Текст книги "Юродивый"

– Уходить надо к черкасам, – подал голос Гаврила, – все равно здесь не жить!

– Куда ж уйдешь с бабами да детьми малыми! – разом забыв обо мне, продолжили спор холопы. – Вот ты Гаврила душегубец, так и уходи. С тебя с вдовца, какой спрос. А у меня семеро по лавкам, все друг друга мала-мала меньше.

– И уйду! – сердито сказал Гаврила. – Мне все одно не жить, будет не кнут, так топор, не плаха, так кол.

– За нашего барина, поди, не то что на кол посадят, а, пожалуй, и колесуют, – вступил в разговор еще один холоп, добавив убийце лишний заряд оптимизма.

– Послушайте теперь, что вам скажу, – вмешался я в разговор, когда он пошел по второму кругу. – Если Дарья пойдет замуж за моего друга казака, то лучше барина у вас не будет. Человек он смелый, честный и добрый. И с хозяйством со временем разберется и от врагов защитит. А ты, Гаврила, правда, уходи в казаки. На тебя все равно кто-нибудь донесет, не чужие, так свои.

Все молчали, обдумывая мои слова. Было тихо, никто не спешил высказаться. Вдруг убийца схватил шапку, закрыл ею лицо и заплакал. Потом встал и поклонился собранию в ноги.

– Простите меня православные, грех на мне великий. Загубил я свою душу! Не за то каюсь, что кровопийцу убил, а за то, что Прасковью от лютой смерти не сберег и свою душу отдал на вечную муку. Простите, если можете!

Его порыв был неожидан, как и слезы у здорового, крепкого мужчины.

– Ты, Гаврила, того, не рви душу, – мягко заговорил головастый холоп, – на ком греха нет. Прими обет, покайся, Господь милостив, глядишь и простит.

– Нет мне прощения, пропащий я человек! – ответил тот, размазывая слезы по лицу.

– Погоди убиваться, – остановил я его, – хочешь, я тебе помогу?

Что-то меня сегодня весь день тянуло на добрые дела, не иначе к скорым неприятностям.

– Помоги, казак, помоги, век за тебя молиться буду!

– Степан, мой товарищ, запорожский казак, Запорожье самое опасное место на свете. Сечевики малым числом насмерть стоят против татарских набегов, потому ни жен у них, ни детей, ни изб, ни пашни, а одно святое товарищество. Хочешь грех искупить, иди служить вместо него.

Почему-то предложение заинтересовало не только Гаврилу, но и всех холопов. Я принялся рассказывать о вольной и опасной жизни запорожцев, живущих в лесных вырубках на островах, ниже знаменитых Днепровских порогов. О том, что живут они куренями и сами выбирающие себе командиров, об их походах против турок и персов, и богатой добыче...

Рекламная акция мне удалась, крестьяне слушали сказочный рассказ о вольной запорожской жизни, затаив дыхание. Только вот, окончить мне его не удалось, в терем влетел мальчишка и закричал, что приехали стрельцы. Гаврила вскочил с лавки и заметался по каморе. Забрезжившая ему воля, вот-вот могла обернуться отрубленной головой. Остальные слушатели тоже заволновались. Все понимали, если начнутся разборки с властями, то мало никому не покажется. Они у нас испокон века сначала бьют правых, а уже потом ищут виноватых.

– Что за стрельцы? – я поймал мальчишку за рукав, спросил я. – Много их?

– Видимо-невидимо! – торопливо, ответил он, спеша еще кому-нибудь рассказать сенсационную новость. – Все с топорами и саблями!

Я отпустил пацана и попытался успокоить Гаврилу:

– Не вздумай убегать, лучше сиди здесь. Может быть, они просто так заехали! А вы предупредите всех своих, чтобы рта не раскрывали! – закричал я остальным холопам. Я сам начал волноваться. Нежданный приезд стрельцов мог опять сорвать мне поход в заповедный лес.

– Скажите нянькам, что бы детей к ним не подпускали, а то те могут проговориться! – договорил я уже в дверях, торопясь посмотреть на новую напасть.

Когда я вышел во двор, то действительно увидел группу всадников, в одежде похожую на стрелецкую форму. Впрочем, я хорошо знал только форму царских стрельцов, а эти были то ли местные, то ли вообще, какие-то левые. Было их довольно много. Не «видимо-невидимо», – как сказал мальчишка, а человек пятнадцать. Впрочем, и такого числа на нас со Степаном было больше, чем достаточно.

Командовал отрядом, судя по лошади, экипировке и поведению, малый, примерно моего возраста. Одет он было в стрелецкий кафтан, только не суконный, как было принято, а бархатный. И сапоги на нем были не русские, а восточные, сафьяновые, с загнутыми вверх носам. Шапка, несмотря на то, что еще было тепло, с собольей опушкой. Короче, был этот командир то ли большим пижоном, то ли ряженным.

Стрельцы оставались в седлах, что было хорошим знаком. Вполне возможно, что заехали случайно, на минуту, и скоро отправятся дальше. Так как встречать непрошенных гостей было некому, управляющего у Кошкина не было, всем в имении руководил сам помещик, пришлось мне брать на себя и встречу и переговоры.

Я подошел к кавалькаде и вежливо поклонился. Одет я был, как уже неоднократно упоминалось, не так что бы очень, но оружие у меня было вполне исправное, а кинжал даже роскошный и стоил не меньше всей экипировки командира. Кажется, это обстоятельство не осталось незамеченным, во всяком случае, на поклон мне ответили.

– Где хозяин, – сразу же спросил командир, резонно полагая, что барин не станет ходить в пашнях.

– Нет ни хозяина, ни хозяйки, есть только их старшая дочь и малолетние дети. Они к гостям не выходят, – вполне вразумительно, объяснил я.

– А ты кем будешь? – спросил он.

На это вопрос мне ответить было непросто, но я использовал заготовку, придуманную заранее и потому, сказал быстро и без запинки:

– Родственник, приехал в гости.

– Что-то я тебя раньше здесь не видел, – сказал пижон, соскакивая с коня. – Звать тебя как?

Вопрос был задан не слишком любезным тоном. Так себе позволяют разговаривать только старшие с младшими. В таких случаях только от тебя зависит, как себя поставишь при дальнейшем общении.

– Московский думный дворянин Алексей Юрьев, – делая вид, что не замечаю высокомерного тона, ответил я. Юрьевым же назвался, памятуя тройную фамилию рода: Захарьевы-Юрьевы-Кошкины.

Гость хмыкнул и кивнул головой. Понятно, что в той одежде, что была на мне, да еще и крестьянской обуви, рассчитывать на почтительность было сложно, потому пришлось немного задрать пижона:

– А ты кто такой? – спросил я, безо всякого раболепия в голосе.

Он удивленно на меня посмотрел, словно не понимая, как ему могли задать такой странный вопрос. Подумав, решил, что раз я не местный, то могу себе позволить его не знать.

– Сотник Петр Дикий, – со значением представился он, потом совсем наивно спросил, – обо мне слышал, небось?

– Нет, не слышал, – сухо ответил я. – Вы сюда, по какому делу?

Отчасти я нарывался, с такими людьми нужно говорить с повышенным почтением, иначе неминуемо наживешь неприятности, Однако оставлять здесь эту компанию было слишком опасно. Справиться с такой командой мы со Степаном не сможем, а если им станут известны здешние обстоятельства, то мало никому не покажется. Крестьян перебьют, сирот обворуют. Нас со Степаном задержат как бродяг. Так что, и так плохо и сяк не хорошо. Принесла же их нелегкая в самый неподходящий момент!

На мой вопрос Дикий сразу не ответил, видимо, обдумал, сколь он правомочен, только после этого сказал:

– Хотим на ночь остаться. Мы здесь по лесам беглых ловим.

Он оглянулся на ворота усадьбы, в которые в это момент под конвоем двух конных входили какие-то люди. С первого взгляда стало понятно кто они. Понурые пленники медленно брели и как только вошли во двор, остановились и сбились в кучу.

– Я не знаю, можно ли вам тут быть, – сказал я, – хозяев нет, пойду, спрошу у боярышни, как она решит.

– Скажи ей, что сам Петр Дикий приехал! Мне Дарья Афанасьевна не откажет! Она меня особливо привечает!

Честно скажу, иногда мне бывает стыдно за нашу тупую мужскую самоуверенность, Когда встречаешь такого гордеца, невольно примеряешь, его поведение на себя и начинаешь сомневаться, не выглядишь ли сам таким же самодовольным болваном.

Я уже собрался пойти к Дарье советоваться, что делать дальше, как в воротах показалась еще несколько человек. Я оглядел новоприбывших и остался стоять на месте. Два оборванные крестьянина под конвоем стрельца, на длинном шесте несли волка. Лапы у него были связаны, а между ними просунут шест.

– Это еще что такое? – спросил я Дикого.

– Тоже в лесу поймали, в волчьей яме нашли. Отправлю воеводе, он любит волчьи и медвежьи бои. Матерый волчище, еле совладали. Вон как мужиков порвал!

– Какой же это волк! Это моя собака!

Разом, забыв о красавце командире, я торопливо зашагал к воротам, вытаскивая из ножен кинжал, чтобы освободить «четвероногого друга».

– Эй, Юрьев, это ты чего такое придумал! – закричал мне вслед Дикий.

– Положите его на землю, – велел я крестьянам. – Осторожнее, это вам не дрова!

Мужики, по привычке всем подчиняться, осторожно сняли жердь с плеч и опустили пса на землю. Полкан посмотрел на меня виноватыми глазами и слабо вильнул хвостом. Морду бедолаги накрепко связали веревкой, так что по-другому поздороваться он не мог. Я уже перерезал путы на его передних лапах, как на плечо опустилась тяжелая рука.

– Ты это чего самоуправничаешь? – не столько возмущенно, сколько удивленно, спросил Дикий. – Собака, волк, какая разница, мы поймали, значит, наша добыча!

Не знаю как с точки зрения юридических тонкостей, но мне кажется, собака в любом случае принадлежит своему владельцу, а нашедший, может требовать только вознаграждения. Эту мысль я и довел до сознания стрельца.

– А откуда я знаю, что это собака, а не волк? – возразил он. – Так ты про каждого волка или медведя скажешь, что он твой брат. Мне что всему верить!

– А ты у него спроси, – указал я на Полкана, – или у дворовых, – кивнул я в сторону, где толпились холопы. – Или ты, думаешь, все волки во мне родню признают?

Кажется, наши отношения портились все больше. Дикий перестал видеть во мне только нищего родственника помещика, теперь у его поступков была другая чем прежде мотивация.

– Ну, даже если это и твоя собака, нашли-то ее мы, да еще в лесу. Вон как она мужиков подрала, кто за это заплатит?

Судьба крестьян и их платья стрельца вряд ли интересовала, а вот мое финансовое благополучие наверняка.

– С ними я сам договорюсь, мужики, хватит вам по московке? – спросил я крестьян.

Медная московская монета стоила немного, потому они замялись. Сразу предложить им нормальную цену я не хотел, дабы не разжигать аппетит у стрельца.

Маловато будет, – покачал головой мужик, бывший явно бойчее товарища. Для иллюстрации понесенных потерь, он принялся прилаживать к армяку оторванные лоскуты.

– Ладно, бы, твой пес меня просто покусал, дело житейское. Шкура сама заживет. Он мне армяк вон как разорвал, а армяк-то новешенький, я его и пяти лет не ношу. Вот, сам посмотри, можно его теперь наладить?!

– И сколько ты хочешь? – спросил я, торопясь окончить торговлю и освободить собаку.

– Не знаю, если, конечно, в разумении, что армяк новый, – завел обычную в таких случая нуду мужик, стараясь разжалобить и больше получить, – тогда одно дело, а как ежели что, то, очень может быть! Мы за все премного благодарны.

Меня такие народные феньки давно уже не умиляли. Говорил он так мутно и непонятно, не из-за косноязычия или скудоумия, просто сам не знал, сколько попросить, чтобы не остаться в накладе, но и не переборщить с требованием компенсации, рискуя вместо денег получить по шее.

– По три московки за армяки хватит? – спросил я, назначая почти реальную цену новой одежда.

– По четыре хоть дай, – сердито сказал второй мужик, – твой пес мне руку прокусил! На, сам посмотри!

Он сунул мне под нос руку, кое-как замотанную окровавленной тряпкой.

– Ладно, дам по четыре, – согласился я, опять наклоняясь к Полкану, – надеюсь теперь все?

– А мне? – удивленно сказал Дикий. Кажется, мы с ним только тем и занимались, что удивляли друг друга.

Я не стал ломать дурака, прикидываться непонимающим, спросил прямо:

– Сколько?

– Не знаю, если конечно, по бедности, я ведь тоже понимаю, – начал он почти слово в слово цитировать крестьянина и замолчал. – Ты чего смеешься?

– Говори сколько, что ты тут бодягу разводишь.

У стрельца с аппетитом оказалось все в порядке, он мелочиться не привык:

– Дай червонец и ладно.

Трофейных червонцев у меня было в достатке, отдать один было не жалко, тем более что я их не в шахте кайлом заработал, но пойти на такое требование было просто немыслимо. Таких денег у бедного родственника помещика не могло оказаться по определению. Да и показывать слабину я не собирался.

– Хочешь, я и тебе дам целых четыре московки? – спросил я, ставя пижона на одну доску с крестьянами.

– Да я такую собаку и за четыре ефимки не отдам! Ты посмотри, какой пес?! Ему цены нет! – горячо воскликнул он, вступая в торг. Обертонов и намеков, когда дело касалось денег, Дикий не понимал.

– Дяденька Лексей, барин! – послышался со стороны пленных крестьян женский голосок.

Я посмотрел на крестьян, которых недавно пригнали двое конных. Группа была из десяти-двенадцати человек. Мужчины, женщины, дети стояли кучкой и наблюдали за нами. Никого знакомого у меня там быть не могло, не так долго я прожил в этом времени, что бы меня женщины узнавали на улице.

– Хорошо, дам тебе пол-ефимки и по рукам! – предложил я, переводя взгляд на Полкана. Он лежал на боку, с закрытыми глазами, вытянув связанные задние лапы и повернув настороженное ухо в нашу сторону, слушал разговор.

– Барин, это я Ульянка! – опять закричала та же женщина.

Я опять посмотрел на пленных крестьян. Оттуда махала рукой какая-то женщина. Причем, подавала знаки именно мне.

– Не может этого быть! – воскликнул я и, оставив удивленного Дикого, быстро направился к пленным. – Ульянка, неужели ты!

Встреча действительно была для меня неожиданной. Знакомы мы с Ульяной были так давно, что страшно подумать! Первый раз я встретил ее старухой в 1799 году. Он жила в деревне принадлежащей моему предку и слыла знахаркой и колдуньей. Вторая встреча произошла значительно позже, в двадцатом веке, говоря точнее в 1919 году. За сто двадцать лет она постарела, но была еще вполне бодрой старушкой. Тогда я ее сразу не узнал, но она напомнила о себе. Она же мне и рассказала, что встреча наша не последняя, и я узнаю ее не только старухой.

Ульяна помнила свое прошлое, в котором мы с ней когда-то встречались. Я не знал своего будущего, так что получалось какое-то замкнутое кольцо. Она в старости предупредил меня, что я встречусь с ней в юности. Если учитывать мои прыжки из эпохи в эпоху, то ничего парадоксального в этом не было.

Разговор со старухой я запомнил, поэтому, когда мне встретилась девочка, с необыкновенными способностями, по имени Ульяна, понял что это та самая будущая знакомая старуха. На Ульяну, кстати, племянницу Григорию Гривову, были в деревне гонения, крестьяне подозревали ее в колдовстве. Я взял девочку под свое покровительство. Впрочем, ее необыкновенных способностей вполне хватало, чтобы постоять за себя самой. Глаза она умела отводить не хуже фокусника Дэвида Копперфильда, причем безо всяких технических средств.

Какое-то время мы вместе с ней скитались по здешним лесам, потом я пристроил девочку на станцию службы времени у тамошнего оператора, тоже давнишнего приятеля. Как она умудрилась попасть в руки стрельцов, оставалось только догадываться. Я даже думать не хотел, что эти охотники за людьми смогли пробраться в заповедный лес и разгромили станцию.

– Здравствуй, барин! – радостно закричала Ульяна, когда я подбежал к ним. – Никак узнал?

За то время, что мы не виделись, она повзрослела, подросла, стала почти девушкой.

Сказать, что она похорошела, я не могу: один глаз у нее был подбит, нос распух, непокрытые волосы всклочены. Так же, впрочем, выглядели и остальные пленники.

– Это что же такое делается! – закричал я, режа веревку, которой были связаны руки Ульяны. – Кто разрешил моих дворовых и крестьян в плен брать!

– Барин они меня вон как избили, снасильничать хотели! – включилась в спектакль девочка. – Они хуже татар!

Стрельцы, охранявшие крестьян, смутились, не зная чем противостоять такому уверенному в себе самовольству незнакомого оборванца.

Остапа понесло!

– Да вы знаете что наделали? !– возмущался я, кромсая веревки, которыми были связаны беглые. – Хотите, что бы я всю родню против вас поднял, всех Юрьевых, Захарьиных и Кошкиных! Я до самого государя дойду! Без ушей и языков хотите остаться?!

Иногда нахальство бывает вторым счастьем, но в этот раз, я кажется немного переборщил. Если простые стрельцы сразу же отступились, то Дикий, похоже, не очень испугался.

– Ты, Юрьев, чего это так разоряешься! – сказал он, не торопясь, подходя к нашей группе. – Мы что, мужиков себе ловим? Для Афанасия Ивановича стараемся. Велико дело, парни девку немного помяли. Может она тебе после этого работника родит!

Моя праведное негодование оказалась против его цинизма, и увяло. Действительно, если рассматривать людей как рабочий скот, то он был вполне прав.

– Вот веревки нам все попортил, – сетовал Дикий, – а они, поди, просто так на деревьях не растут, а денег стоят!

– Разберемся с деньгами, – остывая, сказал я. – Больно, я смотрю, ты жаден. Как бы не подавился!

– Это не твоя забота, – усмехнулся он. – Хочешь беглых забрать, выкупай. Мы их не по деревням, а по лесам ловили. Кошкин не возьмет, другие найдутся. А кричать нечего, все равно цену не сбавлю. Что договаривались, то и получу.

«Вот сволочи, – подумал я, – они торговлю людьми поставили на поток, прямо как в наше время!»

Я мельком оглядел диспозицию. Стрельцы, или кто там они на самом деле были, вели своих лошадей к конюшням. На нас с Диким внимание никто не обращал. Видно сцена для них была обычная.

– Вы идите в людскую, – сказал я беглым крестьянам, удивленным всем здесь происходящим, – пусть вас накормят. Ты Ульяна останься. А ты, – обратился я к Дикому, – говори, что за них хочешь получить. Только не ври. Афанасий Иванович, если что, тебя под землей достанет, ты его знаешь!

– Его то я знаю, а вот тебя нет, – осклабился сотник.

– Тогда считай, что тебе повезло. Знаешь, с кого я этот камзол снял?

– С нищего! – подсказал он.

– Да не очень-то он нищим был, если такой кинжал имел, – сказал я, показывая оружие, – ты о Селимке-крымчаке слышал? Так вот это его камзол!

Кажется, покойный Селим и правда, был легендарной личностью. Лицо у Дикого сразу стало серьезным.

– Ты с Селимкой совладал? – недоверчиво спросил он, – Быть того не может!

– Кинжала мало, могу его саадак показать. Ты не смотри, что я так одет, меня спящего обокрали. Пришлось селимкины тряпки надеть. Это его кровь, – указал я на бурые пятна на груди.

– Да! – только и смог сказать стрелец и почесал затылок. – Сколько воинов за ним гонялось, а он, значит, тебе, Юрьев, достался. Повезло!

– Лучше бы я не его, а тебя в лесу встретил, – подмигнул я, – теперь бы в красном бархатном кафтане щеголял!

Дикий сначала не понял юмора, потом шутка до него дошла, и он рассмеялся. Напряжение прошло, и мы теперь улыбались друг другу.

– А теперь говори, сколько хочешь за всех чохом? – спросил я. – Сначала дело, все остальное потом.

– Твой родич по две ефимки за мужика платит, по одной за бабу. Всего значит десять. Собаку, я тебе как своему уступлю, давай за все десять монет и в расчете.

Вообще-то с деньгами в эту пору была большая путаница. Своих монет на Руси не чеканили, пользовались европейскими, реже восточными, потому на разнице в курсе всегда можно было нажиться или погореть. В доставшейся мне от Селима казне, были только золотые монеты, серебра не было. Искать же по карманам в присутствие стрельца ефимки убитого разбойника, я не хотел, незачем ему было знать, сколько у меня денег.

– Хочешь за всех получить червонец? – спросил я, показывая ему венецианский цехин.

– Маловато будет, – равнодушно ответил стрелец, – плати лучше серебром.

– Хорошо, бери два, этого будет с избытком.

Дикий кивнул и забрал золотые монетки.

– Мы у вас тут отдохнем до вечера, – не столько спросил, сколько довел он до сведения. – А потом пойдем на охоту. Афанасию Ивановичу еще беглых приводить?

– Пока не нужно, – ответил я, с нетерпением ожидая, когда он, наконец, уйдет. – Иди, отдыхай, а мне еще собаку посмотреть нужно, что вы ей сделали.

Я кивнул Ульяне и мы с ней пошли к плененному псу.

– Что случилось? – спросил я, как только мы с ней остались одни.

– А, – девушка беззаботно махнула рукой, – заснула в лесу, они меня и схватили.

– Почему же ты им глаз не отвела, у тебя же это здорово получалось?

– Как же я могла, что ты такое говоришь? – притворно удивилась она, но, увидев, что я спрашиваю серьезно, объяснила коротко. – Нельзя было.

– А что со станцией, ну, с дедом Антоном?

Антоном звали диспетчера со станции времени, который очень умело, прикидывался стариком лешим.

– Его отозвал совет, – грустно объяснила Ульяна, – а на его место прислали такого...

Она не придумала, как лучше, вернее, хуже, охарактеризовать приемника Антона, просто, пренебрежительно махнула рукой:

– Скоро сам его увидишь...

Когда средневековая девочка – колдунья говорит, что лешего «отозвал совет», поневоле откроешь рот и остановишься как вкопанный.

– Отозвали, – повторил я фальшивым голосом и пошел дальше. – Ну, надо же...

– У него ведь уже пенсионный возраст, – объяснила она.

– Ну да, если пенсионный, – повторил я, больше не останавливаясь от удивления, – тогда другое дело...

– На его место прислали Юникса, а он полный отстой, – тараторила она, – он так меня достал...

– Приставал что ли? – спросил я уже ничему не удивляясь, даже жаргонным словечкам из совсем другой эпохи.

– Если бы, – совсем по-женски, усмехнулась она. – Он просто редкая зануда и отстой. Когда мне надоело сидеть с ним на болоте, я решила развеяться и дядьку навестить...

– Теперь понятно, – сказал я, садясь перед Полканом на корточки. – Погоди, потом расскажешь, я сначала собаку освобожу.

– Как же тебя, Полкан, в волчью яму провалиться угораздило?

Пес тяжело вздохнул, отвернул морду и терпеливо ждал, когда я его распутаю.

– Говорил я тебе, оставайся со мной, – упрекнул я, проверяя, нет ли у пса серьезных повреждений. – Встать можешь?

Полкан с трудом поднялся на широко расставленные лапы, Стоял покачиваясь. Потом покрутил головой и широко зевнул.

– Он кто, оборотень? – заинтересовавшись, спросила Ульяна.

– Нет, просто очень умная собака, поумней некоторых людей.

Девушку такое объяснение не удовлетворило, и она долго пристально рассматривала пса, потом покачала головой:

– Что-то не похож он на собаку, Точно не оборотень?

– Точно, как и ты не колдунья и не ведьма. Или, все-таки, ведьма?

– Не... Скажешь тоже...

– Ладно, ты мне не мешай, я Полкана лечить буду. Иди, помойся и поешь. О своем Юниксе потом расскажешь. Тебе стрельцы ничего плохого не сделали? Ну, в смысле, не обидели, – напоследок спросил я.

– Не, один правда попытался, так я его так заколдовала, что теперь он до конца жизни больше ни одной бабы не обидит, – хихикнула она.

Ульяна ушла, а сел прямо на землю, благо состояние платья это позволяло, уложил рядом пса и провел легкий сеанс экстрасенсорной терапии. Долго заниматься этим на глазах у всех было нельзя. Судя по моим внутренним ощущениям, Полкана сильно избили, скорее всего, палками, но ничего опасного для его жизни, я не почувствовал.

– Все, вставай, – сказал я ему, – жить будешь.

Теперь он встал довольно легко и больше не качался. Я тоже поднялся с земли, и мы вместе пошли к господской избе. Непрошенных гостей здесь видно не было. Возле дома праздно шаталось только несколько дворовых. Один из них мне сказал, что все стрельцы в гостевой избе. Стряпухи отнесли им туда еду, и теперь они, скорее всего, обедают.

Все как-то начало образовываться, нервное напряжение отпустило, и я решил передохнуть.