Текст книги "Время бесов"

Глава 14

В доме с выбитыми стеклами было промозгло и холодно. Полы устилало хрустящее под ногами разбитое стекло. К восходу солнца погода испортилась, и небо закрыли низкие, тяжелые тучи. После предрассветной баталии и бессонной ночи чувствовали мы себя не очень бодро, Когда мы вернулись с берега, я первым делом промыл ободранное лицо чистой водой, потом щедро смазал царапины йодом, так что вид у меня стал романтичным, но не эстетичным. После падения от удара взрывной волны, больших повреждений на мне не оказалось, только синяки и сильно распух ободранный щепой нос. Так что мне больше досаждал холод, а не героические раны.

Переправляться в лес через болота среди бела дня было крайне рискованно. Я не знал, попал ли в снайпера и сколько еще людей следит за островом. После военного совета мы решили уходить, как только стемнеет, чтобы за ночь убраться как можно дальше от опасного места. Первым делом нужно было хорошо отдохнуть и набраться сил. Мы попытались уснуть, завернувшись в тулупы, но холод постепенно пробирался и через теплую овчину, и полноценного отдыха не получилось.

– Ты сможешь натопить печь в бане? – спросила меня генеральская дочка, уныло сидя около выбитого окна.

Мысль была вполне здравая. Баня была единственным местом, где можно было отсидеться в тепле. В сарае лежали убитые революционеры, и заходить туда нам очень не хотелось, а дом продувало насквозь.

– Конечно, смогу, – ответил я почти с энтузиазмом,

– Правда? – обрадовалась Даша. – Я еще ни разу сама не смогла растопить печь. У меня почему-то никак не разгораются дрова.

Я сразу приободрился и отправился в баню. Запас дров там был впечатляющий, на всю зиму. Потому, несмотря на «сложность процесса», через двадцать минут я уже сидел возле гудящей пламенем печки. Ордынцева устроилась рядом, внимательно наблюдая за тайной разведения огня,

– Ты зачем положил туда эти щепочки? – спросила она, когда я, нащипав лучин, положил их под дрова и поджег спичкой.

– А как ты сама растапливала печь? – удивленно спросил я, поражаясь такой барской беспомощности.

– Тоже дровами, – на чистом глазу созналась революционерка.

– Без растопки?

– Да, клала дрова и поджигала их спичкой. Только они почему-то не загорались.

Теперь, когда мы оказались в тепле, можно было и расслабиться, что я и сделал, улегшись на полке в парной. Жизнь, как говорится, налаживалась.

– Мыться будем? – спросил я где-то через час, когда тесное помещение нагрелось так, что я вынужден был снять инженерный китель и сидел уже в одной рубашке.

Удивительное дело, как устроена человеческая психика. Только что едва не погибший, покарябанный и побитый, я уже подумывал о совсем других, чем простое выживание вещах и жизненных радостях.

– Давай, только по очереди, а то вдруг на нас нападут, а мы будем неодеты, – ответила она, подозрительно косясь на закрытую дверь.

Замечание было вполне уместное, особенно при том, что мы, после того, как обосновались в бане, еще ни разу не выглянули наружу.

– Я сейчас наношу воды, заодно и помоемся, – предложил я, когда от банного жара сидеть просто так в бане сделалось невыносимо.

– Да, конечно, – согласилась Даша, – ты мойся первым, а я потом.

Как это часто бывает между мужчинами и женщинами, у нас наметилось взаимонепонимание полов. Объяснять, что выражение «заодно помоемся» имеет в данном, конкретном случае совсем другой смысл и помывка, в этом контексте, рассматривается не как первичное, а как вторичное действие, мне не захотелось, и я молча отправился за водой.

При выходе из бани никакие опасности меня не подстерегали. С берега ее видно не было, так что неожиданной пули я не ждал и спокойно отправился к колодцу за водой.

Колодезный ворот оказался не смазан, и противно скрипел, пока разматывалась цепь с деревянной бадьей на конце.

Потом я поднял бадью наверх, перелил воду в ведра и отнес их в баню. Даша, пока меня не было, не выдержала жары и сняла платье. Мое возвращение так ее смутило, как будто мы были гимназистами средних классов, только что познакомились, и я застал ее за каким-то постыдным занятием. Она заметалась по предбаннику, пытаясь найти, чем прикрыться. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и, перелив воду в чугунный бак, крикнул от входа:

– Я еще принесу воды, а ты пока подкинь в печь дрова.

Набрав еще два ведра воды, я оставил их у входа в баню и сбегал в дом за едой и вином. По пути осмотрел подступы к нашей крепости и, не обнаружив никаких приготовлений к штурму, вернулся к своей смущенной красавице. Даша опять была в платье и вела себя церемонно и сдержано.

– Тебе так идет красивое белье, – коварно сказал я, показывая, что оценил ее недавний легкий наряд.

– Ты это говоришь просто так, – ответила она, однако, приняла впечатляюще изящную позу. – Я совсем не красивая. Вот Капитолина – очень интересная барышня.

– Как?! – даже испугался я такой профанации женской красоты. – Ты еще скажешь, что и Алена красавица!

– А что, нет?! Алена тоже очень интересная девушка, только у нее жидкие волосы и слишком курносый нос, ну и еще неприятно прозрачные глаза. Но если брать в целом…

– А Капитолина чем тебе так понравилась? – спросил я, чисто умозрительно интересуясь, сколько достоинств, которые сродни уродству, найдет у поповны Ордынцева.

– У нее красивые, – сказала Даша и надолго задумалась, пытаясь вспомнить, что ей понравилось у Капы, однако, ничего путного ей не припомнилась, – красивые руки, правда, немного грубоватые. У тебя с ней что-нибудь было?

– Шутишь, мы с ней до последнего оставались на «вы».

Ордынцева проницательно посмотрела мне в глаза, но они были так бесхитростны и правдивы, что она почти поверила и смягчилась:

– Ты принес еду?

– Да, давай хотя бы нормально пообедаем, – предложил я, – а то когда еще выпадет такая возможность.

Мы разложили припасы на скамье и, не торопясь, ели, запивая деликатесы терпким вином. Постепенно обстановка согревалась не только внешне, но и внутренне. Дальше все пошло накатанным путем: откровенные взгляды, случайные касания, потом рука, задержанная в ладони…

Когда мы с Дашей лежали рядом все на той же широкой деревянной скамье, соприкасаясь разгоряченным телами, я подумал, что совсем непонятно, кто кого обыграл в этом извечном соревновании женщины и мужчины.

– Ты меня хоть немного любишь? – неожиданно спросила она.

– Да, – вполне искренне ответил я.

– А за что?

– Разве любят за что-то? Мне хорошо с тобой и хочется тебя защищать. Мне нравится, как ты говоришь и как смущаешься. Мне приятно смотреть на тебя, особенно когда ты, как сейчас, без одежды.

– А вот я не знаю, что мне нравится в тебе, – задумчиво сказала она. – Ты какой-то не такой, как все, кого я до этого знала. Что-то в тебе есть странное.

– Это хорошо или плохо?

– Ни то, ни другое. С одной стороны, с тобой проще, не нужно все время притворяться, и мне даже иногда кажется, что ты все правильно понимаешь, как будто ты не мужчина, а женщина. С другой стороны, – она села и посмотрела на меня внимательно и оценивающе, – приходится все время быть настороже, а это утомляет. Те мужчины, которые у меня были, с которыми я была знакома, – поправилась она, чтобы ее слова не звучали слишком двусмысленно и откровенно, – относились ко мне совсем по-другому. Между нами все время чувствовалась дистанция, которую невозможно было преодолеть, А с тобой я ее не чувствую. Иногда ты бываешь очень нежен и внимателен, а иногда так циничен и насмешлив…

Ордынцева замолчала и легла на спину, закинув руку за голову, потом, не поворачивая лица, глядя в низкий дощатый потолок, заговорила о другом:

– Ты можешь сказать правду, откуда ты взялся?

Она поменяла позу, повернулась на бок и, подняв голову, подперла подбородок рукой, смотрела близко в глаза, выжидающе и серьезно. Я молчал, не зная, что ей ответить.

– Ведь ты никакой не революционер и не большевик, – продолжила она. – Иногда мне кажется, что ты вообще против революции.

– Разве я когда-нибудь это скрывал? Мы, кажется, достаточно говорили на тему революции тогда, когда только встретились в коммуне. Да, мне не нравится эта революция, но мне не нравился и царский режим. Мне вообще не нравится никакое насилие. Но без него, как видно, тоже не обойтись.

– А какая форма власти тебе больше подходит? Анархия?

– Нет, анархия, как безвластие и торжество равенства и терпимости, всего лишь красивая выдумка. Если говорить серьезно, то из всего, что люди придумали до сих пор, мне ничего не нравится. И Бог, и царь, и герой – всего лишь выдумка нужная слабым для утешения и надежды.

– Но ведь так нельзя жить! Каждый человек должен, во что-то верить!

– Я верю в то, что сейчас хочу обладать тобой, и мне приятно будет слышать твои стоны и держать тебя в своих объятиях. Мне приятно ощущать твое тело, целовать губы и грудь, смотреть в твои глаза. И я совсем не хочу сейчас думать о том, что идеи одного так называемого великого человека правильнее идей другого.

– Но, как я поняла, тебе не нравятся ничьи идеи!

– У меня и своих достаточно, – ответил я, – и что такое вся мировая философия, когда мы не знаем, что с нами будет через час…

Через два часа оказалось, что ошибся я совсем немного. Не успели мы толком закрепить наши обновленные отношения, как грянул ружейный залп, потом затарахтела длинная пулеметная очередь, и шальные пули, застучали по стенам бани.

Кто стреляет и откуда, догадаться было совсем несложно. Сначала я не понял, зачем, но когда, кое-как одевшись, добежал до дома и влетел на чердак, понял и это. Это нас перед началом штурма подавляли огнем. Стреляли из винтовок и ручного пулемета с опушки леса перед островом. Я скорчился в бревенчатом пулеметном гнезде и наблюдал за действиями противника в прорезь пулеметного щитка. Нос новой штурмовой шлюпки торчал из леса, и за деревьями и кустарником мелькали люди.

Во время, пока я наблюдал за противоположным берегом, несколько пуль влетело и на чердак. Одна даже царапнула по пулеметному шитику и, срикошетив, пробила дырку в крыше. Однако, обстрел велся в основном самого дома и двора.

Пока ничего особенного опасного для нас не происходило, я приготовил несколько оснащенных пулеметных лент и выглядывая из своего укрытия, ждал начала атаки. Большого страха не было. Наоборот, теперь, когда все как бы встало на свои места, сделалось даже спокойно на душе. Правда, когда стрельба внезапно, как по команде, прекратилась, и из леса выскочили люди в военной форме с винтовками в руках, во рту появился кисловатый привкус, и похолодело внизу живота.

Штурмовой отряд подхватил шлюпку, приподнял ее над землей и бегом потащил ее к воде. Я припал к прицелу и навел его на днище лодки. Спустя несколько мгновений суденышко уже колыхалось на воде. Шестеро красноармейцев запрыгнули внутрь, и лодка ощетинились штыками. Зачем они примкнули к винтовкам штыки, я не понял, атаковать им пока было некого. Оставшаяся команда оттолкнула шлюпку шестами от берега, и та по инерции проплыла несколько метров в нашу сторону. Больше праздно наблюдать за развитием событий я не мог и выпустил первую короткую очередь, целясь не в солдат, а ниже ватерлинии глубоко осевшего плавсредства. Пули вздыбили воду в пяти метрах перед носом, но я слегка повел стволом вперед, нажал гашетку, и красноармейцы начали выскакивать в воду из тонущей шлюпки. Шестьсот выстрелов в минуту, мощными винтовочными 7,62 миллиметровыми пулями, с одной длинной очереди размолотили в щепу днище обычной рыбачьей посудины.

В ответ по моему чердаку ударил нестройный винтовочный залп, потом зачастили одиночные выстрелы. Я скорчился под прикрытием толстых бревен, которыми неведомые благодетели обложили пулеметное гнездо и сидел там, пока стрельба постепенно не прекратилась. Кажется, на ближайшее время желающих повторить атаку не нашлось и, когда я посмотрел в прорезь пулеметного щитка, на берегу уже никого не было.

Даша все это время просидела в бане. Когда я туда вошел, бросилась ко мне на грудь и так горячо поцеловала, что я едва не поддался на новый взрыв чувственности.

– Я так за тебя боялась! – воскликнула она, когда мы оба немного успокоились. – Много их там было? Когда ты начал стрелять, я чуть не выскочила наружу!

Я рассказал, как протекал бой, правда, не упомянув о том, как испугался во время начала атаки.

– А они не окружат остров со всех сторон? – спросила она, когда я рассказал, сколько человек участвует в нашей блокаде.

– Не знаю, с тыльной стороны раньше было настоящее болото, там они не усидят. Мы, когда раньше были здесь, едва смогли подобраться. И нам придется идти осторожно, возможно, даже ползти.

– Когда раньше? – уточнила она.

– Давно, – неопределенно ответил я.

– А что мы будем делать, если выберемся отсюда?

– У меня есть один план, но сначала нам нужно будет попасть в Троицк.

– Куда?! – удивилась она. – Но нас там сразу схватят!

– Придется рискнуть. К тому же, самое безопасное место всегда там, где тебя не ждут. Вряд ли комунякам придет в голову искать нас у себя под носом. Скорее всего, нас будут ловить на больших дорогах, на выезде из уезда и в самой губернии.

– А зачем нам нужно попадать в Троицк? – продолжала сомневаться Ордынцева.

– Даша, ты веришь в чудо? – не ответив на вопрос, спросил я.

– Ты о любви? Или про религиозное чудо?

– Просто в чудо, такое, которое не объяснить никакими разумными доводами?

– Нет, в такое не верю, я материалистка, – покачав головой, ответила она.

– Если попадем в город, придется поверить. А пока, пожалуйста, не расспрашивай меня ни о чем. У нас и так есть о чем поговорить и чем заняться, – сказал я и заключил ее в объятия. – Пойдем скорее в парилку, а то я замерз, и меня что-то бьет дрожь. – На чердаке очень сильно сквозило. – Как бы мне не простудиться.

Глава 15

Только когда мы отошли от острова километра на два, я позволил себе несколько минут отдохнуть, Пока наш побег протекал довольно успешно. Как только стемнело, и нас стало невозможно увидеть на озерной глади, мы погрузили свой объемный багаж и оружие на мой халтурный, легонький плот. Затем Даша легла на бревна, а я разделся догола, влез в обжигающе холодную воду и, оттолкнувшись от берега, погнал его в сторону болота.

Весь мой расчет строился на том, что противник будет ждать, когда мы попытаемся уплыть на их лодке, доставшейся нам после первой атаки. Поэтому, если несколько глубоко сидящих в воде бревен кто-то и заметил, вряд ли смог предположить, что на них можно уплыть с острова. До спасительного берега было метров сто, и при нормальной погоде преодолеть такое расстояние было не вопросом, даже если толкать перед собой бревна. Но теперь, когда температура воды была градусов 6-8, это оказалось почти подвигом. У меня от холода как сразу перехватило дыхание, так и не отпускало почти до противоположного берега. Правда, больше самого холода я боялся, что ноги сведут судороги. Однако, пронесло, и, когда я немного притерпелся к ледяной воде, вполне сносно заработал ногами.

Сколько времени продолжалась эта пытка, сказать не могу. Мне показалось, что целую вечность. Самое трудное заключалось в том, что все время приходилось себя контролировать и сдерживать, чтобы не начать суетиться. Любой сильный всплеск воды мог стать для нас роковым. Потому, когда наши бревна, наконец, увязли в прибрежном иле, я не сразу смог выползти на спасительный берег, а продолжал копошиться в воде одеревеневшими, обессиленными руками.

После этого пришлось еще оттаскивать подальше в кустарник наш багаж и только тогда стало можно выпить залпом кружку показавшегося горячим коньяка. В животе все сразу запылало, и я начал тереть сухим полотенцем сделавшееся почему-то шершавым тело.

– Скорее одевайся, – торопила меня Даша, тоже, пока помогала мне выбраться из воды и разгрузить плот, промочившая до колен ноги.

Такой вариант нами был предусмотрен, и, как только мы отошли от береговой кромки, она села прямо на землю и поменяла на сухие чулки и обувь.

– Теперь можно не торопиться, – сказал я, стуча зубами. – Теперь все будет хорошо.

Я продолжал с азартом тереть грудь и спину полотенцем. Тело начало гореть, и в него вонзились тысячи иголок. За то время, что я провел в воде, переохладиться было невозможно, но мне не хотелось подхватить простуду Будущее наше было туманно, перспективы неопределенны, так что нужно было быть в форме

Коньяк и растирание начали действовать, ощущение внутреннего холода прошло, и я, наконец, оделся. Кругом пока все было тихо. Вещи мы еще на острове разделили на две части и упаковали в самодельные рюкзаки, в просторечии именуемые «сидорами». Прощаться нам было не с кем и, главное, незачем, поэтому, как только я оделся, мы сразу же отправились в путь. Болото, бывшее на этом месте сто двадцать лет назад, никуда не делось, осталось на старом месте, но идти по нему оказалось легче, чем раньше. Возможно, причиной тому была осень. Трава давно засохла, и болотные кочки, по которым мы скакали, как горные козы, были лучше и яснее видны.

Пока никакие кордоны и заставы нам не попадались. Лес был пуст и тих. Однако, я все равно соблюдал предельную осторожность и шипел на Ордынцеву, когда она переставала смотреть под ноги и начинала хрустеть сухими ветками. Направление нам пришлось определять по роскошному старинному компасу, который нашелся в хозяйстве рачительных большевиков. Единственным его недостатком были габариты и, соответственно, вес. Нам и так, кроме ополовиненных одалисками сокровищ, пришлось нести на себе оружие, продукты и согревающие напитки.

В полукилометре от острова мы, наконец, заметили вражеский секрет. Правда, он был не слишком секретный: два красноармейца при форме и с винтовками, халатно приставленными к дереву, сидели в засаде около большого костра и, как мне показалось, выпивали. Они перекрывали нам единственный сухой выход из болота. Мы с Дашей остановились, спрятались в голом кустарнике и наблюдали за их действиями.

Действия оказались сугубо мирными и идиллическими. Парни по очереди пили какую-то неведомую нам жидкость из большой бутыли, закусывая ее хлебом и салом.

Картина эта была такая мирная, что, не решаясь беспокоить несущих службу воинов, мы прошли всего в нескольких шагах за их беззаботными спинами. Особого риска в этом не было Жаркий, большой костер громко трещал мокрыми ветками, так что никаких других звуков услышать наши стражи просто не могли.

После этой случайной встречи люди в лесу нам больше не попадались. Как я уже говорил, пройдя километра два, мы устроили себе небольшой привал. Разговаривать не хотелось. Согревающее действие коньяка прошло, и меня начало знобить. Даша тоже молчала, сидела, сгорбившись, и о чем-то сосредоточено думала. Я вытащил бутылку и для профилактики сделал несколько глотков прямо из горлышка. Передал ее Ордынцевой. Она отерла его рукой и тоже пару раз приложилась к крепкому ароматному напитку

– Ты как? – спросил я, забирая у нее бутылку и поднимаясь на ноги.

– Ничего, – не очень уверенно ответила она. – Трудно идти по лесу. Темно.

– Потерпи, скоро выйдем на дорогу, – пообещал я, выдаваемое желаемое за действительное. До дороги было еще далеко.

– Ты так и не сказал, что мы будем делать в Троицке? – спросила Ордынцева, когда мы вновь отправились в путь.

– Ты видела на окраине города старинный деревянный замок?

– Нет, на экскурсии по городу у меня не было времени

– Так вот, нам нужно туда попасть.

– А зачем?

– Чтобы убраться отсюда подальше. Мне не нравится эпоха военного коммунизма.

Как мы будем «убираться», когда и куда, она не спросила. Сосредоточено шла, глядя под ноги. Постепенно Даша начала отставать.

– Ты не можешь идти чуть быстрее? – спросил я.

– Мне кажется, – не сразу ответила она, – что я себе натерла ногу.

– Что! – воскликнул я. – Сильно?

Стертая нога сейчас могла оказаться важнее, чем перемещение по времени. Я тотчас остановился.

– Сапоги неудобные, – виновато ответила Ордынцева, – и не моего размера, нога в них болтается.

– Что же ты сразу не сказала!

– Я думала, потерплю

– Садись, и переобуйся, тебе нужно на ноги намотать портянки.

– Я уже думала об этом, но где из взять?

Мы нашли подходящую кочку и сели на сухую, заиндивевшую траву. Даша сняла сапог и щупала стертую ногу.

– Волдырь, – сообщила она. – Ничего, как-нибудь дойду.

– Куда ты дойдешь! Нам до Троицка еще, как минимум, десять километров. И попасть туда нужно сегодня же ночью. Как только обнаружится, что мы исчезли с острова, сразу же перекроют все дороги!

– Я постараюсь, – виноватым голосом пообещала она. – Только давай идти не так быстро.

– Дай посмотрю, – сказал я и ощупал ее ногу.

Удивительно, как она еще смогла столько пройти в тонких шелковых чулках и сапогах на два размера больше ноги.

На ее пятке под пальцами гулял здоровенный волдырь.

– Тебе нужны портянки, иначе ты просто не дойдешь. Сейчас попробую что-нибудь сделать.

Больше всего мне сейчас не хотелось раздеваться, но иного выхода не было. Я скинул шинель, инженерную тужурку и рубаху. Потом опять надел сразу ставшую холодной одежду.

– Ты это что делаешь? – удивленно спросила Ордынцева.

– Сейчас попробую вырезать тебе из рубашки портянки. Держи, я отрежу полу.

Рубаха у меня была единственная, но выбора не было. Примерившись, я ножом отхватил всю нижнюю часть до подмышек и разделил ее на две половинки.

– Возьми. Умеешь наматывать?

– Нет, а зачем мне портянки, у меня есть шерстяные носки, – вдруг сказала Ордынцева. – Ты не сердись, я про них забыла.

От возмущения я чуть не выругался.

– Ладно, надевай, – ровным голосом попросил я, – посмотрим, как тебе будет в них идти.

Даша покопалась в своем «сидоре» и достала носки. Я взял их в руку, они были тонкие и невесомые.

– Не помогут, сверху все равно придется намотать портянки.

После того, как я забинтовал ее ноги кусками рубашки, идти ей стало легче, хотя она все равно прихрамывала и отставала.

– Ничего, я дойду, – обещала Даша, когда я останавливался, поджидая ее. – Далеко еще?

– Теперь близко, – очередной раз обещал я, резонно предполагая, что когда-нибудь мы все-таки должны пересечь дорогу. Не так велик был лес, чтобы блуждать в нем до утра.

С момента нашего побега прошло уже часа два. От движения и скорой ходьбы я уже совсем согрелся, и от этого настроение начало улучшаться. Тем более, что Ордынцева как-то притерпелась к потертым ногам и стала лучше идти.

– Ну, как ты? – спросил я, останавливаясь и приваливаясь плечом к стволу дерева.

– Бывает и хуже, – ответила она. – Скоро дорога?

– Скоро, Отдохнуть не хочешь?

– Нет, ну, если только минутку.

Судя по голосу, она уже сильно устала, и мы, подобрав подходящее место, устроили привал.

– А как мы «уберемся» из военного коммунизма и куда? – спросила она, когда немного отдохнула.

– В недалекое будущее, во время, когда про нас уже забудут.

– Как же это можно сделать?

– Сама увидишь. Тебе хочется узнать, что будет через пять или десять лет?

– Кому же не захочется! Да я и сама знаю, к этому времени Россия уже станет свободной социалистической страной.

– Вот большой свободы я тебе в России не обещаю, – честно признался я, – особенно в ближайшем, да и в отдаленном будущем.

Вопрос, в какое время нам лучше попытаться попасть, волновал меня с того момента, как только идея убежать отсюда с помощью генератора времени пришла в голову. Самое главное было не промахнуться и остаться в двадцатых годах. Позже, с двадцать девятого в стране начнет твориться такой беспредел, что чем жить там и тогда, лучше остаться здесь, в голодном двадцатом году.

Когда в свободной социалистической России ввели паспорта и тотальный контроль за населением, я точно не помнил. Скорее всего, именно в самом начале тридцатых, когда начали истреблять работоспособное сельское население, обозвав его кулачеством и классовым врагом пролетариата. К сожалению, о том, что тогда происходило, я имел весьма приблизительное представление. Помнил, что в двадцать девятом году большевики начали коллективизацию и раскулачивание. Заморили голодом Украину, выслали в нежилые места на голодную смерть миллионы крестьянских семей из других республик. Покончив с кулачеством как классом, взялись за остальных. Душили сначала социально чуждых, потом своих же товарищей. По принципу, кто успел, тот и съел.

– Ты это говоришь серьезно? – спросила Ордынцева и незаметно отодвинулась от меня подальше, видимо, решила, что у меня поехала крыша. – В России не будет свободы и социализма? Откуда ты это можешь знать?!

– Кто же о таких вещах говорит всерьез, конечно, шучу, – успокоил я ее. – Нам с тобой, главное, пересидеть годика два-три, а там втянемся, будет легче.

– Знаешь, в лесу и так страшно, давай обойдемся без таких странных шуток, – попросила он. – А здесь волки есть?

– Волки везде есть, – ответил я вставая. – Но у нас с тобой достаточно оружия, чтобы от них отбиться. Пошли, еще одно усилие, и мы почти у цели.

– Волков я очень боюсь, – призналась Даша через несколько минут, когда мы неожиданно вышли на дорогу. – И еще больших собак. Нам еще далеко?

– Надеюсь, часам к двум-трем ночи успеем, – пообещал я. – Главное, чтобы никому ни попасться на глаза. Пусть все думают, что мы просто исчезли неизвестно куда.

– А мы, правда, будем прятаться три года? Вдвоем?

– Исключительно вдвоем, разве нам еще кто-нибудь нужен?

По-моему, Даша понимала, что я шучу, но все время была так взволнована и измучена, что юмор просто не воспринимала, теперь слегка расслабилась и попыталась мне подыграть:

– Не знаю, а вдруг нам станет скучно!

Теперь, когда, наконец, под ногами оказалась твердая дорога, и не нужно было все время внимательно смотреть под ноги, чтобы не провалиться, не упасть или просто споткнуться, обоим стало весело, и мы шли, болтая просто так, ни о чем.

– Тихо, мне кажется, кто-то едет по дороге, – сказал я, останавливаясь и беря Ордынцеву за рукав. – Слышишь голоса?

Она замерла на месте, прислушиваясь. Потом показала рукой в том направлении, куда мы шли.

– Там!

– Давай сойдем с дороги, – шепотом сказал я, и мы мигом перескочили через придорожную канаву и затаились в кустарнике.

– Их много, – предупредила Даша, но я уже понял это и сам.

Откуда-то, скорее всего, из Троицка двигался целый конный отряд. Когда он подошел ближе, стали слышны голоса и шлепанье лошадиных копыт о влажную землю.

– Будем стрелять? – спросила Ордынцева тепло, дыша мне в ухо.

– С ума сошла! Замри и не двигайся.

Отряд скакал неторопкой рысью и, когда поравнялся с нами, стало можно оценить его силы. Был он сравнительно невелик, меньше полуэскадрона, человек пятьдесят конников, но так как всадники двигались колонной по два, показался значительным.

– Куда это они на ночь глядя? – спросила Даша, когда всадники проскакали и опять стало тихо.

– Догадайся с одного раза, – предложил я.

– К нам на остров?

– Именно, так что давай прибавлять шаг. Видимо наши «товарищи» вызвали в помощь отряд регулярной армии

– Ну и что? Нас-то там уже нет.

– Если заставят солдат идти на штурм вплавь, тогда сразу узнают, что мы сбежали. Начнут розыск.

– Вот еще напасть, – горестно сказала Даша, – я и так еле иду.

Мы вернулись на дорогу и пошли дальше. Однако, метров через триста опять пришлось остановиться. Впереди показался силуэт лошади. Она стояла на обочине без всадника, понуро опустив голову.

– Это еще что такое! – прошептал я и вынул из кармана наган.

– Лошадь, ты видишь лошадь? – взволнованно зашептала Даша.

– Вижу, стой на месте, я подойду, посмотрю. Если что, беги в лес и прячься.

Лошадь, между тем, по-прежнему стояла на месте. Я осторожно к ней подошел, пытаясь понять, что она здесь делает. Такая негаданная встреча могла нам очень помочь. Конь увидел меня, поднял голову, вежливо всхрапнул и несколько раз качнул головой. Вблизи оказалось, что он здесь не сам по себе, а под кавалерийским седлом. Мало того, у него на седле висели кавалерийский карабин и шашка.

Это уже походило на какую-то фантасмагорию. Я отцепил от ремня карабин и передернул затвор. Потом негромко крикнул.

– Есть здесь кто-нибудь?

– Есть, – ответил совсем рядом из леса тенористый мужской голос.

– Ты что там делаешь? – удивленно спросил я, направляя на кусты карабин.

– По нужде я тут, до ветра, – ответил невидимый кавалерист. – Живот, будь он проклят, прихватило, спаса нет, Несет, встать не могу. А ты сам кто таков, товарищ?

– Я из чеки, – ответил я, – ловлю дезертиров.

– Не, я не дезертир, я боец с эскадрона товарища Булавина, мне он сам лично разрешил отстать и оправиться, чтобы не засерать революционных красных конников запахом.

– Так каждый скажет, – продолжил я разговор с невидимым собеседником, – откуда я знаю, что ты с эскадрона. Отвечай, как есть по форме, кто, куда, откуда.

– Красноармеец Синицын, второго эскадрона, пятого конного полка, чрезвычайного назначения, – привычно отрапортовал он.

– Куда направляешься?

– Да с отрядом я, товариш, он только что проскакал, неужто ты его не встренул? Едем бить белую гидру.

– Какую еще гидру? Где здесь гидра?

– Да тутоточки, товариш, недалече. Засели, понимаш, с пушками и пулеметами и побили местных товаришей в хвост и в гриву. Людей, говорят, положили тьму!

– Понятно. А тебя, значит, несет?

– Не то слово, товариш, встать не могу!

– Ну и ладно, сиди здесь на месте, пока отряд не вернется. А лошадь я твою конфискую для нужд чеки.

– Ты что, товариш, такое говоришь! – закричал красноармеец Синицын и, как был, со спущенными штанами выскочил на дорогу. – Никак этого нельзя делать!

Был Синицын невелик ростом, к тому же еще приседал, пытаясь поддержать спущенные галифе, и белел голыми коленями. Когда увидел нацеленный в живот ствол своего же оружия, перестал бороться со штанами и медленно распрямился.

– Никак нельзя, товариш, – обреченно сказал он, – это не положено. Меня за такое к стенке…

– Скажешь своему товарищу Булавину, что коня забрали чекисты по приказу товарища Медведя. Говори, что напали впятером, показали мандат и скрутили.

– Какой мандат, когда я неграмотный, – неуверенно проговорил он.

– Это еще лучше, тебе его показали, а ты, что в нем написано, прочитать не смог

– А ружжо вернешь? Или сказать, что и его отобрали?

– Через полверсты оставлю на дороге, а то ты еще чего доброго в нас стрелять начнешь. Оправишься, придешь и заберешь.

– Не, чего мне в вас стрелять, мы тоже с понятием. А не обманешь? Точно оставишь, а то у нас в ескадроне с этим строго.

– Не обману. Положу у большого дерева справа от дороги.

– Ну, тогда я пошел! – воскликнул красный конник и вновь бросился в кусты.

Я отцепил от седла и положил на землю шашку и потрепал коня по загривку. Неслышно подошла Даша, слышавшая весь наш разговор. Я сделал ей знак, чтобы она молчала, и сел в седло. Потом протянул ей руку, подставил свою ногу как ступеньку и забросил сзади на круп коня. Лошадь недовольно переступила ногами под двойным грузом Я прижал ее коленями, и она пошла шагом. Я попытался взбодрить ее вожжами и пятками, но без особого успеха.