Текст книги "Время бесов"

– Алексей – моя партийная кличка, – объяснил я. – По поводу же того, кто здесь хозяин, вопрос спорный. У кого в руках оружие, тот и хозяин. Поэтому, чтобы у нас не возникло неразрешимых противоречий, тихо, без резких движений вытащите пистолет из кобуры, положите на землю и подтолкните его ко мне ногой. После вас пусть так же сделает ваш товарищ, Я одинаково стреляю с обеих рук, так что, пожалуйста, не совершите непоправимой ошибки.

В ярких синих глазах улыбающегося гостя, помимо его воли, промелькнул такой гнев, что мне стало немного не по себе. Однако, внешне он ничуть не переменился, сказал дружески, только чуть укоризненно:

– Зачем вы, товарищ?! Мне доложили, что вы старый большевик, почему так встречаете товарища по партии?!

Вступить с Трахтенбергом в дискуссию и дать ему шанс себя уболтать я не собирался. Что это за тип, мне было ясно и так. Поэтому, не отвечая, я медленно поднял наган и прицелился ему в лоб. Расстояние между нами было метров пять, так что надежды разоружить меня у него не было никакой. Это он своевременно понял, расслабил готовое к прыжку тело и стер улыбку с лица

– Может быть, объясните, что здесь происходит? – с добродушной укоризной спросил он, а сам незаметно покосился на своего сопровождающего.

Красноармеец понял, что от него ждет командир, и попытался сместиться в сторону так, чтобы я не мог одновременно держать их обоих на мушке. Пришлось навести на него браунинг.

– Стреляю через пять секунд, – предупредил я и начал выжимать спусковые крючки,

– Погодите, я вам скажу одну вещь, – начал говорить Трахтенберг, но, увидев, что я не собираюсь отвечать и смотрю на него как на мишень, торопливо расстегнул кобуру.

– Вытаскивайте двумя пальцами, – предупредил я. – А ты замри! – приказал я красноармейцу, тоже потянувшемуся было к своему нагану.

Дальше дело пошло как по маслу. Оба героя бросили мне в ноги свои наганы и стояли красные от злости.

– Теперь руки за головы и лечь мордой в землю! – заорал я, закипая истеричным, необузданным гневом. – Быстро, мать вашу! Я контуженный!

Такой перепад настроения контуженого придурка с взведенными курками заставил гостей дернуться и послушно выполнить приказание.

– Ноги в стороны, голов не поднимать! – кричал я, как выдающийся актер народного театра или российский спецназовец, одновременно пинками разводя их ноги в стороны.

У меня не было никакого сомнения, в том, что оба коммуняки вооружены до зубов и отобранные наганы были только частью их снаряжения.

– Даша, – окликнул я Ордынцеву, со стороны наблюдающую эту безобразную сцену, – обыщи этих перерожденцев. Дернутся – стреляю в затылок.

Как ни странно, она без пререканий выполнила приказ. Подошла в своем вечернем платье, с маузером через плечо, изящно присела и вполне профессионально обыскала обоих.

Теперь передо мной лежало четыре нагана, дамский браунинг и две гранаты лимонки.

– Встать, руки за головы, не оглядываться, вперед марш! – начал я командовать парадом.

Оба гостя встали и, одаривая меня ненавидящими взглядами, пошли к сараю, в котором их ждал Опухтин. Мы с Дашей шли следом, держа наготове оружие.

– Товарищ Алексей, ты понимаешь, что творишь? – пытаясь повернуть в мою сторону голову, спросил Трахтенберг.

– Вполне, – ответил я, что было чистой ложью, так как, что делать с этой компанией и как выкрутиться из ситуации, я пока даже не представлял. Однако, другого выхода, как нейтрализовать «буржуазных перерожденцев» у меня пока не было. Зазевайся мы с Ордынцевой хоть чуть-чуть, покажи слабину, и они нас к стенке поставят безо всяких раздумий. Теперь же у нас был хоть какой-то шанс удержать действия «товарищей» под своим контролем.

В камере нам навстречу вскочил с нар Опухтин и остолбенел, увидев арестованного начальника. Они не поздоровались, а лишь обменялись короткими взглядами: Трахтенберг свирепым, Илья Ильич виноватым, сопровождаемым незаметным пожатием плеч.

– Входите, – приказал я, указывая на открытую дверь узилища. – Бежать бесполезно, я на дверь поставлю растяжку.

Они не поняли, что я имею в виду, пришлось объяснить, как делается это несложное, но опасное приспособление из гранаты и веревки.

– Потяните дверь, вырвете чеку, граната взорвется, и тогда от вас ничего не останется, рядом лежит ящик динамита, – предупредил я.

Товарищи по партии проводили меня угрюмыми взглядами.

Меня это, надо сказать, нисколько не напрягло, я вышел, запер дверь, для «понта» повозился снаружи Конечно, я обошелся безо всякой растяжки. Пристроив гостей, мы пошли посмотреть, как чувствуют себя оставленные без внимания одалиски. Женщины ничего не предпринимали, ждали нашего возвращения. В их глазах, когда мы вернулись в гостиную, застыл один большой вопрос

– Задержали мы вашего Трахтенберга, – коротко сообщил я.

– Самого товарища Трахтенберга? – уточнила Алена, глядя на меня с настоящим ужасом. – Ой, что же теперь будет!

– Ничего не будет, посидит под арестом, а там посмотрим.

Капитолина, промолчала, но посмотрела таким тяжелым взглядом, что я бы не хотел оказаться на месте комиссара, когда они сойдутся на одной дорожке.

– На том берегу есть еще лодки? – спросил я их обеих.

Вопрос был крайне важный, учитывая роль товарища Трахтенберга в становлении в уезде советской власти. Без лодки на остров было не попасть, только что сделав плот, а это требовало времени и не могло остаться нами незамеченным.

– Нет, та, на которой он приехал, была одна, – ответила Капитолина – Но если понадобится, лодки могут привезти на подводах из деревни или из города.

– Это еще когда будет! – легкомысленно сказал я. – Вплавь сюда не добраться, и то ладно.

Поставив женщин в курс дела о случившемся, я, наконец, смог уделить время, чтобы увидеть награбленные матросом в Питере богатства. Картофельный мешок по-прежнему лежал там, где я его оставил. Когда происходят такие события, как война с трахтенбергами, людям не до сокровищ.

Я поднял мешок, положил на стол и вывалил содержимое. С глухим бряцаньем и мелодичным звоном по большому столу раскатились такие интересные и необычные вещи, что раздался общий вздох, и лица у всех сделались глупыми и растерянными.

Надо сказать, что, если судить по результатам, покойный матрос трудился в Питере, не покладая рук. Такого количества и качества драгоценных украшений и ювелирных изделий я еще никогда не видел. И это не считая кучи золотых монет царской чеканки от популярных пятерок и червонцев до пятнадцатирублевых империалов и толстых, тяжелых, редких в обращении пятидесятирублевок.

Теперь стало понятно, отчего товарищи Трахтенберг и Медведь уделяют такое пристальное внимание этой реквизиции

– Это надо же, какая красота! – сказала завороженным голосом Ордынцева

– Какое богатство! – всплеснув руками, воскликнула Капитолина.

– Это что, все золото? – растеряно спросила Алена и прикрыла открывшийся от удивления рот ладонью.

– Ни фига себе! – резюмировал я, с трудом удержавшись от более сильного выражения.

Высказавшись, кто что думает по этому поводу, каждый начал рассматривать то, что его больше всего заинтересовало,

Я взял в руки необыкновенно красивое пасхальное яйцо, возможно, судя по качеству ювелирной работы, знаменитого Фаберже; Ордынцева, в этот момент забыв про свои революционные идеалы, прикладывала к голове бриллиантовую диадему, а селянок больше привлекли броши, украшенные самоцветами. Они были самые разные: в форме бабочек, пауков, экзотических жуков, цветов и листьев.

– Посмотри, какой теплый жемчуг! – оставив диадему, обратилась ко мне Даша. – Я никогда еще не видела таких больших жемчужин!

Она пропускала между пальцами длинное жемчужное ожерелье, с бусинами, казавшимися теплыми и ожившими в ее маленькой, сухой руке.

К сожалению, не только обсудить, но даже рассмотреть всю эту красоту нам не удалось. Со стороны берега один за другим послышались три винтовочных выстрела. Аборигенки начали метаться по комнате, не зная, что делать и где прятаться, а мы с Дашей пошли посмотреть, кто открыл стрельбу.

На противоположном берегу стояли с десяток человек в военной форме и смотрели в сторону острова. Увидев нас, начали махать руками.

– Осторожно! – предупредил я Ордынцеву. – Встань за укрытие!

– Эй, – закричали с берега, – где товарищ Трахтенберг?!

– Обедают! – закричал я в ответ, вспомнив анекдот про Василия Ивановича и Петьку, хотя он был и по другому поводу.

– Позови! – потребовал тот же громогласный товарищ и потряс в руке винтовкой.

– Он велел его не беспокоить, сказал, чтобы вы ехали по домам! – закричал я в ответ и укрылся за толстой березой.

– Эй, ты, – опять позвал тот же глашатай, – скажи товарищу Трахтенбергу, пусть сам выйдет!

– Он не хочет! – ответил я, выглядывая из-за дерева. – У-е-з-ж-а-й-те!

Однако, гости уехать не захотели, напротив, решили познакомиться с нами поближе. С берега раздался винтовочный залп, и пролетающие пули засвистели, а рикошетные и того хуже, завизжали над головами.

– Отходим, – сказал я Даше, – сейчас я их успокою

Мы, прикрываясь деревьями добежали до усадьбы, Даша вошла в дом, под прикрытие толстых бревенчатых стен, а я сразу же полез на чердак. Из пулеметного гнезда противоположный берег был виден не отчетливо, обзору мешали деревья, служащие дому укрытием. Меня это не смутило, прицельно стрелять я и не собирался. Я поднял казенник, заложил в гнездо затвора пулеметную ленту и, приладившись, выпустил длинную очередь вслепую, в направлении, где находились вновь прибывшие товарищи.

«Максим» оглушительно тарахтел, дергаясь в ладонях своей двойной ручкой. Отстрочив половину ленты, я спустился вниз и пошел посмотреть, что делают наши недавние собеседники. Однако, их на прежнем месте уже не было, возможно, они послушались моего доброго совета и разъехались по домам.

Глава 12

Горка золотых монет на столе с того момента, как мы с Дашей ушли из гостиной, значительно уменьшилась. Обе девы смущенно прятали глаза и старались выглядеть независимо. Меня пропажа денег нисколько не ущемила, но были другие, веские соображения относительно этого золота.

– Вы знаете, что, милые девушки, если товарищи одержат над нами верх, – сказал я, – то у вас могут быть большие неприятности Деньги эти ворованные, и у них нет хозяина, но лучше вы пока с ними не связывайтесь.

Капитолина внимательно посмотрела на меня, видимо, что-то для себя решила и ответила:

– Мы не можем остаться ни с чем. Если придется отсюда бежать, то мы умрем с голода. У меня из родных не осталось никого, у Алены семья сама голодает, а тут такое богатство, на всех хватит! Я честно скажу, мы взяли себе всего по тридцать червонцев.

«Опять тридцать сребреников», – подумал я, а вслух сказал:

– Это ваше право, но учтите, за золото товарищи могут сделать с вами что угодно, и пытать, и расстрелять.

– Ничего у них не получится, – решительно сказала Капиталина, – умру – не отдам! Лучше смерть, чем такая жизнь!

– Умереть – дело нехитрое, – озвучил я очередную прописную истину, – лучше помогите нам от гостей отбиться. Нам с Дашей вдвоем с такой оравой не справиться.

– Что нужно делать? – решительным голосом спросила поповна.

– Стрелять из винтовки умеете?

– Нет! – в один голос ответили обе девушки.

– Хотите, научу?

– Я хочу, – заявила Капа.

– А это не страшно? Я в себя не попаду? – нерешительно спросила Аленка.

Подруга по несчастью посмотрела не нее с нескрываемым презрением:

– Ты что городишь?!

Я был менее категоричен и пообещал, что стрельба безопасное и безобидное занятие. Красавица-крестьянка подумала и решилась:

– Ладно, если это не очень страшно, я согласная.

Тяга к золотому тельцу и решимость девушек отстоять от грабежа награбленное очень меня выручали. Признаюсь, я не очень представлял, как мы вдвоем с Ордынцевой, которая, кстати, тоже не очень была сильна в реальной борьбе, и маузер носила не столько для дела, сколько подчиняясь моде, сможем проконтролировать троих заключенных и целый отряд поддержки на берегу.

– Тогда пойдемте, – предложил я, пока не прошла их решимость, – сразу и начнем. Даша, ты тоже с нами.

– Зачем мне учиться, я и так умею стрелять, – недовольно сказала она, демонстративно садясь в кресло.

Я, конечно, не поинтересовался, почему, если она такая умелая и решительная, позволила Опухтину себя не только разоружить, но и связать, и чуть не изнасиловать. Я попросил:

– Пойдем, поможешь мне научить девушек, мне одному не справиться.

Новое, необычное развлечение заинтересовало компанию, и все вышли во двор. Повторюсь, дамы по-прежнему были в вечерних платьях, только накинули сверху не менее «буржуазные» шубейки: лисью – Капа, беличью – Алена. Заставлять их в такой одежде стрелять из положения «лежа» было бы жестоко, пришлось примеряться к обстоятельствам. Первым делом я установил на деревьях самодельные мишени, потом объяснил механику стрельбы и объяснил, как правильно целиться. Стреляли они стоя, с упора, которым служила ограда. Как водится, сначала был визг, кокетство и прочие женские штучки, но потом все наладилось. Женщины, в отличие от мужчин, лучше слушались наставлений, точно им следовали, и с десятого-двенадцатого выстрела у них начало получаться. Первой в свою мишень попала Алена и пришла в неописуемый восторг. Остальных это, видимо, заело, и они начали подтягиваться.

Удивительно, но стоило нам заняться чем-то плодотворным и интересным, как страхи отошли на задний план, а о плененных товарищах Трахтенберге и Опухтине больше никто и не вспомнил. Женщины стреляли самозабвенно, кто от усердия высунув кончик языка, кто прикусив губу. Я был нарасхват, объяснять очередную неудачу или восторгаться успехом. Вскоре в мишень почти без промаха начали попадать все трое и пришлось переносить ее дальше. Запас винтовочных патронов здесь был на целую стрелковую роту, так что стрелять можно было не экономя, всласть.

Лучше всех это получалось у Алены, вскоре она даже отказалась от упора и начала стрелять навскидку. Ее преимуществом была сильная крестьянская рука, привыкшая к тяжестям. Кончили занятие мы только тогда, когда все замерзли и проголодались.

Не знаю, что думали, слыша постоянную пальбу, пленники, но когда я через волчок заглянул к ним в камеру, все трое стояли посередине комнаты и совещались, вероятно, ждали, что их вот-вот освободят. Я не стал их беспокоить и, тем более, разочаровывать, не заходя в камеру, вернулся в дом, где уже накрывали стол к обеду. Все были веселы, оживлены и хвастались своими успехами.

Горячего сегодня не было, обошлись холодными закусками. Меня это никак не ущемило, стол ломился от деликатесов, как в доброе старое время.

– Когда уйдем отсюда, такого и не попробуешь, – грустно сказала Алена. – У моих родителев картошки вволю нет, летом лебеду варили.

– Так оставайся, кто тебя гонит, – сразу вскинулась Капитолина. – Будешь здесь за хозяйку.

– Нет, – грустно сказала девушка, – грех все это, хотя и сладкий. Если б только с одним Ильей Ильичем, то осталась бы, а то… – она махнула рукой. – Я товарища Трахтенберга боюсь, особливо когда он над голой лютовать начинает.

Я до сих пор так и не понял, чем всем так досаждает кожаный красавец и попытался разговорить девушек, но стоило упомянуть председателя Укома, они разом замкнулись и на вопросы отвечали неопределенно, а то и вовсе молчали. Судя по вольным нравам, которым сам я был свидетелем, особо запретных тем здесь быть не должно. Видимо, Трахтенберг придумывал что-то совсем запредельное и неприличное.

Отобедав и испив, как говорилось в старину, кофею, дамы вознамерились опять заняться стрельбой, но я решил сам накормить узников и для страховки взял с собой Алену. Она прониклась серьезностью задачи и пошла с винтовкой, держа ее наперевес, как при конвоировании заключенных.

Я отпер дверь и вошел в камеру. В роли тюремщика мне пока выступать не приходилось и было интересно с этой позиции наблюдать за лицами узников, Кажется, стрельба во дворе действительно вселила надежды в сердца заключенных. Трахтенберг, потеряв страх, вытянувшись как струна, стоял посередине камеры, убивая меня взглядом.

Красноармеец словно нехотя, небрежно привстал с нар, один Опухтин не хотел рисковать и даже расположился так, чтобы его прикрывал своей спиной старший товарищ.

– Товарищ Алексей, или как вас там, – с холодной яростью в синих глазах заговорил Трахтенберг, – вы слишком многим рискуете, удерживая нас здесь. Надеюсь, вы уже поняли, что я приехал сюда не один! Я требую немедленного освобождения, иначе пеняйте на себя!

Я положил узелок с едой на стол и спросил:

– И что тогда со мной будет?

– Вы не представляете, что я с вами сделаю! – сказал он трясущимися от вожделения губами, и глаза его ярко вспыхнули.

– Любопытно будет узнать, – покладисто сказал я. – Подождем, когда вам представится такая возможность. Пока же вы будете выполнять мои предписания. После обеда пойдете на общие работы.

Об «общих работах» я подумал в последний момент. Еще вечером, ложась спать, вспомнил о мортире, из которой стрелял здесь в восемнадцатом веке. Когда мы в тот раз покидали остров, здесь бушевал пожар и, чисто теоретически, она должна была остаться на месте старых ворот, на башенке возле которых тогда стояла.

– Какие еще работы! – взвился Трахтенберг. – Вы понимаете, что несете!

– Будете копать яму от обеда до забора, – вспомнив армейский прикол, пообещал я. – Кто будет сачковать, я хочу сказать, лениться, тот останется без ужина. У нас здесь такой принцип: кто не работает, тот не ест!

Трахтенбергу этот основополагающий принцип коммунизма, кажется, не очень понравился, он даже хотел еще что-то возразить, но я не стал слушать, вышел из камеры и запер за собой дверь.

– Есть у вас в хозяйстве лопаты? – спросил я Алену.

– Конечно, штук пять, они в конюшне, – ответила она. – А зачем они вам нужны?

– Пленные будут копать нам окопы, – на ходу придумал я.

– Окопы, – удивилась Алена, – как на войне?!

– Хочешь поквитаться с товарищем Трахтенбергом?

– А то!

– Будешь у них охранницей, заставь его работать, не разгибаясь.

– Так ведь не послушается, – усомнилась Алена.

– А винтовка тебе на что? В ней теперь твоя сила и власть.

Оставив девушку размышлять о превратностях судьбы, я принялся искать место, на котором когда-то стояла сторожевая башня с мортирой. Пушка была небольшая, но и не настолько мала, чтобы после пожара ее можно было уволочь и сдать не металлолом или приспособить в крестьянском хозяйстве. В теории, она должна была остаться на пепелище и спокойно лежать в «культурном слое». Теперь нужно было проверить это предположение на практике.

Отметив колышками место будущего раскопа, я принес из конюшни лопаты и пошел за рабочей силой. «Заключенные» встретили меня настороженными взглядами Стрельба давно прекратилась, никакие соратники не штурмовали остров и троицкие большевики явно не знали, что думать о своей судьбе.

– Руки за головы и выходи по одному, – приказал я. – Шаг вправо, шаг влево – считается побегом, стреляю на поражение.

Предупреждение оказалось своевременным, товарищ Опухтин опять попытался затеять со мной партийную дискуссию, но, встретившись взглядами, понял, что это может плохо кончиться и, как говорится, засох на корню. Трахтенберг вел себя гордо и независимо и не удостоил меня даже взглядом. Красноармейцу, напротив, казалось, что все нипочем, он хмурился, но не совался поперек командиров в пекло и действовал, как они – не возникал.

«Арестантский конвой» дошел до отмеченного кольями фронта работ и остановился, удивленно глядя на приготовленные лопаты.

– Копать будете отсюда досюда, – указал я направление раскопа, – глубина полтора метра Алена за вами присмотрит.

Последнее вызвало у арестантов дурашливое удивление, они дружно осклабились, наблюдая, как их сексуальная рабыня в длинном, отделанном кружевами платье и кокетливой беличьей шубке, направляется в нашу сторону.

– Аленка, винтовку не урони! – ерничая, закричал Илья Ильич

Девушка, никак не поддаваясь на подначку, подошла к нашей группе и, передернув затвор, дослала патрон в патронник. Улыбки тотчас зачахли, а потом и вовсе увяли.

– Ну, что стоите, баре? – резким голосом спросила она. – Того, кто будет плохо работать, по приказу товарища Алексея пристрелю на месте.

Я такого приказа ей не отдавал, но промолчал и, оставив саму разбираться с прежними товарищами, отошел к дому. Кроме страховки на всякий случай, я еще с интересом наблюдал, как будут развиваться события.

Алена первым делом произнесла перед подконвойными речь. Что она говорила, мне было не слышно, но после ее выступления, партийцы взяли в руки лопаты и начали неспешно копать яму. Алена отошла, как я ее проинструктировал, на безопасное для себя расстояние и стояла, опустив ствол винтовки к земле, наблюдая за работой Хуже всех копал Трахтенберг. Он явно берег свою одежду, едва нажимал дорогим сапогом на лопату и небрежно откидывал в сторону до неприличия маленькие кусочки земли

Алена минут десять никак не вмешивалась в земляные работы, и я собрался уже сам подойти и разогнать председателя Укома, как вдруг, ни говоря ни слова, она вскинула винтовку и выстрелила в Трахтенберга. У кожаного красавца слетела с головы фуражка, и он сам застыл на месте, как громом пораженный. Такого от девушки я никак не ожидал Мало того, что она только сегодня научилась стрелять и вполне могла промазав, снести председателю полголовы, она еще обрушила на него такой залихватский заряд брани, что повторить это даже мне просто не представляется возможным. Кончилась ее гневная тирада, словами:

– …если не будешь работать, как человек, следующая пуля твоя!

На Трахтенберга жалко было смотреть. Он сразу стал ниже ростом и далеко не таким стройным и элегантным, каким был минуту назад, Он не рискнул даже поднять с земли сбитую пулей фуражку. Не поднимая головы, он начал истерично вгрызаться в землю.

Его примеру последовал Опухтин, неумело, но с большой скоростью начавший копать свой участок ямы.

Один красноармеец, и так по-крестьянки легко и споро орудовавший лопатой, никак не изменил поведения.

Алена, между тем, не торопясь, передернула затвор и стала в такую позу, что ни у кого больше и мысли не возникло отпускать в ее адрес шутки. Я, уяснив, что противник деморализован и находится под надежной охраной, вернулся в дом. Даша и Капа, прильнув к окну, наблюдали за разворачивающимися во дворе событиями.

– Зачем ты заставил их копать землю? – спросила меня Ордынцева, как только я вошел в гостиную.

– На этом месте должна быть закопана пушка, – ответил я, не углубляясь в историю вопроса. – Может быть, она нам понадобится для обороны.

Если Капа просто поверила мне на слово, то образованная Даша посмотрела внимательно, с тревожным вопросом:

– Какая еще пушка? Ты разве был здесь раньше?

– Да, только давно. Разве я тебе не говорил? А пушка старинная, медная мортира. Ее можно будет попробовать зарядить динамитом.

Ордынцевой мои объяснения не понравились, но она ничего не сказала, только покачала головой.

– А вы, товарищ Алексей, когда здесь были? Дом-то построен уже после революции, – заинтересовалась Капиталина.

– Давно, еще во времена царизма, – растянул я условность времени пребывания лет на четыреста, – здесь тогда стоял другой дом, побольше, а у ворот была пушка.

– Интересно, а я и не знала.

Арестанты, между тем упорно трудились, но темп работы начал падать. Товарищ Трахтенберг успел вкопаться почти по пояс и весь уделался мокрой глиной так, что от его былого великолепия не осталось и следа. Однако, на этом его трудовой порыв начал иссякать, и он теперь то вытирал пот со лба, то висел на черенке лопаты. Алена пока никак в их работу не вмешивалась, но глаз с пленных не спускала.

Илья Ильич, напротив, работал упорно, не разгибаясь, но так неумело, что отстал даже от своего начальника. Один молчаливый красноармеец знал это дело и копал, не торопясь, но эффективно и ладно.

Вдруг Трахтенберг вылез из своей ямы и что-то сказал Алене. Она на это отреагировала тем, что подняла ствол винтовки и навела его на председателя. Однако, тот продолжал что-то возбужденно говорить, размахивая, как на митинге, руками.

– Пойду, посмотрю, что там происходит, – сказал я, накидывая на плечи шинель

– Я с вами, – вызвалась Капитолина.

Мы с ней вышли из дома и подошли к «строительному объекту». Теперь стало слышно то, что говорил председатель:

– Товарищ Алена, – громко вещал он, – ты считаешь, что я для тебя мало сделал? Ты уже забыла, что это я вырвал тебя из мелкобуржуазного болота, как мы привели тебя к свободе личности! Посмотри, как ты одета, вспомни, чем ты питаешься! В стране голод и разруха, а ты живешь как царица! Ты стала нашим товарищем, и мы делимся с тобой всем, что имеем!

Я слушал эту типичную коммунистическую демагогию и диву давался, как быстро «товарищи» научились передергивать факты, выворачивать правду наизнанку и превращать свои преступления в подвиги и заботу о народе. Впрочем, у Алены было, что возразить на несправедливые упреки в неблагодарности и предательстве идеалов.

– А это было по-товарищески, заставлять меня ползать на четвереньках голой перед мужиками, хлестать меня плетью и терзать мое молодое тело себе в угоду?

– Так это же и есть свобода личности1 – патетически воскликнул Трахтенберг. – Мы отбросили старую буржуазную мораль! Тебе что, с нами было плохо?! Вспомни, как ты…

– Лезь, сволочь, в яму! – с истерическими нотками в голосе закричала девушка. – Не будешь копать, контра, б…дь, застрелю как собаку!

У нее был такой решительный, свирепый вид, что председатель Укома попятился и, пожимая плечами, спрыгнул в яму.

– Какой же он все-таки гад! – прошептала за моей спиной Капитолина.

Однако, Трахтенберг не унялся, копать не стал, а, увидев поповну, помахал ей рукой:

– Товарищ Капитолина, можно тебя на минутку!

– Чего тебе, товарищ Трахтенберг? – вопросила она, не сходя с места.

– У меня к тебе просьба, – чуть понизив голос, сказал он, – в кладовке, на верхней полке слева, за деревянным ящичком, лежит бумажная коробка, принеси ее, там мое лекарство.

– Сейчас принесу, товарищ Трахтенберг, – послушно согласилась она. – Говоришь, слева на верхней полке?

Я удивленно посмотрел на Капу. Только что она просто ненавидела председателя и буквально тут же согласилась идти по его делам. Поповна круто повернулась и ушла в дом, а пленные вновь принялись за работу. Все вернулось на круги своя, красноармеец полными лопатами выбрасывал землю наверх, Опухтин ковырялся и суетился, а Трахтенберг опять повис на ручке лопаты. Алена постепенно остывала, но продолжала смотреть на обидчиков остро и зло. Я, ни во что не вмешиваясь, стоял в сторонке, наблюдая, чем все это кончится. Из дома вышла Капитолина с картонной упаковкой в руке, подошла к землекопам. Трахтенберг оживился и прежним, ловким движением выскочил из ямы.

– Эта коробка? – спросила Капа, останавливаясь метрах в десяти от председателя.

– Да, она! – обрадовался он. – Дай ее сюда!

– Сейчас подам, – ответила она и тут же выронила её из рук. – Ах, какая я неловкая! – посетовала Капитолина и, сделав шаг вперед, наступила на коробку ногой

– Ты что, тварь, наделала! – завизжал Трахтенберг, делая рывок в ее сторону.

Однако, предупредительный выстрел Алены остановил его на месте и он, лишь выматерился, после чего опустился на землю, обхватив руками голову.

– Тварь, тварь, тварь! – бормотал он, раскачиваясь на месте.

– Извините, товарищ Трахтенберг, я, кажется, ваш марафет раздавила! – виновато произнесла Капитолина. – Вот ведь как бывает! – говорила она, давя ногой выпавшие на землю ампулы с морфием. – Придется вам, товарищ, потерпеть без марафета.

Я вполне оценил такой силы удар. Председатель был раздавлен. По бледному, искаженному лицу, пробегали судороги боли и ненависти К наркотической ломке прибавлялись гнев и отчаянье. Теперь, видя его страдания, я вспомнил, что Капитолина назвала его морфинистом.

– Ну что, так и будешь теперь сиднем сидеть! – внесла свой вклад ненависти и Алена. – Работай, б…дь, а то пулю не пожалею!

Трахтенберг, грязный, несчастный и непримиримый, встал, взял в руки лопату и начал молча копать вязкую, сырую землю.