Текст книги "Время бесов"

Глава 7

Разомлевшие и чистые, мы лежали на пахучем сенном тюфяке в хозяйской горнице. Даша вытянула из тюфяка через прорешку травинку и задумчиво ее покусывала.

– Ты знаешь, я уже забыла, что на свете существуют такие вкусные вещи, – грустно сказала она, вспоминая домашнюю колбасу, которую мы недавно ели. – И хлеб у них пшеничный! Как они умудряются прятать продукты от реквизиций?!

– Тебя это не устраивает? Лучше было бы у крестьян все отобрать и поделить между коммунарами?

– Давай выпьем, – попросила она, обходя вопрос реквизиций. – Все это так непривычно, что у меня голова кругом идет.

Я встал, подошел к столу, плеснул в кружки самогона, и мы, чокнувшись, выпили. Самогон тоже оказался вполне терпимым, видимо, сердобольная кладовщица наделила меня напитком из собственных запасов.

– Ты осуждаешь меня, что я так быстро с тобой сошлась? – спросила Ордынцева, поворачиваясь ко мне лицом.

Она была в одной нижней рубахе с расстегнутым воротом и смотрелась очень сексуально.

– Почему я должен тебя осуждать? – вопросом на вопрос ответил я.

Конечно, меня, как и большинство мужчин, интересовало прошлое женщины, с которой я оказался в любовной связи, но ничуть не напрягал ее нынешний «скоропалительный» выбор. Ревности к ее былым романам у меня не было. В постели Ордынцева вела себя так целомудренно неопытно, что заподозрить ее в распутстве мог только полный идиот.

– Знаешь, почему-то ты мне показался совсем другим человеком, чем те люди, которых я знаю. У нас в партии бывают связи между товарищами. Но никто но относится к этому серьезно. У меня тоже было несколько таких эпизодов…

– Дашенька, давай подобные признания отложим до более подходящего случая. Что, нам больше нечем заняться?

– Как, ты хочешь еще? – удивилась она.

– Еще?! Да я и не начинал.

– Мы же в бане ..

– Ну, что ты мелочишься, тем более, что первый блин всегда бывает комом.

– Но ты даже не сказал, как ко мне относишься, – грустно сказала Ордынцева.

– Вот не думал, что вас, материалистов, интересуют вопросы любви!

– По-твоему, мы не обычные люди?

Говорить о любви мне не хотелось. Я еще и сам для себя не понимал, как отношусь к Даше. Она чем-то привлекала и одновременно отталкивала. Представить, что случайная связь может затянуться надолго и перерасти во что-то большое, я не мог. К тому же, мне очень не нравилось время, в котором очутился. Мне нужно было попасть в Троицк и добраться до моего «генератора», и потерпеть зубную боль, чтобы прорваться в более цивилизованную и спокойную эпоху. Отводить в этих планах место Ордынцевой я не мог, потому и был больше, чем нужно, сдержан.

– Можно, я сниму с тебя рубашку? – спросил я.

– Но это ведь неприлично, – испуганно сказала Даша, отодвигаясь от меня.

– Почему?

– Не знаю, но быть голой в присутствии мужчины…

– Иди лучше ко мне, – позвал я и притянул ее к себе.

Даша попыталась возразить, но я не стал слушать, поймал ее губы, и она затихла. Почему-то мне сначала сделалось ее жалко, потом пришла нежность. Я ласкал ее худенькое тело, пока еще покорно безучастное.

– Нет, нет, – шептала она, – не нужно, я знаю, это нехорошо…

Я не слушал и не отвлекался на разговоры. Чем откровеннее становились ласки, тем сильнее она отгораживалась от меня, пытаясь контролировать свое поведение. Однако, справиться с собой уже не могла и даже начала робко отвечать на поцелуи.

– Нет, только не там, – умоляюще прошептала Даша. – Мне стыдно, ну, что ты со мной делаешь!

– Успокойся, все хорошо, – говорил я. – Тебе приятно?

– Да, но лучше не нужно! Ты потом сам будешь меня презирать и ненавидеть!

– Господи, какая ты глупая, лучше расслабься и не мешай.

Постепенно ласки начали прорываться сквозь броню страха и пуританского воспитания. Ордынцева перестала разговаривать, начала помогать мне и впервые плотно зажмурила глаза. Ее тело била нервная дрожь, и она тяжело, прерывисто дышала. Я измучился сам и замучил ее, но все оттягивал финал и не приступал к завершающей фазе. Наши тела покрыла испарина, и ее губы стали солеными. Вдруг она начала выгибаться в моих руках и проговорила громко, отчетливо, с каким-то надрывом:

– Ты не человек, ты демон! Возьми меня, я больше не могу!

Я прижал ее к себе, она закричала и впилась мне в губы. Мы, наконец, соединились. Я по-прежнему контролировал ситуацию и делал все, чтобы Даша получила максимальное наслаждение. Она уже изнемогала, но не теряла накала страсти. Потом, уже не в силах сдержаться, я почувствовал, что наступает самый важный момент, и мы оба разом слились в любовном экстазе. Потом долго лежали, обнявшись и не шевелясь. Наконец, превозмогая навалившуюся усталость, распались и легли рядом, едва касаясь друг друга горячими, влажными телами.

Не знаю, как это получилось, но я начал проваливаться в мучительно сладкий сон. Я еще сопротивлялся, пытался удержать глаза открытыми, но веки опустились сами собой, и реальность переплелась с быстрыми, яркими сновидениями. Мне казалось, что где-то рядом море, прямо около головы хрустит галькой прибой, и над лицом, почти задевая крыльями, летают чайки.

Когда я открыл глаза, в горнице было совсем темно, а надо мной склонялось что-то светлое. Я не сразу понял, где нахожусь и что светлое пятно – это лицо Ордынцевой.

– Извини, я нечаянно заснул, – сказал я, приподнимая голову, чтобы поцеловать ее.

Однако, она отстранилась и провела легкой ладошкой по моему лицу.

– Какой ты колючий, – прошептала она, трогая мою пролетарскую щетину. – Никогда не думала, что это может быть приятно. У меня горит все лицо.

– Как уедем отсюда, сразу побреюсь, – пообещал я. – Мне не хотелось выделяться среди коммунаров.

– Ничего, мне нравится. Ты небритым кажешься строгим и мужественным.

– Спать неудобно, щетина колется, – сказал я, трогая тыльной стороной ладони щеку. – Мне больше нравятся гладко выбритые лица.

– А мне нет, – сказала Ордынцева. – Отец всегда был выбрит до синевы.

– Твой отец правда тайный советник? – спросил я, вспомнив свое недавнее предположение.

– Нет, он был действительным статским советником. Это тоже генеральский чин.

– Чиновник?

– Нет, директор гимназии.

– А почему вы не ладили?

– Извини, но я об этом не хочу говорить.

Мы замолчали. Даша легла ко мне под бочок и нежно трогала пальцами мою грудь. Она так и не надела свою жуткую солдатскую рубаху и светилась белым телом.

Я начал гладить ее голое плечо, перебирая крепкие для девушки мышцы.

– А ты сидел в тюрьме? – неожиданно спросила она.

– Нет, пока бог миловал.

– А я сидела, два раза.

– Подолгу?

– Первый раз десять дней, второй полтора месяца.

Меня такой подвиг никак не взволновал, что ее, кажется, удивило.

– Было очень тяжело, – пожаловалась она.

– Царская тюрьма по сравнению с большевистской – дом отдыха. Большевики учли ошибки царского режима и создадут свою совершенную систему наказания: одних сгноят по тюрьмам, других заморят голодом и работой в лагерях, остальных просто постреляют. Не хочу тебя пугать, но тебе как эсеру, это придется испытать на собственном опыте.

– Откуда ты знаешь будущее? Ты что, хиромант?

– Отнюдь, а что ты еще можешь ждать от товарищей Бебеля и Меринга?

– Среди большевиков тоже есть порядочные люди! У нас разные программы, но они такие же, как и мы, революционеры.

– Прости, товарищ Ордынцева, но все вы одним миром мазаны. А уж вас, эсеров, пострелять сам бог велит. Вы же сплошные террористы. Что Спиридонова, что Савенков.

– Мы никогда не воевали против народа, а только с тиранами и палачами!

– Знаешь, что Даша, давай лучше спать, все равно мы сейчас ни о чем не договоримся.

– По-твоему, получается, что большевики во всем правы!

– Я не большевик и никогда им не буду!

Разговор о политике сбил лирический настрой, и революционерка отодвинулась от меня. После недавнего взрыва эмоций, это было самое правильное После событий последних дней, я чувствовал себя не совсем в своей тарелке и хотел хоть раз нормально выспаться на чистой постели.

Даша затихла, и мы молча лежали рядом, чужие люди, сведенные вместе совершенно невероятными обстоятельствами. Но почему-то, пока не заснул, я думал не о себе, а о ней, худенькой, запутавшейся девчонке, попавшей в жернова великой и безжалостной революции.

Поздний осенний рассвет медленно вполз в подслеповатые окна деревенской избы и разбудил меня на самом интересном месте сна Я попытался не просыпаться и досмотреть, то, что мне показывал Морфей, но над ухом кто-то коротко вздохнул, и пришлось проснуться окончательно.

Даша лежала, свернувшись калачиком под невесомой пуховой периной, и горестно вздыхала во сне. Я поцеловал ее в щеку, она улыбнулась и удовлетворенно кивнула головой.

– Дашенька, вставай, нам пора, – сказал я ей на ухо, но она попыталась спрятаться от меня под перину, потом широко открыла большие серые глаза и спросила:

– Уже нужно вставать?

– Да, если мы хотим сегодня отсюда уехать.

– Как бы я хотела остаться здесь на несколько дней! Мне очень давно не было так хорошо.

– Так в чем же дело, давай останемся.

– Нет, нужно возвращаться, – сказала она и попросила, – отвернись, а то я не одета.

– Ничего страшного, – успокоил я и сбросил с нее перину, – привыкай ко мне.

– Ну, как тебе не стыдно! – совсем по-девчоночьи закричала революционерка, пытаясь поймать край перины и закрыться – Нечего меня рассматривать, я не Венера!

– Ты лучше Венеры, – сказал я и попытался воспользоваться ситуацией, но девушка вывернулась, соскочила с лавки и торопливо натянула на себя рубаху.

– Ах, ты, какой хитренький, – воскликнула она с коротким смешком – Неужели тебе еще мало?

Я вздохнул и, горестно кивнув головой, подтвердил правоту ее вопроса

– Может, еще разок?

– Ты с ума сошел, а если войдут хозяева?

– Я их предупредил, что ты моя жена, и мы давно не виделись.

– Нет, я так не могу, – категорически заявила она, демонстрируя извечное женское упрямство. – Давай отложим до вечера.

– Если бы знать, где мы будем сегодня вечером, – возразил я. – Нужно ковать железо, не отходя от кассы.

Даша шутку не поняла и начала быстро одеваться, на глазах превращаясь из прелестной девушки в пожилую несгибаемую революционерку.

Мне осталось вздохнуть и последовать ее примеру. Когда мы вышли из горницы, нас уже ждал кулацкий завтрак из пшеничного хлеба, парного молока и пирога с капустой.

– Господи, как вкусно, – сказала Даша, уписывая за обе щеки простую, деревенскую еду.

После завтрака я рассчитался с хозяином, который так расчувствовался от нашей щедрости и обязательности, что с поклонами провожал до ворот Только когда Даша вышла на улицу, улучил время и удивленно спросил:

– Никак твоя-то комиссарка?

– Нет, это она прикидывается, – ответил я, и еще раз поблагодарил старика за ночлег и гостеприимство.

– То-то я смотрю, такая чистенькая барышня, а ходит в комиссарской куртке, да еще с наганом

Вообще-то у Ордынцевой был не наган, а маузер в деревянной кобуре, которая висела на ремешке и била по бедру во время ходьбы.

В коммуне, когда мы туда пришли, опять пели песни, а каша была без масла. Товарищ Краснов помахал мне рукой и знаком попросил подождать конца куплета. Судя по его довольному лицу, мой вопрос решился положительно. Я присел к столу и слушал величественные слова интернационала:

Никто не даст нам избавленья,

Ни Бог, ни царь и не герой,

Добьемся мы освобожденья

Своею собственной рукой

Это есть наш последний и решительный бой

С интернационалом воспрянет род людской

И, как только прозвучало это вещее обещание, секретарь партячейки отделился от коммунаров, сделал мне знак следовать за собой и пошел в штаб

– Поздравляю тебя, товарищ Торкин, – сказал он и пожал мне руку. – У тебя с билетом все в порядке.

– А кто такой этот Торкин?

– Это теперь твоя фамилия, ты теперь Петр Ильич Торкин. Да ты не сомневайся, билет настоящий. Сам Торкин в прошлом месяце помер от сыпняка, а билет остался. На, смотри, член РСДРП(б) с 1914 года, как ты и хотел!

– Погоди, товарищ Краснов, а вдруг я встречу кого-нибудь знавшего этого Торкнна и меня разоблачат как самозванца?

– Это я думаю, навряд ли, товарищ Алексей, Торкин был человеком не местным и к большевикам примкнул на германском фронте, его здесь никто толком не знал. Приехал к своей родне после ранения, в дороге заболел сыпным тифом, да в одночасье и помер. Так что носи эту честную, революционную фамилию без сумления.

Я взял в руки затертую картонную карточку, на которой были написаны фамилия, имя и отчество покойного Торкина, дата вступления в РСДРП (б) и лиловая нечеткая печать большевистского солдатского комитета.

– А теперь, как договорились, товарищ, давай обещанное, нечего чужие вещи трепать, – пошутил секретарь

Договор дороже денег. Я отдал ему тряпье Ивана Лукича, взамен получил затертую до прозрачности солдатскую шинель. Она была мне и узка и коротка но зато сразу же превратила из недобитого буржуя в победившего пролетария.

Больше меня в коммуне ничего не задерживало. Распрощавшись с товарищем Красновым, я зашел на минуту к сердобольной Ольге и встретил там лидера коммунаров товарища Телегина-Бебеля.

– Уходишь, товарищ? – спросил он, как только увидел меня – Была бы у нас лошадь, дал бы тебе добраться до Троицка, а так извиняй, придется пройтись пешим ходом. Ну, не поминай лихом и не забывай соратников по борьбе!

У меня этот болтун уже сидел в печенках, но я дружески похлопал его по плечу и пожелал успехов в мировой революции. Ольга, видимо, чтобы не вызывать ревность у лидера, простилась со мной сухо и как-то небрежно. Больше здесь делать было нечего, и я отправился за Ордынцевой, которая ждала меня в гостевой комнате После провального диспута она с коммунарами не разговаривала и ни с кем прощаться не стала. Так что ушли мы без помпы, почти по-английски.

Хмурое осеннее утро постепенно разгулялось и между облаками начало выглядывать солнце. Мы вышли из Захаркино и пошли по знакомой дороге в местную, уездную столицу. Даша оказалось неплохим ходоком и шла ровным широким шагом. О том, что нас теперь связывает, мы не говорили, обменивались каким-то незначительными замечаниями о состоянии дороги, погоде и предстоящей ночевке в уездном городе.

– Ты не знаешь, там есть гостиница?

– Какие теперь гостиницы, попросим в Укоме, чтобы нас устроили на ночь в порядке уплотнения.

Мне такая идея не очень понравилась, но критиковать порядки военного коммунизма я не стал Через час мы вошли в лес, который тянулся до самого Троицка.

Дорога была совершенно пустой, за все время пути мы не встретили ни одной живой души. Меня это немного нервировало. Как я слышал еще в Захаркино, в лесах пошаливали банды дезертиров, прятавшиеся от призыва в Красную армию. Особой разницы между красными и зелеными я не видел, и те, и другие находились на самообеспечении и не брезговали никакими способами «подзаработать».

Ордынцева, напротив, была совсем спокойно и шла, в отличие от меня, не вглядывалась в лесные опушки, подходившие к самой дороге.

– Ты, что совсем не боишься? – спросил я.

– Конечно, боюсь, – ответила она, – но что поделать, чему быть, того не миновать.

Меня такой фатализм совсем не вдохновил, и я приготовил на всякий случай не только наган, но и кремневый пистолет.

– Откуда у тебя такое музейное старье? – удивилась Даша.

– Купил по случаю на барахолке, – осторожно ответил я.

– А почему тебя не призвали в армию? – вдруг спросила она.

– Я инвалид империалистической войны, – по привычке ответил я.

– Что-то я не заметила у тебя никаких увечий!

– Меня контузило германским снарядом.

– Ты кто по специальности? – продолжила она не очень приятный для меня допрос.

– Фельдшер.

– А где ты учился?

Вопрос был, что называется, на засыпку. В каком учебном заведении учили до революции средний медицинский персонал, я не знал. К тому же врать ей не хотелось, и я сказал почти правду:

– Учился в университете на медицинском, только не кончил курса.

– А я собиралась на Бестужевские курсы, но меня не приняли как неблагонадежную Я в революции с последних классов гимназии.

– Ты где жила до революции?

– В Петрограде.

– Откуда у тебя такая фамилия, ты что, из татарского рода?

– Не знаю, – ответила она, – такое прозвище давали служилым людям при дворе великих князей со времени татарского ига. Они заботились о содержании ордынских послов, доставлении им подвод, проводников. Историк Карамзин считал их татарами, поселившимися в России, а Соловьев – русскими пленниками, выкупленными в орде и поселенными на великокняжеских землях. А как твоя фамилия? Я знаю тебя только по имени.

Опять передо мной встала дилемма, врать или сказать правду. Я решил не рисковать:

– Меня зовут Торкин Петр Ильич, а товарищ Алексей – моя партийная кличка.

– Так ты что, тоже давно в революции?

– С четырнадцатого года. Только я давно отошел от партийной работы и теперь по взглядам не революционер, а эволюционер.

– Первый раз про таких слышу. С чем это едят?

– Ну, как тебе объяснить, – начал я придумывать на ходу. – Революция – это скачок, а эволюция – постепенное изменение. Слышала такое крылатое выражение: «Каждый народ достоин своего правительства»?..

– Нет.

– Мы, эволюционалисты, за то, чтобы народ стал таким, чтобы у него было достойное его правительство, а не наоборот. Сейчас ваши лидеры так хороши, что недостойному народу ни за ними, ни за их идеями не угнаться. Вот правители и не знают, что делать, то ли всех перебить, то ли согнуть до земли.

– Тебе что, больше нравится власть аристократов? – возмущенно спросила Ордынцева и даже приостановилась, чтобы полнее продемонстрировать свое несогласие.

– Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Слово аристократ, помнится, переводится как лучший, но если ты имеешь в виду Россию, то у нас у власти никогда не было аристократов, а была только знать. Это совсем разные понятия.

– А царь? Николай Кровавый тоже аристократ?

– Знаешь, милая, за последние сто лет правления Романовыми было казнено преступников, в том числе революционеров, раз в десять меньше, чем ваши лидеры перебили за первый год свободы. Поэтому про кровавых царей помолчим. А если говорить о Николае, сколько я знаю, он был прекрасно образован и совсем неплохой человек. Одним нравится быть публичными людьми, другим нет, ему, видимо, не нравилось. Он оказался прекрасным семьянином и никаким правителем. За это поплатился сам и погубил своих детей.

– Да ты знаешь, что ты говоришь! Николай – кровавый тиран! – возмутилась Даша, но договорить не успела, впереди на дороге ударил винтовочный выстрел, и мы замерли на месте.

– Быстро в лес, – сказал я, и мы одновременно припустились бежать.

Впереди снова выстрелили. Оказавшись за прикрытием деревьев, мы остановились и вслушались, пытаясь понять, что там происходит. Даша вытащила из кобуры и проверила свой маузер. Однако, выстрелов больше не было, как и других подозрительных звуков. Минут пять мы простояли, укрывшись за деревьями, потом я решил взять командование на себя.

– Я пойду вперед, а ты отстань метров на тридцать и страхуй сзади.

– Почему это ты пойдешь первым?

– Потому, что я в шинели, и ее не так видно, как твою черную куртку, – успокоил я смелую девушку. И вообще, смотри в оба, мало ли что, может, там засада.

Кому понадобилось открывать стрельбу в лесу, и в кого стреляли, было непонятно. Мы разделились, и я пошел впереди. Даша изредка хрустела сухим валежником, отстав, как я попросил, метров на тридцать. На дороге пока никого не было видно, и мы шли довольно быстро. Вдруг опять выстрелили из винтовки, и пуля зацепила дерево как раз около моего лица. В щеку ударили мелкие осколки коры. Действуя на чистом инстинкте, я упал и прижался к земле. Вторая пуля прошла совсем невысоко над головой, и я даже расслышал ее призрачный, нежный свист. Откуда стреляют, пока понять было невозможно. Эхо гоняло звук выстрела по всему лесу. Пришлось пластаться по опавшей листве и не дышать. Что в это время делает Ордынцева, я не знал, но надеялся, что у нее хватит сообразительности не высовываться и не лезть под пулю.

Раздался очередной выстрел, и меня как будто несильно стукнули по спине. Похоже, стрелку удалось зацепить меня за шинель. Однако, на этот раз я понял откуда стреляют и по-пластунски пополз к ближайшему толстому дереву. Проползти нужно было метров двадцать, вблизи росли молодые тонкие березки, спрятаться за которыми было просто нереально. Однако, добираться до этого дерева мне не понадобилось, метрах в пяти нашлась неглубокая ложбинка, вернее будет сказать, узкая, мелкая канавка, в которой я, впрочем, вполне уместился.

Теперь мне можно было хотя бы приподнять от земли голову. Судя по тому, что стреляли только в меня, Дашу неведомый противник пока не заметил. Я быстро высунулся и посмотрел в ее сторону. Ордынцевой видно не была, она или тоже лежала на земле, или пряталась за стволами. Я повернулся на бок и вынул из кармана шинели наган. Пока у меня не было случая его испытать, в деле, к тому же патронов было всего семь штук, только те, что находились в барабане. Восьмой выстрел я мог сделать только из своего кремневого пистолета.

– Эй! – закричал я. – Кто стреляет, чего вам нужно?!

Вместо ответа всего сантиметрах в пятнадцати от моей головы с чмокающим звуком воткнулась в землю пуля. Стреляли в этот раз с другой, противоположной стороны. Было похоже, что меня взяли в вилку. Я опять припал к земле и прополз вперед, сколько позволяла лощинка. Самое неприятное было то, что я до сих пор не обнаружил противника. Наган в умелых руках точно стреляет метров на сто и, хотя это ничто по сравнению с прицельной дальностью трехлинейной винтовки, в густом лесу был вполне приемлемым оружием

Постепенно лощинка сошла на нет, и мне пришлось остановиться. Страха смерти не было, скорее раздражение от нелепости ситуации. Попали мы, что называется, ни за что, ни про что, и я не мог придумать, как выкрутиться из этой щекотливой ситуации.

То, что меня пока не смогут достать пулей, уже стало понятно, но что делать дальше, я не знал, не лежать же в укрытии до темноты! К тому же начало нарастать беспокойство за Ордынцеву Мы ни разу не говорили о ее боевом опыте, и я не имел представления, как она себя поведет, если попадет под обстрел.

Пока единственное, что я смог придумать – детскую, окопную шутку: выставил наверх шапку, и ее тотчас пошила пуля. Я лег и затаился в надежде, что противники подумают, что попали в меня и обнаружат себя. Однако, они тоже пережидали, не спеша проверять меткость своего последнего выстрела

Так я пролежал минут десять-пятнадцать, не шевелясь и не обнаруживая себя. Кажется, мне не поверили и ждали, когда снова высунусь. Вдруг один из нападавших коротко свистнул два раза. Что это за сигнал, было непонятно, но я, на всякий случай, удвоил внимание. С другой стороны, там, где, по моему предположению, засел второй стрелок, ответили таким же коротким двойным свистом.

Я решил попробовать обмануть нападавших и начал пятится на то место, с которого переполз в конец лощинки. Делал я это крайне осторожно, буквально вжимаясь в землю. Ползти «задним ходом» было тяжело и неудобно, зато я немного согрелся. Время года и температура воздуха никак не способствовали долгой лежке.

Опять свистнули, теперь один раз. Я уже добрался до куста, за которым можно было хоть как-то спрятать голову и осторожно выглянул. Причем сделал это как нельзя кстати. К тому месту, которое я недавно покинул, подходил какой-то парень в красноармейской шинели с винтовкой наперевес. Он шел медленно, осторожно и смотрел в одну точку, туда, откуда я высовывал под выстрел шапку. Я быстро перевернулся на левый бок и, поймав его на мушку, плавно спустил курок. Сухо щелкнул выстрел, и я опять распластался в своем убежище. В том, что парень ранен, сомнения не было, тем более, что он негромко вскрикнул, выругался и, стало слышно, упал. Я целился ему в грудь, но куда попала пуля – не знал. Теперь, если он только легко ранен, положение мое становилось критическим. Между нами было всего метров шесть, я обнаружил себя и стоило высунуться, как меня достанет если не один стрелок, так другой.

Опять потянулись напряженные минуты ожидания. Никто себя никак не проявлял. Тело начало замерзать и чувствовалось, как сквозь истертую шинель к нему пробирается сырой холод земли.

Вдруг один за другим раздались три пистолетных выстрела. Стреляла Даша из своего маузера. Я быстро высунулся и мельком взглянул на вытянувшееся на земле тело парня. Он был, скорее всего, убит. Лежал на своей винтовке, уткнувшись лицом в землю. Второй стрелок оказался вполне живым и выстрелил из кустов метров с восьмидесяти от меня. Я, чтобы отвлечь его на себя, на вскидку всадил туда три пули. Опять почти дуплетом два раза выстрелила Ордынцева. Я припомнил, что у нее была самая простая модель маузера – с магазином на шесть патронов и запасной обоймы не имелось. Значит, у Даши остался всего один патрон. У меня два, а противник был живешенек, что и доказал ответным винтовочным выстрелом. Даша пальнула последний раз и все стихло.

Теперь, когда стало понятно, где залег второй стрелок, можно было хоть как-то маневрировать. Я рискнул и переполз за кочку, из-за которой были хорошо видны кусты, в которых он укрывался. Расстояние для револьверного выстрела было велико, что делало почти невероятным попадание из непристрелянного оружия. Однако, вопрос нужно было как-то решать, не век же нам было лежать в этом лесу. Когда я внимательно вгляделся в кустарник, то увидел-таки человека с ружьем. Он выбрал вполне удачную позицию и почти весь был скрыт за точно такой же кочкой, как и я. Видны были только ствол винтовки и приникшая к земле голова Я умостился так, чтобы стрелять с упора, и долго целился чуть ниже головы. Начал медленно выжимать спусковой крючок. Главное, возможно только для меня, правило при стрельбе, – не ждать выстрела. Найти цель и стараясь удержать ее на мушке, медленно, плавно тянуть скобу курка, пока оружие не выстрелит само.

Моя предпоследняя пуля попала совсем рядом с головой противника, я успел даже увидеть взметнувшийся чуть левее его лица фонтанчик земли. Он тотчас ответил, но еще менее прицельно и спрятался за кочку. Опять все участники затаились и никак себя не проявляли. Самое разумное для неизвестного противника было бы отползти назад и сделать ноги. Он знал, каким оружием мы обладаем и ему, в отличие от нас, можно было не опасаться точного выстрела с большого расстояния. К моему сожалению, такая мудрая мысль пока не приходила ему в голову Напротив, он опять начал высовываться из-за своей кочки, то ли дразнил, го ли просчитал наше оружие и заряды и понял, что мы почти что небоеспособны

То, из чего стреляют, по звуку может легко определить любой воевавший солдат Думаю, и наш противник знал, из чего состоит наш арсенал Как и то, сколько патронов в барабане нагана и обойме маузера Хотя с маузером это сделать было сложнее, у этих пистолетов магазины бывали на шесть, десять и двадцать патронов Возможно, только это пока его и сдерживало

Когда опять показалось дуло винтовки и голова стрелка, я решил рискнуть и пожертвовать своим последним наганным патроном Поэтому, стараясь не думать о противнике, снова устроился как в тире и, внеся поправку, стал целиться чуть правее его выглядывающей из-за бугорка головы Теперь у меня была почти полная уверенность, что не промажу. Выстрел у меня почти получился. Только не совсем с тем результатом, на который рассчитывал. Вместо того, чтобы, получив пулю в лоб, застыть на месте, противник внезапно вскочил на ноги и схватился за голову руками. Мало того, он разразился такими ругательствами, что даже привычная к лексике революционных масс Ордынцева непременно должна была покраснеть

Мне не сразу удалось понять, что, собственно происходит. Только потом догадался, что отстрелил бедолаге ухо. Правда и то, что этот бедолага был очень здоровый. Таких звероподобных гигантов надо был поискать. Под два метра роста, широкоплечий с распахнутым на голой волосатой груди полушубком, он был похож на вставшего на задние лапы медведя. К этому же он громко орал, осыпая меня проклятиями и угрозами. Если перевести все нехорошие слова, сказанные в мой адрес на удобочитаемый язык, то общий смысл высказываний раненого товарища можно передать следующим образом:

– Да ты знаешь, такой, растакой и разэтакий, что я с тобой сейчас сделаю? – спрашивал гигант и сам же отвечал, перечисляя все неприятности и увечья, которые мне придется перенести. Поставив в известность о своих ближайших намерениях, он перешел к частностям, уточняя, в какие отношения он вступит со всеми частями моего тела.

Мне уже неоднократно случалось попадать в ситуации, когда подобные угрозы звучали в мой адрес, но теперь они были подкреплены реальной винтовкой с примкнутым трехгранным штыком. Мужика так возмутил факт отстреленного уха, что он рванул на груди последнюю рубаху и бросился со штыком наперевес в лобовую атаку.

Пришлось позорно бежать. Почему гигант не стрелял, а, матерясь, гонялся за мной по лесу, до сих пор остается загадкой. Возможно, тому виной была загадочная даже для меня славянская душа. Я, кстати, был не против поиграть в догонялки. Тем более, что бегал значительно быстрее озверевшего и слегка контуженного выстрелом противника

Конечно, если бы я знал, что перед тем, как лишиться уха, он перезарядил винтовку и в магазине у него есть пять патронов, мне бы не было так весело. Однако, это выяснилось позднее, пока же я крутился на месте, не давая себя пришпилить, как бабочку в коллекцию, страшным русским штыком Постепенно противник начал выбиваться из сил. Когда он окончательно сбился с дыхания и остановился, со свистом глотая воздух, я сам подошел к нему, узнать, что, собственно происходит.

У гиганта оказалось широкое, бородатое лицо, в тот драматический момент перемазанное кровью, вылезшие от напряжения из орбит глаза и очень впечатляющая мышечная масса. Я остановился шагах в шести от него и наблюдал, как он убивает меня словом и взглядом. Моя невозмутимость немного мужика отрезвила, и он перешел почти на нормальный человеческий язык:

– Да я тебя, вошь тифозная, на куски порву! – сообщил бородач, почти перестав пользоваться неформальной лексикой

– Извините, вы кто, собственно, такой? Зачем в меня стреляли? – вежливо спросил я, направляя ему в сердце ствол своего музейного пистолета.

Увы, вразумительного ответа почему-то так и не последовало. Меня вновь обматерили, в этот раз особенно за кремневый пистолет.

– Да я тебя, такого, растакого, счас на куски! Да я тебе эту пукалку засуну в жопу, – закричал, отдышавшись, мужик и передернул затвор.