу, побывав там. Но тут минус, который получается у людей, не живших, в Европе, не имеет большого значения. Наоборот, я знаю многих товарищей, которые прожили по 20 лет за границей, жили где-нибудь в Шарлоттенбурге или и Латинском квартале, сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее».

Эти слова дорогого стоят. С присущей ему тонкостью Сталин подчеркнул глубокую разницу между теми, кто изучал заграницу в Латинском квартале, и теми, «кто сидел годами в кафе», тем самым намекая, что в России имелись другие революционеры, всем этим совсем не избалованные. Придется тут остановиться.

Сторонники Сталина сплотились вокруг него еще при жизни Ленина. Назовем лишь членов ЦК до 1923 года включительно, вот они все поименно, перечисляем их по времени вхождения в «ленинский ЦК»: Дзержинский, Орджоникидзе, Калинин, Андреев, Молотов, Ворошилов, Киров, Куйбышев, Микоян, Каганович. Все они отличались изрядной жизненной закалкой, происхождения были самого простого, выросли в семьях, где копейка была на счету, приучены к труду. Даже Куйбышев, родившийся в семье среднего офицера, перепробовал до революции множество занятий, был и рабочим, жил в нужде, и не только и ссылках. Примерно то же можно сказать и о Дзержинском. А уж Андреев, Каганович, Ворошилов, Калинин с детства знали, почем фунт трудового лиха.

Тут есть еще одна примета – пребывание в эмиграции. Из сталинских сподвижников только Дзержинский провел около двух лет за границей, да Орджоникидзе перебивался полгода в Германии после очередного побега. И все. Ни они, ни сам Сталин в Латинском квартале не отдыхали. А у Троцкого и его присных – как тут дела?

Радек и Раковский вообще были иностранными подданными и в России объявились после Октября. Сын богатого торговца Иоффе долго жил в эмиграции, а сын богатого промышленника Пятаков еще молодым и без всяких революционных заслуг с началом войны махнул через Японию в Швейцарию, прихватив с собой пожилую супругу Бош (или она его прихватила?). Там супруги мирно пережили мировую бойню, а потом вернулись в Россию устанавливать «диктатуру пролетариата». Ну а сам Троцкий вообще большую часть жизни провел за границей.

Подчеркнем, что Сталин сделал свой тонкий намек, когда Троцкий был жив и здоров и всячески интриговал против него. Жили-поживали, и неплохо, Радек, Пятаков, Раковский, иные, а также «вечные эмигранты» Бухарин и Зиновьев. Был ли сталинский намек им и другим понятен? Наверняка. Но они не написали об этом.

…Еще в Москве он заметил слежку. На вокзале в Петербурге за ним шел тот же сыщик. Он неотступно следовал за Кобой по улицам, часами стоял в подъездах, когда тот заходил куда-либо.

Близился вечер. Коба продолжал бродить по людным улицам, по Невскому, надеясь, что в толпе филер потеряет его. Но тщетно. Тогда Коба зашел в ресторан Федорова, на Екатерининской улице, довольно долго просидел там. Но, когда около 10 часов вечера он вышел из ресторана, шпик по-прежнему был тут как тут. Теперь Коба быстро шел, почти бежал по обезлюдевшим улицам и переулкам. Сыщик вроде бы отстал. Коба сел на извозчика и тут же увидел, что на другом лихаче за ним следует филер.

Можно было полагать, что и его извозчик тоже агент охранки: это было заурядным делом. Велев ехать побыстрее, Коба стал выжидать удобного момента. Только на углу Муринского проспекта ему удалось, вывалившись из саней на повороте, зарыться в сугроб. Мимо, вслед за пустыми санями, пронесся лихач с сыщиком…

…Большевики устроили концерт, весь сбор от которого должен был поступить в фонд газеты «Правда». Рабочие охотно посещали такие концерты. Ходили сюда и подпольщики: в шумной толпе легко затеряться, встретиться с товарищами, поговорить о делах. Пошел на концерт и Коба. Малиновский предупредил об этом охранку. Коба, сидя за столиком, разговаривал с Бадаевым, когда к нему подошли агенты охранного отделения…

«По личному обыску у арестованного ничего преступного не обнаружено. Квартиру свою указать не пожелал, а равно и на допросе в отделении от дачи показаний отказался…» Все же одна «улика» у охранки была: «При личном же обыске у него был обнаружен самоучитель по немецкому языку, купленный в г. С.-Петербурге в книжном магазине Ясного и озаглавленный «Русский в Германии», в котором были подчеркнуты необходимые в путешествии Фразы для разговора и сделаны рукой Джугашвили неразборчивые заметки, касающиеся фракции меньшевиков-ликвидаторов упомянутой партии…»

Арест Кобы был тяжелым ударом для большевиков. «Дорогие друзья, – писала Н. К. Крупская в Петербург 1 марта 1913 года. – Только что получили письмо с печальной вестью. Положение таково, что требуется большая твердость и еще большая солидарность». В конце марта Ленин пишет: «У нас аресты тяжкие. Коба взят».

18 июня 1913 года следует предписание: «Выслать Иосифа Джугашвили в Туруханский край под гласный надзор полиции на четыре года».

То была его последняя ссылка.

Огромен Туруханский край. Начинается он в 400 верстах от Енисейска и тянется вдоль Енисея до Северного Ледовитого океана. Край огромен, а населен крайне скудно: на расстоянии двадцать – сорок верст друг от друга по берегам реки приютились деревни (по-местному – станки) по двадцать – тридцать дворов в верховьях края, а к северу и в два-три двора.

Дика и сурова природа Туруханки. Непроходимая, бескрайняя тайга, севернее – тундра, да болота, болота, болота… Долгая полярная зима, когда мороз в сорок градусов – обыкновение, когда неделями бушует пурга, наметая саженные сугробы.

Единственный путь – Енисей. Летом на пароходе и в лодке, зимой – на оленях, лошадях и собаках. Расстояние сто пятьдесят – двести верст не считалось там большим, путь недальний, можно и в гости съездить!

Вот в такой край и угодил Коба. Впрочем, теперь он – Сталин: этот псевдоним, как известно, появился именно весной 1913 года.

Департамент полиции, отправляя Сталина в ссылку, позаботился о том, чтобы заслать его в такую глушь, из которой нельзя было бы убежать. Начальнику Енисейского губернского жандармского управления предписывалось: «Водворить Джугашвили, по его прибытии, в одном из отдаленных пунктов Туруханского края».

Сталин пишет в Петербург, Аллилуеву, просит сходить к Бадаеву и поторопить его отправить пересланные из Кракова деньги. В письме Сталин объяснял, что деньги нужны спешно: близится зима, и надо закупить продукты, керосин, пока не начались морозы. Бадаев обещал немедленно отправить деньги. Со своей стороны, Аллилуев тоже послал Сталину небольшую сумму.

Деньги требовались Сталину, видимо, не только для зимовки. Там же, в Туруханском крае, в Селиванихе, находился и еще один член ЦК – Свердлов. 27 сентября 1913 года он писал, что «Васька» – Сталин – гостил в Селиванихе неделю. Видимо, сговаривались о побеге: «Если у тебя будут деньги для меня или Васьки (могут прислать), то посылай…» Следовал адрес.

Меры к подготовке побега были приняты. В записной книжке приходов и расходов ЦК в декабре 1913 года значится: «Ан(дрею) и Коб(е) 100». Деньги посылал и Бадаев из Петербурга.

Телеграммы, уведомления, докладные записки летят, спешат из Петербурга и Москвы в Красноярск, в Енисейск, в Монастырское и обратно. Во всех – предупредить побег! 18 декабря сам директор Департамента полиции С. Белецкий требует от енисейского губернатора: «Яков Свердлов, Иосиф Джугашвили намереваются бежать из ссылки. Благоволите принять меры к предупреждению побега».

Действительно, должные меры были приняты: в середине не марта Сталина и Свердлова переводят в станок Курейка, ниже Монастырского по Енисею верст на сто восемьдесят и на восемьдесят верст севернее Полярного круга. О побеге отсюда невозможно даже и думать. За короткое северное лето в Курейку заходил лишь один пароход: три месяца в году, весной и осенью, не было вообще никакой связи. Путь вверх по Енисею строго контролировался кордонами.

Река Куренка впадает здесь в Енисей с востока. Станок – группа старинных изб, разбросанных на бугорках среди поляны – находился на левом берегу Енисея, на крутом обрыве. В половодье станок со всех сторон окружала вода. Куренка – одно из последних поселений на севере Туруханского края. Отсюда один путь – вверх по Енисею, на юг. На все остальные стороны – тайга, тайга… Два с половиной года предстояло прожить здесь Сталину.

Жили ссыльные поначалу вместе, и это оказалось не совсем удобным. Комната примыкала к хозяйской и не имена отдельного входа. У хозяев – много детей, и, разумеется, они часами пропадали у постояльцев. Приходили и взрослые. Придут, посидят, посмотрят на незнакомых и очень интересных им людей, помолчат с полчаса, потом поднимаются:

– Ну, надо идти, бывайте здоровы!..

Такие посещения раздражали Свердлова, поскольку чаще всего приходились они на вечер, время, наиболее привычное для чтения и письма обоим ссыльным. Впрочем, в первые месяцы читать вечером им мало приходилось: не было керосина. Вскоре ссыльные стали жить на разных квартирах. Личные отношения Сталина и Свердлова не сложились: сказывалась разница характеров. Уже в марте 1914 года Свердлов писал знакомой: «Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в другой ссылке. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда».

Характер Сталина вполне сложился к тридцати пяти годам жизни, он вообще-то никогда не был слишком уж общительным и говорливым, а в Туруханской ссылке, в тяжелейшей обстановке одиночества и отсутствия общественной деятельности, что он так любил, характер его, несомненно, приобрел некоторые черты замкнутости. Свердлов, который, по его собственному признанию в письме той поры, обладал обширными «талантами разговорными», не хотел да и не мог понять товарища. В письме конца мая 1914 года Свердлов писал жене: «Со своим товарищем мы не сошлись «характером» и почти не видимся, не ходим друг к другу…»

Ну а потом на долгие два с лишним года Иосиф Сталин остался в Курейке один.

Это была суровая жизнь, но точно так же, и даже хуже, жили рядом со Сталиным местные жители, простые труженики, которые навсегда сохранили добрую память о ссыльном революционере. В этом проявилась важнейшая черта зрелого Сталина – его скромность, отсутствие заносчивости и высокомерия, его глубочайший демократизм, искренняя, подлинная народность.

Делал все по хозяйству он сам, готовил обед, пек хлеб. Прожить на одно пособие было невозможно, деньги приходилось тратить на покупку керосина, соли, табака, спичек. Надо было искать дополнительных способов пропитания, и тут на помощь приходили охота и рыболовство, благо рыба, птица и зверь водились тут в изобилии.

Сталин научился мастерить рыболовецкие снасти, ходил на ловлю сначала с местными рыбаками, а потом приобрел собственную лодку. Летом на Половинских опечках (островах) он делал шалаш и промышлял, заготовляя рыбу впрок, солил икру.

Охотился Сталин и на песца, также применяя самодельные снасти. Охота с ружьем ему воспрещалась. Поэтому он пускался на хитрости: соседи шли в лес, оставляли там ружье в условленном месте, а Сталин забирал его. Стрелял больше всего куропаток, но бил и гусей, и уток.

На рыбной ловле и охоте Сталин не раз попадал в положения, грозившие несчастьем. Рассказывать о них впоследствии он не любил, но все же о нескольких нам известно. Выступая в апреле 1929 года на Пленуме ЦК с докладом «О правом уклоне в ВКП(б)», Сталин, характеризуя бухаринскую группу, вдруг обратился к слушателям:

– Видали ли вы рыбаков перед бурей на большой реке ироде Енисея? Я их видал не раз. Бывает, что одна группа рыбаков перед лицом наступившей бури мобилизует все свои силы, воодушевляет своих людей и смело ведет лодку навстречу буре: «Держись, ребята, крепче за руль, режь волны, наша возьмет!»

Но бывает и другой сорт рыбаков, которые, чуя бурю, падают духом, начинают хныкать и деморализуют свои же собственные ряды: «Вот беда, буря наступает, ложись, ребята, на дно лодки, закрой глаза, авось как-нибудь вынесет на берег!»

Общий смех был ответом оратору. Он вспомнил, конечно, свои собственные переживания, и не приходится сомневаться, что сам он был в первой группе рыбаков.

Один раз, зимой, Сталин чуть не погиб. Рыбу промышляли, спуская снасти в проруби; дорога к ним отмечалась вешками. Отправившись в очередной раз с соседями за несколько верст, Сталин отделился от них и пошел к своим снастям. Улов был богатый, и, перекинув через плечо большую связку рыбы, он направился в обратный путь. Но вскоре завьюжило, поднялась пурга, вешек не стало видно.

В лицо бил ветер, глубокий снег не позволял идти быстро, тяжелая ноша мешала, но бросить ее нельзя: дома продовольствия нет. Упорно, не обращая внимания на ветер и усталость, Сталин шел вперед.

Но уверенности, что он идет правильно, не было, жилье не встречалось, хотя пора бы и быть деревне. И тут – впереди смутно различимые сквозь пургу фигуры, голоса.

– Го-го-го! – закричал Сталин. – Подождите!

Голоса тотчас смолкли, и фигуры пропали. И вновь один бредет Сталин, остановиться – значит погибнуть. Тело коченеет от холода, силы кончаются… Вдруг – лай собаки, затем запах дыма! Жилье!

Войдя в избу, Сталин без сил опустился на лавку.

– Осип, это ты? – хозяин был явно испуган.

– Конечно, я. Не лешак же! Вы что, не видите, что это ваш жилец?

Выяснилось, что рыбаки видели Сталина, но его обледеневшую, занесенную фигуру приняли за водяного.

Восемнадцать часов проспал Сталин после этой рыбалки…

Он так наловчился промышлять рыбу, что соседи стали говорить, глядя на его добычу:

– Ты, Осип, верно, слово какое знаешь!

С жителями станка отношения у ссыльного были хорошими. По вечерам то один, то другой заходил к нему, сидел молча и следил, как «Осип» что-то пишет за столом. Затем они курили трубки, иногда вместе ужинали, подкрепляясь мороженой рыбой. Хвост и голову получал Тишка – пес, которого подарили хозяева.

Тишку Сталин вспоминал и годы спустя. В долгие зимние вечера чаще всего лишь пес был его собеседником. Сидит ссыльный за столом, пишет или читает (если есть керосин), а Тишка прибежит с мороза, жмется к ногам, урчит, просит есть. Наклоняется хозяин, треплет его за уши:

– Что, Тишка, намерз? Ну, грейся, грейся!

Однажды Тишка нашкодил. Из Монастырского Сталин привез кусок говядины – редкость для Курейки. Стал его варить, положил в чугунок (да не накрыл) и куда-то вышел. Возвращается – чугунок опрокинут, а Тишка за столом притаился, мясо жрет. Остался хозяин голодным до следующего дня – до нового улова. Долго он потом учил Тишку:

– Взять! Нельзя! Принеси!..

Не уклонялся Сталин и от участия в скромных празднествах жителей станка. У хозяев часто собирались соседи. Тогда открывалась дверь и появлялся постоялец. Пел песни, даже плясал. Чаще всего, конечно, пелись русские народные песни, революционных здесь не знали, и Сталин учил им соседей. Сам же учился народным песням. Только иногда, видимо, в особо тяжелые дни, начинал он петь на родном языке, и с удовольствием глядели на него хозяйские дети, пораженные звуками чужой речи. В Куренке, как обычно, Сталин был очень ласков с детишками. Хозяйка его, Анфиса Степановна Тарасеева, вспоминала, как ездила верхом на постояльце, вцепившись ручонками в его густые волосы, маленькая ее дочурка Дашутка:

– Ты, дядя, кричи по-конячьи!..

Оторванность от остального мира, конечно, ощущалась постоянно. Но нельзя сказать, что эта оторванность былa полной. Во-первых, хоть и редко, бывала почта, приходили газеты, письма. Во-вторых, Сталин ухитрялся поддерживать связи и со своими товарищами по ссылке в Туруханском крае, и в России, и даже за границей.

Вопрос о возможности устройства побега Сталину и Свердлову обсуждался на заседании ЦК РСДРП 2–4 апреля 1914 года. В повестке дня, написанной Лениным, имелся и этот пункт. В агентурных сведениях охранки сообщалось: «Помимо сего в определенной форме поднят вопрос о побеге в самом непродолжительном времени «Андрея» (Свердлова) и «Кобы», кои по оставлении ссылки сохранят свои полномочия членов ЦК».

О подготовке побега было, видимо, известно и Сталину, так как в письме в думскую фракцию большевиков от 20 марта 1914 года он просил сообщить, как обстоит дело с его «переездом в Петербург», и писал, что он еще не получил на этот счет точных данных.

Подготовка побега была сложным делом, она тянулась до лета 1914 года, а тут началась мировая война, и все обстоятельства до чрезвычайности осложнились.

Мир раскололся на две противоборствующие стороны, землю перепоясали траншеи и ряды колючей проволоки, шовинистический угар охватил широкие круги трудящихся и одетые в шинели рабочие и крестьяне разных наций сошлись в кровавой схватке ради интересов империалистических шейлоков.

Известия о начале войны в Курейку пришли не скоро, противоречили друг другу. Еще позднее дошли в Туруханский край сведения о позиции, занятой Лениным в начале войны: только глубокой осенью 1914 года Крупская прислала в Красноярск на явочную квартиру тезисы Ленина об отношении к войне.

Навещал Монастырское Сталин в зимнее время сравнительно часто – 180 верст в Сибири не расстояние. 19 марта 1915 года Спандарьян писал домой: «Посылаю еще раз мою фотографию. Более удачная. Со мной стоит наш общий приятель. Мама его знает. Он приезжал ко мне на днях погостить, и вот надумал сняться. Особенно эффектно вышел мой пиджак из арестантского халата. Совсем как английского министра. Оба мы перед этим снятием смеялись и дразнили нашего фотографа, а потому в последний момент вышли улыбающимися». Действительно, на фотографии Спандарьян и Сталин выглядят очень веселыми.

Здесь необходимо коснуться одного неприятного вопроса. Уже в двадцатых годах, во время острейшей борьбы с троцкистами, они распространили слух, будто имеются документы о связях Сталина с царской охранкой. Но тогда это шло лишь сугубо устно.

В сороковых годах, с началом «холодной войны», эту пикантную версию подхватила уже западная пропаганда. С началом же пресловутой «перестройки» антисталинскую сплетню вытащили ее «прорабы», преимущественно двойного гражданства. Защитить память Сталина было некому. Сплетня осталась тогда без ответа.

И вот лишь в 2002 году появилась обстоятельная монография питерского историка А. Островского «Кто стоял за спиной Сталина?». Автор на огромном фактическом материале рассмотрел все версии этой сплетни, подробно и основательно. Теперь можно сделать однозначный вывод: сплетня о связях Сталина с царской полицией есть ложь и клевета, причем вполне сознательная со стороны ее вдохновителей.

А. Островский свидетельствует, что в советской печати впервые появилась эта сплетня в беседе журналиста Г. Павловского (позже советника президента В. Путина!) со скромным историком М. Гефтером (позже главой общества «Холокост»), Опубликована сплетня в августе 1987 года в журнале «Век XX и мир», имевшем зарубежную подпитку. Таково было примечательное начало.

В июне 1988 г. в газете «Советская культура» (орган ЦК КПСС) была опубликована статья журналиста А. Лазебникова, в которой автор обвинил И. Сталина в сотрудничестве с охранкой, не приведя при этом никаких доказательств (упоминая в своей статье об одном из побегов Сталина из ссылки, Лазебников ограничился лишь восклицаниями типа: «Такой побег можно было совершить только с помощью властей»). А в ноябре того же года журнал «Дружба народов» публикует главу «Дублер» из повести А. А. Адамовича «Каратели». Адамович повторил то же самое. Островский задается вопросом: «Кто же подсунул ему эту фальшивку и кто вообще занимается производством подобной «контрабанды?..» – и отвечает на это так: «…необходимо вспомнить, что в 1988–1989 гг. в Советском Союзе существовала цензура, без разрешения которой не могла выйти в свет ни одна публикация. Цензура подчинялась двум хозяевам: ЦК КПСС и КГБ СССР… Если же в данном случае она проявила «халатность» и допустила подобную информацию, значит, эта публикация была инспирирована ЦК КПСС и КГБ СССР, которые, используя Адамовича и редакцию журнала «Дружба народов», запустили в обращение фальшивку… И следовательно, хотел того Адамович или же нет, его публикация – это попытка оболгать имя честного человека». Публикация «Дублера» Адамовича «совпала» с открывшейся 29 октября 1988 г. подготовительной конференцией по созданию общества «Мемориал».

В своей книге А. Островский выдвигает предположения о сознательном использовании фальшивых документа, порочащих революционную биографию Сталина, с целью дискредитации «антисталинской кампании», развернувшейся в стране в годы «перестройки». Не будем оспаривать эту версию, как, впрочем, и утверждать ее правомерность – для этого нужны документальные факты. Заметим лишь, что сплетни и домыслы, распространяемые популярными изданиями, оказывают зачастую больше воздействия на массового читателя, нежели объективные публикации профессиональных историков в специальных журналах, рассчитанных на более узкую «научную» аудиторию. Как бы то ни было, но можно констатировать, что т. н. «Письмо Еремина» и «донесение Фикуса» (являющиеся по сей день единственными «документами», «свидетельствующими» о связях И. В. Сталина с охранкой) весьма активно использовались определенными силами в СССР с целью очернительства нашей истории и расшатывания советского государства в годы горбачевской «перестройки». Используются эти фальшивки и сейчас, – как и прочие «свидетельства» и «факты» о Сталине, «высосанные из пальца» авторами разоблачительных «сочинений» и ретивыми журналистами. Так кто же выступает в роли «провокатора»?

Подробно исследуя на страницах своей книги революционную деятельность Сталина, Островский последовательно опровергает все «предположения» о «провокаторском следе» в биографии выдающегося лидера большевистского движения. Говоря об арестах И. Джугашвили, о его ссылках (в последнюю – самую продолжительную и тяжелую – в 1913 г. Сталин был отправлен, выданный провокатором Р. Малиновским), историк, исследовав все доступные ему архивные материалы, решительно утверждает, что «частые аресты и ссылки Сталина не могут рассматриваться даже в качестве косвенного аргумента в пользу версии о его сотрудничестве с охранкой. Более того… они выглядят не столько как улика, сколько как алиби». Что касается побегов Сталина из ссылок – то это также нельзя считать «доказательством к. – л. помощи» революционеру со стороны охранки.

…Война между тем протянула свои страшные лапы и к административно-ссыльным: весной 1916 года была объявлена мобилизация их в армию. Туруханский пристав получил указание направить Сталина на призывной пункт в Красноярск. 14 декабря 1916 года Сталин, разумеется, в сопровождении стражника, навсегда отбыл из Курейки. Долго бежал за санями верный Тишка, а хозяин гнал его:

– Назад, Тишка, назад! Домой!

Туруханская ссылка кончалась…

В Монастырском немного задержались. Сталин встретился со Свердловым, они долго беседовали. Затем вся колонна ссыльных собралась на Енисее провожать отъезжающих.

На небе стояли страшные тучи – надвигалась пурга. За Енисеем – чернеющий лес. Около саней, окружив отбывающих, толпятся ссыльные. Уезжало девять человек, но большевиков только трое – Сталин, И. Фиолетов, В. Иванов, – остальные меньшевики и эсеры. Сталин был одет в меховую шубу и меховой же малахай. Впоследствии на многие годы – это его обычный зимний наряд.

До Красноярска добирались долго – жестокие морозы заставляли пережидать. Около недели пробыли в Верхне-Имбатском. Состоялось собрание ссыльных. На вечеринке, по свидетельству В. Иванова, Сталин был одним из наиболее веселых, пел и плясал. В Красноярске Сталин прожил несколько недель и за это время успел установить связи с местными большевиками, написать две листовки: «О войне» и «К солдатам». В начале февраля 1917 года прививная комиссия признала Сталина негодным к военной службе из-за плохо сгибавшейся с детства в локте левой руки.

Срок ссылки кончался 7 июня 1917 года. Отправлять ссыльного назад в Курейку казалось нелепым. Сталин направил прошение енисейскому губернатору о желании остаться отбывать ссылку в Ачинске, где у него появилась возможность получить работу. 17 февраля разрешение было получено, и через три дня он уехал в Ачинск.

Через неделю, уже в этом городке, Сталин узнал о Февральской революции. Не стало больше административно-ссыльного Иосифа Виссарионовича Джугашвили, он же Сосо, он же Иванович, он же Василий… Был гражданин Джугашвили-Сталин. 8 марта он выехал в Петроград.